Глава 27
Они меня ждали. И сразу же окружили аэрокар, как только я приземлился на внутренней площадке лагеря Содружества. Все они держали свои игловинтовки наготове.
Очевидно, это были единственные, кто остался. Джэймтон, похоже, отослал почти всех солдат своей боевой группы. А этих я узнал сразу же. Опытные ветераны. Один из них — взводный, с которым я столкнулся в офисе той первой ночью, когда приехал из расположения лагеря экзотиканских сил и вошел, чтобы поговорить с Джэймтоном, спросив его, приказывал ли он своим людям убивать пленных. Другой — ротный, лет сорока, один из самых младших чинов, но исполнявший обязанности майора, — как и Джэймтон, имевший звание коменданта, исполнял обязанности командующего экспедиционными силами, занимая, таким образом, должность, соответствующую должности Кейси Грина. Двое других солдат были сержантами, но такими же похожими. Я знал их всех. Ультрафанатики. И все они знали меня.
Мы понимали друг друга.
— Мне необходимо увидеть коменданта, — выпалил я, как только выбрался из машины, прежде чем они смогли задать мне хотя бы один вопрос.
— По какому делу? — спросил ротный. — Этот аэрокар не должен здесь находиться, так же как и вы.
— Я должен немедленно увидеть командующего Блэка, — произнес я. — Я не оказался бы в этом аэрокаре, несущем флаги Посольства Экзотики, если бы в этом не было никакой необходимости.
Они не могли рассчитывать на то, что причина, по которой я хотел увидеть Блэка, — пустяковая. И я это знал. Они немного поспорили со мной, но я продолжал настаивать, что мне необходимо увидеть коменданта. Наконец ротный провел меня в тот же самый внешний офис, где я всегда ожидал Джэймтона.
И я оказался с ним лицом к лицу.
Он надевал свое боевое снаряжение, почти так же, как это проделывал Грин, когда я наблюдал его. Только на Грине это снаряжение с висевшим вооружением выглядело несколько игрушечным. На худощавой же фигуре Джэймтона оружие казалось несколько тяжеловатым.
— Мистер Олин, — поздоровался он.
Я пересек комнату и подошел к нему, одновременно вытаскивая послание из кармана. Он полуобернулся лицом ко мне, одновременно застегивая пальцами замочки снаряжения, слегка позвякивая оружием.
— Вы собираетесь выступать против Экзотики, — констатировал я.
Он кивнул, соглашаясь. Я никогда еще не стоял к нему так близко. Если бы я стоял на другом конце комнаты, я был бы уверен, что он хранит на своем лице обычное каменно-спо-койное выражение. Но сейчас, когда я стоял всего лишь в нескольких футах от него, я смог увидеть слабый призрак усталой улыбки, тронувшей на секунду уголки его четкого, прямого рта на темнокожем молодом лице.
— Это моя обязанность, мистер Олин.
— Какая там обязанность, — произнес я. — Когда ваши командиры на Гармонии уже списали вас со своих счетов.
— Я уже говорил вам, — холодно ответил он. — Избранные в Господе не предаются друг другом.
— Вы в этом уверены? — спросил я.
И снова я уловил призрак усталой улыбки.
— Это тот предмет, в котором я лучший эксперт, чем вы, мистер Олин.
Я посмотрел ему в глаза. Они были усталыми, но абсолютно спокойными. Я отвел взгляд в сторону и посмотрел на стол, на котором стояла картинка с изображением двух пожилых людей и молодой девушки.
— Ваша семья? — спросил я.
— Да, — ответил он.
— Мне кажется, вы должны были бы подумать о них в такой момент, как этот.
— Я думаю о них довольно часто.
— Но вы все равно собираетесь выступать и погибнуть.
— Все равно, — подтвердил он.
— Конечно же! — воскликнул я. — Вы так и поступили бы!
Я пришел сюда совершенно спокойным и полностью контролировал себя. Но сейчас словно сорвало пробку со всего того, что копилось во мне с момента смерти Дэйва. Меня начало трясти.
— Потому что вы все, Содружество, именно такой вот род лицемеров. Вы настолько лживы, настолько погрязли в своей собственной лжи, что если кто-нибудь отнимет ее у вас, ничего не останется. Разве не так? Вы лучше умрете сейчас, чем признаете, что совершение самоубийства вовсе не такое уж великое деяние во Вселенной. Вы лучше умрете, чем признаете, что полны сомнений, как и любой другой человек, и что вы тоже боитесь.
Я вплотную подошел к нему. Он не шевельнулся.
— Кого вы пытаетесь одурачить? — спросил я. — Кого? Я так же насквозь вижу вас, как и людей на остальных мирах! И я знаю, что за фетиш эти ваши Объединенные Церкви. Я знаю, как, впрочем и вы, что образ жизни, о котором вы гнусаво долдоните, вовсе не так уж и хорош, как вы утверждаете. Я знаю, что ваш Старейшина Брайт и его свора узколобых стариков — всего лишь банда узурпаторов и тиранов, которым наплевать на религию или что-либо еще, пока у них есть то, чего они хотят. И я знаю, что вы это знаете — и собираюсь заставить вас признать это!
И сунул послание ему под нос.
— Читайте!
Он взял его. Я на шаг отступил от него. Меня все еще трясло, пока я наблюдал за ним.
Я задержал дыхание на целую минуту, пока он изучал его. Выражение его лица не изменилось. Затем он вернул его мне.
— Я могу вас подвезти на встречу с Грином? — спросил я. — Мы могли бы свободно пересечь линию фронта в машине Связующего. Вы сможете договориться о капитуляции, прежде чем начнется стрельба.
Он покачал головой и посмотрел на меня каким-то странным образом, с выражением, которое я никак не мог определить.
— Вы хотите сказать — нет?
— Вам лучше всего остаться здесь, — ответил он. — Даже с посольскими флажками в эту машину над боевыми порядками могут стрелять.
И он повернулся, словно собирался выйти через дверь.
— Куда вы направляетесь? — закричал я на него. Я обогнул его и поднес послание к его глазам. — Это — реальность. Вы не можете закрыть на это глаза!
Он остановился и посмотрел на меня. Затем с силой отвел мою руку с зажатым в ней посланием. Его пальцы были тонки, но гораздо сильнее, чем я думал, ибо моя рука опустилась против моей воли.
— Я знаю, что это реальность. Я должен предупредить вас, мистер Олин, чтобы вы больше не мешали мне. Мне надо идти.
Он обошел меня и направился к двери.
— Вы лжец! — закричал я вслед ему. Он продолжал идти. Я должен был его остановить. Я схватил стоявшую на его столе солидографию и с размаху швырнул ее на пол.
Он повернулся ко мне, как кошка, и посмотрел на осколки у моих ног.
— Вот что вы делаете! — заорал я, указывая на них.
Он без единого слова вернулся, нагнулся и аккуратно собрал осколки, один за другим. Он убрал их себе в карман и снова поднялся на ноги, и наконец поднял лицо ко мне. И когда я увидел его глаза, у меня перехватило дыхание.
— Если бы мои обязанности, — сказал он, — в эту минуту были не в том…
Он замолчал. Я увидел, как расширились его глаза. И медленно я увидел, как они изменились и убийство, явственно читавшееся в них, сменилось чем-то похожим на удивление.
— У тебя, — тихо произнес он, — у тебя нет веры?
Я открыл рот, чтобы хоть что-то сказать. Но произнесенные им слова остановили меня. Я стоял, будто мне нанесли сильнейший удар в живот, и не мог вымолвить ни слова. Он пристально смотрел на меня.
— Что заставило вас подумать, — спросил он, — что это послание побудит меня изменить решение?
— Вы же прочли его! — воскликнул я. — Брайт написал, что, поскольку вы здесь в проигрышной позиции, вам больше не должно поступать никакой помощи и никто не должен говорить вам, потому что вы из страха Можете сдаться, когда узнаете об этом.
— Именно так вы и прочли это? — спросил он. — Именно так?
— А как же еще? Как еще вы могли бы его прочесть?
— Так, как в нем написано. — Он стоял передо мной, и глаза его неотрывно смотрели прямо в мои глаза. — Вы прочли послание без веры, оставив Имя и пожелание Господа. Старейшина Брайт написал не о том, чтобы нас оставили здесь одних, а о том, что, поскольку наше положение здесь весьма тяжелое, мы должны быть предоставлены в руки нашего Капитана и Господа нашего. И еще он написал, что нам не должны сообщать об этом, чтобы никто здесь не был подвержен соблазну намеренно искать корону мученика. Посмотрите, мистер Олин. Все это здесь, черным по белому.
— Но это не то, что он имел в виду! Не то!
Он покачал головой.
— Мистер Олин, я не могу оставить вас в таком заблуждении.
Я уставился на него, ибо прочее в его лице симпатию к себе.
— Именно ваша собственная слепота обманывает вас, — произнес он. — Вы не видите ничего и считаете, что ни один человек не может разглядеть этого. Господь наш — вовсе не имя, а суть всему. Вот почему в наших церквях вы не увидите никаких украшений, никаких разукрашенных экранов между нами и Господом нашим. Послушайте меня, мистер Олин. Сами эти церкви ничто. Наши Старейшины и лидеры, несмотря на то, что они Избранные и Посвященные, — всего лишь смертные люди. И ни к кому и ни к одному из этого мы не прислушиваемся в нашей вере, только к одному лишь гласу Господню внутри нас.
Он помедлил. Но почему-то я не мог произнести ни слова.
— Предположим, что все именно так, как вы думаете, — продолжил он, еще более смягчив голос. — Предположим, что все сказанное вами — правда и наши Старейшины — просто жадные тираны. И мы сами оставлены здесь на произвол судьбы из-за их эгоизма и вынуждены исполнять горделивую, но фальшивую роль. Нет.
Голос Джэймтона зазвучал громче.
— Позвольте мне подтвердить, что это действительно так, но только для вас. Предположим, вы могли бы предоставить мне доказательства того, что все наши Старейшины лгали, что сама Конвенция — фальшивка. Предположим, вы могли бы доказать мне, — лицо его поднялось, и глаза посмотрели внутрь меня, а голос, казалось, оказывал физическое давление, — что вся суть извращена и насквозь фальшива. И что нигде среди Избранных, даже в доме моего отца, не существовало ни веры, ни надежды! Если бы вы и смогли доказать мне, что никакое чудо не могло бы спасти меня, что ни одной души не стоит рядом со мной и что мне противостоят все легионы Вселенной, все равно бы я — я один, мистер Олин, — пошел бы вперед, как мне было приказано, до самого края Вселенной, к кульминации бесконечности. Ибо без своей веры я — всего лишь обычная земная грязь. Но с моей верой — не существует такой силы, которая могла бы меня остановить!
Он замолчал и отвернулся. Я смотрел, как он пересек комнату и вышел через дверь.
И все же я остался стоять, словно меня пригвоздили к этому месту, пока я не услышал снаружи, на площади лагеря, звук заводимого двигателя военного аэрокара.
Я вырвался из своего оцепенения и выбежал из здания.
Когда я очутился на площади, военный аэрокар только-только начал подниматься. Я смог разглядеть Джэймтона и его четырех непоколебимых подчиненных внутри машины. И я заорал им вслед:
— Все это хорошо для вас, но как насчет ваших людей?
Они не могли меня услышать. Я знал это. Неподвластные мне слезы потекли по моему лицу, но я все равно продолжал орать ему вслед.
— Вы посылаете на смерть своих же солдат, чтобы доказать свою правоту! Неужели вы не хотите понять? Вы убиваете беззащитных людей!
Без видимых усилий военная машина быстро поднялась и взяла курс на юго-запад, туда, где ее ожидали сходящиеся войсковые подразделения. И тяжелые бетонные стены и строения пустого лагеря вернули мне мои слова назад гулким, диким и насмешливым эхом.
Глава 28
Мне следовало бы направиться в космопорт. Вместо этого я снова забрался в аэрокар и полетел назад, через линию фронта, разыскивая боевой командный центр Грина.
Меня тогда мало беспокоила собственная безопасность, как и какого-нибудь солдата Содружества. Мне показалось, что раза два меня обстреляли, несмотря на посольские флажки на машине, но точно я не помню. В конце концов я нашел командный центр и совершил посадку рядом с ним.
Как только я вылез из машины, меня окружили военнослужащие. Я предъявил верительные грамоты и направился к боевому обзорному экрану, который был установлен на открытом воздухе, в тени листвы нескольких высоких и могучих, имевших разные очертания дубов. Грин, Падма и весь его штаб столпились у экрана, наблюдая за передвижениями собственных войск и подразделений Содружества, о чем немедленно сообщалось на экране. Вполголоса звучало постоянное обсуждение передвижений, и от расположенного примерно в пятнадцати футах экрана коммуникационного центра шел непрерывный поток информации.
Солнце слегка просвечивало сквозь листву деревьев. Время близилось к полудню, и день был светлым и теплым. Долгое время на меня никто не обращал внимания. И затем Джэнол, зачем-то отвернувшись от экрана, заметил меня, стоявшего несколько в стороне у плоской коробки тактического компьютера. Его лицо похолодело. Он продолжил заниматься тем, что делал. Но, должно быть, я выглядел весьма плохо, потому что спустя некоторое время он подошел ко мне с чашкой от термоса и поставил ее на кожух компьютера.
— Выпейте это, — коротко сказал он и отошел. Я взял чашку, обнаружил, что это дорсайское виски, и выпил его. Я не почувствовал вкуса, но, очевидно, оно все же оказало на меня благотворное влияние, потому что через несколько минут мир начал как-то обрисовываться вокруг меня и я снова обрел возможность размышлять.
Я подошел к Джэнолу.
— Спасибо.
— Хорошо. — Он не взглянул на меня, а продолжал заниматься бумагами на столе перед ним.
— Джэнол, — попросил я. — Объясните мне, что происходит.
— Посмотрите сами, — ответил он, не отрываясь от своих бумаг.
— Я сам не могу разобраться. Вы это знаете. Послушайте — я сожалею о том, что сделал. Но это ведь и моя работа тоже. Так не могли бы вы мне сейчас объяснить, что происходит, а подраться — потом?
— Вы же знаете, что я не имею права скандалить с гражданскими лицами.
Затем его лицо смягчилось. — Ну хорошо, — сказал он, вставая. — Идемте.
Он подвел меня к боевому экрану, туда, где стояли Кейси и Падма, и показал на какой-то маленький треугольник тьмы между двумя змееподобными линиями света. Другие световые точки и фигурки располагались вокруг них.
— Это, — он указал на две змееподобных линии, — реки Макинток и Сара в месте, где они сливаются, примерно в десяти милях в эту сторону от Джозеф-тауна. Это довольно холмистая местность, холмы покрыты лесом, а меж ними — открытое пространство. Хорошая местность для организации мощной защиты и плохая — если окажешься в ней зажатым.
— Почему?
Он указал на две речных линии.
— Отступишь в этом направлении — и окажешься прижатым к высоким отвесным берегам реки. Там нет легкой переправы и никакого прикрытия для отступающих войск. Везде почти полностью открытые поля, от реки до самого Джозеф-тауна.
Он провел пальцем назад до точки, где реки сливались вместе, мимо маленького темного треугольника и окружавших их точек и фигурок света.
— С другой стороны, подступы к этой местности с наших позиций — также через открытую местность — узкие полосы полей, пересекаемые множеством болот и зарослей. Это довольно сложная ситуация для обоих командиров, если мы решим принять бой здесь. Первый, кто станет отступать, быстро окажется в ловушке.
— Вы собираетесь наступать?
— Возможно. Блэк послал вперед свою легкую бронетехнику. А теперь он отступает назад к высоким холмам между реками. Мы намного превосходим его в силе и технике. В общем-то нет никаких причин, чтобы не следовать за ними по пятам, пока они сами не загонят себя в ловушку.
Джэнол замолчал.
— Нет причин? — переспросил я.
— Нет с тактической точки зрения.
Джэнол, нахмурившись, посмотрел на экран.
— Мы не можем попасть в неудачное положение, если только вдруг нам не придется неожиданно отступать. И мы не сделаем этого, если противник не получит какого-то ошеломляющего тактического преимущества, что сделает невозможным наше пребывание здесь.
Я посмотрел на него сбоку.
— Такого, как, например, потеря Грина? — спросил я.
Он перенес свой хмурый взгляд на меня.
— Такой опасности не существует.
Последовала заметная перемена в движении и голосах людей, окружавших нас.
Мы оба обернулись, чтобы посмотреть, в чем дело.
Все столпились у экрана. Мы с толпой придвинулись туда же, заглядывая за плечи двоих офицеров из штаба Грина, на экране я рассмотрел изображение небольшой светлой лужайки, окруженной покрытыми лесом холмами. В центре луга, подле длинного стола, стоявшего на траве развевался флаг Содружества с тонким черным крестом на белом фоне. По обе стороны стола располагались складные стулья. Но около стола стоял лишь один офицер Содружества — словно чего-то ждал. У краев заросших лесом холмов располагались заросли сирени, вплотную подходившие к дубам. Их бледно-лиловые цветы начали коричневеть и темнеть, ибо сезон их подходил к концу. Так много произошло изменений за двадцать четыре часа. Слева, в углу экрана, я смог разглядеть бетон шоссе.
— Я знаю это место… — повернувшись к Джэнолу, заговорил я.
— Тихо! — произнес он, подняв палец. Вокруг нас все также замолчали. Где-то впереди нашей группы говорил один-единственный голос.
— …это стол переговоров.
— Они уже вызвали? — спросил голос Кейси.
— Нет, сэр.
— Что ж, пойдем посмотрим.
Впереди произошло какое-то движение. Группа начала расходиться, и я увидел, как Кейси и Падма направляются к площадке, на которой были припаркованы аэрокары. Я протолкался сквозь редеющую толпу, словно бульдозер, и бросился бежать вслед за ними.
Я услышал, как позади меня что-то прокричал Джэнол, но не обратил внимания. И в следующий момент я уже был рядом с Кейси и Падмой, которые обернулись ко мне.
— Я хочу поехать с вами, — выпалил я.
— Все в порядке, Джэнол, — сказал Кейси, посмотрев мне за спину. — Вы можете оставить его с нами.
— Да, сэр, — услышал я ответ Джэнола, после чего тот развернулся и ушел.
— Так значит, вы хотите поехать вместе со мной, мистер Олин? — спросил Кейси.
— Я знаю это место, — ответил я ему. — Несколько ранее, днем, я проезжал там. Солдаты Содружества проводили тактические замеры по всему этому лугу и близрасположенным холмам с обеих сторон. Они не собираются вести переговоры о перемирии.
Кейси долгое время смотрел на меня, словно лично производил какие-то тактические замеры.
— Что ж, поехали, — сказал он. Затем повернулся к Падме.
— Вы останетесь здесь?
— Это зона боя. Мне лучше уехать. — Падма повернул ко мне свое гладкое лицо. — Удачи вам, мистер Олин, — сказал он и ушел. Я секунду смотрел вслед его голубому одея-нию, плывущему над землей, затем обернулся и увидел, что Грин уже почти дошел до ближайшего военного аэрокара. Я заторопился вслед за ним.
Это была боевая машина, не столь роскошная, как машина Связующего. И Кейси не стал набирать высоту в две тысячи футов, а петлял между деревьями всего лишь в нескольких футах над землей. Сиденья были тесными. Огромное тело Кейси переполняло его собственное сиденье, зажимая меня в моем. Каждый раз, когда он что-то делал на пульте управления, я чувствовал, как рукоятка его иглопистолета упирается мне в бок.
Наконец мы достигли края покрытого лесом холмистого треугольника, занимаемого Содружеством, и приземлились на склоне под прикрытием молодой листвы дубов.
Тем не менее, она была достаточно мощной, чтобы убить большую часть наземной растительности. Между колонноподобными стволами земля была усеяна коричневыми мертвыми листьями. Почти на самой верхушке холма мы нашли подразделение отдыхавших войск Экзотики, ожидавших приказа о наступлении. Кейси выбрался из машины и ответил на приветствие ротного.
— Вы видели эти столы, установленные Содружеством? — спросил Кейси.
— Да, командующий. Тот офицер все еще стоит там. Если вы спуститесь вот здесь, по холму, то сможете его разглядеть — и мебель тоже.
— Хорошо, — произнес Кейси. — Пусть ваши люди останутся здесь, ротный. Мы с журналистом спустимся и посмотрим.
Он шел впереди меня мимо стволов деревьев. С вершины холма мы посмотрели вниз, примерно сквозь пятьдесят ярдов леса и далее на луг. Он имел ярдов двести в ширину. Стол был установлен точно в центре, и с одной его стороны стояла неподвижная черная фигура офицера Содружества.
— Что вы обо всем это думаете, мистер Олин? — спросил меня Кейси, смотря вниз, сквозь деревья.
— Почему кто-нибудь не подстрелит его? — спросил я. Он бросил на меня мимолетный взгляд.
— Имеется достаточно времени, чтобы его подстрелить, — ответил он, — прежде, чем он добежит до укрытия на противоположной стороне. Если нам вообще надо его подстрелить. Я не это хотел знать. Вы недавно видели командующего Содружества. По вашему мнению, он производил впечатление человека, готового сдаться?
— Нет! — воскликнул я.
— Понятно, — произнес Кейси.
— Не думаете же вы в действительности, что он собирается сдаться? Что заставляет вас думать таким образом?
— Столы перемирия обычно устанавливаются на нейтральной территории, — пояснил он.
— Но он же не просил вас о встрече с ним?
— Нет, — Кейси наблюдал за фигуркой офицера Содружества, неподвижной в лучах солнца. — Быть может, это против его принципов — вызов для обсуждения. Но почему бы нам и не поговорить, если бы мы вдруг оказались за столом напротив друг друга?
Он повернулся и махнул рукой. Ротный, ожидавший позади нас за склоном холма, подошел к нам.
— Сэр? — спросил он Кейси.
— В тех деревьях на противоположной стороне поляны есть люди Содружества?
— Четверо, сэр. Это все. Наши тепловизоры четко засекают тепло их тел. Впрочем, они особо и не стараются укрыться.
— Понятно.
Он помедлил.
— Ротный.
— Да, сэр?
— Будьте добры, пожалуйста, спуститесь на луг и спросите у этого офицера Содружества, в чем дело.
— Слушаюсь, сэр.
Мы остались стоять и смотреть, как ротный спускается по склону холма между деревьями. Он вышел на луг — все это казалось каким-то неестественно замедленным — и подошел к офицеру Содружества.
Они стояли лицом к лицу. Они о чем-то говорили, но услышать их голоса мы не могли. Флаг с тонким черным крестом развевался на легком ветерке. Затем ротный повернулся и начал взбираться обратно на холм, к нам.
Он остановился перед Кейси и отдал честь.
— Командующий, — сказал он, — командующий Избранными воинами Господа готов встретиться с вами внизу, на лугу, для обсуждения условий сдачи.
Он остановился, чтобы перевести дыхание.
— Если вы покажетесь на краю поляны в одно и то же время, вы одновременно сможете подойти к столу.
— Благодарю вас, ротный, — ответил Кейси. Он посмотрел мимо своего офицера на луг и на стол. — Думаю, я спущусь вниз.
— Он не это имеет в виду, — сказал я.
— Ротный, — продолжил Кейси. — Отдайте приказ вашим людям быть наготове, прямо здесь, за деревьями, на этой стороне холма. Если он сдастся, я буду настаивать, чтобы он немедленно пришел со мной на эту сторону.
— Да, сэр.
— Вся эта возня с обычным вызовом на перемирие может быть потому, что он сперва хочет сдаться, а затем уже сообщить об этом своим войскам. Если Блэк намеревается поставить своих офицеров пред свершившимся фактом, мы не должны подвести его.
— Он не собирается сдаваться, — повторил я.
— Мистер Олин, — произнес Кейси, оборачиваясь ко мне. — Я предлагаю вам отойти за склон холма. Ротный позаботится о вас.
— Нет, — возразил я. — Я тоже спущусь вниз. Если это мирные переговоры об условиях сдачи, значит, никакой военной ситуации пока не существует и я имею все права находиться там внизу. Если бы дело обстояло иным образом, зачем бы вы тогда сами спускались туда?
Какое-то мгновение Кейси разглядывал меня со странным выражением.
— Хорошо, — наконец сказал он. — Идемте со мной.
Мы с Кейси повернулись и начали спускаться по резко обрывавшемуся между деревьями склону. Подошвы наших сапог соскальзывали, их каблуки приходилось втыкать в землю при каждом шаге вниз. Проходя сквозь сирень, я почувствовал слабый, сладкий запах — почти уже пропавший — увядших цветов.
С противоположной стороны луга, точно на одной линии со столом, вышли вперед четыре фигуры. Одной из них был Джэймтон Блэк.
Кейси и Джэймтон отсалютовали друг другу.
— Командующий Блэк, — произнес Кейси.
— Да, командующий Грин. Я признателен вам за встречу со мной здесь, — произнес Джэймтон.
— Моя обязанность и удовольствие, — ответил Кейси.
— Я бы хотел обсудить условия сдачи.
— Я могу предложить вам, — заговорил Кейси, — обычные условия, касающиеся войск, находящихся в вашем положении, в соответствии с Кодексом Наемников.
— Вы меня неправильно поняли, сэр, — сказал Джэймтон. — Я пришел сюда, чтобы обсудить вашу сдачу.
Флаг хлопнул на ветру.
Неожиданно я увидел людей в черных мундирах, днем ранее измерявших местность, на которой мы сейчас стояли. Они были именно там, где сейчас стояли мы.
— Боюсь, что взаимонепонимание обоюдное, командующий, — проговорил Кейси. — Я нахожусь в более выгодной тактической позиции, и в нормальных условиях ваше поражение неминуемо. Мне нет необходимости капитулировать.
— Так вы не сдадитесь?
— Нет, — четко ответил Кейси.
И неожиданно я увидел пять реек, стоявших там, где теперь стояли сержанты Содружества, офицеры и Джэймтон, и упавшую перед ними рейку.
— Осторожно! — закричал я Кейси, но опоздал.
Дальше события развивались гораздо быстрее. Ротный выскочил вперед Джэймтона, и все пятеро тут же полезли за своим оружием. Я снова услышал, как хлопнул флаг, и этот звук, казалось, растянулся на долгое мгновение.
Впервые в жизни я увидел человека с Дорсая в действии. Настолько быстрой была реакция Кейси, что было похоже, будто он прочел в уме Джэймтона то, что тот собирался предпринять, на мгновение раньше, чем солдаты Содружества начали доставать свое оружие.
Их руки еще лишь только коснулись оружия, а Кейси уже был в движении, перепрыгнув через стол, и иглопистолет уже оказался в его руке. Казалось, он налетел прямо на ротного и оба они рухнули одновременно, но Кейси продолжал двигаться вперед. Он откатился от ротного, который теперь неподвижно лежал в траве. Он поднялся на колени, выстрелил, снова прыгнул вперед, перекатываясь.
Взводный справа от Джэймтона рухнул, как подкошенный, а оставшиеся двое уже почти обернулись, стараясь держать Кейси перед собой. Эти двое оставшихся выскочили вперед, закрыв своими телами Джэймтона, но их оружие еще не было нацелено. Кейси резко остановил свой бег, словно наткнувшись на каменную стену, присел и выстрелил еще дважды. Оба солдата Содружества упали.
Теперь Джэймтон находился лицом к лицу с Кейси, и пистолет уже был в его руке и нацелен на Кейси. Джэймтон выстрелил — светлая голубая змейка мелькнула в воздухе, но Кейси плашмя бросился на землю. Лежа на одном боку в траве и оперевшись на локоть, он дважды нажал на спуск своего иглопистолета.
Рука Джэймтона, державшая пистолет, медленно опустилась. Он свободной рукой опирался на стол позади себя. Он еще раз попытался поднять свое оружие и не смог. Оно выпало из его руки. Опираясь на стол, он повернулся, и тут его взгляд встретился с моим. Выражение его лица было столь же спокойным, как и всегда, но в выражении его глаз, когда они встретились с моими и он узнал меня, что-то переменилось — в них можно было прочесть что-то странно напоминающее взгляд, брошенный человеком своему сопернику, которого он только что победил и который с самого начала не представлял для него серьезной угрозы. Легкая усмешка тронула уголки его тонких губ. Словно усмешка победителя.
— Мистер Олин, — прошептал он. И затем жизнь покинула его, и он упал возле стола.
Раздавшие рядом взрывы сотрясли почву под моими ногами. С вершины холма позади нас ротный, которого Кейси оставил там наблюдать за нами, начал кидать дымовые гранаты, чтобы поставить завесу между нами и вражеской стороной луга. Серая стена дыма поднималась к небу между нами и дальними холмами, скрывая нас от врага. Она высилась в голубом небе, словно какой-то непреодолимый барьер, под огромным весом которого стояли лишь Кейси да я.
На мертвом лице Джэймтона была видна едва заметная улыбка.
Глава 29
Как в тумане, я наблюдал за капитуляцией войск Содружества в тот же день. Это была единственная ситуация, в которой их офицеры считали необходимым так поступить.
Даже их Старейшины не могли ожидать от своих подчиненных, что те будут сражаться в ситуации, созданной мертвым полевым командующим по тактически соображениям, не объясненным своим офицерам. И оставшиеся в живых силы стоили гораздо дороже, чем контрибуция за них, которую могли потребовать миры Экзотики.
Я не стал ждать договоренностей. Мне больше нечего было ждать. В один момент ситуация на поле боя замерла, подобно огромной, непреодолимой волне над нашими головами; взметнувшаяся и бурлящая, готовая вот-вот обрушиться с такой силой, что грохот этого удара эхом отозвался бы на всех мирах. Но вдруг она исчезла. Не осталось ничего, кроме заполняющей все тишины, уже начавшей уходить в записи прошлого.
Для меня не осталось ничего. Совершенно.
Если бы Джэймтону удалось застрелить Грина и если бы в результате этого он получил практически бескровную сдачу в плен войск Экзотики, я бы попытался хоть как-нибудь повлиять на ситуацию за столом перемирия. Но он лишь попытался — и погиб, не сделав этого. Кто мог таким образом поднять волну эмоций против Содружества?
Я вернулся на космолете на Землю, словно находясь во сне и постоянно спрашивая себя — почему?
На Земле я сказал своим редакторам, что чувствую себя не очень хорошо. Одного их взгляда на меня было достаточно, чтобы они мне поверили. Я взял неограниченный отпуск и засел в библиотеке центра Службы Новостей в Гааге, слепо рыская среди гор материалов по Содружеству, Дорсаю и Экзотике. Что я искал? Я не знал. Кроме того, я смотрел репортажи новостей со Святой Марии, касающихся переговоров, и много пил, смотря эти передачи.
У меня было тупое чувство солдата, приговоренного к смерти за то, что он не справился с заданием. Затем в репортажах прозвучало, что тело Джэймтона будет возвращено на Гармонию для похорон. И неожиданно я понял, что ждал именно этого: неестественное почитание фанатиками фанатика, который с четырьмя подручными пытался застрелить одного-единственного вражеского командира под флагом перемирия. О таком еще можно было написать.
Я побрился, привел себя в порядок и спустя какое-то время отправился договариваться насчет билета на Гармонию, чтобы рассказать о похоронах Джэймтона в завершение сериала.
Поздравления от Пирса и сообщение о моем назначении в Совет Гильдии — они еще раньше достигли меня на Святой Марии — позволили мне все сделать быстро. Я получил каюту высшего класса на первом же космолете, направлявшемся на Гармонию.
Пятью днями позже я уже был там, в городке, называвшемся Поминовение Господа, куда раньше меня привозил Старейшина Брайт. Здания городка по-прежнему были из бетона и надувной пластмассы и ничуть не изменились за три года. Лишь каменистая почва была возделана, подобно полям Святой Марии, когда я там оказался, ибо сейчас Гармония входила своим северным полушарием в весну. Шел дождь, когда я на машине ехал из городка, где располагался космопорт, так же как и в тот первый день на Святой Марии. Но поля Содружества, простиравшиеся сейчас передо мной, не выказывали такой плодородности чернозема, как поля Святой Марии. Лишь тонкую, твердую черноту под дождем, похожую на цвет мундиров солдат Содружества.
Я подъехал к церкви, как раз когда к ней стали прибывать люди. Под темным, затянутым облаками небом внутри церкви было почти невозможно что-либо разглядеть. Люди Содружества не позволяли себе ни окон, ни искусственного освещения в своих молитвенных домах. Серый свет, холодный дождь и пронизывающий ветер свободно проникали внутрь через открытый проем с обратной стороны церкви. Через единственное квадратное отверстие в потолке лился еле пробивающийся сквозь тучи дневной свет, освещая тело Джэймтона, лежащее на платформе, установленной на подмостках. Прозрачный кожух накрывал тело, чтобы предохранить его от дождя, который стекал по открытому пространству и далее по трубе, ведущей сквозь стену. Но старейшина, проводящий отпевание, и всякий, подходивший попрощаться с телом, оказывались открытыми небу и погоде.
Я встал в очередь, медленно двигающуюся к центральному островку мимо тела. Справа и слева от меня располагались барьеры, терявшиеся во мраке, за которыми будут стоять собравшиеся во время службы. Перекрытия слегка скругленного потолка скрывались во тьме. Музыки не было, но низкий гул людских голосов, состоявший из поодиночке молящихся с обеих сторон от меня людей, стоявших правильными рядами у барьеров, сливался в какой-то грустный речитатив. Как и Джэймтон, все люди, присутствующие здесь, были довольно темнокожими. Их далекими предками являлись выходцы из Северной Африки. В полутьме церкви их темные фигуры сливались друг с другом и как бы растворялись в сумерках.
Наконец и я прошел мимо тела Джэймтона. Он выглядел точно таким же, каким я его запомнил. Смерть оказалась бессильна изменить его. Он лежал на спине, руки — по бокам, его губы, как всегда, были прямы и твердо сжаты. Только глаза были закрыты.
Из-за большой влажности я довольно заметно прихрамывал, и когда отходил от тела, кто-то тронул меня за локоть. Я не был одет в журналистскую униформу, а находился здесь в обычной гражданской одежде, чтобы не привлекать внимания.
Я посмотрел вниз, в лицо молодой девушки с солидографии Джэймтона. В сером, призрачном свете ее молодое лицо напомнило мне что-то из раскрашенного мозаичного окна в древнем соборе на Старой Земле.
— Вы были ранены, — тихо сказала она мне. — Вы, должно быть, один из наемников, знавших его еще по Ньютону, прежде чем ему было приказано вернуться на Гармонию. Его родители, являющиеся также и моими, могли бы найти утешение в Господе, встретившись с вами.
Резкий порыв ветра окатил меня дождевыми брызгами, и его ледяное дыхание, казалось, пронзило меня вплоть до самых костей.
— Нет! — воскликнул я. — Я не наемник. Я не знал его. — И резко отвернувшись от нее, я начал проталкиваться сквозь толпу к выходу из церкви.
Но примерно шагов через пятнадцать я понял, что я делаю, и замедлил шаг. Девушка уже затерялась во мраке среди людей. Медленно я пробрался к выходу из церкви, где оставалось еще немного места у первых рядов барьеров. Я стоял и наблюдал за входящими людьми. Они шли и шли, одетые в свои черные одежды, с опущенными головами, разговаривая или молясь вполголоса.
Я остался стоять на том месте, где остановился, в нескольких шагах от входа, наполовину заиндевевший от холода, и в голове моей не рождалось ни одной мысли. Лишь усталость, которую я привез с собой с Земли. Голоса продолжали звучать вокруг меня. И я почти задремал, находясь там, и не мог вспомнить, зачем я вообще сюда пришел.
Затем из этого гула выделился голос девушки, и это вывело меня из состояния полудремы.
— …он отрицает это, но я уверена, что он один из наемников, бывших с Джэймтоном на Ньютоне. Он хромает и может быть только солдатом, который был ранен.
Это был голос сестры Джэймтона; сейчас она разговаривала гораздо громче, чем когда она разговаривала со мной, незнакомцем. Я полностью очнулся и увидел ее, стоящую у входа всего лишь в нескольких футах от меня, с двумя пожилыми людьми, в которых я узнал пожилую чету с солидографии Джэймтона. Молния ледяного ужаса пронзила меня.
— Нет! — чуть ли не заорал я на них. — Я не знал его. Я никогда не знал его. И я не понимаю, о чем вы говорите!
Затем повернулся и выскочил из церкви в спасительный дождь.
Наверное, я пробежал не менее тридцати-сорока шагов. Но когда я не услышал шагов за собой, я остановился.
Здесь, снаружи, я был в одиночестве. Тучи сгустились еще плотнее, и дождь хлынул с новой силой. Он почти что скрыл все вокруг меня своим барабанящим, струящимся занавесом. Я даже не мог разглядеть машины, стоявшие на парковке, лицом к которой я сейчас стоял. И конечно же, из церкви меня тоже нельзя было увидеть. Я поднял свое лицо и подставил его ливневым потокам, и капли забарабанили по моим щекам и закрытым векам.
— Так, — произнес голос позади меня. — Значит, вы не знали его?
Эти слова, казалось, разрубили меня пополам, и я почувствовал себя, как загнанный волк. И как загнанный волк, я резко обернулся.
— Да, я знал его! — признался я.
Передо мной стоял Падма в своем голубом одеянии, которое, как ни странно, дождь, похоже, не намочил. Его руки, в жизни своей никогда не державшие оружия, были сложены на животе.
Но та частичка во мне, которая сейчас была волком, чувствовала, что он вооружен и является охотником.
— Вы? — удивился я. — Что вы здесь делаете?
— Мы вычислили, что вы сюда приедете, — спокойно ответил Падма. — И поэтому я здесь. Но почему вы здесь, Тэм? Среди этих людей наверняка найдется, по крайней мере, несколько фанатиков, которые слышали слухи, ходящие среди солдат, касающиеся смерти Джэймтона и капитуляции войск Содружества.
— Слухи! — воскликнул я. — А кто их пустил?
— Вы сами, — ответил Падма. — Вашими действиями на Святой Марии. — Он пристально посмотрел на меня. — Разве вы не знаете, что рисковали своей жизнью, приехав сюда сегодня?
Я открыл было рот, чтобы возразить ему. Но затем понял, что действительно знал об этом.
— А если бы им кто-нибудь рассказал, — произнес Падма, — что Тэм Олин, журналист, готовивший репортажи о кампании на Святой Марии, находится здесь, инкогнито?
Я посмотрел на него с волчьей угрюмостью.
— А как вы можете совместить это с вашими принципами Экзотики, если сделаете это?
— Нас неверно понимают, — холодно произнес Падма. — Мы нанимаем солдат сражаться на нашей стороне не из-за какой-то этической заповеди, но просто потому, что в том случае, если мы прямо окажемся затянутыми в конфликты, пропадет наша эмоциональная перспектива.
Во мне уже не осталось страха, только тяжелое чувство опустошенности.
— Что ж, зовите их, — пробормотал я.
Странные светло-карие глаза Падмы внимательно следили за мной сквозь пелену дождя.
— Если бы это было все, что нужно, — сказал он, — я бы мог сообщить им об этом. Мне не нужно было бы приезжать сюда самому.
— Так почему вы сюда приехали? — слова словно наждаком драли мое горло. — Почему вы там, на Экзотике, так заботитесь обо мне?
— Мы заботимся о каждом индивидууме, — произнес Падма. — Но более всего мы заботимся о расе в целом. И вы по-прежнему представляете для нее опасность. Вы непризнанный идеалист, Тэм, нацеленный на разрушительную цель. Существует закон сохранения энергии в плане взаимодействия причин и эффектов, как и в любой другой науке. Ваша нацеленность на уничтожение была несколько нарушена на Святой Марии. Что будет, если эта разрушительность обернется внутрь, на вас, или окажется нацеленной вовне, на всю расу?
Я рассмеялся и сам поразился хриплости своего смеха.
— И что вы собираетесь с этим делать?
— Показать, что нож, который вы держите в руке, может порезать и руку, его держащую, как и того, на кого он направлен. У меня есть для вас новости, Тэм. Кейси Грин убит.
— Убит? — Дождь, казалось, вдруг загрохотал вокруг меня с ужасной силой, и стоянка покачнулась и поплыла у меня из под ног.
— Он был застрелен тремя членами Голубого Фронта пять дней назад, в Блаувэйне.
— Застрелен, — прошептал я. — Почему?
— Потому что война закончилась, — объяснил Падма. — Потому что смерть Джэймтона и капитуляция войск Содружества без начала военных действий, которые могли бы нанести урон местности, оставили местное население весьма положительно настроенным по отношению к нашим войскам. И таким образом, Голубой Фронт обнаружил, что он оказался гораздо дальше от власти, чем до этого. Убив Грина, они’ надеялись спровоцировать его войска на жестокости в отношении гражданского населения, с тем, чтобы правительство Святой Марии оказалось вынуждено приказать войскам вернуться домой, на Экзотику. И таким образом, это правительство оказалось бы беззащитным перед возможным мятежом Голубого Фронта.
Я тупо смотрел на него.
— Все вещи взаимосвязаны между собой, — продолжил Падма. — Кейси предстояло последнее повышение в ранге с назначением в штаб и возвращением на Мару или Культис. Он и его брат Йан на весь остаток жизни оказались бы вне войн. Но из-за смерти Джэймтона, позволившей его войскам капитулировать без военных действий, возникла ситуация, которая привела к тому, что Голубой Фронт убил Кейси. Если бы вы и Джэймтон не вошли в конфликт на Святой Марии, и Джэймтон не победил бы, Кейси мог бы сегодня жить. Так показывают наши вычисления.
— Джэймтон и я? — У меня снова пересохло в горле, а дождь неожиданно хлынул еще сильнее.
— Да, — подтвердил Падма. — Вы оказались тем роковым фактором, который помог Джэймтону принять такое решение.
— Я помог ему? — спросил я. — Я сам?
— Он разглядел вас насквозь, — продолжил Падма. — Он смог разглядеть, что под это мстительной, разрушительной оболочкой, которой вы себя считали, есть созидательное начало, которое столь глубоко в ваших костях, что даже ваш дядя не смог полностью уничтожить его.
Дождь по-прежнему грохотал вокруг нас. Но каждое слово Падмы ясно доносилось до меня.
— Я вам не верю! — заорал я. — Не верю, что он сделал что-то подобное!
— Я вам уже говорил, — вздохнул Падма. — Вы недооценили эволюционное превосходство наших Осколочных Культур. Вера Джэймтона не из тех, что может быть поколеблена воздействием извне. Если бы вы действительно были, как ваш дядя Матиас, то он просто не стал бы вас слушать. Он просто отбросил бы вас как бездушного человека. Но произошло так, что он счел вас человеком, говорившим, как он назвал бы, голосом Сатаны.
— Я вам не верю! — завопил я.
— Верите, — констатировал Падма. — У вас нет иного выбора, кроме веры в это. Только поэтому Джэймтон смог найти свое решение.
— Решение!
— Это был человек, готовый умереть за свою веру. Но как командир он понимал, что трудно объяснить, почему его подчиненные должны пойти и умереть за какую-то малопонятную цель. — Падма внимательно наблюдал за мной, и дождь на мгновение ослаб. — Но вы предложили ему то, в чем он распознал выбор Дьявола, — его жизнь в мире, если он откажется от своей веры и своих людей, чтобы избежать конфликта, который может закончиться их общей смертью.
— Что за сумасшедшая мысль? — спросил я. Внутри церкви молитвы прекратились, и один-единственный сильный, низкий голос начал мемориальную службу.
— Не сумасшедшая, — ответил Падма. — Как только он это понял, ответ был прост. Все, что ему необходимо было сделать, это начать с отрицания всего, предложенного Сатаной. Таким образом, он и начал с естественной необходимости своей смерти.
— И это было его решение? — я попытался рассмеяться, но смех застрял у меня в горле.
— Это было единственное решение, — повторил Падма. — Как только он к нему пришел, он немедленно увидел единственную ситуацию, при которой его подчиненные позволят себе сдаться в плен: если он будет мертв, а они окажутся в неудачной тактической позиции по причинам, известным только ему.
Я почувствовал, как эти слова пронзили меня беззвучным шоком.
— Но он не собирался умирать! — воскликнул я.
— Он оставил это своему Господу, — произнес Падма. — Он все сделал так, что лишь чудо могло его спасти.
— О чем вы говорите? — спросил я. — Он поставил стол для мирных переговоров под флагом перемирия. Он взял с собой четверых людей…
— Не было никакого флага. А эти люди были всего лишь старыми фанатиками, искавшими мученической смерти.
— Он взял с собой четверых! — заорал я. — Четыре и один — это пятеро. Их было пятеро против одного Кейси — одного человека. Я был там, стоял у стола и видел все. Пятеро против…
— Тэм.
Это одно-единственное слово меня остановило. Неожиданно меня охватил необъяснимый страх. Я не хотел слышать то, что он скажет дальше. Я боялся, потому что знал, что он собирается мне сказать. И я не хотел этого слышать, и слышать, как он это скажет. Дождь припустил еще сильнее, беспощадно пригибая нас обоих к бетону парковки, но я слышал каждое его слово абсолютно четко сквозь шум дождя.
Голос Падмы начал грохотать в моих ушах, как шум дождя, и ко мне пришло чувство безнадежной туманности, полубессознательности, которое обычно сопутствует высокой температуре.
— Вы не думали, что Джэймтон хотя бы на минуту позволил бы вам одурачить себя? Он был продуктом Осколочной Культуры. И сразу же узнал подобного себе в Кейси. Разве вы думаете, что он хотя бы на минуту мог допустить, исключая чудо, что он и четверо старых фанатиков могут убить вооруженного, настороженного и готового на все человека Дорсая — такого человека, как Кейси Грин, — прежде, чем их всех подстрелят и они будут убиты сами?
Сами… сами… сами…
Этим словом меня словно куда-то унесло далеко-далеко от этого темного дня и грохотавшего дождя. Подобно дождю и ветру из-за облаков, это слово подняло меня и унесло наконец в ту высокую, труднодоступную и каменистую землю, проблеск которой я разглядел, когда задал вопрос Кейси Грину о том, разрешает ли он, чтобы пленных солдат Содружества убивали. Я всегда избегал этой темы, но наконец не выдержал.
И я вспомнил.
С самого начала в глубине души я знал, что фанатик, убивший Дэйва и остальных пленников, не был типичным человеком Содружества. И Джэймтон вовсе не был каким-то убийцей. Я попытался сделать его таким, чтобы поддержать свою ложь… Чтобы отвести свой взгляд от одного-единственного человека на четырнадцати мирах, с которым я не мог встретиться взглядом. И этот единственный человек был не взводный, расстрелявший Дэйва и других. И даже не Матиас.
Это был я сам.
Джэймтон был обычным фанатиком, ничуть не больше, чем Кейси — воином или Падма — философом. Все они были куда большим, и, не признаваясь себе, я все время знал об этом. И я не желал видеть это понимание. Вот почему они не двигались так, как я планировал, когда пытался манипулировать ими. Именно поэтому, поэтому.
Та высокая, каменистая и труднодоступная земля, которую я увидел, была не только для Дорсая. Она существовала для них всех. Земля, где оковы фальши и иллюзий срывались прочь чистым холодным ветром настоящей, честной силы и убеждений, где отступало и умирало притворство и жить могло лишь все чистое и ясное.
Она существовала для всех, всех тех, в ком воплотился чистый металл Осколочных Культур. И именно из этого чистого металла происходила их реальная сила. Они были за пределами сомнений — именно так. И именно это, помимо всех их умений ума и тела, делало их непобедимыми. Ибо такого человека, как Кейси, невозможно было победить. И Джэймтон никогда не нарушил бы своей веры.
И разве не сказал мне об этом сам Джэймтон, ясно и четко? Разве не сказал он: “Позвольте мне предположить это только для себя одного” и продолжил объяснять мне, что даже если вся его Вселенная развалится вокруг него и даже если его Бог и вера окажутся фальшивыми, то, что существует в нем самом, останется неприкосновенным.
Даже если бы отступили все армии, оставив его в одиночестве, не покинул бы свой пост и Кейси. Он остался бы сражаться в одиночестве, даже если бы против него были брошены армии. Ибо они могли бы убить его, но завоевать — никогда.
И даже если бы все вычисления Падмы и теории вдруг, в один момент, оказались опрокинутыми, было бы доказано, что они неправильны и беспочвенны, — даже это не смогло бы поколебать его в своей уверенности в двигающуюся вперед эволюцию человеческого духа, во имя которой он работал.
Они шли по праву по этой недоступной и каменистой земле — все они: дорсайцы, люди Содружества и Экзотики. И я был просто дураком, попытавшимся войти туда и бороться с одним из них там. Ничего удивительного в том, что я оказался побежден, что мне всегда предсказывал Матиас. У меня никогда не было надежды на победу.
И теперь я вернулся в этот день и ливень, но чувствовал себя, словно подрубленный куст, а не человек. И колени мои подогнулись под моим собственным весом. Дождь слабел, и Падма поддерживал меня. Как и в случае с Джэймтоном, я почему-то удивился силе его рук.
— Отпустите меня, — пробормотал я.
— И куда же ты отправишься, Тэм? — спросил он.
— Куда-нибудь, — промямлил я. — Я убираюсь из всего этого. Пойду, найду какую-нибудь дыру и зароюсь в нее. Я сдаюсь.
Наконец мне удалось выпрямить свои ослабшие колени.
— Все не так просто, — сказал Падма, отпуская меня. — Предпринятое действие продолжает постоянно отдаваться эхом. Причина никогда не прекращает оказывать результирующий эффект. Ты не можешь сдаться теперь, Тэм. Ты только можешь поменять стороны.
— Стороны? — спросил я. Дождь практически на глазах прекращался. — Какие стороны? — Словно пьяница, я уставился на него.
— Со стороны силы человека, направленной против ею же собственной эволюции — которая была стороной вашею дяди, — пояснил Падма. — На сторону эволюции — нашу сторону.
Теперь дождь шел едва-едва и погода быстро разгуливалась. Небольшое бледноватое солнце проглядывало сквозь тучи, сильнее осветив стоянку, на которой мы стояли.
— Обе этих силы — мощные ветры, изгибающие ткань человеческих взаимоотношений даже в то время, когда эта ткань находится в процессе становления. Я давно уже сказал вам, Тэм, что для кого-то вроде вас нет иного выбора, кроме как эффективно воздействовать так или иначе на весь план. У вас нет выбора — и нет, таким образом, полной свободы. Поэтому вам нужно лишь решиться и повернуть вашу силу на помощь ветру эволюции, в противодействие силе, мешающей этому.
Я покачал головой.
— Нет, — пробормотал я. — Все это бесполезно. Вы это знаете. Вы видели. Я двигал небесами, землей и политиками четырнадцати миров против Джэймтона. И все же он победил. Я ничего не могу сделать. Просто оставьте меня одного.
— Даже если бы я и оставил вас в покое, то события не оставили бы, — ответил мне Падма. — Тэм, откройте глаза и посмотрите на вещи такими, какие они есть на самом деле. Вы уже глубоко завязли во всем этом. Послушайте меня.
Казалось, его странные глаза на мгновение снова отразили солнечный свет.
— Сила вторглась в план на Святой Марии, в виде частицы, скрученной личной потерей и ориентированной на жестокость. Это были вы, Тэм.
Я снова попытался качнуть головой, но я понимал, что прав он.
— Вы были заблокированы вашими сознательными усилиями на Святой Марии, — продолжал Падма, но скрытую энергию нельзя удержать надолго. Когда вы потерпели поражение от Джэймтона, сила, которую вы приложили ко всей ситуации, не уничтожилась. Она лишь передалась и сохранила свое воздействие на частицу другого индивидуума, теперь столь же охваченного горечью потери близкого ему человека и ориентированного на жесткое воздействие на общий план.
Я облизнул губы.
— Кто это индивидуум?
— Йан Грин.
Я стоял, уставившись на него.
— Йан нашел трех убийц своего брата, скрывавшихся в комнате отеля в Блаувэйне, — продолжил Падма. — Он убил их собственными руками — и таким образом отрезвил наемников и разрушил планы Голубого Фронта заполучить что-то из этой ситуации. Но затем Йан подал в отставку и вернулся домой на Дорсай. Теперь он заряжен тем же чувством горечи и потери, каким были заряжены вы, когда прибыли на Святую Марию.
Падма помедлил.
— А теперь он представляет собой большой причинный потенциал. И как он будет разворачиваться внутри плана будущего, остается пока неизвестным.
Он снова помедлил, наблюдая меня своими внимательными глазами.
— Видите, Тэм, — продолжил он через мгновение, — как люди вроде вас никак не могут уйти от воздействия на развитие событий? Я уже сказал вам, что вы можете только измениться.
Его голос смягчился.
— Разве я должен напоминать вам, что вы по-прежнему заряжены — только теперь уже иной силой? Вы получили полный импульс и эффект воздействия от самопожертвования Джэймтона, пытавшегося спасти своих людей.
Эти его слова были подобны удару кулака мне в живот — и удару сильному, вроде того, что я нанес Джэнолу Марату, когда бежал из лагеря Кейси на Святой Марии. И несмотря на лившийся на нас солнечный свет, меня начало трясти.
Все именно так. Я не мог этого отрицать. Джэймтон, отдав свою жизнь во имя веры, когда я насмехался над любой верой, составляя план и раскручивая все так, как мне того хотелось, расплавил и изменил меня, как молния плавит и изменяет поднятый вверх клинок меча, когда внезапно ударяет в него. Я не мог отрицать того, что произошло со мной.
— Это бесполезно, — произнес я, все еще дрожа. — Это ничего не меняет. Я недостаточно силен, чтобы что-то сделать. Я вам говорю, я двигал всем против Джэймтона, но он выиграл.
— Но Джэймтон имел сердце. А вы сражались все время против своей собственной натуры, одновременно сражаясь с ним, — произнес Падма. — Посмотрите на меня, Тэм.
Я посмотрел на него. Магниты его карих глаз поймали меня и заякорили.
— Цель моего приезда сюда для встречи с вами, которая была вычислена на Экзотике, все еще ждет своего часа, — произнес он. — Помните, Тэм, как в офисе Марка Торри вы обвинили меня в гипнозе?
Я кивнул.
— Это был не гипноз — или не совсем гипноз, — произнес он.
Все, что я сделал, — это просто помог вам открыть канал между вашим сознанием и подсознанием. У вас достанет храбрости, увидев результат, достигнутый Джэймтоном, позволить мне помочь вам еще раз приоткрыть этот канал?
Его слова повисли воздухе. И застыв в этом мгновении, я расслышал сильный, гордый голос, читавший молитву внутри церкви. Я увидел солнце, пытавшееся пробиться сквозь облака над нашими головами. И в то же время перед своим мысленным взором я увидел темные стены моей долины, описанные мне Падмой тогда, в тот день, в Энциклопедии. Они по-прежнему высились, нависая надо мной с обеих сторон, затеняя свет солнца. Только на этот раз, словно протекающий в узкую дверную щель, впереди меня сиял яркий свет.
Я подумал о том месте среди молний, увиденном мной, когда Падма держал передо мной свой палец в прошлый раз. И несмотря на то, каким слабым, побежденным и разбитым я себя чувствовал, сама мысль о попытке вновь войти в это место битвы наполнила меня болезненной безнадежностью. Я уже не был так силен, чтобы лицом к лицу оказаться с молниями. А быть может, и никогда не был.
— Ибо был он воином своего народа, который есть Народ Господен, и воином Господа, — читал молитву далекий, одинокий голос, едва доносившийся до моих ушей из церкви, — и ни в чем он не изменил Господу, который есть Господь наш и Владыка силы и правоты. И пусть он покинет нас и придет в ряды тех, кто, скинув с себя маску жизни будут благословенны и пребудут в Господе.
Я услышал это, и неожиданно меня охватило чувство возвращения домой, чувство несомненного возвращения в вечный дом непоколебимой веры моих предков наполнило меня. И ряды тех, кто никогда бы не поколебался, сомкнулись вокруг меня. И я, который не дрогнул, пошел с ними в ногу, вперед. И в это мгновение, на секунду, я вдруг почувствовал, что должен был чувствовать Джэймтон, находясь лицом к лицу со мной. И перед необходимостью выбора жизни или смерти для себя на Святой Марии. Лишь на мгновение я это почувствовал, но и его было достаточно.
— Давайте, — расслышал я сказанное мной Падме.
И я попал во тьму — во тьму и ярость. Это было место молний, но там уже не было видно настоящих молний. Это был нескончаемый грохот, мятущиеся облака, ураган и бурлящий туман. Меня швыряло и било, бросало всей жестокостью и гневом вокруг, и я старался выбраться, подняться, пробиться к свету и открытому воздуху поверх этих ураганных туч. Но мои собственные усилия оказались недостаточны, и я покатился вниз. Вниз, не продвигаясь вверх, — и тогда наконец я понял.
Ибо ураган этот был моим внутренним ураганом, моим собственным созданием. Это была внутренняя ярость жестокости, мести и уничтожения, которую я создавал в себе все эти годы. И как я обращал эту силу против других, так теперь она обратилась против меня самого, давя на меня, унося все ниже и ниже, все дальше во тьму, пока свет не померк в моих глазах.
И я падал вниз, ибо сила эта была больше моей. Падал и падал, но когда я уже затерялся в полной тьме, когда я уже готов был сдаться, я обнаружил, что не могу. Что-то во мне не хотело. Оно продолжало и продолжало сражаться. И тогда наконец я понял, что это такое.
Именно это так никогда и не смог убить во мне, еще мальчишке, Матиас. Это было Землей и стремящимся вперед человеком. В этом были Леонид и его триста спартанцев, защищавших Фермопилы. В этом были скитания израильтян по пустыне и переход Красного моря. В этом был Парфенон на Акрополе, сиявший белизной над Афинами, и тьма дома моего дяди.
Все это было во мне — непреклонный дух людей, которые и теперь не желали сдаваться. И неожиданно в моем упавшем, почти побежденном бурей духе, тонущем во тьме, что-то буквально подпрыгнуло от дикой радости. Ибо я вдруг увидел, что она находится там и для меня тоже — эта недоступная каменистая земля, где воздух чист, а все эти ошметки притворства и уловки уносятся прочь непреодолимым ветром веры.
Я пытался атаковать Джэймтона там, где он был сильнее всего, — из-за моей собственной слабости. Именно это имел в виду Падма, когда говорил мне, что я сражаюсь против себя, хотя сражался я с Джэймтоном. Вот почему я проиграл в том конфликте, противопоставив мое ничем не подкрепленное неверие его сильной вере. И все это было там, во мне, скрыто во мне все это время!
И теперь я все ясно видел. И словно звон победных колоколов, я вдруг услышал голос Марка Торри, что-то с триумфом говорящий мне. И голос Лизы тоже, которая, как я теперь видел, понимала меня гораздо лучше, чем я понимал себя сам, и которая никогда не покидала меня. Лиза. И когда я снова подумал о ней, я начал слышать всех их.
Все эти миллионы, миллиарды перемежающихся голосов — голосов людей, с тех пор, как человек впервые встал прямо и пошел на своих ногах. Они снова окружили меня, как это было в тот день, в Точке Перехода Индекс-зала Конечной Энциклопедии, И они сомкнулись вокруг меня, подобно крыльям, унося меня вверх, неудержимо вверх, сквозь мятущуюся тьму, с чувством бесстрашия, родственного бесстрашию Кейси, с верой, отеческой верой Джэймтона и нескончаемым поиском, братом поиска Падмой.
И при этом все, навеянное мне Матиасом, — зависть, страх перед людьми молодых миров — смыло с меня сразу и навсегда. И наконец я четко смог увидеть это. Если у них в действительности было что-то одно, потенциально я имел все эти составляющие в себе. Корневой источник, базовый источник, каким я являлся, будучи человеком Земли. Одновременно я был частью всех их, на молодых мирах, и не было ни одного из них, кого я не мог бы рассмотреть как свое отражение.
И наконец я прорвался сквозь тьму на свет — в то место моих молний, бесконечной пустоты, где шла настоящая битва, битва человека искреннего, с древней, чуждой тьмой, которая навсегда сохранила бы нас зверьми. И вдалеке, словно в конце длинного тоннеля, увидел Падму, стоящего под усиливающимся солнечным светом и ослабевающим дождем, стоящего у парковки и обращающегося ко мне.
— Теперь вы видите, — говорил он, — почему так нуждается в вас Энциклопедия. Только Марк Торри смог привести ее к этому моменту. И лишь вы можете закончить эту работу, потому что огромная масса людей Земли не может пока увидеть картинку будущего, существующего в самом окончании создания Энциклопедии. Вы, кто сам пересек пропасть между людьми Осколочных Культур и теми, кто рожден на Земле, сможете встроить свое видение этого в Энциклопедию. Так что, когда она будет достроена, она во многом сможет помочь тем, кто этого не видит, и таким образом, начнет воссоздание, которое придет, когда Осколочные Культуры, их народы вернутся и соединятся с основой Земли, превратившись в человека новой формации, эволюционировавшего человека.
Его мощный взгляд, казалось, на мгновение смягчился под лучами солнца. И улыбка слегка погрустнела.
— Вы проживете дольше меня и увидите больше. До свидания, Тэм.
И вдруг, совершенно неожиданно, я увидел все это. Неожиданно все слилось и соединилось в моем уме. Это видение и сама Энциклопедия, ставшие одной реальностью. И в этот самый момент мой разум прыгнул на дорогу противодействия, с которым мне придется столкнуться, чтобы воплотить все в реальность.
И уже все начало приобретать твердые черты в моей голове, из моего знания мира — лица и методы, с которыми мне придется столкнуться. Мой разум несся вперед, догоняя их и обгоняя в планах, подготавливаемых ими.
Уже сейчас я видел, насколько иначе я буду работать, чем Марк Торри. Я сохраню его имя как символ и лишь буду делать вид, что Энциклопедия продолжает строиться в соответствии с подготовленными им планами. Я назову себя лишь одним из членов Совета Управляющих, которые теоретически все будут иметь равные со мной полномочия.
Но в действительности я буду ими управлять, исподтишка, как могу только я. А сам буду свободен, таким образом, от необходимости прибегать к хлопотным мерам защиты против сумасшедших, вроде того, что убил Марка. Я буду свободен путешествовать по Земле, одновременно следя за строительством, обнаруживая и подавляя усилия тех, кто будет пытаться работать в противодействие строительству Энциклопедии. Уже сейчас у меня появились первые наметки, как я все это начну.
Но Падма уже повернулся, чтобы покинуть меня. Я не мог просто так отпустить его. С трудом я оторвал свой мысленный взор от будущего и вернулся назад, в день сегодняшний. К ослабевающему дождю и усиливающемуся свету солнца.
— Подождите, — произнес я. Он остановился и повернулся ко мне. Мне было трудно выразить сейчас то, к чему я пришел.
— Вы…
Мой язык отказывался мне повиноваться.
— Вы не сдались. Вы верили в меня все это время.
— Нет, — ответил он.
Я моргнул, непонимающе глядя на него. Но он лишь покачал головой.
— Я должен был верить результатам моих вычислений. — Он слегка улыбнулся, словно извиняясь. — А мои вычисления не оставили вам никакой настоящей надежды. Даже на том вечере в честь Донала Грина, на Фриленде, когда у нас уже имелось довольно много информации, полученной из Энциклопедии за пять лет, возможность вашего спасения самим собой казалась слишком незначительной, чтобы планировать что-то, исходя из этого фактора. Даже на Маре, когда мы вас вылечили, вычисления по-прежнему не давали вам никакой надежды.
— Но… но вы оставались все время рядом со мной… — запинаясь, выдавил я, уставившись на Падму.
— Не я. Никто из нас. Только Лиза, — ответил он. — Она так никогда и не сдавалась в отношении вас, начиная еще с того первого случая в Энциклопедии, что произошел в офисе Марка Торри. Она рассказала нам, что нечто… нечто подобное искре проскочило между вами, когда вы с ней разговаривали во время экскурсии, еще прежде, чем вы прошли в Индекс-зал. Она верила в вас даже тогда, когда вы отвернулись от нее на вечеринке Грина. И когда мы начали лечить вас на Маре, она настояла на том, чтобы стать частью процесса лечения, так что мы могли эмоционально связать ее с вами.
— Связать. — Это слово не несло в себе смысла для меня.
— Мы таким образом установили ее эмоциональное сопереживание по отношению к вам во время того самого процесса, в течение которого мы вас лечили. Для вас это не имело никакой разницы, но этот процесс привязал ее к вам очень сильно. А теперь, если она вас когда-нибудь потеряет, она будет страдать так же, если не больше, как страдал Йан Грин из-за потери своего брата-близнеца — Кейси.
Он замолчал и посмотрел на меня. Но я по-прежнему не мог собраться с мыслями.
— Я все еще… не понимаю, — произнес я. — Вы сказали, что это никак не воздействовало на меня, то, что вы с ней сделали. Но что хорошего тогда…
— Никто из нас, насколько показывали наши расчеты тогда, не понимал, да и сейчас не может понять, что произошло. Наверное, если она была к вам привязана, то, естественно, и вы, в свою очередь, были привязаны к ней. Но это походило на попытку привязать стрижа за нить к пальцу гиганта, если вот таким образом можно показать огромный масштаб вашего воздействия на общий план в соотношении с ее эффектом. Только Лиза считала, что это может чем-то помочь.
Он повернулся.
— До свидания, Тэм, — сказал он.
Я смотрел, как он уходит в по-прежнему туманном, но светлеющем воздухе к церкви, из которой доносился голос говорящего, теперь объявлявшего номер последнего псалма.
Падма оставил меня стоять в одиночестве, растерявшимся. Но затем я вдруг громко рассмеялся, потому что неожиданно понял, что оказался умнее его. Все его экзотические вычисления не смогли раскрыть, почему связь Лизы со мной смогла спасти меня. Но она сделала это.
И теперь то, что было во мне, вырвалось на поверхность, моя сильная любовь к ней. И я понял, что давно уже моя одинокая душа вернула эту любовь Лизы, но я не хотел в этом себе признаться. И теперь во имя этой любви я хотел жить. Гигант может пронести без всяких усилий стрижа в своей деснице, несмотря на сопротивление его маленьких крылышек. Но если он заботится о создании, с которым связан, он может измениться и быть повернут на путь любви, где не работает грубая сила.
Таким образом, по этому невидимому каналу, связывавшему нас, вера Лизы пришла, чтобы соединиться с моей собственной, и я не мог избавиться от своей веры, не избавившись в то же время от ее. Иначе почему я немедленно отправился к ней, как только она позвала меня в день покушения на Марка Торри? Уже тогда я склонялся к компромиссу, прикидывая возможность соединения наших тропинок.
И теперь, видя это, указующая стрелка моего компаса жизни резко развернулась на сто восемьдесят градусов, и я увидел все в совершенно новом свете. Ничто не переменилось для меня, ничуть не уменьшились ни мой голод, ни мои амбиции или желания, за исключением того, что я развернулся в противоположном направлении. Я рассмеялся вслух от простоты всего этого. Ибо теперь я увидел цель, которая просто являлась противоположностью предыдущей.
УНИЧТОЖАЙ: СОЗИДАЙ!
СОЗИДАЙ — чистый и простой ответ, которого я искал все эти годы, чтобы отринуть Матиаса с его пустотой. Именно для этого я и был рожден, именно это было в Парфеноне, в Энциклопедии, во всех человеческих сынах.
Я родился, как и все мы, — даже Матиас, — и если мы только не начнем разбрасываться, станем создателями, а не разрушителями, созидателями, а не уничтожителями. И теперь, словно чистый кусок металла, с помощью молота очищенный от всяких примесей, я звучал чисто и звонко, вплоть до самого последнего атома и частицы моего существа неизменной чистоты единственной настоящей цели всего живого. Как в тумане, ослабевший, я наконец отвернулся от церкви, подошел к своей машине и забрался в нее. Дождь почти полностью прекратился, и небо очистилось. В воздухе возник легкий влажный туман, но, казалось, он стал как бы тоньше. А на вкус воздух был чист и свеж.
Я открыл боковые окна машины, когда въезжал со стоянки на длинную дорогу в космопорт. И через открытое окно позади себя я услышал, как в церкви они начали исполнять последний гимн.
Это был боевой гимн воинов Содружества. И пока я ехал по шоссе, голоса громко неслись мне вслед, но они звучали не грустно и медленно, словно прощание и грусть, а сильно и триумфально, словно маршевая песня на устах тех, что идут по дороге к началу нового дня.
Солдат, не спрашивай себя,
что, как и почему.
Коль знамя в бой тебя ведет —
шагай вослед ему!
И свет солнца сиял надо мной, пока я уезжал. И по мере того, как я все дальше отъезжал и расстояние между мной и церковью становилось все больше, голоса, казалось, сливались, пока они не начали звучать, как один голос, мощный и поющий. Впереди меня облака окончательно начали расходиться. Лоскутья голубого неба в лучах сияющего солнца блистали ослепительной голубизной, словно знамена армии, марширующей вперед, в неизведанные земли.
Я видел их, пока ехал вперед, где они наконец переходили в чистое небо. И еще долгое время я слышал позади себя это пение, пока ехал в космопорт, к кораблю, что умчит меня на Землю, к Лизе, ожидающей меня там в лучах солнечного света.
Конец
Назад: Глава 23
На главную: Предисловие
