У меня были великолепные штаны. В клеточку, с широкой резинкой на поясе. Я купил их в тот самый день, когда вернулся в Москву из командировки, и натянул на себя прямо в магазине, в примерочной.

Я вышел на улицу одухотворенный (надо же, такие портки оторвал) и направился от Белорусского вокзала по рокадной дорожке вдоль Ленинградского шоссе в сторону области. Потом свернул на улицу Правды. Да-да, не «Правды», а Правды – это же наше, журналистское название. Штаны были удобны до безобразия. Они ниспадали с моей талии (таковая еще имелась) и полоскались ветром настолько непринужденно, что казалось, будто я вышагиваю по Пятой улице Ямского поля в синих армейских трусах, выданных старшиной, как водится, размеров на несколько больше положенного – так свободно и легко я ощущал себя в этой обновке.

Настроение было прекрасное! Триста граммов водки, выпитые в самолете Минводы – Внуково, уже давно разошлись по организму, катализируя процесс опознания всего прекрасного. Да и, собственно, чего грустить? Шатой, высокогорное чеченское село, взят. Враг повержен, боевики трепещут! И это снято, записано на «Бетакам». Все!

Остался, правда, последний штрих. Мелочь, проформа, без которой меня могли «выдернуть» из заслуженных отгулов и опять позвать на работу – надо было отчитаться за командировку. Проживание в гостинице, аренда автотранспорта и все такое прочее.

Я направился в штаб-квартиру «Вестей», где вот уже второй год трудился репортером и начинал забывать свое военное прошлое – четыре года казармы Курганского училища и офицерскую службу в различных должностях и округах…

А командировка… Восемь месяцев мы проторчали в Чечне. С перерывами. Согласен, долговато. Но события… Они проносились галопом. Сжимали часы в секунды, дни в минуты. Сначала была осень 94‑го, война Гантамирова с Дудаевым. Потом «штурм» Грозного, так называемой «оппозицией», а на самом деле нашими танкистами, завербованными хитроумными ребятами из ФСК. Потом настоящий штурм в январе 95‑го, Северная группировка генерала Рохлина, Больничный комплекс, ранение нашего видеоинженера Кука пулей из дудаевского дворца, побывка и далее опять со всеми остановками: Аргун, Гудермес, Старые Атаги, Бамут. Вот-вот победа. Оставались километры. Метры! Чешки, Цемзавод, Малые Варанды, Ярышмарды, Дачу-Борзой, Шатой. Все. Стоп. Войне конец!

Анатолий Васильевич Квашнин, полководец России начального периода, царапая ногтем по карте, окруженный налетевшими штабными и журналистами, втолковывал кому-то в Москве по полевому телефону: «Запишите сегодняшнее число. Тринадцатое июня. Добиваем в Шатое последние остатки. К вечеру все будет закончено!»

И вот теперь я, пьяный, довольный и в новых штанах, поднимаюсь по лестнице в бухгалтерию, чтоб рассказать (и доказать, между прочим), как я жил все это время в солидной гостинице и катался по Аргунскому ущелью на такси «йеллоу субмарин».

И вдруг оклик, – я уже не помню, кто это был… «Старший по званию» кто-то, рядовой так бы не обратился: «Сладков! Давай быстрей в бухгалтерию! Получай деньги и в командировку!». Сказал и исчез. А я остался. Почему-то вдруг за ухом зачесалось… Дядя, ты что-то напутал, некуда больше ехать! «Нам нееекудааа большее спешииииить!» Мы всех уже убили, ой, то есть победили. И тут еще один пробегающий мимо, соратник по цеху:

– Да ты че, не знаешь, уже в России война!

– А где? – спросил я, почему-то представляя себе Челябинск или Норильск в огне и руинах, как город Грозный.

– Басаев Буденновск захватил. Это город такой в Ставрополье…

В бухгалтерии у меня без обычных выволочек и расспросов приняли кипу мятых бумаг по закончившейся командировке (вот тебе и отчет!), а взамен вывалили на стол десятка два пачек деревянной валюты. На мой слабый лепет «а почему я?» – сказали, как в райвоенкомате: «Распишись!». Что я по привычке и сделал.

И только спустя три минуты, на лестничной клетке, в голове, куда уже прилила кровь вперемешку с сивухой, закипятились мысли: «Блин, ну почему я?! Ну почему вот так! Ну сколько можно! Неужели никто не хочет понять, что это не только бабки эти командировочные, которые с трудом уносишь в карманах! Не только грязь, которая может отсосать подошву у самого крепкого сапога. Это не только уговоры самого себя – вот дотуда надо пробежать, а дальше, может быть, все обойдется… Это ведь тот самый страх, который в Москве не проходит! Ощущение, что тебя уже внесли в какие-то странные или, точнее, страшные списки. И ты уже не выскочишь из них, пока не дойдешь до конца. Но вот Чечня позади, привал в промежуточном цветущем Владикавказе, накрытый стол. Чуть-чуть отпускает! И вот ты приезжаешь домой. И надо же – не спокойствие, а мираж. Оказывается, это еще не конец. Он будет, но уже точно чуть позже. И ты опять в бухгалтерии слышишь: „Распишись!“»

 

– Здравствуйте, это из ритуальных услуг вас беспокоят, а Сережа дома? А… Ну передайте ему, что он в командировку сегодня едет. Да. В Монте-Карло… Галина Тимофеевна, это я, Сладков, вы не узнали, что ли?

Куку, вернее, Сереже Кукушкину, было слегка за сорок. Жил он один, вернее с мамой, то есть, еще вернее, без жены и детей. Нет, они у него были. Дети в настоящем (сколько их, похоже, он и сам не знал), а жены – в прошлом. Пять жен. По паспорту. А так, конечно, больше. Он всех их продолжал любить. Помогал им, и в Чечне, перед каждой побывкой, подолгу размышлял, к какой из брошенных ранее жен по приезде заявится. Кук был наш видеоинженер. Член бригады, или, точнее, нашего репортерского экипажа. В его ведении были проводки, штепселя, разъемы, ну и так далее… И со все этим хозяйством, включая камеру, он носился, как с писаной торбой, складывал, протирал, перебирал… Кук был похож на индейца: джинсы со стажем, длинные прямые черные волосы и, может быть, слегка портившие вид очки с толстыми стеклами. У него была привычка слегка подкашливать. Так, из глубины горла… Получалось похоже на тихий звериный рык. Делал он это в какие-то особые моменты, типа, когда решали – брать еще водки или не брать? После Сережиного кашля сомнений уже не оставалось.

Оператор. Вадик. Третий член группы и последний. Рост сто восемьдесят три, вес сто пятьдесят. Правая ступня при ходьбе чуть оттопыривается в сторону. Следствие травмы. Когда у Вадика кто-нибудь спрашивает: где ж ты, мол, так? – он обычно начинает издалека: «Старичок, был я в Афгане…» Собеседник тут же начинает усиленно кивать, мол, понимаю, герр ветеран, понимаю! Но Вадик всегда продолжает: «В общем, приехал домой, выпили мы на даче, в Шереметьеве. И… На рельсы, прямо с платформы…» Вот такая у него история.

Через два часа мы уже были в сборе. Получили аппаратуру, видавшие виды кассеты, на которых до этого уже писали спорт, балет, Гайдара, и выдвинулись в аэропорт. Я предупредил по-честному сразу: «Буду пить!». Вадик только сказал: «Ох, Саша!». Кук потихонечку рыкнул. Вроде бы как и случайно, на самом деле получилось многозначительно.

 

Если ты летишь на Кавказ, брата своего-репортера в толпе замечаешь на дальних подступах, еще на регистрации.

Так, это бизнесмен, на какой-то слет экономический торопится в Пятигорск. Дорогой пиджачок, аккуратненькая прическа, обязательно туфли с вытянутыми мысками, а самое главное – такой отрешенный, независимый взгляд. Мол, ребята, я тут вынужденно с вами в одной компании, были бы рейсы исключительно для богатых, вот я был бы там. А вы нет…

Так, это туристы. У них лыжи в чехлах и большие яркие рюкзаки. Эти «за туманом и за запахом тайги». Будут искать настоящих мужских развлечений. Где-нибудь на Домбае или в районе Эльбруса. Ленивые жесты, малопонятные фразы, взгляды из-под опущенных век… Что-то типа группы спецназа, когда подсаживаешься к ним в вертолет на Ханкале. Тебя через двадцать минут пинком под зад, где-нибудь в безопасном базовом центре, под Курчалоем, а они те дальше летят, в горы. И не известно, вернутся они домой или нет.

Нет, ну это все-таки гражданский рейс. И мы не на Ханкале вовсе, во Внукове. Хотя… Что-то знакомое есть. Вот они! По виду совсем не герои. Один с хвостом на затылке и с фотокамерой. И уже, по-моему, пьяный. Второй поадекватнее. Но только слегка. В рыбацкой жилетке с карманами и с сеточными подмышками. Это наш брат, репортеры! Перемигнулись. У нас в боезапасе – десять бутылок «Курантов». Водка такая в алюминиевой таре. Шведская, что ли? Я сначала думал, это в честь наших часов назвали, тех, что на Красной площади, оказалось, что «курант» – это по-ихнему черная смородина. Ну и вкус соответствующий. Через час уже все было в порядке. Бизнесмен, оказалось, в первый раз был в Москве. Ну так, по вопросам скотоводства. Всем аулом собирали. Столько впечатлений! И туристы – нормальные ребята. Пообщались. Они, оказывается, все одноклассники, уже не один десяток лет вот так путешествуют – горный туризм называется. Как называется наш туризм и чем закончится для нас эта поездка – даже представить себе невозможно. Но! Уже на душе как-то легче. Все-таки вокруг люди! Тоже куда-то летят.

 

– Гарик, я тебя умоляю, давай побыстрей!

Я подгонял шашлычника, колдовавшего над нашей порцией баранины, натиснутой на шампуры. Мангал дымился в ста метрах от здания аэровокзала в Минводах. Перед отъездом в Буденновск было решено заправиться шашлыком. Уже смеркалось, процесс затянулся, и я жалел об этом решении, раз в минуту сообщая, что мы опаздываем. Гарик, наконец, психанул, снял с огня шампура с почти сырым мясом и бросил на стол:

– Готово.

Подошел Кук:

– Слушай, Сань, таксисты обурели, никто не хочет ехать! Говорят «там стреляют»! Я тут нашел одного, на «буханке», но денег просит, как будто в Париж нас повезет.

– Берем. И шашлык, и того, на «буханке». Поехали.

Путь не помню. Как у Высоцкого, «пили мы, и спирт в аорту проникал, целый путь к аэропорту проикал». По-моему, никто по дороге нас не останавливал и не проверял.

Потом я узнал, что, на этой самой трассе примерно в это же время наши доблестные бойцы застрелили немецкую журналистку. То ли ее машина не остановилась по требованию, то ли вообще случайно – бац! – и три пули в голову. Бедняга. С нею муж был русский, тоже репортер. На его глазах… Да… «Туризм» начался.

От шашлыков я отказался, но «куранты» принимал четко, как по врачебному рецепту.

Буденновск был погружен в темноту. Штаб операции. Вокруг милиция. Масса людей в штатском, какие-то казаки бородатые с лампасами и в картузах… С факелом от спиртного изо рта. Солдаты в маскхалатах… Нам сказали: «Вся пресса в клубе. Давайте, ехайте туда». Пять минут – и мы на месте. Сразу Кук, со своим вопросом о самом главном:

– Шашлыки эти… Ребят, где у вас тут туалет?

 

– Я тебе говорил, что еще пригожусь? Нет, я говорил?!

Парень лет двадцати восьми лез обниматься! Он прижимался ко мне, как родной, норовил поцеловать меня в щеку. Я отбивался… Или мне казалось так… Руки были ватными, голова в сивушном дурмане.

– Я тебе говорил, что земля круглая?! Говорил? Я говорил, что еще встретимся?!

Я узнал его. Это был Вадик из пресс-службы Миннаца. Министерства по делам национальностей. В начале войны они рулили прессой в Чечне. Так вот, Вадик (а может, его Игорем звали?)… Это случилось в начале января, когда мы приехали на побывку в Моздок. В Грозном, откуда мы прибыли, все было в самом разгаре. Уже разбили два батальона Майкопской бригады, уже привезли огнеметы для окончательного и решительного штурма дудаевского дворца. А нам выпало слегка отдохнуть. Главное, надо было суметь грамотно отступить в тыл. И вот тут на Больничный комплекс, в ставку Рохлина, где мы базировались, приехала фура. За беженцами. Вот это оказия! Кука с Вадиком (береги личный состав!) я посадил в кабину. Сам по наклонным доскам, словно по корабельному трапу, забежал в крытый кузов, метнулся поближе к кабине – следом шла лавина с баулами и чемоданами. И вдруг я упал! Поскользнулся! Лицом в днище. Прям в человечье дерьмо. Сверху уже были люди. Они укладывались по горизонтали, не обращая на меня никакого внимания. В один слой, во второй, в третий. Я был сжат, словно поршнем. Шесть часов до станицы Знаменской. Шесть часов башкой в говне! Только там, в той станице, люди из кузова схлынули. Я распахнул кабину, выгнал Кука (к черту нежности) и, несмотря на протесты водителя (в связи с запахом), до Моздока ехал уже в комфорте. И наконец – гостиница! Пускай барачного типа, но зато койки есть. И простыни! И тут этот Вадик (или Игорь). Из Миннаца. Как из под земли:

– Ребят, надо арабов снять. Пленных. То есть убитых. Ну, в общем, надо. Для Родины. Кого здесь ни просил, все отказываются.

– Ну хорошо, ладно, снимем, – после дерьма у меня голова почти не соображала. – А где они?

– В Грозном.

– Где?! – как нашатыря нюхнуть дали!

– В Грозном…

– Да ты…!!!

– Я знаю, ребята… Все отказываются…

– Ладно, давай, где твои арабы.

– !!! Земля круглая, я тебе еще пригожусь! Вот увидишь, еще встретимся!

 

Журналистов согнали в буденновский клуб. Вернее, не согнали, а пообещали, что к больнице, где Басаев держит заложников, пустят только тех, кто будет паинькой и согласится забазироваться в их клубе. Вот все и попались. В капкан. Правда, выяснилось это дело лишь утром. Когда мы приехали, была уже ночь. Спали везде. На полу, на столах… Особенно меня поразил кинозал: репортеры сопели в зрительских креслах! Бабы, мужики… Каски набросаны, бронежилеты… Вот он, последний сеанс.

Западные журналисты… Сначала мы к ним приглядывались – в Таджикистане, Приднестровье, в Абхазии. Я приглядывался. Смотрел, как они работают. 92‑й год, все только начиналось. Возможности у этих ребят, конечно, были другие. Это нам в компании выделяли на гостиницу, на аренду машины гроши. Это мы выжимали свои связи, как кота Ваську в анекдоте про алкоголика. Изворачивались, чтоб быть на уровне. У них, несмотря на языковой барьер, на плохое знакомство с нашими законами, обычаями, нравами, путь к цели всегда был комфортнее и короче. «Импортники» просто толкали впереди себя тележку с долларами – и перед ними открывались все двери. Как по мановению волшебной палочки. И в России, и во всем СНГ. Машину арендовать? Сколько? Сколько?! Да хоть грузовик! Гида-проводника нанять местного, который поможет со всеми договориться? О! Йес, йес! Даже ингуши и дагестанцы начинали разговаривать на английском, узнав о таких гонорарах. А начальники среднего звена? С которыми вроде уже мы о помощи договорились – забесплатно, по дружбе. Возьмут в колонну, дадут снять! Эвакуацию беженцев, доставку гуманитарного груза. Но! Завидев подходящую импортную съемочную группу, они вдруг смущенно улыбались и… Отказывали! Нам отказывали! А им улыбались уже веселей. Глядь, уже Би‑би‑си в колонне едет. Вместо нас. И в первую кампанию, и во вторую ползли слухи, что мзду брали и в военных пресс-центрах. Не знаю. За руку никто никого не ловил.

Правда, в отваге иностранцам не откажешь. Если уж они приехали куда – будут идти до конца. До самого важного кадра. И плевать им на все опасности. И гибнут они, по статистике, чаще наших. Ладно. Что у нас еще впереди?

Пресслужбист Вадик (Игорь?) завел нас в свою штабную комнату, подмигнул и открыл холодильник. Водка, колбаса, минералка. Как перед днем рождения или свадьбой.

– Берите, это все вам. И еще телефон. Правительственный.

Я подумал: кому бы мне позвонить? Знакомых в правительстве не было. Ни в Белом доме, ни за кремлевской стеной. Премьеру Черномырдину? «Виктор Степанович! Все. Доехали нормально!» – «Аааа, это ты, Сладков!» – «Да, Виктор Степанович! Ждем, когда вы этого Басаева укокошите! Ну все, до свидания. Да, до встречи в Москве!» Взять и позвонить? Через сколько меня с работы за это выгонят? Через час? Или через минуту? О господи! Мысли-то какие у меня дурные в голове!

Кук пришел.

– Сортир у них тут, как в казарме… Хоть бы помыли, иностранцы кругом!

Он сел прямо на пол. Привалился спиной к обоям. Рыкнул. И засопел.

 

«Пусти, сука! Ребята, ломай дверь! Фак ю! Донерветтер! Шит! Ну, скотина!» Я в фойе. Руки в карманах. Вынуть их нету сил. «Похмелье, дружок». Я наблюдаю.

Бунт! Осмысленный и беспощадный. Толпа репортеров, операторов, фотиков со всем своим скарбом ломится через двери наружу. Четыре утра, на улицы выстрелы. Не просто стрелкотня – реальный бой идет. Не рядом, метров за пятьсот. Двери клуба закрыты на ключ. В обороне – милиционер. Сержант. В повседневной форме. Серые брюки, серый китель. И рубашка серая. Значки какие-то… Застыл в позе голкипера перед пенальти. Сквозь сжатые губы нервно выдавливает одно: «Нельзя… Нельзя…». Напор толпы! Пять секунд, десять… Все! Критическая масса набрана! Дверь лопается, как лист фанеры, в который попало ядро от Царь-пушки. Милиционера выносит на улицу взрывной волной. Он, как был с поднятыми руками, падает спиной на крыльцо. Репортеры, слоны, пробегают по нему, как в мультфильме Диснея. Еще минута – и в фойе никого. Последним семенит репортер «Российской газеты» Рябушев. Он аккуратно обегает упавшего сержанта, неуклюже покачивая своей мощной кормой. Из кинозала появляется Вадик. И Кук из туалета. Отряхиваясь, обратно заходит милиционер. Досадливо машет рукой, закуривает. Печально смотрит на нас. Я пожимаю плечами:

– Ну что, мы тоже пошли?

Он печально вздыхает и кивает в ответ. Пожалуй, это была самая неуклюжая попытка остановить журналистов. Запомните: когда рядом суперновость, взять репортера на поводок практически невозможно. «Накормите акул, иначе они сожрут вас!» – правильно говорят специалисты по информационному противоборству из ЦРУ.

На улице уже рассвело. Толпа репортеров, вздымая пыль с буденновских тротуаров, устремилась к районной больнице, в которой Басаев удерживает заложников. Только мы никуда не торопимся. Зачем? Сколько этого уже было – этих выстрелов, этих мест, куда нормальный человек не пойдет ни за какие коврижки… И сколько их еще будет?

 

Буденновск – городок одноэтажный. Казачий. Армяно-казачий. Улицы тянутся кварталами: дом стеной наружу, забор каменный, опять дом, опять забор. А вдоль – дорожка асфальтовая, узкая, почти тропа. В тени. Между этой дорожкой и проезжей частью – палисадники с высокой некошеной травой. Деревья – ветки буйные, зеленые. И вот сейчас вдоль домов с заборами крадутся люди. Ну прямо кино: «В городе белые!». Вот с противоположной стороны пробирается мужик. Толстый. В камуфляже. И в ослепительно белых кедах. В руке большой пистолет. Явно не «Макаров». Дулом вверх. Как у Брюса Уиллиса в «Крепком орешке». Прошуршал. В обратную сторону, бряцая железом, проскакала группа навьюченных солдат. Внутренние войска. Шлемы складные. «Сферы». Тот, что впереди, присаживается на корточки. Заглядывает за угол. Автомат выставил – и сидит прикрывает. Остальные улицу перебегают. Грамотно. Выстрелы то щелкают, то стихают. Собаки брешут, перекрывая гавканьем своим весь остальной шум. Машин никаких! Только водовозка промчалась. На подножке мужик в трениках, в бронежилете на голое тело и с АКСУ. Я ж говорю – кино! Тарантино!

Тут и там, как шпионы, крадутся репортеры. И везде менты, прижавшиеся к стенам и заборам. В серых форменных брюках, рубашках, серых бронежилетах и обыкновенных зеленых солдатских касках на голове. Понадевали, когда запахло жареным! Злые. Шипят на журналистов.

– Стой. Туда нельзя! Ты че, елы-палы, не понял? Самый умный? Сейчас объясню!

Говорят, первое место, куда заглянул Басаев в этом городке – РОВД. Вывели бандиты милиционеров на улицу и расстреляли. Потом заглянули в вытрезвитель. Выпустили сидельцев. Персонал – тоже в расход. Пулю пускали в каждого встречного, кто сопротивлялся или кто в форме. Так убили пятерых летчиков. В Буденновске же стоят два полка – истребительный и вертолетный.

Потом стали сгонять обычных людей по улицам в сторону больницы. Шли, стучались в дома, кто открывал – забирали с собой, прям в трусах и тапочках. Зашли в очередной двор – армяне живут. Стали оглядываться, а в глубине, в клетке – обезьяна. Пока хохотали, старший сын взял да и треснул одного боевика кочергой по башке. Убил. Второй боевик расстрелял отца-старика, остальных вытолкали на улицу автоматами.

Захватили больницу. Теперь сидят, под бабскими подолами скрываются.

Кругом пикеты. Всем «Стой! Назад!». А мы с Вадиком и Куком вышагиваем, как генералы. Морда лопатой и вперед! Репортеры… Наглость – второе счастье! Вот ростовский ОМОН. Вроде знакомые…

– Здорово, Виталька живой?

– Да все наши живы…

Вадик хрипит в ухо:

– Какой Виталька?

– Да хрен его знает! Перепутал, кажись…

Разведрота 245‑го полка. Ну, этих я знаю! Загорелые, в КЗСах. Отличительная особенность: на шее почти у каждого бойца – толстенная золотая цепь. В январе в Грозном им досталось штурмовать здание ювелирного магазина «Алмаз». Сувениры там оказались нехилые.

– Привет, ну что, не выспались, бойцы?

– Привет! И вы тоже здесь? Нас аж с Шатоя сорвали!

– Вас с Шатоя… Нас вообще из Москвы!

Так, пройти осталось метров двести. Присоединяемся к небольшой толпе. Зеваки.

Чем ближе к больнице, тем больше сил. Пулеметчики в пыльной траве на обочине через каждые десять метров. Стволы наизготовку. Остальные – пехота, спецназ, внутренние войска, милиционеры, ОМОНовцы – вперемежку сидят в теньке, привалившись спиной к домам и заборам. Громко шуршит радиообмен. «У него есть БК?! Есть или нет?! Патроны для пулемета нужны?»

Бойцы – дети. Обыкновенные дети, переодетые в камуфляж. На голове тяжелые спецназовские шлемы, в руках автоматы. Лица сосредоточенные, оглядываются по сторонам. Все, детский сад закончился. Учебки, полигоны. Теперь кто кого. «Бей первым, Фредди!» Вернее, стреляй первым. А не то сам умрешь. Кто не понял, тот пропал.

Репортеры здесь же. Ревниво поглядывают друг на друга. Стоит одной группе встать и перейти куда-нибудь в сторонку, за ней тянутся все остальные. Ну как у Джека Лондона, ей-богу! Золотоискатели из Доусон-сити! Походят, походят, и опять возвращаются к военным, в тень. Фотики и операторы потихоньку, чтоб не раздражать бойцов, снимают. Кто-то улыбается в объектив, кто-то матерится: «Блин, да не снимай ты». Все, как обычно.

 

– Морг! Где морг? Показать можешь?

Подполковник. Обычная форма – камуфляж. Козырек у кепи заломлен вверх, как ствол у зенитки при стрельбе по воздушной цели. Выскочил из кустов этот подполковник, как черт из табакерки! И почему-то сразу ко мне:

– Местные есть?

Я раскидываю руки и широко улыбаюсь, хотя повода для радости вроде как и нет.

– Ну мы местные…

Это так… По-репортерски… Заговорить надо, в контакт войти, а то тут все заняты, и дела до нас нет. Просто так с тобой разговаривать и объяснять что-то никто не станет. Надо самому проявлять инициативу. Подполковник клюнул. Заинтересовался мной.

– Ты территорию больницы знаешь?

– Знаю! – Врать, так врать!

– А где морг, знаешь?

– Ну, знаю.

– Поехали покажешь! Надо раненых оттуда вытащить!

Вот это маза покатила! Только приехал – и тут сразу материал! Голова просветлела, алкоголь нейтрализовался, даже спать расхотелось.

– А на чем?

– Вон там БТР. Давай быстро!

– Я мигом!

Толкаю Вадика. Он сопит в теньке, повалившись на траву.

– Давай живо, бери камеру и за мной! Кук, ты на месте остаешься!

Еще минута – и я заталкиваю Вадика в десантный люк БТРа. Задница здоровая, пихаю ее, как подушку в баскетбольное кольцо. Получается все как-то нескладно. Механик замечает нашу возню:

– Вы куда?

– Да вот, подполковник ваш приказал!

А он, подполковник, рядом. Смотрит на Вадикину задницу, торчащую из БТРа. На камеру нашу.

– Ну и суки же вы! Ай, ладно, поехали. Ты точно знаешь, где морг?

– Знаю, знаю, подождите, только еще одного местного возьму!

– Давай быстрее! Там раненые!

Бегу к толпе зевак. Играю роль компетентного администратора.

– Так, есть кто местный?

– Я местный.

Парень лет двадцати пяти. Джинсы, темная вельветовая рубашка. Поджарый. Волосы всклокочены.

– Как звать?

– Эдик.

– Так, Эдик, давай за мной. Надо показать, где тут морг.

Влезаем. Механик тут же врубает скорость. Куда-то летим. Три минуты – и БТР останавливается. Киваю местному:

– Эдик, где морг?

– Ребята, я не знаю, я сам из Останкино.

Да будь ты проклята, авантюрная профессия! Еще один журналист! Я в бешенстве.

– Давай, блин, где хочешь морг ищи!

Готовлю «останкинца» к катапультированию. Выталкиваю наружу верхнюю часть люка. Дергаю на себя трос – вываливается нижняя часть – трап. Поджимаю ноги, упираю ступни в задницу нашего коллеги и с силой выпрямляю, запуская его в открытый космос.

– Ищи морг!

Следом выскакиваем и мы с Вадиком и подполковником. Кругом такое творится! БТР тут же сматывается. Садимся на корточки у стены белого отдельно стоящего недостроенного здания. Мы на территории больницы. Выстрелы щелкают со всех сторон. Где наши? Где духи?

Вадик пыхтит. Встает на карачки.

– Давай вот сюда. В этот дом! Засядем, как раз удобно будет!

– Ополоумел?! Только мелькнешь в проеме – и каюк!

Над головой такое шуршание в ветках, что хочется лечь, спрятаться, раствориться. Как ложка сахара в чае. Вот тебе и война. Ядерная держава, мать их!

– Вон там морг, надо раненых вынести!

Подполковник наш неутомимый уже все нашел. Сбоку в кустах бойцы. Шлемы, как у космонавтов. Ух ты, это ж «Альфа»! Лица намазанные, ну прям американские коммандос. Выскакивают, носилки волокут. Я подхватываю один поручень. Метров пятьдесят бежим. Крапива жжет! Она высокая, по пояс. «Останкинец» Эдуард семенит сзади на полусогнутых. Я его понимаю. Заворачиваем за какие-то технические постройки. Гаражи.

– Ставь на землю!

Аккуратно кладем на асфальт носилки с раненым спецназовцем. Я только сейчас замечаю, что лежит он спиной вверх, на животе. Все, мы в безопасности. Отхожу от носилок.

– Пригнитесь, ребята, не ходите вы здесь!

Да, ошибся. Видать, на территории больницы безопасные места нынче в дефиците.

За гаражами – бойцы внутренних войск. Взрослые дяди, не срочники-солдаты. Обращаю внимание на одного из них. Черный берет. Все время осматривается по сторонам. Или замирает и смотрит в сторону, поджав губы. Явно не в себе.

– Подъем! Взять под наблюдение левый фланг!

Вэвэшники встают и уходят туда, откуда мы только что вернулись. «Черный берет» идет с остальными, по пути спотыкается, мешкает и, оглядываясь по сторонам, будто ни при чем, возвращается за гаражи. Защитничек, мать его! Перебегаю чуть дальше. Хромая Молния пыхтит следом.

– Вадик! Камеру не выключай!

– Есть, сэр!

Вадику пофиг. Были бы водка и сигареты. А там… Хоть трава не расти! Он грузно опускается на траву. Трясет седой гривой. Закуривает. Шарит глазами по сторонам.

– Водички нет?»

Надо же, он еще и воду пьет… Не замечал как-то. Хромая Молния, ковбой-тяжеловес, русский вариант.

 

Я наблюдаю за охотой на людей. Снайпер заглядывает за ближайший угол. Убирает голову. Прижимается спиной к стене. Сжимает узкие губы. Лицо худое. Выдающийся вперед подбородок. Он больше похож на офисного клерка, чем на убийцу. Темно-зеленый берет сдвинут на затылок. Ежик русых волос. Броника нет, разгрузка. В руках короткая версия снайперской винтовки Дегтярева. С оптикой. Снайпер снова заглядывает за угол. Выставляет ствол. Смотрит в прицел. Поддерживает винтовку необычно – обеими руками под магазин. Правая нога отставлена назад, левая коленом упирается в стену. Рядом грохочет взрыв. Снайпер резко оглядывается и снова приникает к наглазнику. Он на охоте. Его ничего больше не интересует. Никто. Кроме бородатых мужиков по ту сторону прицела. Остальные спецназовцы, затаив дыхание, смотрят на него. Ждут чуда. Сейчас он выстрелит, попадет – и все! Конец войне! Щелк! Пуля уходит куда-то в заросли. Торс снайпера слегка откидывается назад от отдачи. Бойцы оживляются, подают советы.

– Да надо туда из гранатомета засадить!

Аккуратно высовываю свой череп из-за снайперского плеча. Мама! Это ж тот самый белый дом! Куда меня Вадик приглашал!

– Да, старый дурак, были бы мы сейчас у Басаева в гостях.

– Подумаешь!

Вадику все нипочем! Он прикуривает вторую сигарету от еще тлеющего бычка. Кайфует.

– Давай вставай, расселся! Снимать надо!

– Кассета кончается.

– А где остальные?

– У Кука.

Боец прилаживает «Муху» на плечо. Вадик так же на плече держит камеру. В трех шагах сзади. Гранатометчик оглядывается:

– Здесь нельзя стоять! Вас сейчас реактивной струей снесет!

Тубус «Мухи», судя по всему, не укомплектован. Гранатометчик бормочет:

– Блин! Тампонов нема!

Понятно. Беруши в комплекте, видать, отсутствуют. Маленькие такие кусочки марли. Без них выстрел даст бойцу по ушам. Я не успеваю закончить свой внутренний монолог. Бабах! Граната влетает прям в белый дом! Точно в оконный проем. Стрельба затихает на пару-тройку секунд. Потом разгорается вновь. Гранатометчик раздраженно откидывает в сторону использованный тубус. Возвращается к своим.

Навстречу несется молодой боец. Потный, в бронежилете, без каски. Светлые волосы стоят дыбом. В одной руке автомат, в другой на ремнях висят два РПГ‑18.

– Мухи!

– Все, не надо! Я уже засадил!

Снайпер меняет позицию, выскакивает за угол. Тут же садится на корточки. Смотрит сквозь заросли на белый дом, на корпуса больницы. До них метров восемьдесят. Два бойца, справа-слева, стоят согнувшись, готовые к рывку. Снайпер резко вскакивает и бросает себя в узкий коридор из сетки-рабицы. За ним тут же проскакивают двое. Снайпер, не отводя от белого дома взгляда, останавливает того, что справа, кладет ему руку на плечо. Вскидывает винтовку. Щелк! Щелк! Бойцы вскакивают и поливают заросли из автоматов.

Здесь же, за гаражами, «Альфа». Человек десять взрослых бойцов. Мокрые от пота, нервничают, возбуждены.

– Да, мы были там, где морг!

– Мы постреляли их немножко. А они заложников берут и ставят в окна с полотенцами!

– Там гранаты кидали!

На нашу камеру никто внимания не обращает. Это большая удача. Снимаем. То ли этим спецназовцам действительно не до нас, то ли из-за того, что мы их же раненых таскали. В общем, не шугают нас. Огромный альфовец, его зовут Палыч, объясняется с подполковником, что завел нас сюда.

– Постой, ты проезжал к моргу?

– Я проходил туда.

Что за морг такой? Прямо буденновский Мамаев курган! Чего они все туда рвутся? Появляются еще раненые спецназовцы. Идут своим ходом. Альфовцы за гаражами облегченно вздыхают. Видать, своих и ждали. Один раненый опускается на асфальт. Его осматривают, не снимая шлема с поднятым стеклянным забралом.

– В шею ранен?

– Вот здесь кольнуло.

– Да, вижу. В шею.

Еще раненый. На брови приклеенный тампон. Рука перебинтована. Сквозь белую марлю проступает кровь. Все группируются вокруг великана-спецназовца.

– Вы откуда?

Раненый, нахмурившись, смотрит в глаза Палычу. Молчит. Не может сосредоточится. Не понимает вопроса.

– Откуда вы пришли?

– От торца. С того торца, который…

– С пищеблока?

– Да!

Опять раненый альфовец. Сколько их?! Несут. Опять лежа на носилках на животе. На правом боку, где незащищенное бронежилетом место, на камуфляже багровеет пятно.

– Володя! Володя! Тебе укол делали?

– Нет-нет! Нормально все!

– Тебя перевязали хоть?

– Нет-нет! Нормально все!

– ИПП наложили, Палыч! Обматывать не стали.

Пьют из пластмассовой канистры. Жадно пьют, как после марш-броска.

– Это минералка, что ли?

– Нет. Обычная.

– Дайте мне воды!

Раненый на носилках задирает голову. Как будто снизу, с земли может дотянуться губами до канистры.

– Нет, тебе нельзя.

Оглядываюсь на первоначальную позицию, там, где снайпер. Батюшки! А все вэвэшники спят как убитые. Меня аж передернуло! Кто привалившись спиной к стене. Кто лежа на асфальте – под головой вместо подушки деревянный ящик из-под цинков. Отрубились! Все, во главе со своим снайпером! Спят на солнце, не обращая внимания на грохот перестрелки!

– Да дайте же мне попить! – Раненый альфовец продолжает остервенело крутить головой. Он по-прежнему лежит на носилках лицом вниз. В своем бронежилете, с кажущейся непропорционально маленькой головой, он похож на большую камуфлированную черепаху.

– На, на! – Пить не дают, льют воду на голову.

На все это глядит проснувшийся вэвэшный снайпер. По-детски приоткрыв рот.

 

Гаражи – наш бастион. Военный домик мышки-норушки. Здесь постепенно накапливается народ. Еще какие-то журналисты появились. Радийщики. Тычут всем своим микрофоном. Раздражают толпу. То мы одни были короли. Теперь вот нас целая делегация.

Из-за угла появляются трое солдат. Один ковыляет посередине, двое ведут его под руки. За ними толпа штатских. Впереди два изможденных мужика. Один грязный, босиком, в рваных спортивных брюках, голый по пояс. Второй одет, но еле идет. Тащат носилки. Ставят их на асфальт. На них мужчина в распахнутой рубашке.

– Доктора нет?

Позади женщины. Пожилые, в домашних халатах. Мужчине на носилках накрывают лицо смоченным водой носовым платком. Труп.

– Вы откуда?

Женщины тяжело дышат, всхлипывают.

– Заложники.

– А кто там в окнах стоит, простынями машет?

– Да наши же и машут! Смертники! Они уже пошли на все, наших вот так в окна выставили! Стреляют из-за них, а им даже пригибаться не дают, стоят сзади.

– Расстреляли вчера трех летчиков и одного милиционера.

– Две ссыкухи у них. С автоматами. Песни казацкие вчера ходили пели.

Сбежавшим из больницы протягивают банку воды. Они жадно пьют, передавая ее друг другу. Умываются.

 

Отходим от гаражей подальше, в глубь городка. Там своя суета. Военные сдерживают обезумевших от горя родственников. Солдат и гражданский молодой парень выволакивают под руки из клумбы пожилую седую женщину. Она рыдает и тянет руки в сторону больницы.

– Не надо! Пожалуйста, не надо…

На дороге еще одна женщина. Крашеные рыжие волосы, полная, лет пятидесяти. Она стоит спиной к больнице, расставив ноги и руки в стороны, как на физзарядке.

– Не пущу! Никого туда не пущу!

Ей кричат из массовки:

– Ты, что ли, нас защищать будешь?

– Аааа! Пусть лучше меня убьют! У меня единственный сын там! У меня никого нет больше!

Камеры все снимают. Солдаты стоят рядом, потупив глаза. Ковыряют носками сапог пыль. Женщины вокруг плачут. Мужики как-то неуклюже их успокаивают. Рядом уже полно бронетехники. Бойцы выгружают из БМП гранаты для РПГ‑7.

Ого! Ничего себе! Вот какие у нас дела разворачиваются! Вот какая у нас филигранно-точечная операция по освобождению заложников: бабах из гранатомета – и все свободны!

На перекрестке отрыт окоп для стрельбы с колена. В нем пулеметчик. Кругом рассыпаны гильзы. В кого он отсюда шарашил?

Кукушкин, увидев меня, радуется как ребенок:

– Она как даст! Я думал все! Сразу бутылку водки выпил! Думал, всё!

Кук совершенно трезвый. Рядом сумка с аппаратурой, пустая бутылка из-под «Курантов» и мина. Обычная 82‑миллиметровая мина. Вернее, ее стабилизатор, торчащий из земли. Откуда она прилетела, кто ее сюда нацелил? Басаев? Мочил из миномета очередями, прям от бедра? Ну конечно же наши… А рядом, между прочим, склад боеприпасов. В подъезде. Вот это был бы сюрприз. Хорошо, мина не взорвалась.

Кук на взводе, можно сказать, на пике оптимизма:

– Как там Вадик? Нормально? Слушай, постой здесь, я пойду туалет поищу! Вот шашлыки… И чего ты их сам не ел…

От детского садика больница видна хорошо. Крыша горит. Шифер громко щелкает. Второй этаж кирпичного корпуса зияет черными выгоревшими оконными проемами. В других окнах – женщины со скомканными простынями в руках. Машут, как будто полощут их в невидимой воздушной реке.

 

Стрельба прекращается. Больница блокирована. Отходим в город. В центре – пустота. У здания администрации синий старенький ПАЗик. И жигуль-«копейка». Обе машины без стекол. Рядом горят дома. Пожарные расчеты неторопливо волокут свои кишки. Заливают рвущееся из окон пламя. Все шипит, шкворчит, как яичница на сковородке. Дальше в палисаднике черная «Волга». Врезалась в дерево. В лобовом стекле прям напротив водителя – пулевое отверстие в паутинках трещин. Рядом еще один «жигуленок». Сожжен полностью. Дальше дом с вываленной наружу стеной. Табличка: «Атаманское правление. Святокрестовский казачий круг». Тут же медицинский УАЗик на спущенных колесах.

В сторону больницы вышагивает делегация. Ох ты! Ерин, министр внутренних дел. Светло-серый костюм, белые летние туфли. Руки за спину, чуть сгорблен. По бокам охранники в штатском. Ему как-то нерешительно перекрывает путь альфовец. Автомат стволом вверх. Перетянутый розовым жгутом магазин.

– Небезопасно здесь!

Ерин, не обращая внимания, продолжает идти. Альфовец пропускает. Сам идет сбоку. Группу берут в кольцо другие альфовцы. Идут, выставив стволы в разные стороны. Чуть позади – Анатолий Васильевич Квашнин. Летный камуфляжный комбинезон, кепи козырьком на нос, руки в карманах брюк.

У клуба милицейская «буханка». В ней борцы за справедливость – пара юношей, грузный мужчина и сам Сергей Адамович Ковалев. Известный правозащитник. Рядом с машиной старый дед. Кричит в салон:

– Вы продажные! Вы нас все продали, гады проклятые!

Сергей Адамович отворачивается. Делает вид, что кричат не ему.

Журналисты сдаивают информацию. Косматый правозащитник в очках рассказывает:

– Я представитель «Мемориала» Орлов. Мы готовы предоставить себя в качестве заложников. Вчера об этом была договоренность с Басаевым.

Ага, как же! Разве Басаев не понимает, что уж по этим-то в России не особенно заплачут, если что.

– А вы там были?

– Да, целый день вчера мы там были. Много раз с ним беседовали.

– Какое впечатление он производит?

– Очень спокоен.

Окружающие нервно смеются. Какая-то молодая журналистка объясняет кому-то в объектив. Видимо, говорит про Басаева.

– Главное, он хочет, чтоб с ним ехала группа журналистов. Если они не поедут, он тоже не поедет.

Ааа! Значит, вот ты какой, «железный Шамиль»! Трясешься за свою шкуренку! Хорошо, значит напугали мы тебя.

Через минуту прямо на пыльной дороге начинают формировать группу прикрытия из журналистов. Начальник пресс-службы МВД Владимир Ворожцов зачитывает фамилии.

– Яков!

– Я.

– Кузнецов!

– Здесь я…

Оглядываюсь и – о боже! – в группе отобранных стоит Кук. В армейских портках, в пятнистой майке. Да Басаев как только узнает, что он из моей команды, тут же его на куски порежет! Еще в первый день бандиты потребовали к себе прессу. Едва репортеры стали входить в больницу, Басаев спросил: «А где Сладков?». Все пожали плечами… «Жаль, – говорит Басаев, – хотелось бы мне с ним увидеться». А я с «Альфой» к нему на свидание шел.

– Эй, Кук, иди сюда! Тебя кто в этот строй поставил?

– Самолетов. Он и сам ехать собирается. Сказал, что я с ним.

– Вот возьму в следующий раз и сам тебя в такое путешествие отправлю. А ну, иди вон под кусты, отдыхай.

Самолетов Леха – мой кореш. Мы еще с Таджикистана вместе работаем. Я у него там стажировался. Леха тоже здесь, правозащитников окучивает, гуманитарные вопросы… Вот сейчас, слегка пошатываясь, тусуется в «группе обреченных». Я машу ему:

– Леша! Кук с тобой не поедет!

– Хорошо. Дай мне камеру, моя не работает.

– Ага! А я на что снимать буду? А ты-то чего без камеры едешь? Статистом?

Самолетов устало машет рукой и отворачивается. Журналисты уходят толпой в больницу. Наверное, они себя ощущают героями. Последним идет репортер «Российской газеты» Рябушев. По кличке Ябушев – он не выговаривает букву «р». Машет нам на прощанье рукой. Тоже… любитель острых ощущений.

 

На пыльном горизонте показываются красно-белые «икарусы». Пустые. Журналисты оживляются. Выскакивают из-под деревьев, начинают снимать. Автобусы останавливаются. В каждый поднимаются «собровцы» из какого-то кавказского отряда. Все черноволосые. Все с усами. Проверяют, машут: мол, дальше езжай! Они жуют жвачку, лениво поглядывают в объективы. Всем своим видом давая понять: если кто и отпускает боевиков, это уж точно не мы. Еще автобусы, еще… Неужели отпустят? Это Басаева-то отпустят?! Ах да, Виктор Степанович Черномырдин, премьер, уже поговорил с ним по телефону. Пообещал, что их не тронут. И что?! Нам-то что от этих обещаний? «Икарусы» выстраиваются в колонну и уезжают к больнице.

На их место стекаются «таблетки» скорой помощи. Их уже штук двадцать. Уезжают.

Солдатики, пехота, уморенные жарой, побросав каски, сняв бронежилеты, валяются вповалку прямо на тротуарах вдоль домов. На дорогу выходят люди. Женщины хмурятся, скрестив руки на груди. Смотрят. Мужики – сидя на корточках, курят. Вид у всех угрюмый, тоскливый. Одна бабушка в домашнем халате. Ходит из стороны в сторону. Бросает взгляды, плачет. Их понять можно. Кто там из родственников убитый, кто живой? Вот сейчас и узнают.

Едут! Показываются автобусы. Колонна. Фары горят. Бойцы инстинктивно присаживаются вдоль дороги на корточки и берут оружие наизготовку.

В первом автобусе рядом с водителем сидит медсестра. В белоснежном колпаке. В солнцезащитных очках. В следующем автобусе на таком же месте боевик. Голова и рука его перебинтованы. Ага, досталось тебе, сволочь! Последним идет рефрижератор. Увозят на родину корешей своих замороженных.

И вот наконец от больницы потянулся караван «таблеток» с красными крестами. Издалека видно, что они набиты битком. Люди теряют контроль, бросаются под колеса. УАЗики останавливают, заглядывают в салоны, отпускают, тормозят следующие. Клаксоны воют без передышки.

– Дорогу! Дорогу! Дорогу!

Женщины прижимают ладони к щекам, горько плачут. Наконец, показываются заложники. Длинная-длинная плачущая колонна. Изможденные мужчины и женщины. Идут, угрюмо оглядываясь по сторонам. Один мужчина, волоча ноги, нежно держит за руку женщину. Видимо, жена. Идут и смотрят друг на друга. Она в слезах и он сам едва не плачет. А потом я вижу то, что не забуду всю оставшуюся жизнь. Роженицы. Длинная вереница молодых мам с грудными детьми на руках… Кто ответит за это?! Кто накажет за это?! Сколько ж еще нам всем это терпеть?!

 

Мы у больницы. На входе лежат расстрелянные горожане. В ряд. Вытянув вверх подбородки. Мужчины. Клочья простыней, багровых от крови. Трупы поднимают на одеяла и кладут в рефрижераторы. Везут в местную баню № 1. Там разгрузка идет полным ходом. Баня превращена в городской морг. Машины подходят, тела выносят и складывают внутри. Скомканная биомасса. Еще вчера это были живые люди. Граждане России, имеющие полное право на безопасность и защиту со стороны государства. Разгрузили, следующая машина, следующая… Жара. Многие подвязывают себе вместо масок платки. Спасаются от страшного запаха. Вокруг на крышах, на заборах сидят мужчины. Выглядывают своих. Вот из крытой фуры вытаскивают труп в военной форме. Брюки цвета хаки, рубашка. Все залито кровью. На землю падает окровавленный погон. Подполковник, голубой просвет. Летчик.

– Товарищи! Пожалуйста! Сейчас мы всех занесем, приведем в порядок, разложим, и вы сможете зайти и опознать своих родственников и знакомых.

Человек в очках и в темной рубашке произносит эти слова, отходит от грузовиков и падает в обморок. Его обливают водой из белой пластмассовой канистры, шлепают по щекам. Он приходит в себя, идет в баню. И опять падает. Очки слетают через лоб на асфальт. Его снова отливают водой. Людей вокруг все больше. У многих в руках фотографии. Они показывают их друг другу. Вчера был тихий казачий городок Буденновск – сегодня тяжелая рана всей страны.

 

P. S.

Потом награждали журналистов, которые своими телами прикрывали его, Басаева. Ехали с ним в автобусах до самой Чечни. Может быть, это правильно. Хотя, по-моему, не совсем. Корреспонденту Первого канала по фамилии Мотрич от государства достался Орден Мужества, хотя он пьяный весь штурм провалялся возле клуба в траве. И даже с Басаевым никуда не ездил. Его, правда, вскоре уволили с работы – он и в Москве бухал.

Но все это было потом. А тогда… Я приказал Куку и Вадику собраться, переехать в Ставрополь и… И пропить все оставшиеся командировочные. Надо было торопиться, денег было много, а до отлета в Москву оставалось всего два дня. Мы справились. Во «Внукове» ни у кого даже не нашлось монеты, чтоб позвонить в диспетчерскую и вызвать автомобиль. Сотовых телефонов у нас тогда еще не было.

А дальше будет Кизляр, Дубровка, Беслан… Взрывы в метро. Война только началась.