Глава 6
Песня дождя
Незаурядными, могучими людьми были наши предки. Не чета нам. Большого размаха люди. И в то же время – умели глубоко проникать в суть чего угодно, какой бы загадочной эта суть ни казалась. Даже в суть, казалось бы, совсем уж непознаваемых вещей – возвышенных или, наоборот, с нечистью связанных – и то проникали.
А как же! Без всего этого – без размаха, без проницательности, без… ну, понятно… – без этого разве отгрохаешь такую державу? Да чтоб потом ее же и развалить, и заново отгрохать! И еще! И еще!
Мы, конечно, не они. Но есть и у нас свои достоинства. В конце концов, на чьих плечах стоим?
Мы, так уж жизнь устроена, понимаем буквально все лучше, нежели предки. Потому что – наука. Двадцать первый век, между прочим.
Вот, к примеру, взять такой феномен, как двойники. Предки точно знали: столкнулся с двойником, посмотрел он на тебя – через окно там или из зеркала – все, труба. Одевайся в чистое, тапки белые не забудь, ложись, жди.
А вот каково самому-то двойнику за окном этим или, допустим, в зеркале – об этом предки как-то не задумывались. Но мы-то, проанализировав и даже, иногда, просинтезировав, понимаем: симметрия нерушима. Двойник на тебя глядит жутко, а ты – на двойника. И, ей-же-ей, ему – не легче…
1
Все вокруг бесило. Даже хуже – от всего вокруг просто тошнило. Буквально от всего.
Например, от текилы, поданной с солью и лаймом. От мысли о жадных негодяях, придумавших идиотский ритуал – «лизни, сосни, кусни», а еще пуще – о сотнях миллионов быдлодебилов, купившихся на этот собачий бред и даже не подозревающих, как потешаются над ними настоящие мексиканцы.
Федор соль с лаймом игнорировал – пил текилу, как пьют водку. Облегчения это, однако, не приносило. Наоборот – чем больше пил, тем чернее делалось на душе.
Стакан этот, плохо вымытый… И стол – чем они, суки, его вытирали?! Грязной тряпкой?! У-у, до чего ж поганый бар!
А публика, мама дорогая, что за рыла! Вон тех телок за соседним столиком – натурально, удавил бы. Вытаращились, профурсетки подержанные… Узнали, конечно. Подойти пока не решаются, хоть на том спасибо…
Впрочем, что уж душой кривить: в первую очередь Федора тошнило от самого себя. Бездарь, беспощадно и горько думал он. Неудачник, алкоголик, хам, тряпка. Отставная поп-рок-звезда, ага. Никому не нужная.
Плюс ко всему – а) нищеброд и б) импотент. Полтора года уже как импотент.
О первом догадывались многие – часто приходилось у кого попало просить взаймы. О втором знали единицы, причем исключительно женщины. Кое-кто из бывших любовниц. И одна бывшая жена.
Впрочем, нет, знал еще один мужчина. Дня три как знал. Федор сидел на лавочке в безлюдном дворе, пил пиво, вот так же лелеял безнадежную тьму в душе. Пиво не лезло, и ночь надвигалась, но возвращаться в конуру, опостылевшую после ухода Анюты, не хотелось. Поэтому – сидел, пил, старался ни о чем не думать. Мимо нес свой нехитрый дворницкий инвентарь азиат – таджик, киргиз, кто их разберет, – худощавый, лет сорока на вид. Остановился, взглянул на Федора – того аж обожгло почему-то, – спросил коротко: «Пьете, уважаемый?»
И Федора прорвало. Словно на исповеди. Вернее, на студенческой пьянке. Лет пятнадцать, наверное, с ним такого не бывало – чтобы раскрыться полностью. Он и сам не понимал толком, почему вывалил всю свою душевную муть этому гастарбайтеру. Наверное, потому, что невозможно было представить более чуждого, более постороннего человека. А может, и взгляд этот пронзительный сыграл роль… Да и выпитое… Как бы то ни было, присевший на корточки азиат, спокойный, непроницаемый, слушал не перебивая. А потом спросил: «Если бы вы, уважаемый, верили в чудеса, чего сильнее всего пожелали бы?»
Федор не раздумывал: «Чтобы, – с болью в голосе сказал он, – катилась она куда подальше, вся эта слава, которой к тому же больше нет! Чтобы сном оказалась вся эта мутотень! А вместо всего этого – чтобы дрын стоял… Все бы отдал…»
Азиат опустил веки, помедлил, кивнул будто сам себе, порылся в кармане, извлек оттуда что-то – Федор не разобрал, – поднес к губам руку с плотно сжатыми большим и указательным пальцами, разжал пальцы, несильно дунул. Снова прожег Федора взглядом угольно-черных глаз и тихо произнес, обращаясь уже на «ты»: «Спать иди. Проснешься – не пей».
Федор вдруг развеселился. Он пьяновато хохотнул, хлопнул по скамейке рядом с собой ладонью и сказал: «Алё! Аксакал! Или как тебя? О! Абрек! А давай вместе посидим! Угощаю!»
«Э, – спокойно ответил азиат. – Я не пью. Мне нельзя. Иди».
И Федор почему-то подчинился. Заснул, действительно, без проблем.
«Странная встреча, – подумал сейчас Федор. – А я кретин». Отвращение к самому себе переполняло его. В зеркало за спиной – дизайнер, тоже козел наверняка тот еще, сплошь увешал стены этого гнусного заведения зеркалами – боялся смотреть, потому что неудержимо хотелось туда плюнуть, а то и кулаком шарахнуть. А уж повстречай сам себя где-нибудь на улице – ох, отвел бы душу…
В детстве Федор часто фантазировал на тему встречи с самим собой. Только в другом ключе – с самим собой из будущего. Вот было бы здорово, мечтал он тогда! Допустим, завтра контрольная по алгебре. Ужас? Да ничего подобного! Потому что Федор-послезавтрашний расскажет Федору-накануне, какие там будут задачки. Класс? Класс! Или, скажем, Федор-через-несколько-лет предупредит себя-в-прошлом о чем-нибудь важном. Не ходить, например, тогда-то в такой-то двор, чтобы не побили. Не тратить время на такую-то девчонку. Видишь, скажет, вон ту, курносую? Вот ее можешь смело кадрить, а на такую-то и еще такую-то плюнь – бесполезно.
И много еще чего в том же духе. Федор жалел в те времена, что это не более чем фантазии… Теперь же скорее радовался: при такой встрече, хоть с прошлым собой, хоть с будущим, мордобоя не миновать. Как русского бунта, бессмысленного и… ну, известное дело.
Телки за другим столиком всё таращили на него глаза. Узнали, теперь не верят своему счастью. Дуры.
Когда-то вокруг Федора роились истеричные поклонницы. Караулили у подъезда, орали по ночам под окнами, безобразно дрались между собой, заваливали кумира письмами с признаниями в любви, угрозами покончить с собой, безумными требованиями дать денег на якобы его ребенка. Федор по-настоящему боялся этих сумасшедших. Не столько за себя боялся, сколько за Анютку. Однако охраной так и не обзавелся, даже на пике славы. Продюсер, жмот толстомясый, денег на охрану жалел, а у самого Федора они, деньги, никогда не задерживались. Какая там охрана, на такси иногда не хватало.
То, что звезды шоу-бизнеса купаются в богатстве, – миф. То есть, конечно, люди самого первого ранга – это да. А уж коли с коммерческой жилкой… Алла Борисовна, например. Или Иосиф Давыдович. Ну, тут, впрочем, дело вообще особое. Андрей Вадимович тоже бедствовать не будет, еще есть некоторые…
А Федор – что? При всей бешеной популярности к первому ряду он никак не принадлежал – хорошо, если к третьему. Зарабатывал, правда, неплохо, но счет деньгам никогда не вел и удерживать их не умел. Бесконечные попойки, да какие! Уж если шампанское – то исключительно «Кристаль»; если водка – только «Серый гусь»; если вино – «Романе-Конти», по пять штук баксов за бутылку… Чтоб тебя… И кстати, бабы бесчисленные – тоже самого высшего пошиба. По крайней мере, так казалось… Боже, как Анюта злилась, как психовала!
А деньги улетали. Плюс – игра. Все время мерещилось – вот-вот отыграется! Где там… Только влезал в яму эту глубже и глубже.
И вот он, общий итог: опустился, пьет, денег нет, семьи нет, потенции нет, живет в убогом спальном районе – большую квартиру в великолепном месте, рядом с Донским монастырем, пришлось продать, чтобы долги выплатить, остатка только на эту халабуду и хватило. Машины – и той нет. Впрочем, какая машина – пьяный все время…
И слава ушла. Хотя это, может, к лучшему. Годы известности вспоминались как непрекращающийся кошмар, липкий, истерический. Словно бы не с ним, не с Федором, все это происходило.
Но – миновало. Схлынуло. Узнавали его теперь на улицах все реже. Поклонники, девки, иногда еще дети…
Дурочки за соседним столиком все смотрели, шушукались между собой, хихикали. Если повнимательнее присмотреться – не такие уж и подержанные, не такие уж и профурсетки. Вполне даже приятные.
От нечего делать (все лучше, чем в душонке прогнившей копаться) Федор стал играть с телками в гляделки. Одна, в коротенькой юбчонке и босоножках со сложной, до колен, шнуровкой, вела себя немного скромнее, другая, в джинсах и футболке, таращилась без малейшего стеснения. Стройная, хорошенькая. С легкой наглецой. Федору всегда нравилась в женщинах этакая бойкость. С такими раскованными, как правило, комфортно. И чувство юмора у них обычно на высоте.
Только вот зачем ему сейчас эта девка? Да и любая другая… Вот вопрос… Где ж ты, ласточка, порхала полтора года назад?
Федор сдался, подмигнул. Бойкая рассмеялась. С тем, чтобы подойти к его столику, медлить не стала.
– Здрасте! – сказала она. – Извините, а вы ведь – тот самый?
Федор кивнул.
– Ой, надо же! А мы все думаем – вы, не вы?
– Да вы присаживайтесь, – предложил Федор. – И подругу приглашайте.
Раскованную звали Наташей, стеснительную Любой. Пришлось заказать девушкам по мартини.
– Ну что, девчонки, – лихо провозгласил Федор (в душе все содрогнулось от нелепости происходящего), – давайте за знакомство! А по автографу хотите?
Конечно, они хотели. У стеснительной Любы в сумочке даже блокнотик обнаружился. Где Федор и оставил витиеватую подпись. А вот у Наташи блокнота не было.
– Пустяки! – улыбнулся Федор. – Сейчас изобразим!
Он подозвал официанта, попросил маркер. Официант, тоже, похоже, узнавший Федора, принес. Федор задрал на девушке футболку – высоко, до самой груди. И размашисто расписался на животе поклонницы.
На Наташу этот трюк явно произвел впечатление, хотя на самом деле относился к числу пошлейших. Один из самых простых фокусов, освоенный еще на заре карьеры, верный способ затащить девчонку в постель. Но, спрашивается, зачем ему это – сейчас?
Странно, но факт: жена ушла от Федора, когда у него с этим делом еще не было проблем. А импотентом он стал практически сразу, через несколько дней. Заколдовала его, что ли, Анютка? Подарочек на прощание, так сказать… А что, очень даже может быть… Еще Гоголь говорил: уси жинки трошки ведьмы…
– Теперь я неделю мыться не буду, – сообщила Наташа, все еще взволнованная.
– Это правильно, – одобрил Федор.
Он закурил. Девчонки хихикнули, переглянулись.
– А почему вас по телевизору давно не показывают? – спросила Люба.
– Ну, как-то, знаете… – замялся Федор. – В общем, надоели они мне! Хотя вот на следующей неделе будут показывать. Уговорили все-таки… Очень просили…
– Ух ты! – воскликнула Наташа. – А по какому каналу?
Федор действительно должен был явиться публике в одном игровом шоу. На съемки, два месяца назад, он, помнится, пришел уже подшофе. Морщила носик молоденькая певица Лора Челль (по паспорту – Лариса Щель, для всех в мире шоу-бизнеса – Щелка). И недаром морщила: пивом от Федора несло невыносимо. Потом Федор что-то говорил невпопад, приводя режиссера в бешенство. Перед самой рекламной паузой выхватил у ассистента табличку с названием шоу, сплясал с ней нечто вроде чудовищного гопака. Осатаневший режиссер отказался перезаписывать эпизод. Федор плюнул в его сторону, сделал непристойный жест в адрес Щелки, демонстративно обмахивавшейся каким-то буклетом, и ломанулся к выходу. Семенивший рядом с ним администратор – педерастической внешности парнишка – причитал трясущимися губами: «Ой, мамочки! Да как же это? Что же вы так-то?»
Федор хотел было дать ему по шее, но отчего-то пожалел бедолагу.
И вот этот вот кошмар стоит в программе на следующую среду. Скорее всего, правда, без участия Федора. Вырезали, наверное, погаными, так сказать, ножницами. И слава богу! Денег вот только не заплатят. А деньги бы пригодились… Но позорище-то…
– Нет, – мотнул он головой, – не надо вам этого смотреть, девчонки! Я и сам не стану, гори оно все ясным пламенем! Неудачная съемка получилась.
Подруги захихикали.
Федору вспомнилось, как совсем недавно довелось ему мелькнуть на первых кнопках. Выходила замуж светская дива. На роскошную церемонию, в ресторан пафосного отеля Федора позвали как живую легенду. Оказывается, и невеста и жених (прожженный толстожопый буржуй, клейма ставить негде) в свое время плакали от его, Федора, песен. Особенно от той, которая про дождь. «По крышам зарядил, всю душу промочил, потом перевернул… Дождь…» Поется с переборчиком, козлиным голосом. Аккомпанемент – три блатных аккорда.
Федор пришел на свадьбу со спутницей – милой, провинциальной, безмозглой солисткой группы «Пупсики». Девочка, согласно тайному продюсерскому замыслу, якобы появилась в жизни Федора после разрыва с женой.
То ли для раскрутки «Пупсиков» это требовалось, то ли для реанимации самого Федора, но его вся история коробила. Унизительной казалась. Пусть он не Вадимыч и не Юлианыч, но все-таки – не чета каким-то там «Пупсикам».
Обстоятельства, однако, заставили согласиться. Столичная публика вяло полюбопытствовала: седина в бороду поп-рок-динозавру? Шалит? М-да… Этим интриги продюсеров и закончились. А Федор, по инерции, должно быть, продолжал свои странные и безжизненные отношения с силиконовой девушкой. Об их якобы романе даже писала иногда желтая пресса. Анюта, естественно осведомленная обо всем, потом звонила ему: «Какое же ты, Федя, чмо все-таки».
И вот на той помпезной свадьбе он засветился-таки перед камерами. Секунду-другую его даже показывали крупным планом, вместе с силиконовым пупсиком. Теперь, по словам продюсера, следовало ждать всплеска приглашений на корпоративы.
А вы говорите, девоньки, по телевизору не показывают…
2
Вспоминая, Федор замолчал, ушел в себя. Девчонки пошушукались, похихикали о своем. Наташа вдруг спросила:
– А вы, Федор, наверное, сидели, песенку новую сочиняли? А мы вас отвлекаем?
– Да нет же! – искренне удивился Федор. – С чего вы это взяли?
– Ну как! Вы же такой задумчивый, сосредоточенный сидели…
– Чтобы ты, Наташа, знала, – мягко сказал Федор, – песенок я не сочиняю уже десять лет.
– Ни фига себе! – с милой непосредственностью воскликнула девушка. – А почему?
– Почему? Есть одна история, – усмехнулся Федор. – Что, рассказать?
– Ой, пожалуйста! Расскажите! – Люба даже перестала стесняться, захлопала в ладоши.
– Короче, история такая. Жил да был один мальчик. Звали его – Федя.
– Как вас! – проницательно заметила Люба.
Да, подумал Федор, эта умом не блещет. И шнуровка эта идиотская на ногах… Так что и со вкусом – тоже беда. Подруга-то ее во всех отношениях поинтереснее будет…
– Как меня, – подтвердил Федор. – Ну, значит, молодость, сил девать некуда, дурная энергия – через край. И умел этот Федя бренчать на гитаре. Очень-очень плохо умел, ужас один! Однако шила в жо… э-э-э… в заднице не утаишь, и кололось это самое шило страшно, и башню Федину не по-детски сносило на предмет – угадайте, дети, на какой? Правильно: стать рок-звездой! Как битлы, как Джимми Хендрикс, как Эрик Клэптон! А если кто скажет, – Федор вдруг зверски оскалился, – как, на худой конец, Розенбаум, то быть такому умнику самому с худым концом!
Люба, очевидным образом потерявшая нить рассказа, широко зевнула. Федор решил вернуться к сути:
– Он, конечно, пытался сочинять песни. Песни не сочинялись. Федя терзал гитару и так и этак, и даже вот эдак. – Федор забросил руки за спину, сделал вид, что действительно пытается играть на музыкальном инструменте.
Девушки рассмеялись. Внимание было восстановлено.
– И однажды, сдуру и спьяну, этот мальчик сочинил песенку. На примитивнейших аккордах. С первыми же попавшимися словами – не наболевшими, не выстраданными, а так – мусорными. Это была песенка про дождь. Может, вы ее и знаете. Под дешевый переборчик поется, козлиным голосом…
– «По крышам зарядил, всю душу промочил, потом перевернул… Дождь…» – задумчиво процитировала Наташа вполголоса. Слух, между прочим, у девчонки есть, отметил про себя Федор. И тембр приятный. Ей-богу, симпатичная какая девка!
– Именно! Это, милые вы мои, не песня, а убожество. Пиз… пардон, кошмар, я хотел сказать, верх бездарности, предел безвкусицы. Федя потом еще немало песен написал, так вот «Дождь» – худшая из всех. А он, дурак, нет чтобы выкинуть это позорище из головы – спел ее на следующий день друзьям. А им понравилось! И если бы только им! Многим понравилось! Стали Федю на концерты приглашать, студии предоставлять для записи, диски выпускать, в эфире крутить. Прославился Федя, дурило гречневое.
Федор перевел дух, махнул официанту – повторить, мол, все.
– А дальше? – спросила Наташа.
– Дальше… – отозвался Федор, махнув текилы. – Дальше наклонная плоскость. После сотого исполнения Федя начал догадываться: что-то не так. После двухсотого понял, что «Дождь» ему надоел хуже горькой редьки. После пятисотого – возненавидел. Он ведь сочинял новые песни, несравнимые с этим говном про дождь, а никому от него ничего другого не нужно было. «Дождь»! «Дождь» давай! Спой про дождь, Федюня!» Тьфу, чтоб вы все сдохли! Это я не вам, девчонки…
– Вы не кокетничаете? – тихо спросила Наташа. – Правда считаете эту песню говном?
– Чего ради мне с вами кокетничать! – отмахнулся Федор. – Отвратительное, вонючее говно. Пожалуй, только в этом и достоинство «Дождя»: большего говна никому не написать! – Он пьяно засмеялся. – Песня-говночемпион!
– Может, вы и правы, – сочувственно улыбнулась Наташа.
Федору захотелось рухнуть перед этой девушкой на колени, прижаться лицом к ее джинсовым бедрам, заплакать. С трудом, но удержался.
– Вас заставляли ее петь?
– Если бы только это! – прорычал он. – Ее, например, крутили по радио, когда Федя просыпался после пьянок. Похмелье, голова трещит, во рту гадостно, тошнит, умереть хочется – так на, дорогой, получи еще свой же поганый «Дождь»! И не выключишь – из соседних окон звучит! У-у-у! – Федор обхватил голову, покачался на стуле. – Слыхали про такую средневековую пытку – водой? Вот тут было так же! Пытка дождем! А за что?! Вот правда, за что?! Ну, высрал один раз такое говно, так забудьте! Он же, Федя, учился: на гитаре круто играть учился, новые песни сочинял, настоящие…
– Только, выходит, не получилось у вас ничего, – брякнула вдруг Люба.
Треснуть ей, что ли, пепельницей по башке, подумал Федор. Вот же дура! И сама, видать, из таких же, из «дождепоклонниц». И не слушает ни хрена. Впрочем, где уж ей слушать – скромная-то скромная, а мартини вон как лакает… Сукой буду, нарвется она когда-нибудь на менее терпеливого, чем он, Федор…
– У меня, девочка, получилось! – объявил он, сверля Любу взглядом. – Каждая моя новая песня была лучше этой примитивной мерзости. Каждая! Я брал новые высоты, ко мне приходило вдохновение, я ставил на каждую мелодию осмысленный, хороший текст, понимаешь? Я прыгал до потолка от радости, когда у меня получалось…
Он уже рассказывал от первого лица.
– Только вот публика так не считала, – завершал рассказ Федор. – Как я ни старался, они требовали только этот трижды гребанный «Дождь». А суки критики писали в своих статейках что-то типа того, что артисту не удалось преодолеть планку, поставленную им самим в начале карьеры.
– И вы бросили писать, – задумчиво сказала Наташа.
– Точно, – подтвердил Федор. – Бросил! Да подавитесь вы этим «Дождем», решил я! И с тех пор… даже не знаю… успокоился немного… живу вот…
– Жалко, – проговорила Наташа. – По-моему, вы сдались.
…Они еще немного посидели вместе. Федор не знал, рассчитывали девушки на что-то или нет, да и не очень беспокоился об этом. Слушать его они стали плохо, а ушли и вовсе невежливо – в самый разгар лекции «О происхождении в России говнорока». Просто встали на полуслове и ушли. К парням каким-то подсели.
После этого Федор не стал задерживаться. Выпил еще пятьдесят текилы, расплатился и побрел в сторону дома.
…В какой-то момент пришла мысль, что, пожалуй, не мешало бы добавить. В уличной палатке он купил себе банку джина с тоником. Поплелся дальше.
Откуда-то со стороны скверика донеслось пение под гитару. Странно. Уличный певец здесь, в Новокузине? Что ж, послушаем, решил Федор, делать-то все равно нечего.
Музыкант оказался немолод, нетрезв, нечесан. Голос, манера исполнения удивительно напоминали Федору его собственные. Поет, конечно, так себе. Мягко выражаясь… Играет еще сносно, но пение…
В стоявшем перед певцом гитарном чехле валялось несколько десятирублевых купюр вперемешку с мелочью. Публика – юные гопники, несколько парочек – похохатывала, посасывала пиво.
Остановившись немного поодаль, Федор рассматривал певца и улавливал в нем неприятное сходство с самим собой. Почему-то это пугало.
Гитарист пел весь доступный уличным музыкантам репертуар: «Чайфов», «Сплинов», БГ, Летова. Федор уже допил, хотел уходить. Как вдруг зазвучало что-то странное.
Гитара задребезжала нарочито неказистыми, неумелыми аккордами. И раздались слова, которые появились на свет в голове Федора много-много лет назад.
Жил-был бабник,
Теперь он – импотент.
Жил-был убийца.
А теперь он…
– …мент, – ошарашенно заключил Федор.
Этого просто не могло быть. Федор сочинил эту песню в незапамятные времена, никогда нигде не исполнял, тем более не записывал. Знать ее не мог никто. Даже пацаны из группы тогда сказали: «Шел бы ты, Федька, в жопу с такими песнями!» Видимо, и сейчас публика считала так же. Люди разошлись.
Федор присел на скамейку напротив певца, спросил:
– То, что ты сейчас пел… Дурацкая такая песня… Ты откуда ее знаешь?
– Сочинил, вот и знаю, – усмехнулся музыкант.
– Э, дружище, – погрозил пальцем Федор, – ты это брось! Ее не ты сочинил, ее я сочинил, понял?
Он ожидал какого угодно ответа. Кроме того, который прозвучал:
– А я и есть – ты. И взаимно наоборот.
– Что?! – отпрянул Федор.
– Что слышал, – буркнул певец. – Я знал, что ты придешь.
– Что?! – повторил Федор севшим голосом.
– Хватит «штокать», – ухмыльнулся гитарист. – Я тебя ждал. Ты меня – нет, ну и что? Давай выпьем. Неужели не угостишь?
3
Легко сказать «угости». Интересно, где? Нет, кабаков-то кругом полно, только в приличном месте с таким чучелом – уличный музыкант выглядел едва ли не бомжом – показываться не хотелось. Есть еще молодежный клуб под дурацким названием «Клубок» – там, конечно, всем по барабану, кто как выглядит. Зато публика в этом «Клубке»… Ну ее. Придется через шоссе перебраться. Там уже другой район и даже не Москва – область. Две минуты ходу – и вот дешевая пиццерия с растяжкой над входом: «27 часов в сутки!» Почему двадцать семь?! Впрочем, ладно, пицца стандартная, водка тоже…
Шли молча, и Федор пытался разобраться в неприятном, скребущем каком-то чувстве, легшем на душу. Он припомнил, что читал когда-то, а может, кто рассказывал: мол, встреча с двойником, с собственной своей копией, предвещает скорую смерть. С двойником, дескать, кто только не сталкивался: и Моцарт, и Паганини, и Джим Моррисон, и Элвис, и чуть ли не Джон Кеннеди.
Вообще-то неплохая компания. Даже если сегодняшняя встреча – дурной знак, приятно полелеять иллюзию, что там, высоко, где все судьбы расписаны и сочтены, его, Федора, возможно, все-таки ценят. Уделяют, так сказать, внимание.
Потом переключился на более материальное. Аферисты? А что, прикидывал он, нашли кого-то похожего… С какой целью – обобрать? Короче, надо держать ухо востро, хотя и накачался текилы. А с другой стороны, возразил Федор сам себе, много ли у него возьмешь? Да и потом, к чему такие сложности? Куда как проще отловить жертву где-нибудь… в парке, например… ну, далее понятно… Нет, не сходится…
Пришли, сели. Лениво подплыла толстая официантка.
– Слушаю вас, – равнодушно сказал она.
Хорошо, что именно сюда пришли, подумал Федор. В другом месте еще неизвестно, обслужили бы двух странных посетителей, похожих, как братья-близнецы, только один – пьяный, а другой – трезвый, но как из помойки.
– Водки, – нервно сказал Федор. – Пол-литра. И по пицце. С колбасками там какими-нибудь. – Он посмотрел на двойника: – Пиццу будешь?
– Буду, – с не очень понятной злостью произнес двойник.
– Еще что-нибудь? – обиженным почему-то тоном спросила официантка.
– Красавица, – сказал Федор. – Ко мне брат из Тамбова приехал. В передрягу попал, не ел сутки. И поговорить нам хочется. Неси, солнце мое, что заказано, а там видно будет, о’кей? Давай, миленькая, давай!
Официантка сделала совсем постное лицо и удалилась – демонстративно медленно.
– Ну, – начал Федор, – и как же мне тебя называть?
– А мне тебя как? – В интонации двойника явственно слышалась агрессивность. Притом, похоже, отрепетированная. Перед зеркалом, наверное.
Федор наконец решился поднять взгляд. В глазах собеседника соседствовали злоба и какое-то безумное, горькое торжество. Бывает так: каркал, звал беду на свою голову, и – накаркал, накликал. Беда она беда и есть, а все равно: фоном – парадоксальное, горькое удовлетворение.
«Тьфу, пропасть! – До Федора вдруг дошло. – Псих! Всего-то и делов!»
Ну да, этим все объяснялось. Ровесник Федора, обнаружил, что похож, очень даже похож, стал это сходство культивировать, принялся копировать манеры оригинала, петь, играть на гитаре. И в конце концов – снос башни. Двойник на полном серьезе возомнил себя Федором. Бедняга… Не исключено, в дурдоме побывал. Вон выглядит как… Смешно: пять Наполеонов, три прокурора, один Федор…
Так. Все сходится. Осталось понять, откуда ту песенку знает? Ну, мало ли… Скорее всего, на концерте каком-нибудь Федор сам и исполнил ее все-таки, в акустике, спьяну. Пил-то семь-восемь лет назад ой-ой-ой как, поди вспомни, что выделывал на этих концертах… Да, вполне возможно.
Ну вот. А кто-нибудь записал. Возможно, безумный двойник и записал.
Короче, все ясно. Сейчас Федор сообщит психу, что хочет в туалет, и сбежит! Да, официантку не забыть в сторонку отозвать, расплатиться…
Немного жалко чувака, конечно, но, известное дело: своя рубашка…
Федор встал из-за стола, погасил сигарету в пепельнице.
– Ты посиди, я в туалет схожу.
– Сбежать от меня хочешь, – с веселой укоризной констатировал двойник. – Сумасшедшим считаешь. Подожди, покажу кое-что, а там уж решай…
– Эх! – воскликнул Федор, немного даже обрадовавшись тому, что игра пошла начистоту. – Давай показывай!
Двойник полез во внутренний карман рваной своей куртки, достал оттуда замусоленное свидетельство о рождении. Раскрыл, придвинул Федору.
А вот это, подумал Федор, уже нокаут, как говорят боксеры. Или туше, как говорят борцы. Трындец, короче.
Бумага явно подлинная. Фактура, водяные знаки, печать. Имя, отчество, фамилия – его, Федора. Дата рождения, место рождения – его же. Мать, отец – всё его.
Только вот свое собственное свидетельство он сжег. Полтора года назад, когда Анюта ушла. Депрессия навалилась свирепая, попытался ее алкоголем снять, только усугубил и в пьяной тоске принялся старые фотографии жечь. Всё, всё, всю жизнь никчемную – в огонь! Вытащил из ящиков, свалил кучей в сортире. Плакал, жег и пепел в унитаз спускал. Мамину только карточку оставил, где она молодая совсем, – рука дрогнула. А все остальное – безжалостно! Ну и метрика его в куче почему-то оказалась…
– Ничего не понимаю, – сердито сказал Федор. – Ну, давай дальше.
– На вот, еще паспорт посмотри.
Федор посмотрел.
– Паспорт не мой, – сварливо заявил он. – ФИО совпадает, дата, место рождения тоже, но это не мой паспорт.
– Не твой-то не твой. Только ты его полистай, – сказал двойник. – Может, чего интересного найдешь.
– Я что, мент, что ли? – буркнул Федор.
Но паспорт пролистал. Прописка. Улица Газгольдерная. Семейное положение. Зарегистрирован брак с Чоховой Мариной Сергеевной. Дети. Егор, двухтысячного года рождения.
– И что? – спросил Федор.
– А ты глянь, – ухмыльнулся двойник, – я туда еще ксерокопию одну вложил. Сохранилась, понимаешь, со старых времен…
Федор развернул замызганный листок. Дмитриенко Анна Викторовна. Анюта… Зарегистрирован брак – ну да, с ним, с Федором, только штампа о разводе нет. Дети – Татьяна, девяносто четвертого.
Что-то Федор уже потерял способность удивляться.
– Вообще-то, – сообщил он, – это моя бывшая жена.
– Моя тоже, – осклабился двойник.
– Ничего не понимаю, – беспомощно повторил Федор. – Хватит уже этого цирка! Объясняй давай!
– А ты до сих пор не понял? Ну перестань же себя обманывать! Все ты понял! Все просто: я и есть ты. А ты и есть я. И между прочим, жена у нас, первая, с тобою одна и та же. Дети вот исключительно мои. К тебе отношения не имеют. Но это частности.
– Бред собачий, – пробормотал Федор. – Чушь свинячья.
Однако разумного объяснения увиденному не находил.
«Объяснение может быть только одно, – подумал Федор. – Это не он сумасшедший. Это я сумасшедший. Впрочем, он, возможно, тоже, но это к делу не относится».
– Тра-ля-ля-ля-ля, – вспомнив мультфильм про Карлсона, сказал он официантке, принесшей наконец водку и пиццу. – Я сошла с ума.
Толстуха вопросительно посмотрела на двойника.
– Все путем, – заверил тот. – Братишка у меня веселый мужик. Не пугай девушку, Федь!
Официантка, пожав плечами, ушла.
– Ну, что дальше? – бросил Федор.
– А дальше – давай выпьем, что ли. За встречу. Тост в самую точку.
– Да уж…
Выпили, закусили пиццей.
– А теперь, – сказал двойник, – будем пить, а я тебе расскажу о себе.
– Да уж будь любезен…
– Начну с того, – проговорил двойник, – что я не псих и не маньяк. И ты не псих, даже не думай. Выслушай, просто выслушай, и, клянусь, ты меня никогда больше не увидишь.
Что ж, подумал Федор, спасибо и на том. И стал слушать.
4
Двойник появился на свет в тот же самый день, в той же самой семье. Отец работал юрисконсультом на заводе, мама – закройщицей в ателье.
Отец изменял матери. Узнав об этом, она закрыла окна и двери, включила на кухне газ…
У Феди был брат, старший. Бил и издевался. Не так, как бывает у братьев, а – с патологией. Чуть более жестоко, чем надо.
В школе у Феди сменилось несколько кличек, среди них две обидных.
Федя крал деньги у соседки Нелли Михайловны. Она откладывала от пенсии в небольшую шкатулку, стоявшую на книжной полке, перед собранием сочинений Жорж Санд. Шкатулку соседка запирать иногда забывала, и Федя, рассматривавший книги, не мог не заметить, что там лежат деньги. Да, основной интерес Феди составляли книги: Дюма, Стивенсон, Джек Лондон… Но не только. Рубли, трешки в шкатулке – тоже. Четыре раза он брал деньги. Конечно же было стыдно. И он обещал самому себе больше никогда-никогда так не поступать. Но поступал. Федор так и не узнал, заметила ли что-нибудь Нелли Михайловна. Во всяком случае, она никому ничего не говорила.
– Пока что, – сказал вдруг Федор, – я ничего нового не услышал.
– Услышишь, – усмехнулся двойник.
Он рассказывал уже о временах строительного института, где Федор впервые стал играть в группе. Который бросил, недоучившись, но обретя при этом – нет, не призвание и не ремесло… скорее понимание того, что можно зарабатывать на жизнь и без всей этой строительной лабуды, а просто занимаясь любимым делом. А еще – в институте он познакомился с Анютой.
Пока двойник рассказывал, Федор пропустил внеочередную рюмашку. Чем быстрее водка кончится, тем лучше.
В голову пришла дикая мысль: все это – розыгрыш. То есть не просто розыгрыш, а – «Розыгрыш». Передача такая, где на потребу публике разыгрывают лоховатых второстепенных звезд. Валдис Пельш, что ли, ведет ее. Федор огляделся. Бред. В этой обшарпанной пиццерии? И вообще, нет никого, одни они. А самое главное – не объясняет это ни воскресшего из пепла свидетельства о рождении, ни одной и той же жены, ничего не объясняет…
Двойник все продолжал свою повесть, не открывая Федору ничего нового. Уже дошел до свадьбы. Рассказал о том, что Федор велел Ане не думать о детях, пока он не встанет на ноги.
Федору захотелось дать ему по физиономии. Просто так. Но чтобы больно.
– А теперь переходим к главному, – объявил двойник. – Помнишь, Федор, как ты сочинил эту свою знаменитую песню, которая про дождь? Ведь помнишь? Может, расскажешь?
– А пошел-ка ты на хер, – сказал Федор.
– Имей в виду, в драке я сильнее, – предупредил двойник.
– Да? С чего бы это? То у тебя ты – это я, а я – это ты, то ты почему-то сильнее.
– Правильно, сильнее. Потому что мы все-таки разные с тобой. Един, так сказать, в двух лицах, а лица… ну, не совсем одинаковые. Одним словом, есть штрихи в биографии. В тюрьме мне кантоваться довелось. И на зоне. Там без силы не выжить. Можешь не сомневаться – если что, в драке я тебя на раз уделаю.
– Стало быть, мое второе «я» – уголовник. Так, что ли?
– Думай что хочешь. Но на самом деле – нет.
– А сел за что же?
– Потом, – махнул рукой двойник. – Сначала ты, про «Дождь».
– Здравствуйте, пожалуйста! – возмутился Федор. – Все ты про меня знаешь, изнутри знаешь, все мое твое, все твое мое… ну, кроме детей, само собой… значит, и «Дождь» твой! Что, нечем крыть?
– Опять тебя понесло, – покачал головой двойник. – Эту песню написал не я. Ее ты написал. Только ты, понял?
– Слушай, – сказал Федор. – Я устал. День такой какой-то… И выпил порядочно. – Он суетливо наполнил рюмки, молча опрокинул свою, закусывать не стал.
Двойник рюмку проигнорировал.
– Вот видишь? Пью! Так что кончай выпендриваться и объясняй дальше. А не хочешь – я пойду.
– В общем, – вздохнул двойник, – я тем вечером лег спать. И ничего не сочинил.
– Ну и?.. – Федор потряс головой, пытаясь очистить ее от тумана. А ведь, мелькнула мысль, не врет…
– «Ну и!» – передразнил двойник. – Все ты уже понял. И все просто: той ночью, как поют в романсах, наши дороги разошлись. Я – выпил и пошел спать. А ты – выпил и написал песенку. С тех пор мы стали отдельными. Ну, дошло? Вспоминай, вспоминай!
5
Федор вспоминал. Казалось бы, ночь как ночь, ничего особенного. Ан нет…
Он тогда подрабатывал ночным сторожем на автобазе. В ту ночь, едва успев заступить на вахту, ощутил какую-то сверхъестественную усталость. Вроде бы выпил перед тем больше обычного. Невыносимо тянуло на раскладушку, и – чтобы отключиться. Переборол из упрямства хмельного. Нас не сломить, сказал он сам себе! Решил было добавить – за «огнетушителем» дешевого вермута сбегать. Но не побежал – не из чувства долга (вот еще!), не потому, что ноги не держали (нормально держали, нечего тут!), а просто по лени. И под дождь не хотелось.
А еще, вспоминал Федор, казалось ему: сейчас заснешь – пропустишь что-то важное, что-то ключевое в жизни. Странное такое ощущение, как на излете детства, когда ждешь Деда Мороза, и знаешь, что это всего лишь папа, подвыпивший уже, с наклеенной бородой и в красном балахоне. Знаешь – а все равно смутно и светло ждешь чуда, до последнего ждешь.
Но чуда не случилось. Ни тогда, в конце детства – видно, минули времена чудес, – ни в эту ночь на автобазе. Ничего не произошло, кроме появления на свет дурацкого мотивчика с мусорными словами. Закемарил Федор только под утро.
– Ну, вспомнил? – В глазах двойника горела яркая, как у фанатичного сектанта, уверенность. – Вот тогда мы с тобой и разделились. Разошлись по параллельным реальностям, понимаешь?
– Не очень, – признался Федор. Помолчал немного. – Так нас двое, что ли?
– Не знаю, – ответил двойник. – Может быть, двое. А может, и больше. Но мне известно, что, когда я пошел спать, нас стало двое. Я с тех пор живу в своей реальности. Ты – в своей. Тебе повезло. Мне – нет. Я – это ты, сделавший в своей жизни неправильный выбор. А ты – это я, которому повезло. Ну, въехал наконец?
– Въехал, – сказал Федор. – Всосал. Только поверить в эту херню, извини, трудновато. Да, вот еще что: сам-то ты как сюда попал, бродяга? Каким ветром? Как меня разыскал?
– Дверь нашел, – объяснил двойник. – Здесь рядом. Обыкновенная железная дверь. Приехал сюда, в Новокузино то есть, у родственников жены денег занять. И тут – дворник. Узбек, что ли…
– Дворник?
Федор вспомнил того гастарбайтера, которому спьяну изливал душу. Чертовщина… Налил еще, махнул, не ощущая вкуса.
– Ну да, – продолжал двойник. – Я иду, а он из подсобки диван какой-то вытаскивает. Помоги, говорит, уважаемый, совсем застрял проклятый мебель-шмебель, чтоб его маму дохлый ишак полюбил. Ну, смешно стало, дай, думаю, выручу. А он так дверь за моей спиной – рраз! – и закрыл. С той, как говорится, стороны. Темно, страшно, между прочим… И нечего ржать! Не вижу ничего, а вот слышу отчетливо, как он там, снаружи, бормочет что-то. То есть отчетливо-то отчетливо, а непонятно ни хрена – по-своему бормочет. Вдруг смотрю – свет! И еще одна дверь передо мной. Распахнутая. И коридор за ней. Ага, думаю, вовремя ты распахнулась, сейчас с другой стороны выйду – устрою мудаку веселую жизнь!
Он перевел дух. Федор молчал.
– Короче, откуда я вошел, туда и вышел. И никого. Ни чурки, ни дивана. В подсобку заглянул – нету там никакой второй двери. Подсобка и подсобка. Хлам всякий, метлы, тачки, лопаты.
– Научная фантастика, – проговорил Федор. – Давай, гони дальше. Закончишь – и разойдемся, как в море корабли. – Он пьяно гыгыкнул. – Поскорее бы, а то уж невмоготу. Завтра проснусь – и ничего этого нет… – мечтательно добавил он.
– Утешай себя, ага… Слушай дальше. Я стою, обалдел, конечно. Двор – вроде бы тот, а вроде бы и нет, чем-то отличается. Детский городок какой-то не такой. Дом вдали свежепокрашен. Помойка чуток по-другому стоит. Вот ты – что бы сделал на моем месте?
– А то не знаешь… – буркнул Федор. – Выпил бы. Голову чтобы прояснить.
– Правильно, – засмеялся двойник. – Надо, думаю, пивка… На улицу выхожу – мама дорогая! Та самая улица, знакомая, а киоск с пивом не там, стоит, где стоял, а через дорогу. Я вспотел аж…
Он схватил рюмку и выпил одним глотком – «Совершенно мой жест», – машинально отметил Федор.
– Ну, – продолжил двойник, – брожу, значит, по району. И вроде мой город, а вроде и нет. И думаю: не иначе как сместилось что-то… то ли в голове у меня, то ли во Вселенной.
– Кого-то из двух спасать надо, – мрачно пошутил Федор и потрогал свою голову.
– Вот-вот, – серьезно ответил двойник. – Надо, думаю, телевизор посмотреть. Вдруг там как-то объяснят? Вдруг, скажут… ну, не знаю… инопланетяне…
– Или динозавры, – снова сострил Федор.
– Зашел в «М-видео», благо пиво уже допил. Пристроился в отделе, где телевизоры. Смотрю. Чушь какую-то показывают. Что-то про шоу-бизнес. Продавцы на меня косятся, но молчат пока. И вдруг вижу… Ё-моё!
Повисла пауза. Густая, нарочитая, театральная. Станиславский прямо, подумал Федор.
– Что увидел-то? – грубо спросил он.
– Себя. То есть тебя. На какой-то тусовке. Нарядного. С бабой. А у бабы – во-о-от такие сиськи!
– На себе не показывай… Деревня…
– В общем, тут я и не выдержал. Блеванул. Прямо на пол, хорошо хоть не на телевизор.
– Били? – с надеждой осведомился Федор.
– Не стали, – торжествующе ответил двойник. – Потому что – узнали! Понял? Первой девка одна, красивая, кстати, узнала. «Да вы что, – говорит. – Да это же Федор! Тот самый! Вы ведь Федор, да? Плохо человеку, помогите же!» Вежливо так в кабинет отвели меня, усадили, воды дали. Отдышался. Автографы просить начали. Прям праздник у них! А у меня… А мне… Ну, сам представь. Стремно мне стало. Жутко.
Федор покачал головой:
– М-да… А дальше? Девка-то та что? Ты ее… того?
– Иди ты… Дальше – пулей из магазина и – к тому двору, к той подсобке.
– И что?
– А то, что снова коридор! Я в него, выхожу, а тут опять узбек этот.
– Таджик, – поправил Федор.
– Да какая разница?! Мансур, короче. Он-то мне все и объяснил. Про миры, про дверь, про нас с тобой. И знаешь, я поверил. Под конец Мансур сказал приходить через три дня и отправляться искать тебя. Письмо, говорит, напиши. И гитару прихвати. Там-то и там-то стой, играй, пой. Он тебя сам найдет. А там, говорит, сообразишь.
Безумие, думал Федор. Однако – кто это говорил, Гамлет, что ли? – в нем есть система. А вариантов всего два. Либо все это правда, и что с ней делать, как-то непонятно. Либо имеет место белая горячка. У него, у Федора. И неизвестно, что лучше, – вариант «правда» почему-то смертельно пугал, до холода в желудке.
– Дай-ка, как тебя зовут-то… о господи… дай-ка, Федя, еще раз свидетельство поглядеть. И паспорт.
Да, все подлинное. Хотя… если белочка, то так и должно казаться… или нет? Окончательно запутавшись, Федор раздраженно кинул документы на стол и сказал:
– Расскажи, что с тобой было… Ну, после этого… расщепления…
…Жизнь Федора, так и не сочинившего «Дождь», текла поначалу в обычном русле. События мало отличались от тех, что происходили с Федором-первым, как он стал мысленно называть себя.
Но вот линии их судеб и начали расходиться всерьез. В мире двойника Анюта забеременела Танькой. Как раз тогда, прикинул Федор-первый, когда его начали рвать на части с этим говнохитом.
Хочешь не хочешь, Федору-второму пришлось браться за ум. Очень быстро, буквально за пару месяцев, распалась группа, пацаны разбежались кто куда. Больше всего повезло барабанщику Косте. Сейчас Костя-второй играл на барабанах в «Мумий Тролле». Басист Сашка Ермолаев в том мире подсел на иглу, повесился, когда был в ломках.
Федор-первый потряс головой. Ну и ну! В его мире Ермолаев аккуратен и ухожен, время от времени сам Макар его на подыгрыш приглашает. Успешен в высшей степени.
Клавишнику Дениске, продолжал Федор-второй, на почве религии крышу сорвало. Связался с сектой какой-то, теперь в Сибири живет, в тайге.
Другой гитарист, Леха Леший, сел по пьяному делу. Циничное избиение подполковника милиции… так и сидит пока.
А сам двойник «взялся за ум». Вполне вовремя попала под машину Анютина бабуля (в мире Федора-первого живая-здоровая). Квартира досталась двойнику и его беременной супруге. Федор-второй додумался квартиру продать, а деньги вложить в дело – купил на рынке несколько палаток. До некоторого времени жил, что называется, в шоколаде. А потом на него наехали. Со всех сторон причем, жаловался двойник – и менты, и налоговая, и братки. Партнер, сука, сдал, не иначе. Как бы то ни было, Федор-второй не только лишился всего, что имел, но еще и должен остался – всем кругом.
Естественно, запил. Пытался одуматься, за работу хоть какую-нибудь зацепиться – без толку. Дольше всего в театре продержался…
– В театре? – изумился Федор-первый.
– Ну да… Осветителем… Санька Лысый устроил. Почти год отработал…
…Потом этот же благодетель Лысый и погубил двойника. Именно он предложил помочь знакомым парням продать киргизскую анашу. Спалились оба.
Лысый, уже ранее судимый, загремел на пятерку. Федору, по первой ходке, дали два года. Пока сидел, Анюта с ним развелась.
– Это в каком году было? – уточнил Федор-первый.
Оказалось – в девяносто шестом. Федор вспомнил себя тогдашнего. Пик славы, время процветания! Ах, какой был чес – «Голосуй, или проиграешь!». Гонорары платили целыми чемоданами долларов! Расходы с доходами считать – господи, да мысли такой не возникало!
Оказывается, в это самое время его двойник кантовался на зоне…
Как там называлась эта книжка? Про мужика, вместо которого старел и покрывался шрамами его портрет? В жизни-то, оказывается, все сложнее…
– А потом? – спросил Федор. – В смысле, когда вышел…
– Потом? – пожал плечами двойник. – Ну, помыкался какое-то время, по стройкам, по рынкам. На постоянную работу не брали. Прибился в конце концов к автобазе, сторожем.
Там Федор-второй, как выяснилось, познакомился с Маринкой – второй женой, поварихой.
– Да, забыл! – хлопнул он себя по лбу. – Фотки же!
Достал обтрепанные фотографии. На одной из них огромная пергидрольная тетка, похожая на веселящегося Дженезис Пи-Орриджа, улыбалась золотыми зубами, обнимала казавшегося щуплым Федора. На другой та же тетка держала на коленях угрюмого пацана. С отцом ничего общего. Гаденыш какой-то, брезгливо подумал Федор.
Поженились в девяносто девятом. Чем занимался в это время Федор-первый?
Конечно, это же год его феерического гастрольного тура со «Сплином»! Ах, как Федор отрывался! Сколько он перетрахал поклонниц, сколько выпил шампанского! А двойник, выходит, обрел тогда семейное счастье. В оклеенной дешевыми обоями двушке на улице Газгольдерной. Вот с этой бабой.
Федор уже уловил закономерность: в это самое время его собственная семейная жизнь должна была дать трещину. Точно, так оно и было. Именно в девяносто девятом. Анюта, месяцами его не видевшая, требовала развода. А он – не давал.
– Песен-то, случайно, не пишешь? – вдруг спросил Федор-первый.
Действительно – если он с сочинительством завязал, то у двойника должно быть ровно наоборот.
Так оно и оказалось. Сейчас, когда жизнь Федора-второго более-менее стабилизировалась, он вернулся к сочинительству. Купил себе компьютер с музыкальными примочками, экспериментирует с электроникой.
– Хорошие песни, – уверял двойник. – Правда. Не все удачные, но есть очень даже. Вот бы ты послушал, а?
– Нет, – покачал головой Федор. – Извини, не хочу…
Не без злорадства Федор отметил, что повело не только его. Опьянел и двойник. Он уже держал Федора за воротник и говорил, что именно он, он, он достоин жить в этом мире, при таких возможностях!
– Я ведь талантливее тебя, – говорил двойник. – Ты, когда говно свое про дождь сочинил, ты – продался.
– А ты, значит, нет, – засмеялся Федор.
– А я нет. Эх, поменяться бы нам!
– Ага, щас! – жестко хохотнул Федор.
Устал, устал… Домой пора, спать… Утро вечера мудренее… И этого – карикатуры на него – уже не будет…
– Странно, кстати, – сказал вдруг двойник, – что ты не спрашиваешь, откуда я знаю про обстоятельства написания «Дождя». У нас-то и в помине нет такой песни.
– Повезло вам, – буркнул Федор. – А откуда знаешь – да откуда угодно! В Интернет слазил, минутное дело. Там интервью моих немеряно…
Двойник улыбнулся.
…Потом они шли куда-то по улице. Накрапывал дождик. Последняя более-менее связная мысль Федора была о том, что скажут менты, если задержат двух алкашей. А у тех – опаньки! – паспорта на одну фамилию. Но с разными печатями.
– Пешком не пойдем! – заявил Федор. – На такси к твоей двери поедем. Я плачу…
– Обалдел совсем, – пробормотал двойник. – Тут ходу десять минут…
– Не колышет! – капризно сказал Федор.
Поехали…
6
– За красавцем своим явились? – спросил милиционер крупную женщину, зашедшую в отделение.
Тетка на самом деле до жути напоминала Дженезис Пи-Орриджа, только в слезах и соплях.
– Вот он…
Господи, подумал запертый в обезьяннике Федор, хоть бы скорее кончилась эта комедия!
– Он, – выдохнула женщина. – Федька.
– Ну, – повернулся мент к Федору, – будем дальше ваньку валять?
«Нет, – замотал головой Федор. – Не будем».
Надо было выбираться отсюда. И – домой. Хватит балагана…
Тетка торговалась с ментом из-за денег. А Федор, веря и не веря, прокручивал в памяти происшедшее. Действительно, подсобка. Действительно, коридор, весь в цементной пыли.
Потом двойник куда-то пропал. Видимо, перед тем, как расстаться, Федоры поменялись паспортами и одеждой. Впрочем, это помнилось смутно.
– Вы кодируйте его, женщина, – сказал измотанный мент. – Кирдык у него уже башке-то. Все утро мне объяснял, что он рок-звезда, песни про какой-то дождь тут горланил, босоту веселил…
В этот миг из дальнего угла обезьянника донеслось:
– Эй, певца не отпускайте! Кто нам петь будет?
– Тихо там! – рыкнул мент. – Места прописки не помнит, называет другой адрес. Хоть с фамилией не путается, и то ладно… Вы кодируйте его, очень советую.
– Закодирую, – пообещала женщина.
– Я вам телефончик дам один. У меня соседа так обработали – полтора года уже в рот не берет.
– Давайте, – решительно сказала женщина, злобно посмотрев на Федора. – У-у, леший!
…«Ну, ничего! – думал Федор, выходя из отделения. – Не долго тебе куражиться, двойничок херов! Подсобку-то я найду…»
Понукаемый огромной золотозубой женщиной, Федор плелся, рассеянно слушая, что искалечил он ей, отморозок, музыкантишка жалкий, всю жизнь, что убить его мало, что о семье не думает…
А он думал о том, что надо найти дверь. Кровь из носу. И – домой!
– Я закодируюсь, – буркнул Федор, – и пить брошу. Только заткнись, пожалуйста!
Они сидели на остановке автобуса.
– Правда? – придвинула тетка к нему свое, слоновьих пропорций, бедро. – Точно? Моя живулька не врет?
«Что?! – в панике подумал Федор. – Кто?!»
Рука женщины легла ему на джинсы, и Федор ощутил забытое уже возбуждение. Такое мощное и – неожиданно прекрасное.
«Ничего себе, – подумал Федор. – А двойничок-то что же? Вот так триумф у него получается!»
Подъехал автобус.
7
Федор не знал усталости. Семилетний Егор, по счастью, кантовался в летнем лагере. И счастью секса не было предела. В конце концов, даже Чохова Марина Сергеевна после полутора лет простоя вполне годилась. Впрочем, надо признать: в постели она вела себя достаточно умело. Главное – не глядеть на нее…
По закону, сущность которого двойник смутно Федору обрисовал, положительная эмоция в одном мире оборачивалась отрицательной в другом. И, по логике вещей, двойничок сейчас бесплодно вспоминал давние опыты рукоблудия. А не помогало.
Федор вдруг рассмеялся.
– Что? – спросила Марина, поводившая обширным тазом под жилистым торсом Федора.
– Да так… Вспомнил кое-что…
– Ой, Федя, что-то не узнаю я тебя… Мм…
После третьего, последнего, оргазма Марина Федору опротивела. Такое с ним случалось. В гостиницах, например. Поклоннице тогда выдавались деньги – на такси и мороженое – и пинок под задницу. Фигуральный, конечно, пинок.
А вот от золотозубой деваться было некуда. Нехорошо, подумал Федор…
…В чужой, неуютной, неприятной комнате стояли клавиши «Корг», играть на которых Федор не умел, и недорогой компьютер.
Федор включил его. Хоть в игрушку какую побаловаться. Или в Интернет залезть.
В самом центре монитора висела иконка Microsoft Word. Файл назывался «Письмо Федору».
– Ёпт, – выдохнул Федор.
А ведь говорил двойник о каком-то письме.
Начало выглядело кондово: «Здравствуй, Федор!»
«Вот и свершилось, – значилось в письме далее. – Мы поменялись местами! Можешь проклинать меня, но, скорее всего, если верить Мансуру, этого уже не поправишь. Дверь между нашими мирами закрылась. Может быть, в твоей жизни что-то не так гладко, как мне хотелось бы. Но в целом я буду доволен. Не сомневайся…»
– У, сука! – прохрипел Федор.
К монитору прилипли шарики слюны.
«Согласись, – продолжал двойник, – что теперь моя очередь пожить красиво. Я считаю, ты нагулялся всласть. А чем я хуже тебя?»
– Чем?! – в исступлении выкрикнул Федор. – Он еще спрашивает чем, блядь? Уголовник херов!
«И еще одно. Ты можешь положить этому конец. Это просто. Умри. И тогда там, в другом мире, умру и я. Тем вечером, после того как я впервые прошел через дверь, Мансур растолковал, что такие обмены бывали, и не раз. Многие акыны прошли таким путем. «В конце концов, – сказал Мансур, – он (то есть ты) сам этого хочет». Так что, думаю, ты на меня не в претензии. Ведь так? А, Федь?»
– Я?! Я этого хотел?! – взревел было Федор. Но вспомнил свою исповедь на лавочке. И дворника-гастарбайтера, дующего на свои пальцы.
Хотел.
«И самое последнее, – писал двойник. – Я думал об «акынах». Вот тебе кое-какая информация к размышлению. Джим Моррисон, перед тем как умереть в ванной, очень сильно располнел. Те, кто общался с ним тогда, говорили впоследствии, что Джим как будто стал совершенно другим… То же самое говорили про Джона Леннона… То же самое – про Цоя. Финал – известен. Один умер в ванной, другого убили при странных обстоятельствах, третий заснул за рулем. Только, Федя, прошу тебя, не делай этого сразу. Дай мне пожить твоей жизнью хотя бы три-четыре месяца. Может, успею издать свои песни. И, заодно, тебя как-то реабилитировать перед, так сказать, вечностью.
Не держи зла, Федор.
Прощай».
Федор грохнул сжатыми кулаками по некрасивому, украшенному кружевными салфетками компьютерному столику.
– Феденька! Все в порядке? – спросила из кухни Марина Сергеевна Чохова.
8
…Дело двигалось к драке. Федор толкал в грудь того самого чучмека. Это точно был тот самый азиат, только теперь делал вид, что знать Федора не знает.
К чурке подтягивались свои, гастарбайтеры. Откладывали тележки, метлы.
– Что, Мансур-джан? – спросил кто-то с сильным акцентом.
– Э! – пренебрежительно ответил Мансур.
А Федор, отчаянным усилием оттолкнув сухощавого, жилистого противника, прорвался к подсобке.
Потянул дверь.
Никакого коридора за нею не было. Метлы, лопаты, ведра.
– Где? – взвыл Федор, падая на колени. – Где коридор?
Его почему-то еще не били.