Глава 9
За две недели многое изменилось.
Если раньше лекции казались тяжелыми для восприятия, а противный экран, казалось, извлекал из недр моей памяти только самое худшее, то с течением времени нареканий становилось все меньше, Дрейк указывал лишь на ключевые моменты, а многое с удовлетворительным кивком просматривал молча и почти сразу переходил к новым материалам.
Была в этом, помимо вправления мозгов Учителем, и львиная доля моих собственных заслуг: теперь на каждый случай вспыхнувшего раздражения, скользнувшей неприятной мысли или всплывшего не пойми откуда страха приходилось столько кропотливого анализа, что мозг тут же объявлял забастовку и переключался с негатива на хорошее, мол, «отстань, уже тошнит от хирургии», проще подобных моментов вообще не допускать, чтобы потом не «пилили». И следует заметить, что жизнь действительно стала легче, свободней и стократ приятней. Если бы мне довелось заняться столь тщательной проверкой эмоций «на вшивость» лет эдак в пять, то, возможно, к нынешнему моменту, к двадцати шести годам, моя скромная персона обрела уже терпимость и усидчивость самого Будды. Хотя как знать, как знать….
И все же результаты прилагаемых усилий очень радовали — теперь грубиянам доставались лишь царственные кивки и снисходительные улыбки, выскочкам и пройдохам — понимание, а критически оценивающим мою пышную фигуру взглядам — полнейшее равнодушие. Подобные «осмотры» почти не задевали меня не только потому, что для сохранения внутренней «глади пруда» прилагалось большое количество сил, а на холодильнике висела фраза, когда-то изреченная Коко Шанель: «Мне все равно, что вы обо мне думаете. Потому что я вообще о вас не думаю», но и потому, что рядом с этой фразой теперь висело меню, расписанное на неделю вперед и составленное для меня личным тренером-диетологом Кристиной.
Встреча с этой знаменательной личностью состоялась тем же знаменательным днем, когда за завтраком я плакалась Дрейку о своей неспособности считать калории. Уже через час после прихода домой в дверь позвонили, а на пороге объявилась улыбающаяся девушка-блондинка, стройная и миловидная, лет двадцати восьми-тридцати.
На контакт я, признаться, поначалу шла неохотно, но гостья сумела быстро расположить к себе, и после того, как мы разместились в гостиной, где я поведала о проблемах с весом и вредными привычками, она долго и очень подробно излагала мне, что и как нужно и важно менять в устоявшемся образе жизни. Причем, менять, по ее словам, не на время, а насовсем. Слова о том, что на некоторое время придется полностью отказаться от сладкого, мучного, жареного и еще много чего, втыкались в мою сластолюбивую душу подобно дротикам в поролоновый дартс и причиняли едва ли не физические страдания.
— Ну, вы можете радовать себя иногда парой конфет или маленьким кусочком пирожного, но делайте это не часто, — наставлял Кристина, сидя на диване с чашкой кофе в руках. — Отказываться от чего-то полностью глупо — в вас тут же обнаружится противодействующий механизм, который будет из-за лишений заострять внимание только на еде, постоянно отвлекать от других предметов и заставлять в конце концов срываться и набивать желудок всем, до чего вы только сможете дотянуться. Поэтому НИКАКОГО голода. Это очень и очень важно в долгосрочной перспективе!
Примерно с час я наматывала на ус советы и рекомендации. Девушка, проработавшая в области диетологии, как оказалось, более десяти лет, невольно внушала уважение. Клиника, в которой Кристина числилась ведущим специалистом, заслужила великолепную репутацию персональным и доброжелательным подходом к каждому клиенту, и этот именитый подход я всеклеточно прочувствовала на собственной шкуре уже на первых минутах посещения.
Слова Кристины с журчанием вливались в голову и, как ни странно, там же и оставались, вызывая щекочущее чувство — нет, не близкого лишения заветных лакомств, а (вот уж сюрприз) возбуждения и радости от грядущих перемен. Она говорила, показывала собственные «до» и «после» фото, впечатляющие различием изображенным на них двух девушек-блондинок, и, слушая ее, я все больше вдохновлялась на новые победы. Ну и что, что смена питания? Пусть тортов и конфет станет меньше, но, может быть, в первый раз в жизни я смогу купить одежду хотя бы на размер меньше? Ведь это уже праздник. А если на два…. М-м-м-м-м.
Я мечтательно вздыхала и жмурилась.
Проблема обнаружилась тогда, когда из стильного кожаного портфельчика на свет появилось меню, сплошь состоящее из незнакомых ингредиентов. Конечно, там были и знакомые, такие как: мясо, рыба, курица, оливковое масло, куриные яйца, овощи. Но множество других, на первый взгляд знакомых, имели уточняющие приписки и специфические названия. Это касалось зелени, трав, сыров, неизвестных мне фруктов и орехов. Да и названия рыб в мире Уровней удивили полным отличием от привычных. Спасибо хоть говядина была говядиной, а курица — курицей.
Увидев на моем лице замешательство, Кристина, к немалому удивлению, пришла в восторг.
— Дина! Это ведь не проблема. А знаете ли вы, сколько в городе безработных людей? А поваров, ищущих работу? Если позволяют деньги, наймите одного — он будет для вас готовить и оставлять еду в холодильнике, а вы, если загружены работой, будете приходить и обедать или ужинать в любое удобное время, без временных затрат на готовку. И пища будет правильной — хороший повар всегда без труда найдет на рынке нужные ингредиенты, и еще один человек будет пристроен…., а ведь это важно….
Она, кажется, даже смутилась от собственного энтузиазма, в то время как ее слова казались не лишенными смысла. Если мой бюджет позволял (а он, судя по всему, позволял не только повара, но и ежемесячные кругосветные путешествия), то определенно стоило прислушаться. Хотя сама мысль об этом была непривычна (все-таки советские времена оставили неизгладимый след в памяти людей и сформировали жесткие убеждения по поводу труда собственного или чужого), все же думать личном поваре было заманчиво.
Под конец визита на стол лег белый листок со списком сайтов, где можно нанять работников по дому, и визитка самой Кристины (звоните в любое время дня и ночи!). А также с меня было получено заверение сегодня же отправиться в спортивный магазин за одеждой и обувью, потому как с завтрашнего утра мне предстояло ежедневно выдвигаться на утренние пробежки в парк.
Пробежки…. Бр-р-р-р….
Парк по утрам встречал неизменной свежестью, наполненной то розовыми лучами всходившего солнца, то серой пеленой и моросью, а иногда и туманом, в котором, как привидения, по усыпанным листья дорожкам меня обгоняли приверженцы здорового образа жизни. Мужчины и женщины — все как один в наушниках, с тянущимся в карман проводом. Следуя моде бегунов, я принесла из дома старенький плеер, а заодно и мп3 проигрыватель с колонками, который установила в гостиной. Музыка из него периодически сотрясала весь второй этаж — любимые мелодии неизменно благотворно влияли на настроение.
К бегу я привыкала тяжело. Но привыкала. И уже не злилась на начальника за ту прямоту, с которой он сообщил мне о грядущих изменениях. Лицо потихоньку из круглого блина с пухлыми щеками начинало приобретать форму и, чтобы это было не так заметно бабушке, маме или коллегам, приходилось ежедневно проводить какое-то время в своем мире: дома и на работе в офисе.
Именно там, в офисе, в один из дней произошла забавная история, связанная с моими новыми дву-циферблатными часами.
— Бернардина, это ты где такое отхватила? Стильная безделушка! А два циферблата зачем? Следишь за временем в Париже, на который собираешься накопить лет через тридцать?
Высокий насмешливый голос настиг за обедом — я как раз тянула из кружки зеленый чай без сахара и печенья, — королева красоты наконец заметила обновку.
Мило улыбнувшись в ответ, я вспомнила Сену, на берегу которой прохлаждалась всего пару дней назад. Аккордеон, целующиеся парочки, сидящие на бетонном берегу, свесив ноги к воде….
— Разве ты не знаешь, Танечка? — удивленно пропела я. — Это же хит сезона! Обычные часы не в моде, теперь каждый старается достать с двумя, тремя или четырьмя циферблатами. Даже в Космополитене была статья с фотографиями…. кажется, месяца два назад. Там говорилось, что если дама хоть немного модница, ей обязательно стоит обзавестись новинкой. Отстала ты однако от жизни.
Красавица брюнетка побледнела под макияжем. Космополитен она читала исправно, а теперь некрасиво наморщив лоб, размышляла, как смогла пропустить такой важный совет, стоящий ей звания «я-первая-знаю-все-обо-всем». И после тяжелой внутренней борьбы все-таки снизошла до вопроса «низшим» существам:
— И где ты свои достала?
Я, как это часто делали дамы в исторических любовных романах, декоративно взмахнула ручкой и с заранее заготовленным сочувствием поделилась:
— Мама заказала своей подруге в Италии. Аэропочтой доставили, — после чего аккуратно потерла сверкающий браслет салфеткой.
Синицына удалилась в состоянии близком к нокауту, и время до вечера прошло в относительной тишине: без подколок и язвительных шуток.
А уже на следующий день лицо местной модницы сияло победной улыбкой, а тонкое запястье украшали огромные круглые мужские часы с четырьмя циферблатами.
Морпехотные.
Пришлось закашляться, чтобы сдержать смех.
* * *
Женщина была высокой и сухощавой, в длинном белом пиджаке и темной юбке. Темные, почти черные волосы гладко зачесаны назад, лицо вытянутое, но приятное. Глубокие темные глаза смотрели с неуверенностью и опаской, будто ожидая, что из дверей вот-вот вылетит свора злобных собак и кинется на растерзание гостьи.
— Здравствуйте, я Клэр Мэтьюз. Пришла по вашему объявлению…. Вам…. еще требуется повар?
Дальше была целая кипа бумаг: аттестат об окончании кулинарного университета, сертификаты курсов повышения квалификации и рекомендации, рекомендации, рекомендации из ресторанов, о которых я слышала впервые в жизни.
— Два года в роли шеф-повара в «Арбачи», три года ассистентом шеф-повара в «Бениане», ездила обучаться западной кухне на острова Моа….
— Погодите-погодите…. Давайте подойдем к вопросу проще, — я замахала руками. Кухня была залита дневным светом, отчего радостно блестела всеми поверхностями, будто предчувствуя скорое появление в ней хозяйки. — Вы сможете готовить вот это?
Я протянула Клэр меню, составленное Кристиной.
Белая сумочка лежала на столе справа от кипы разложенных по нему бумаг. Темные глаза быстро бегали по строчкам.
— Конечно…. Здесь ничего сложного. Думаю, даже смогу улучшить вкусовые качества….
— Это диетическое меню, нельзя, чтобы оно стало слишком «вкусным».
— Нет-нет! — впервые в затравленных глазах вспыхнул огонек. — Я смогу сделать блюда вкуснее, не увеличивая их калорийности.
Звучало заманчиво. К этому моменту я уже несколько раз самостоятельно поэкспериментировала с салатами и мясом — выходило неизменно постно, сухо, в целом отвратно, так как найти нужные заправки и травы мне удалось найти далеко не все.
— Сколько вы хотите в месяц?
Клэр отложила меню и неуверенно переступила с ноги на ногу. Лучик солнца с любопытством взирал на нее, сидя на пряжке сумочки. В воздухе повисла нерешительность с ноткой отчаяния. Такое случается, когда человек боится попросить слишком много, а следом получить отказ.
— Триста долларов в месяц было бы очень хорошо.
Нервно теребили друг друга дрожащие пальцы.
— Я буду платить вам пятьсот. Вы наняты и можете приступать с завтрашнего дня.
Закрыв дверь за новой поварихой, я полностью погрузилась в обдумывание нового материала, рассказанного этим утром, и уже собралась подняться по лестнице на второй этаж, когда движение за окном привлекло мое внимание. Я сделала шаг назад и отклонилась.
На подъездной дорожке танцевала, размахивая белой сумкой, долговязая Клэр.
* * *
Упругое мускулистое тело подтягивалось на перекладине без устали. Лоснились потом мышцы, сжимались и разжимались бицепсы и трапеции, бугрилась от напряжения широкая спина, пульсировали выступившие на шее вены, но Мак Аллертон, казалось, даже не запыхался. Второй десяток, третий, четвертый, пятый…. Наконец темноволосый мужчина разжал пальцы — коснулись ворсистого пола голые ступни, голова обернулась к высоким окнам тренажерного зала.
Дэйн в этот момент работал с супер тяжелым весом: поскрипывал стальной трос, держащий на конце прямоугольные плиты, готовые в любой момент сорваться, стоило лишь на секунду расслабиться, но Эльконто равномерно выталкивал мощными ногами пластину вверх. Платиновый «ежик» слипся от пота, лицо блестело от влаги и сделалось жестким, выдавая напряжение, конец заплетенной косы свешивался на пол — на паласе, в отличие от хозяина, отдыхала стягивающая косу тесьма с бусинами.
Дэлл — высокий блондин с великолепно развитым торсом, обтирал шею полотенцем. Отхлебнув воды из бутылки, он спросил:
— А кто-нибудь знает, что это за девушка, с которой каждый день возится Дрейк?
Дэйн, вытолкнув вес в последний раз и закрепив его железными болтами, шумно выдохнул и повернулся к другу — косичка дернулась, словно ожившая змейка.
— Я видел ее раз или два. Но тоже не понял, что к чему. Обычная на вид девка…. Ничего так.
Чейзер покачал головой. Красивые губы, окруженные темной щетиной, сложились в усмешку.
— Не так там все просто. Я ее сам к нему привозил и в первый раз в жизни видел, как кто-то исчез прямо из моей машины.
— Да ну? — удивился двухметровый Дэйн. — Прямо взяла и исчезла?
Мак кивнул.
— Растворилась. Она, похоже, «телепортер». Не из нашего мира.
Дэлл удивленно поднял брови.
— Телепортер бы нам давно не помешал. Знал я, что Дрейк просто так ни с кем не будет возиться. И не ошибся.
Остальные молчаливо согласились с блондином.
В просторном зале снова натружено заскрипел стальной трос.
* * *
Это черное окошко я полюбила всей душой.
До сладкой щекотки в животе, до дрожи в коленях.
Как любят новую заветную игрушку, радость от которой не иссякает. Вроде бы ничего особенного: обычный ноутбук, обычная операционная система, стандартные приложения, за исключением одного — темного окна с равномерно мерцающим курсором — нить, ведущая к Дрейку. Завораживающая, притягивающая, почти запретная и оттого еще более кружащая голову.
Как это окно было связано с начальником, я не знала. Может быть, с помощью интернет-тоннеля по непонятному мне VPN-у, сцепленному с другим ноутбуком на том конце, или с помощью какой другой хитрой технологии не перестающего удивлять возможностями мира Уровней?
И где находился тот ноутбук? У Дрейка дома? В «реакторе»?
Но главное, где-то там пальцы Великого и Ужасного Гудвина касались клавиш, чтобы печатать ответы на мои вопросы, и это вызывало странный будоражащий трепет в желудке.
Несколько дней назад Дрейк сообщил, что на моем рабочем компьютере установлена специальная программа, наподобие чата с одним единственным собеседником, где, если в том возникнет необходимость, можно задавать вопросы или докладывать о внезапно изменившихся планах.
И с тех пор понеслось!
Впервые за долгие две с половиной недели я напрочь позабыла о голоде и только и делала, что печатала. Печатала много и жадно — все, что приходило на ум, руководствуясь принципом «Не захочет отвечать, скажет прямо. Или промолчит». Тогда чего бояться? Со страхами у меня теперь был разговор короткий, а вот новой и полезной информации появился вагон и маленькая тележка.
И вот что я печатала вечерами, забравшись на диван с чашкой чая, уперев ноутбук в подлокотник:
— Дрейк, не могу разобраться, как идет время в вашем мире, когда я нахожусь в своем?
— Четыре часа в твоем равны одному часу здесь.
(Ага. Наконец-то ясность. Получается, один к четырем)
— А у меня будут выходные?
— Когда понадобится день, сообщи. Я выделю.
— Скоро ли я смогу приступить к работе?
— Нет. Рано.
— А почему на улицах вашего мира нет детей? Я только недавно это заметила.
— Долгое сложное объяснение. При встрече.
— Дрейк….
— Да.
(От такого отклика почему-то стало очень тепло на душе, и я еще долго молчала, глядя на короткое и простое слово. Потом наконец решилась задать наболевший вопрос).
— А можно при перемещении переносить с собой живые объекты?
— Можно. Самостоятельно не пробуй. Научишься в будущем, это будет связано с твоей работой.
— Спасибо….
(Тишина. Но то самое «да» безо всякой причины продолжало греть, словно костер посреди леса).
Бывало, после таких коротких «чатов» я подолгу лежала на кровати в спальне, глядя в потолок, вспоминая уроки, пройденный материал и самого Дрейка. Его манеру говорить, двигаться, хмуриться при обнаружении ошибок, те редкие улыбки, которые нет-нет да освещали глаза, делая их необъяснимо глубокими и привлекательными. И тогда неизменно возвращалось забытое ощущение из далекого сна: «Ты не одна. Ты больше не одна».
Я понимала, что, позволяя себе подобные мысли, ступала на очень зыбкую почву, на лезвие бритвы, где при неосторожном шаге рисковала серьезно рассечь едва начавшее формироваться самолюбие, но никак не могла отказать себе в фантазиях. Ведь их никто не видел и не слышал. Подумаешь, несколько минут воспоминаний…. Кому они помешают?
Блестящая полоска на рукаве, запутавшийся в волосах луч, плотный, будто сгущающийся тяжелеющий воздух при приближении, раскладывающий на миллионы частиц взгляд, если вдруг случалось выразить не те эмоции, куртка, натягивающаяся на крепких плечах — не перекачанных, но сильных, вызывающих желаний узнать, какими они окажутся без куртки.
Конечно, в коридорах здания Комиссии встречалось много разных мужчин, как самих представителей, так и, видимо, наемных работников — очень видных и статных мужчин с великолепными телами и мужественными лицами, но вот незадача: не было среди них ни одного, чье присутствие бы непонятным образом разгоняло застоявшуюся кровь, как происходило каждый раз в случае возникновения неподалеку Дрейка.
Невероятно запретная тема….
«Динка, даже не думай! Не смей….»
Но перед глазами то и дело вставало знакомое лицо.
И серо-голубые глаза. Ум, цепкость, насмешка…. Жесткая ирония или вдруг понимание, плавящее любое возникшее раздражение. Гордый профиль, невероятное спокойствие и сила…. Много силы. Необычной, совершенно несвойственной другим людям, не требующей физического проявления, потому как доказательство ее существования витало в самом воздухе, стоило Дрейку войти в комнату.
И защищенность. Никогда в жизни не ощущавшаяся так ярко, всеобъемлюще. Будто с появлением начальника создавался вокруг непроницаемый для бед барьер, внутри которого стоял Он и я под крылом всесильной горгульи, чей холодный взгляд мог жечь или возрождать, и о, горе тому, кто окажется на другой стороне того барьера.
На уроках, впрочем, вечерние чаты не обсуждались. Дрейк, проверив задание, переходил к новым объяснениям, и лишь иногда в глазах его пробегали крохотные искорки, напоминающие о вечерах с ноутбуком у камина.
И не хватало смелости спросить, где стоит его собственный компьютер, как часто он проверяет черное окошко с мигающим курсором…. Об этом оставалось лишь догадываться, глядя на его серьезное лицо, почти что холодное, если бы не странное, почти неуловимое выражение в глубине серо-голубых глаз.
Я же млела….
Тихонько цвела и упивалась этим чувством, тем не менее осознавая, что держать его нужно под строжайшим контролем, ни разу не проявив «во вне»; способности начальника, по-видимому, были огромными. И чтобы хоть как-то укрыть запретные мысли, после каждого такого размышления я аккуратно прятала их в воображаемую шкатулку и плотно запирала ее на замок, не полагаясь, впрочем, только на это.
Те потоки силы, которые с каждым разом все отчетливее ощущались во время медитаций, я пускала на создание невидимой «обертки» для драгоценного ящика, и только после совершения всех ритуалов более-менее успокаивалась. Не увидит. Не должен. Учусь я в конце концов или нет?
Правда, мысли — хитрые, сладкие, будто обмазанные медом, несмотря на замок, тут же вылазили из-под крышки шкатулки, чтобы до отказа забить голову приятными картинками.
Что же делать?
Беда да и только. Придется придумывать еще методы по борьбе за сохранность моей маленькой тайны.
Курсор мигал.
Призывно, интригующе, будто приглашая что-нибудь написать. Я долго смотрела на черный экран, ощущая легкое возбуждение.
Какой же ты на самом деле? Поддашься ли хоть чуть-чуть?
Часы на полке сообщили о наступлении десяти часов вечера. За окном темно. Дома время стоит — лепота…. А здесь так интересно. И становится с каждым днем все теплее и как будто опаснее.
Тишина. Ни соседей, ни шума на улице, только звук собственного сердца, отдающийся пульсацией в ладонях.
— Спокойной ночи.
Написала я и прикрыла глаза. Голову вело от незнакомого чувства, почти сметающего с ног ветра перемен. Не хотелось задавать никаких вопросов: что, как, к чему, почему? Хотелось просто сидеть, закрыв глаза, слушая тишину вокруг, и ощущать, как залипаешь в паутину чего-то важного…. самого красивого в жизни.
Ответ на экране не возник.
Одиноко мигал, выполняя свою работу, маленький белый курсор.
Спать я отправилась улыбаясь.
* * *
Совершенства можно было достичь, только изменив форму.
Человеческое же тело, сколько ни тренируй, постоянно выдавало ошибки, как плохо написанная программа с закравшимися во все щели эксплоитами*. В один момент кажется, что мозг стопроцентно подчиняется командам и выдает лишь верную и интересующую информацию, в другой он вдруг начинает сбоить, как потерявший нужную частоту радиоприемник, исторгая из динамиков тонны помех и шума. И пока крутишь ручки, стараясь перенастроиться на прежнюю волну, уходит время — слишком ценный ресурс, чтобы его терять. Время не в привычном для людей понимании, где все сводится лишь к течению минут, а время глобальной системы тех или иных совпадений, происходящий в каждый конкретный момент. А совпадениям нужен контроль.
Человеческое тело….
Эмоции чаще всего удавалось упаковать в жестяную коробку, но и они раз от раза преподносили сюрпризы — ожидаешь получить одну определенную, даешь ей право показаться на поверхности, а тут вдруг, откуда ни возьмись, покажется другая — неожиданная, ставящая в тупик, и опять же уходит время на регулировку, доведение психологического состояния до наиболее функционального уровня.
И тем не менее Дрейк любил человеческое тело. Его «неидеальность», несовершенство, в какое-то мере даже ненадежность, проявляющиеся здесь и там сбои. Вот как сейчас, когда высветилась на экране надпись «Спокойной ночи», и возник в груди совершенно ненужный, казалось бы, отголосок забытого чувства.
Дрейк улыбнулся.
Подошел к бару с винами, выбрал одно невероятно старинное и дорогое, налил в бокал и сел на широкий красный диван, неподалеку от рояля, расположив ноги на пуфе. Ноутбук стоял рядом. Мало кто знал, что компьютер был далеко не обязательным атрибутом общения с Комиссией, скорее формальным, на котором привычно нажимать клавиши. На самом деле отвечать мысленно для Дрейка было быстрее и проще, но старые добрые методы влекли классикой исполнения.
Он сделал небольшой глоток, подержал вино на языке, медленно с наслаждением дал скользнуть ему внутрь, в желудок.
Человеческое тело….
Грех отказываться от таких приятных моментов: гурманской радости вкусовых рецепторов.
Взгляд на экран, и мысли перетекли с короткой фразы на написавшую ее девушку.
Дина.
С этим именем на ум приходили не только воспоминания о ее лице, повадках, открытой непосредственности, торопливости и жадности до знаний. Но также о невероятном потенциале, скрытом, еще дремлющем внутри клеток, о котором ей еще предстояло однажды узнать. Она проснется не только как сильная личность, способная творить и перекраивать реальность, но и как женщина.
Дрейк отпил еще вина и засмотрелся на блики от вишневого напитка на стенках бокала. Качнешь ножку, и розовая пленка неторопливо сползает по стенке, оставляя маслянистый след — сразу видно текстурный, качественно выдержанный в правильных условиях виноград.
Внутри тихо, почти незаметно клубились различные эмоции: любопытство, удовлетворение, азарт….
Он любил заниматься своей работой, которая включала в себя сложные задачи по планированию стратегии поведения общества в тех или иных условиях, любил наблюдать за течением жизни на Уровнях, управлять ею, любил раскрывать потенциалы сотрудников, учить, наставлять, «шлифовать» их, и вот настал момент, когда появился новый… и не просто сотрудник, а сотрудник-женщина.
И все вдруг оказалось сложнее, запутаннее и интереснее, потому как помимо работы вдруг стали примешиваться личные чувства и интересы, обычно не свойственные процессу.
Дина. Знала ли она сама, как много в ней скрыто? Нет, по-видимому, даже не догадывалась. А ведь она была не просто красива снаружи, в ее груди тлел настоящий огонь — огонь Женщины с большой буквы, Леди, которой ей еще предстояло стать.
Дрейк позаботится об этом. Он не просто научит ее тому, что она должна знать, он раскроет ее, как цветок, как ювелирную шкатулку с драгоценностями, чтобы каждый узрел не только витой узор на поверхности, но и глубокий внутренний свет, исходящий из ядра ее сущности.
И пусть он не сможет оставить ее себе. Пусть она потом выберет кого-то другого — молодого здорового жеребца, с кем захочет связать жизнь; на Уровнях было множество достойных кандидатов на эту роль — умных, умеющих защитить. Но пока, пока она всего лишь спящий бутон, и это его, Дрейкова, задача аккуратно разложить лепесток за лепестком, не повредив, не помяв, открыть спящие глаза настоящей Женщины и дать ей увидеть себя в новом свете.
Флирт ей не повредит, наоборот, поможет быстрее развиться. Дрейк уже заметил признаки личной симпатии в голове новой сотрудницы — та пока была слишком неумела, чтобы скрывать истинные чувства от того, кто прожил на свете гораздо дольше, чем можно было предположить. Но ведь не в годах дело и даже не в опыте… Физическую форму всегда можно было подкорректировать, если бы появилась необходимость, но такая навряд ли возникнет, потому что Дина еще слишком молода, еще совсем птенец. Это потом уже отрастут длинные цветные перья, появится хохолок и великолепный хвост, и тогда, осознав свою природную красоту и могущество, она начнет править мужчинами, как шахматными фигурками, и, раньше или позже, обязательно переключится с него на других. На кого-нибудь, типа Мака Аллертона, или Аарона Канна, или Дэлла Одриарда.
Хорошие парни. Достойные. Дрейк же просто проследит, чтобы она не ошиблась с выбором, проследит совсем ненавязчиво, просто чтобы быть уверенным, чтобы быть спокойным.
Но пока еще есть время, а впереди — интересная задача. Пусть будет флирт…. Пусть всколыхнутся в памяти ощущения, давно позабытые и, казалось, ушедшие из жизни навсегда. Пусть из девочки вырастет Королева, Императрица. Та, что любит и обожает себя саму, а других укладывает на лопатки одним лишь взглядом.
М-м-м-м….
Дрейк улыбнулся, глядя на простую и добрую надпись «Спокойной ночи».
Все еще впереди. Он сделает то, что хочет, и отойдет в сторону, когда настанет правильный момент, но это произойдет еще не сейчас. Сейчас его выход на сцену….
Эта мысль заводила мозг начальника как ничто другое за последние годы. Новая игра, новый великолепный результат: Богиня, искусно и совершенно вылепленная своими собственными руками. И, может быть, потому, что подобным заниматься еще не приходилось, задача заводила вдвойне.
Он почувствовал, что ждет завтрашнего дня.
Ей-богу, человеческое тело несовершенно.
* * *
— …. Итак, как я уже сказал, слова отражают мысли, мысли отражают чувства, чувства влияют на силу: либо добавляют, либо отнимают ее. Таки образом, домашнее задание будет следующим: весь завтрашний день ты говоришь людям плохое: рычишь в ответ, огрызаешь, сыплешь антикомплиментами и наблюдаешь за своими ощущениями вечером. Результат тебе не понравится, но он даст хорошо прочувствовать влияние негативных высказываний на физическое состояние и закрепит в памяти то, что слова — это не ПРОСТО СЛОВА, а энергоизъявления, точнее утечка того, что можно было бы сохранить и преумножить.
Я внимательно слушала Дрейка, одновременно наблюдая за тем, как он что-то чертил на доске. Класс снова был маленьким, уютным, всего с одним столом и несколькими стульями. Белая, залитая солнечным светом входная дверь, поскрипывания мела, шорох серебристой ткани.
Взгляд перебирался с мелка в его руки на саму руку, форму пальцев, кисти, по бицепсам на широкую спину и шею с едва завивавшимися внизу прически короткими волосками. Окантовочная линия размылась, пряди немного отросли, но я знала, что пройдет всего лишь день или два, и Дрейк снова обновит стрижку, сделает ее отменно аккуратной.
В этот момент, будто почувствовав дистанционные лобызания затылка, Начальник обернулся и взглянул прямо на меня. Я тут же уставилась в окно, разве что насвистывать не начала.
— Посмотри на меня, — приказал он.
Я посмотрела и едва сумела выдержать тяжелый взгляд серо-голубых глаз, покрывшись испариной.
— Во время занятий ты думаешь о занятиях. Ведь так?
— Конечно…. — слава Богу, о занятиях я действительно думала. И только совсем немного о крепкой спине и притягательной шее, поэтому неправды, в общем-то, не прозвучало. Вот если бы он прибавил слово «только», тогда бы начались кардинальные проблемы с честностью.
Еще какое-то время взгляд Дрейка подержал на крючке, потом позволил соскользнуть.
Господи, так не бывает: чем холодней тон, тем жарче изнутри. Все эти проклюнувшиеся крохотные ростки чувств тянулись вверх теперь с невероятной быстротой, будто их ежечасно удобряла заботливая рука. Нужно было серьезно заняться сдерживанием собственных эмоций, пока не стало слишком поздно. Но, к собственному стыду, гарцевать на лезвии бритвы хотелось еще и еще. Заходить дальше, подходить ближе… Шаг назад и полтора вперед….
— На следующий день ты проведешь равнообратный эксперимент, — Дрейк снова отвернулся к доске, покрытой яркими желтыми полосками от пробивающегося в жалюзи солнца, и принялся что-то писать. — Несмотря ни на что, ты будешь отвечать положительно, говорить о хорошем, дарить комплименты, подбадривать, улыбаться и излучать радость. В конце дня сравнишь физическое состояние с предыдущим вечером и отчитаешься о разнице. В подробностях.
Он обернулся, чтобы удостовериться, что задание было выслушано. Луч света лег на его щеку, усилил блеск русых волос, осветил ворот куртки и один глаз, сделав его по-кошачьи прозрачным и ярким.
— Все ясно?
— Да, все.
Он принялся стирать с доски материал, параллельно объясняя:
— До следующего занятия у тебя два свободных дня, во время которых ты будешь экспериментировать. Потом мы введем первое занятие с физическими нагрузками на выносливость. Тебе понадобится форма.
— Она у меня уже есть.
— Хорошо.
Вместо того чтобы горевать по поводу каких-то нововведений, связанных с нелюбимой мной физрой, я усиленно пыталась отыскать причину, по которой можно было хоть на пару минут задержаться в компании Дрейка. Вскоре она была найдена.
— Могу я напомнить о своих вопросах, на которые был обещан ответ при личной встрече?
Размеренно исчезали с темной поверхности меловые надписи, поднимая облачка белесой пыли в тех местах, где сухая тряпка делала разворот. Лица Дрейка не было видно, но мне почему-то показалось, что он улыбнулся.
— Сейчас я поеду по делам, заодно могу подкинуть тебя домой, там и поговорим.
Я согласилась с нездоровой, пионерской готовностью.
* * *
Серебристый седан плавно маневрировал в потоке других машин, изредка обгоняя или притормаживая.
Светило солнце; здесь, как и в моем мире, облетали листья на деревьях, самые стойкие из них еще держались за ветки, словно за юбку матери, но вскоре и им предстояло путешествие вниз, чтобы укрыть, пригреть остывающую землю. Прохладный воздух натянул на головы пешеходов шапки, а на тела теплые куртки.
Вот уже несколько минут в салоне машины текли объяснения Дрейка на заданные мной вопросы. И с приходом некоторой ясности по спине все чаще пробегал холодок.
— ….Попадая сюда, мировосприятие каждого изменяется, постепенно забывается прошлое, стираются связи с прежним миром.
— Как стираются? И у меня?
Начальник уверенно вел машину, спокойно и неторопливо. Не отрывая взгляда от дороги, он ответил:
— А ты не замечала, что когда ты здесь, проблемы из старого мира остаются как бы за спиной? Теряют актуальность, насыщенность, цвет.
А ведь действительно. Именно это ощущение каждый раз радостно накрывало в парке. Но означало ли это, что людей попросту заставляли забыть насильно, используя принуждение, незаметное глазу? Такой подход отрезвлял всякую эйфорию от обладания сокровищами в виде машины, дома, хорошей работы…. Не хочу богатств, если забуду бабушку или маму. Не хочу дом, если придется забыть старую квартиру на улице Новоселова. Не хочу денег, если они попытаются заменить то, что по-настоящему важно.
— Вы, что же… — пытаясь сдержать бунтарские интонации, спросила я. — Стираете память всем тем, кто сюда попадает?
Дрейк ответил неожиданно жестко.
— Ничего ни у кого не стирается без согласия. В этот мир приходят по приглашению, добровольно соглашаются в нем остаться и тем самым также соглашаются на ряд определенных условий, впрочем, зная, что, если потребуется, будет возможность вернуться назад. Но такие случаи крайне редки. В условия проживания на Уровнях также входит и временная потеря связи (в виде памяти) с прежним миром и отсутствие деторождения, что напрямую связано с застывшим в этом месте временем.
Я вздрогнула. Количество вопросов не убавлялось, а только росло, и каждый был важен и сложен для понимания. Сложен, потому что примешивались сильные эмоции, от которых не получалось избавиться по щелчку пальца.
— Выходит, что я тоже забываю родной мир? — страх противно теребил загривок, ощутимо сжимались вокруг сердца холодные когти.
— Твой чип ничего не даст тебе забыть. Ты изначально была допущена сюда с разрешением жить одновременно в двух мирах, поэтому на тебя правило не распространилось. Но именно поэтому я запретил тебе говорить на тему «миров» с другими людьми как у тебя на родине, так и здесь.
Наступило временное облегчение. По крайней мере такая ценная родная и нужная память останется при мне; старый дом, работа, родные — все это за секунду приобрело десятикратную ценность после того, как едва не соскользнуло по моим предположениям в забвение.
— А дети…. Как же дети? Ведь это….
— Бернарда, — сухо перебил Дрейк, — давай отложим этот вопрос до того момента, пока не окажемся у тебя дома.
— Хорошо.
В салоне повисла напряженная тишина — царапающая, неприятная, как битое стекло.
Неслись за окном широкие проспекты и бульвары. Текла для людей из мира Уровней привычная налаженная жизнь. И, как ни странно, лица прохожих вовсе не выглядели принужденной и изнеможенной извечной несправедливостью Комиссии серой массой. Скорее наоборот: яркие, уникальные, в большинстве своем довольные жизнью люди, спешащие по делам. Спокойные и счастливые пусть даже без прежней памяти и без детей…. Наверное, так тоже бывает….
Дрейк молчал. Я украдкой косилась на его руки и отражение в стекле.
Как много еще всего я, прожив здесь почти три недели, не знала и не понимала? По каким законам, составляемым, в том числе и сидящим рядом человеком, жил и развивался этот социум? И какую роль играл во всем сам Дрейк? Объяснения могли быть сложными, непонятными или неприятными. Но они по крайней мере были…. Спасибо и на том.
Доберемся до дома, а там узнаем. Лишь бы только ответил этот странный, иногда почему-то близкий, а чаще невероятно далекий, будто отделенный несколькими галактиками и тысячами световых лет, человек.
— Начнем по порядку. Я объясню тебе все это только один раз, чтобы в дальнейшем темы больше не поднималась. Что именно ты хочешь узнать?
Дрейк расположился на диване — том самом, где по вечерам я привыкла сидеть с ноутбуком и чашкой чая. В углу и сейчас серебристым прямоугольником застыл оставленный со вчерашнего дня компьютер. Мне почему-то нестерпимо захотелось его спрятать, не показывать, где случались в моей душе самые интимные моменты. Лучше бы плавки или бюстгальтер…. только не ноутбук, на экране которого по вечерам призывно мигал курсор. Но было поздно.
Как только мы приехали, Дрейк с моего разрешения осмотрел дом, выразил одобрение моему вкусу, после чего, отказавшись от кофе и чая, сел на диван, бросив короткий взгляд на лежащий рядом ноутбук.
— Нравится игрушка?
Что именно таил в себе этот незамысловатый вопрос, определить было крайне сложно. Наличие ноутбука? Или же то самое черное окно чата, позволяющее окунаться по вечерам в сладчайшую интригу? Не вдаваясь в подробности, я кивнула.
— Очень, спасибо.
Он улыбнулся краешками губ, раскинул руки в стороны, уместил их на спинку дивана и положил ногу на ногу — поза расслабленного сибарита, наслаждающегося моментом.
Почувствовав, что в комнате слишком тепло, я подошла к балкону и приоткрыла створки совсем немного, чтобы тянуло по полу прохладным воздухом, после чего устроилась в одном из «длинношерстных» кресел, стоявших под углом к дивану напротив низкого кофейного столика.
Дрейк выжидающе молчал, лениво наблюдая за мной. Казалось или нет, но атмосфера в комнате, может быть, из-за тишины, а, может, из-за расслабленной позы сидящего на диване мужчины, сделалась вдруг интимной. Объекты в комнате притихли. Полосатая ваза с цветами на столе, интеллигентные каминные часы, плоский желтый подсвечник, тонконогая лампа — все они с любопытством наблюдали за тем, что же будет происходить дальше.
— Бернарда, у меня тридцать минут. После этого я уйду, поэтому постарайся задать как можно больше вопросов, чтобы потом не просиживать над окном чата часами.
Он откровенно насмехался, вызвав последней фразой гулкий стук сердца под ребрами и мысль о том, что вопросы мои никогда не закончатся. Никогда. Просто потому, что так хотелось, хотелось писать и чувствовать эту тонкую связующую нить еще и еще. Хотелось ходить по лезвию и чувствовать, как кружится голова, и отчего-то сладко трепещет крыльями попавшая в желудок бабочка.
Но время шло — он прав.
Я нервно прочистила горло и решила пойти напрямую:
— Хорошо. Вопрос первый: кто ты, Дрейк?
— Я? — он, казалось, не удивился, лишь улыбнулся в ответ. Но не той улыбкой, от которой щемило сердце, а другой, сочившейся неприкрытой властью, которую разве что мертвый не почувствовал бы. — Я, пожалуй, самый страшный человек на Уровнях, Бернарда. Тот, с кем никогда не ищут встречи, уж точно не добровольно.
Было странно слышать такое от привычного уже по ежедневным занятиям наставника. Вот только холод в серо-голубых глазах, абсолютная уверенность и выверенность в каждом движении наводили на мысль, что ответ этот не так уж и далек от правды, и мои знания об этом человеке ограничивались узким кругом того, что происходило в классных комнатах и иногда в мини-кинозале. А вот что творилось за их пределами, какую роль во всем этом играл Дрейк, было совершенно неизвестно.
— Что за должность ты занимаешь в своей организации?
— Я ее глава.
Простой, спокойный ответ, без кичливости.
(Ох,… все глубже и глубже ты падаешь, Алиса….)
Цветы в вазочке, повернув ко мне сухие головы с торчащими, словно маленькие щеточки, пестиками, ожидали продолжения диалога. Деликатно, чтобы не нарушить уединения, переместилась на деление вперед минутная стрелка на каминных часах.
Я задала следующий вопрос:
— Что такое Комиссия?
— Это правящий Уровнями орган.
— Помимо тебя есть и другие руководители?
— Вся остальная иерархия стоит подо мной и подчиняется моим приказам.
(Высокого полета птица, ничего не скажешь…)
— Все представители Комиссии обладают схожими с твоими…. способностями?
Вспомнился прозрачный край стола, возникновения светящегося мужского тела темной спальне, умение отличать правду от лжи и многое другое.
— В той или иной степени.
Я помолчала, глядя в глубокие, скрывающие множество тайн глаза. Они манили и пугали одновременно, были наполненными и в то же время слишком спокойными, не по-человечески спокойными, хранящими не то древние уравнения Вселенной, не то далеко ушедшие вперед футуристические формулы мироустройства, недоступные смертным.
— Давай, Дина…. Продолжай. Тебе ведь хочется это знать.
Скользнувшее по губам довольство; казалось, известные наперед вопросы забавляли собеседника.
Я сглотнула. От слов «давай, Дина…» на ум пришла англоязычная фраза: «Shoot, babe!», и я решилась:
— Ты человек, Дрейк? Вы вообще в Комиссии люди?
Качнулась за спиной занавеска, тихо, но заинтересованно, отражая темной поверхностью блеклые копии предметов, следил за разговором плазменный экран телевизора. Во взгляд напротив закралась насмешка.
— А кто такие люди, Бернарда? Те, у кого есть определенной формы гуманоидное тело? Некто, умеющий мыслить? Если так, тогда да, мы люди.
Он издевался. Тонко, со вкусом. Прекрасно понимал, о чем я, но все же уходил от прямого ответа.
— Ну, ты же наверняка чем-то отличаешься от меня?
Брови Дрейка взлетели вверх, уголок рта дернулся. Я густо покраснела.
— Нет… не то! По способностям…. Ты умеешь больше, чем другие люди.
— Ты тоже умеешь больше, чем другие люди.
— Да, но…. — неужели так ловко можно ставить собеседника в тупик? Пора было вводить новые темы для лекций. — Все же ты отличаешься от остальных, нормальных, обычных, тех, кто ходит по улицам, кому недоступны превращения столов в непонятно что, недоступны светящиеся клетки в воздухе и прыжки в другой мир.
— Да, отличаюсь, но в детали мы пока вдаваться не будем. Может быть, когда-нибудь…. — добавил он задумчиво.
В какой-то момент показалось, что Дрейк на несколько секунд нырнул в собственные мысли.
Я пригляделась к его лицу, на первый взгляд равнодушному, в тот момент повернутому к картине, и нахмурилась. Что повлияло на настроение начальника? (А такие изменения я хорошо и тонко чувствовала по тому, как сгущался и наэлектризовывался вокруг воздух). Фраза «когда-нибудь»… Что когда-нибудь он о чем-то поведает или то, что о чем-то он не поведает никогда?
Черт ногу сломит в попытках понять эмоции этого странного человека. Наверное, просто показалось.
— Дрейк, а в Комиссии работают одни мужчины?
Взгляд оторвался от картины и переместился на меня.
— Да.
— Это как-то связанно с физиологией? Или шовинизмом?
— У тебя есть другие, более важные вопросы, — прохладно улыбнулся он.
Я кивнула. Хорошо, пока не буду лезть туда, куда меня не просят. Может быть, когда-нибудь….
— Тогда такой вопрос: зачем нужны Уровни? Что происходит с людьми, когда они попадают сюда? Почему не рождаются дети, как реагируют на это жители?
Дрейк хищно прищурил глаза.
— Ты все хочешь знать, не так ли? А теперь скажи, есть ли у меня причина отвечать на твои вопросы?
Я смутилась.
— Может быть, потому что сотруднику, работающему на Комиссию, будет полезно знать детали?
Смешливый сарказм в серо-голубых глазах.
Попытка номер два.
— Потому, что посредством отрытого диалога будет проявлено взаимное уважение?
Прибавившийся к сарказму холодок.
Черт….
— Потому, что если наконец получу ответы, то отстану с раздражающими вопросами?
— Ты действительно веришь в это? (И почему от этих полуулыбок меня бросало то в жар, то в холод?) Ну, хорошо. Слушай.
…. — Я уже говорил, что когда люди получают приглашение в мир Уровней, им предоставляется довольно исчерпывающая информация об этом месте и условиях жизни здесь. К неоспоримым плюсам относится отсутствие старения, так как ход времени приостановлен, к минусам (по той же причине) — отсутствие деторождаемости. Если попробовать объяснить простым языком, то течение времени здесь можно сравнить с фильмом, кадры которого закольцованы в порядке «первый-второй-третий-четвертый-первый». Болезни, рост волос и ногтей — да, это «включено», но развитие эмбрионов «выключено». Если бы дети все-таки рождались, происходил бы следующий парадокс: рост и развитие каждого младенца приостанавливались на первых же минутах жизни, то есть родителям бы доставался малыш, который не растет никогда, так как по умолчанию не стареет, что в данном случае есть одно и то же. Не сложно представить, к каким катаклизмам это бы могло привести. И каждый приглашенный оповещен об этом с самого начала.
— А как же пары, которые сошлись и живут вместе? Неужели у них не включается генетическая память?
— Нет, память о детях, чтобы не доставлять дискомфорта во время пребывания в этом мире, спит. До определенного момента.
— Какого?
— Выхода с Уровней.
— А с Уровней можно уйти?
— Конечно. Уровни созданы не для того, чтобы на них жить вечно, хотя для тех, кто хочет именно этого, горит зеленый свет, а для того, чтобы переходя с одного на другой, человек получал определенный опыт, учился, постигал, развивался в различных сферах. И в случае достижения своего предела, каждый человек вправе уйти туда, куда захочет — обратно в свой мир, сохранив память, или же в другие, предлагаемые нами на выбор места, где снова включится физиологическая телесная память и заработает полный набор функций.
— А все ли доходят до конца? И где конец для каждого?
— Ты когда-нибудь узнаешь об этом самостоятельно. Кто-то доходит, кто-то умирает — смертью от болезни или от насилия, но никогда от старости.
— Так что же получается, нужно выбирать?…. Либо жить здесь, либо иметь детей где-то «там».
— В каждую секунду, в каждый момент времени ты совершаешь выбор, Бернарда. Выбор, согласно собственным приоритетам и тому, что на данный момент важно. Сюда никто не затаскивается насильно, но те, кому выпадает возможность прожить «вторую» жизнь, которая не отнимет времени у первой, редко от нее отказываются. Нет чрезмерно жесткой платы за дополнительные года и опыт, ни у кого не отказывают почки и не отсыхают конечности, память, при желании уйти, сохраниться в полном объеме, плюс возвращается та, чтобы была «заморожена». Есть только один запрет для тех, кто уходит — запрет на распространение информации. Но это справедливая и небольшая плата.
Пришлось мысленно согласиться. Конечно…. Пусть дети не рождаются «пока», но это не значит, что их не будет потом….
— А если один человек из пары достигает своего «предела» раньше, чем другой? Тогда ему обязательно нужно уходить, оставив партнера?
— Нет. Достигший «предела» человек, может жить на Уровнях столько, сколько пожелает, дожидаясь партнера, конца света или спуска на землю светящегося божества.
Ирония. Много иронии.
— А кто решает, когда человек может переходить с одного уровня на другой?
— Комиссия. Энергетическая карта автоматически отображает готовых к переходу людей, сканируя их состояние.
(Ох, все-таки Большой Брат следит за тобой).
Едва я открыла рот для очередного вопроса, но Дрейк посмотрел на часы, и вопрос так и не прозвучал.
— Мне пора, — ленивый взгляд из-под век, острый и проницательный. — Ну, что, меньше вопросов стало?
— Меньше. И как будто больше.
Короткая сухая улыбка.
— Так я и думал.
Зашуршала серебристая куртка; будто с сожалением каминные часы выдали робкое «бом», словно приглашая собеседника задержаться, задумчиво наблюдали за Дрейком с настенных картин цветастые букеты и накренившиеся в море корабли.
— У тебя два дня на выполнения домашнего задания. Два местных дня… В твоем мире больше времени. Сама решай, где экспериментировать.
— Хорошо. Я все выполню.
— Не сомневаюсь.
Дрейк ушел. Хлопнула за окном дверца автомобиля, негромко заурчал на дворе двигатель серебристого седана. Потом зашуршали колеса, и все стихло.
А я еще долго стояла в прихожей, пытаясь понять, от чего в настроение закралась грустинка, принюхиваясь, словно пес, к растворяющемуся в прихожей шлейфу мужского парфюма.
Один к четырем.
Для того чтобы в мире Уровней начался и завершился один день, в моем мире должно было пройти четыре. А выданные мне два дня на усвоение материала, соответственно, превращались в целых восемь — неделю с хвостиком, которую после некоторых раздумий было решено провести дома.
Хотелось побыть с мамой, посидеть над переводами в офисе, погладить Мишку, побродить по улицам, на которых росла, по которым ходила в школу и продуктовый магазин, но больше всего, как ни странно, хотелось просто подумать. Над занятиями, над тем, куда повернуло течение моей размеренной и скучной еще месяц назад жизни, о том, почему каждый раз при виде знакомой фигуры в серебристой униформе предательски подгибались колени, к чему такая реакция могла привести в будущем.
Восемь дней уединения и спокойствия. Восемь дней вдали от дома в Нордейле и Дрейка. Эта мысль приносила одновременно облегчение и муку.
Обветшалость квартиры удручала.
Потемневшие у самого пола обои в коридоре, поцарапанный бок комода под темной гладью зеркала, облепленного наклейками, побеленный несколько лет назад в кухне потолок, теперь весь в мелких трещинах, отколовшаяся, но аккуратно склеенная вместе плитка в ванной, старые, протершиеся до состояния бумажной салфетки махровые полотенца на проржавевшей облупившейся батарее…. Почему все это не бросалось в глаза раньше?
За окном, будто прощаясь с плывущими по небу облаками раскачивали голыми руками-ветвями березы, стояли на тротуаре промозглые забитые до краев перегнившей листвой лужи; до снега оставалось всего ничего. Неделя? Две?
Странность проживания двух жизней одновременно навалилась сюрреализмом, стоило совершить переход. На ум уже не впервые приходило сравнение с библиотечной книгой: вот ты подходишь к полке, берешь ее за корешок, открываешь страницу, принимаешься читать, и история вдруг оживает, персонажи начинают двигаться, говорить, улыбаться, на лицах отражаются эмоции, звучат мужские и женские голоса, стучат по асфальту каблучки, слышен по мостовой цокот копыт. Но стоит только захлопнуть страницу, как герои стекленеют, замолкают, история прерывается до того момента, пока вновь не появится желание подойти к шкафу и пролистать еще пару страниц.
Так было теперь и с моим собственным миром: все, кто находился в домах, на улицах, в городах по всей планете, стоило шагнуть в Нордейл, застывали, становились желтоватой страницей истории, чтение которой отложили до лучших времен. И ни одна живая душа не подозревала о том, что за замеревшей в безмолвии картинкой наблюдают чьи-то глаза — живые, блестящие, сохранившие способность двигаться и видеть.
Подобные знания тяготили, тяжелой бархатной накидкой ложились на плечи и давили к земле. Наверное, нужно было дать себе время привыкнуть; только в сказке Алиса могла обыденно кивать белому кролику, улыбаться Чеширскому коту и распивать чай с сумасшедшим шляпником. В реальной жизни подстраиваться под изменения оказалось в сотни раз тяжелее, чем в сказочной.
Что же есть знание и могущество — дар или проклятье? Наверное, одно и то же. Нет односторонней медали, как нет и треугольника Пенроуза, но чем больше плавает в бочке дегтя, тем сильнее начинаешь ценить чистый незамутненный вкус меда.
Угол выцветших обоев свисал отклеенным углом, будто поклоном выражая согласие с глубокими, но не веселыми мыслями.
* * *
Кожа на морщинистых руках действительно была потрескавшейся, шелушащейся, с красными, похожими на блямбы пятнами.
— Да так каждую зиму, Диночка. Я покупала какой-то крем в аптеке давно, вроде получше было, но потом он кончился, а за новым я так и не сподобилась. Может, ты дойдешь, я денег дам? Не знаю какой по названию, ты спроси там, подскажут, наверное….
Бабушка сидела на стуле, в стакане, плотно упакованном в латунный подстаканник с изогнутой ручкой, плавал мешочек «липтона».
— Ага, бабуль…. Я сейчас. А потом чай попьем. И не надо денег.
В Нордейл я сиганула прямо из тихой спальни с аккуратно прикрытыми вышитыми накидками подушками.
А на кухне, так и держа в руке потемневшую от времени чайную ложку, застыла старая женщина с зачесанными гребнем седыми волосами. Замер на кончике пальца и наполовину соскользнувший с высохшей ступни тапок, так и не долетев до пола.
Фармацевт был мужчиной в возрасте, с седеющими висками и сеточкой морщин вокруг выцветших глаз. Он внимательно выслушал мой сбивчивый рассказ о пожилой «знакомой», которой требуется лекарство, затем кивнул, долго выдвигал и задвигал объемные ящики, доверху забитые бумажными коробочками, после чего наконец нашел то, что искал.
Пахло медикаментами и чем-то мятным. Белые стены отражали льющийся из окон сероватый свет затянутого облаками неба.
— Скажите вашей знакомой, что наносить крем желательно два раза в день — утром и вечером. Через несколько дней должно наступить улучшение, и если уж она сама не может прийти, то в следующий раз принесите хотя бы фотографию, чтобы можно было определить точнее.
Пикнул кассовый терминал, снял нужную сумму с кредитной карты и выдал чек.
Я поблагодарила аптекаря, сунула крем в карман и выскочила на улицу.
— Дина, а ты как же так быстро? Ведь даже на улицу не ходила.
Я, костеря себя на чем свет стоит (не могла додуматься хотя бы надеть куртку и выйти на улицу?), пыталась быстро отыскать выход из положения.
— Так мама же говорила, что ты с руками маешься, вот я по дороге сразу и зашла.
Таисия Захаровна смотрела на меня, комкая в руках старый платок.
— Правда? Ай, какая молодец.… Ведь обо всем подумала!
Чтобы скрыть красноту на щеках, пришлось отвернуться к холодильнику.
— Там много продуктов еще, ты не переживай, — слезящиеся глаза щурились теперь через очки на принесенную коробочку.
— А что здесь за надписи такие? Ничего прочитать не могу…. Это по какому?
Я хлопнула себя по лбу — куда подевалась моя осмотрительность? Ведь язык Нордейла не трансформировался в русский при переносе предметов. По-хорошему крем нужно было переложить во что-то другое, но я, конечно, торопилась и не подумала.
— Говорят, что это новое лекарство, только привезли откуда-то. Мазать надо утром и вечером, не забудешь?
— Нет-нет, деточка. Буду делать, как говоришь.
Через пару минут мазь была водружена на почетное место на блюдце за стеклянной дверцей шкафчика, а еще через тридцать минут по кухне поплыл изумительный запах жарящихся пончиков.
— Дин, а ты чего так схуднула-то? Кожа да кости, — причитала бабушка; гребешок укоризненно качался из стороны в сторону вместе с седой головой. — Сейчас нажарю, вот радости-то, вместе поедим….
Сунув руки под горячую воду в ванной, я долго смотрела на собственное отражение в зеркале. Лицо действительно немного изменилось, но до костей и кожи было еще как минимум лет пятьдесят. Вот ведь бабуля, да еще и с пончиками.
Дрейк же меня за них в землю зароет, а Кристина еще и плюнет сверху на могилу безвольной обжоры. И будет права.
Но как отказать бабушке, которая видит меня раз в две недели?
И как пахнет…. Как пахнет!
Если бы зеркало в ванной могло видеть истинную суть вещей, то непременно отразило бы следующее: лицо Дрейка, с застывшей в глазах угрозой на одном плече, гору дымящихся, покрытых сахарной пудрой, пончиков на другом, а посередине рот, из которого через секунду потоком Ниагарского водопада хлынет слюна.
«Встряла ты, Динка….»
* * *
Ветер гонял по тротуару сухие листья. В сумерках они казались бурыми и одноцветными, пытающимися отдохнуть от постоянного движения, прибившись к бордюрам. Очередной порыв — очередная порция лиственных солдатиков устало промаршировала от одного края дороги к другому.
Синеватым казался и капот машины, отражал последние светлые всполохи на небе, оставшиеся после ушедшего за горизонт солнца.
Дрейк подошел к припаркованному снаружи здания автомобилю.
У соседнего, схожего по виду, зажав между зубами сигарету, стоял человек в серебристой униформе. Светлые волосы его растрепались, глаза, не обращая внимания на подошедшего, смотрели куда-то вдаль.
Еще издалека Дрейк почувствовал нестабильное состояние обычно спокойного и уравновешенного коллеги. Воздух вокруг того был плотным, напряженным и колебался волнами. Начальник опустил в карман приготовленные, было, ключи, подошел и встал рядом с другом, опершись спиной на прохладный бок машины.
— В чем дело, Джон?
Сигарета перекочевала изо рта в пальцы. Выплыл из ноздрей и понесся по улице белесый в подступающей темноте сигаретный дым.
— Я отпустил ее…. Дал ей уйти. Я должен был.
Сиблинг продолжал смотреть прямо перед собой. Оттенок горечи пропитал его слова, утяжелил их, превращая в капли ртути.
Дрейк знал, о ком шла речь.
Не так давно в Клэндон-сити произошел инцидент, взрыв, в котором пострадала некая Белинда Штайн — телохранитель одной из самых зажиточных горожанок столицы. Милли Хопкинс погибла на месте, Белинда получив смертельные ранения, осталась жива благодаря своевременному вмешательству Комиссии. И именно Джон Сиблинг стал ответственным за процесс выздоровления едва не почившей от осколочных ран девушки-воина.
Красивой, между прочим, девушки.
Вот только кто бы знал, что Джон позволит себе переступить через невидимую грань….
Нет, само по себе это не являлось запретным или опасным, но представители Комиссии всячески избегали подобных ситуаций, неизменно заканчивающихся разбитыми сердцами. Причем сердца мужчин в этом случае страдали редко, а вот женщин….
И тем не менее Джон стоял теперь у машины, не имея сил отпустить ситуацию. Значит, дело серьезное.
— Я не смог объяснить ей, Дрейк, что мы другие. Что физический контакт невозможен…. Что мы, — он недобро усмехнулся, затянулся окурком и выпустил в вечерний воздух очередную порцию дыма, — ходячие куски энергетических полей с заряженным потенциалом. Как объяснить, что от одного прикосновения ее нервная система бы впала в шок?
Он задумчиво посмотрел на стоящего рядом начальника и добавил:
— И это ладно еще я. А как такое Бернарде собираешься объяснять ты, Дрейк? Ты, чье тело — мощнейший излучатель, преобразовывающий пространство. Как ты будешь говорить ей обо всем этом, когда придет время?
— Ты заглядываешь далеко вперед, Сиблинг. Возможно, объяснения не понадобятся вовсе.
Силуэт Джона покачал головой.
— Твой фон меняется.
— Возможно. Но она молода и не знает своих возможностей. Когда отрастут крылья, ей захочется летать, а не сидеть на чьем-то подоконнике.
Коллега долго молчал, не убежденный, больше озадаченный ответом. Окурок в его пальцах дотлел, отлетел в темноту и растворился где-то в траве. Небо окончательно потемнело. Теперь только уличные фонари привычно исполняли свою работу, высвечивая на дороге широкие желтые пятна.
— Ты наступаешь на те же грабли, что и я, Дрейк.
Джон повернул светловолосую голову и встретился с насмешливым взглядом серо-голубых глаз начальника.
— Езжай домой. Мне тоже пора.
Зашуршала куртка, звякнули ключи от машины, раздался короткий, оповещающий о том, что сигнализация отключена, звук.
Уже по пути домой Дрейк размышлял над словами, брошенными Сиблингом. Руки сжимали руль, и ему — этому рулю, ничего не делалось от прикосновений могущественного водителя, в застывших глазах которого отражался свет фар проезжавших навстречу машин.
— Ты наступаешь на те же грабли, что и я, Дрейк….
Может быть. Может быть.
Наверное, это должно было заставить насторожиться, проанализировать ситуацию, принять меры по искоренению неполадок в очередной раз забарахлившего человеческого тела, но Дрейку отчего-то нравились всколыхнувшиеся эмоции. Небольшой клубок запутавшихся ниток, концы которых едва заметно щекочут изнутри.
….— наступаешь на те же грабли….
Джон был прав. Теоретически. Но практически…. Дрейк вдруг ощутил, что слишком давно он не наступал ни на какие грабли и соскучился по переменам.
Один раз деревянной ручкой в лоб не помешает даже ему, большому начальнику.
Губы в зеркале дрогнули в улыбке.
