49
Вильям Сандберг проснулся от шума вертолета.
Он находился поблизости, насколько Вильям слышал, но звук был приглушенным, и таким образом, что он сразу не понял, в чем дело. Он звучал тише, чем если бы Вильям был на улице. Но громче, чем если бы в окружении толстых стен, и сначала он инстинктивно хотел сесть, но это у него не получилось.
Было темно. Ужасно темно. И невозможно ничего видеть.
Всего в нескольких дециметрах над ним находилась крыша, и, пытаясь принять вертикальное положение, он довольно болезненно ударился о нее головой, но не настолько сильно, чтобы это давало знать о себе, когда он вернулся в лежачее положение снова.
Его руки были связаны за спиной под острым углом, что само по себе порождало достаточное неудобство, и вдобавок столь крепко, что это причиняло дополнительные страдания.
— Вильям?
Это была Жанин.
И она находилась совсем близко.
— Вильям, что происходит?
Он слышал ее дыхание. Напряженное и прерывистое, словно ее мучила боль, или душили слезы, или то и другое вместе. И при каждом вдохе он ощущал ее напротив себя и понял, что они лежат вплотную друг к другу в узком пространстве, где места едва хватало для них двоих. Ее ноги находились под углом к его собственным, а спина — напротив его груди. И каждый раз, когда их тела соприкасались, он чувствовал, что она дрожит.
И не от боли. Скорее речь шла о панике.
— Я не могу двигаться, — сказала она. — Не могу дышать.
Говорила деловито и быстро. И голосом, наполненным смертельным страхом.
— Дыши спокойнее, — сказал он спокойно и тихо. — Тебе видно что-нибудь?
Она не ответила. Не знала, что сказать. Не хотела ничего знать.
— Жанин? Жанин, где твои руки? Ты чувствуешь что-нибудь вокруг себя?
Она слушала его, хотела успокоиться и одновременно не хотела, словно какая-то ее часть считала панику другом, способным помочь, и боялась остаться связанной навечно, если избавится от нее.
Жанин многое могла вытерпеть. Не боялась высоты, физической боли. Со многим умела справляться, но только не с малым пространством, ощущением, что она не может дышать, пусть это и не соответствовало действительности, как будто кто-то держал ее под водой и давил, давил вниз. Так бывает, когда человек начинает паниковать заранее, хотя ему прекрасно известно, что у него осталось еще много воздуха.
— Мои руки связаны за спиной, — сообщила она. — Мне кажется, у меня кровь течет.
— О'кей, — сказал он, а потом добавил: — Мы разберемся с этим.
— Как? — спросила она тем же испуганным голосом.
И он не сказал ничего.
И она тоже.
Он ударился головой о железную крышу. Кругом пахло машинным маслом и искусственным покрытием. И не было никаких сомнений, где они находятся.
А над ними кружил вертолет.
Голос Жанин снова.
— Почему мы здесь? — спросила она. — Вильям? Что они собираются сделать с нами?
И Вильям промолчал.
Не ответил, поскольку боялся, что знает ответ.
Молодой пилот вертолета сжал зубы, пытаясь избавиться от одолевавших его тяжелых мыслей, и сделал еще круг над странным пейзажем. Остатками стальных строительных конструкций, разбросанных по полю. Засохшими кустарниками и пожелтевшей травой, которые пытались спрятать ямы и прочие следы варварской человеческой деятельности, но без особого успеха.
Это было неправильно. Абсолютно неправильно, черт побери.
И казалось, он знал, уже проснувшись утром, что день будет ужасным, почувствовал, вроде бы без всякой на то причины. И это отложило отпечаток уже на его пробуждение, и странное раздражение сопровождало каждое его действие, и сейчас он сидел здесь и чувствовал, как его нежелание усиливается, и как бы он ни пытался избавиться от него, ничего не получалось.
Там внизу стояла машина.
Черная «ауди».
И ему осталось лишь нажать на кнопку, чтобы все изменилось, а потом на месте автомобиля остался бы только большой костер, и это совершенно не должно было заботить его, самому ему на тот момент уже предстояло стать точкой на горизонте. И никто даже не заставлял его смотреть на то, что останется от машины.
Нет. От них.
Но с этим ему предстояло жить потом.
И какую тогда играло бы роль, видел он или не видел?
Она провела с ними более полугода и была не намного старше, чем он сам, и ему ни разу не представился шанс поговорить с ней, несмотря на его желание. А пожилой мужчина появился совсем недавно и при его-то возрасте повел себя не так сдержанно, как они думали.
И там внизу находились они. И пусть он не видел их, так все и было. Они лежали запертые в багажнике и, возможно, связанные и не имели ни единого шанса, и он испытывал столь сильную неприязнь к своему заданию, что она почти превратилась в физическую боль. Ему требовалось принять решение, и он чувствовал, как пот течет по его телу, но что он мог поделать?
Приказ не оставлял ему выбора.
И он был один сейчас, наедине с ним, без Коннорса, которому следовало сидеть рядом, но тот не появился, и в конце концов Франкен прорычал ему по рации приказ подняться и выполнить дьявольское задание. И естественно, это ничего не меняло — Коннорс просто кивнул бы, и он нажал бы на кнопку точно. В любом случае это не было его решением. Он выполнял приказ.
Они находились там.
Лежали в автомобиле и не могли выбраться.
А здесь сидел он с пальцем на спуске, и страх был настолько силен, что он ощущал его всем телом.
И хотел одного — скорее убраться отсюда.
И продолжал кружить над черным автомобилем, зная, что обязан выполнить приказ, но не мог.
Центр связи располагался на одной из верхних палуб, Эвелин Кейс уже сидела там перед своими экранами и одарила Франкена коротким взглядом, когда он вошел в комнату.
— Вертолет в пути? — спросил он.
А Кейс посмотрела на молодого мужчину в дальнем конце помещения в униформе, которую Франкен никогда не видел раньше, но скорее всего, грека или итальянца. Он ведь не знал, где они зафрахтовали корабль, хотя в принципе это и не играло никакой роли.
И он увидел, как тот только покачал головой. И Кейс точно так же покачала головой вслед за ним, словно Франкен сам не видел этого.
— Вызови их, — приказал он, а потом поинтересовался, где ему можно расположиться.
Кейс кивнула в направлении наушников, висевших среди ламп и выключателей, и, надев их, Франкен как бы отключился от внешнего мира.
Он слышал только треск радиопомех, мужской голос, вызывающий вертолет. Снова и снова. А потом только треск.
— Давно они давали о себе знать в последний раз? — спросил Франкен, и, когда парень в неизвестной униформе ответил со своего стула, его резкий голос как бы пришел из собственного мозга Франкена. Понадобилось время, прежде чем генерал понял, что он прозвучал из наушников тоже. И что в принципе нечему удивляться.
— Ни разу после того, как ты отдал ему приказ, — сказал голос.
Франкен закрыл глаза. Черт. На это не могло уйти так много времени.
— Вызывай снова, — скомандовал он.
А потом сидел с закрытыми глазами, слышал треск в наушниках, но никакого ответа.
Ничего снова, размышлял он. Примерно так все произошло в Амстердаме, пилот сначала отказался выполнять приказ, хотя прекрасно знал, в чем состояло задание, а сейчас его собственный вертолетчик висел над полигоном, там, где они когда-то взорвали «скорую» со Стефаном Краузом, и, похоже, с ним приключилась та же история.
И Коннорс. Куда он, черт возьми, подевался. Должен ведь был сидеть в вертолете, наблюдать за происходящим, но не появился.
На это ушло слишком много времени.
Требовалось сделать то, что задумано, причем сделать сейчас.
Сам он не имел ничего против них, ничего личного, но все слишком затянулось, чтобы сохранились какие-то эмоции. И это стало просто одним из множества рациональных решений, которые им требовалось принять.
Вильям Сандберг и Жанин Шарлотта Хейнс ничем не помогли и поставили под угрозу все.
Стали балластом.
И как бы мало он ни знал о судах, от балласта требовалось избавляться.
Он приказал безымянному мужчине около рации подключить его микрофон на передачу. Перевел дыхание. И стал вызывать сам.
Она была хорошо тренированной и ловкой, и это помогло, но не сыграло главной роли.
Вильям решил сделать что-то задолго до того, как он окончательно определился с конкретным действием. Ему требовалось, во-первых, повернуть мысли Жанин в другом направлении, заставить ее сфокусироваться на какой-то задаче вместо страха, а во-вторых, попытаться выбраться наружу, пока еще не стало слишком поздно.
— Постарайся повернуться, — сказал он. — Спиной вверх.
Это далось нелегко, но они упирались друг в друга, и в конце концов Жанин подтвердила, что легла, как он сказал.
— Можешь потянуться вверх? — спросил он.
— Ты издеваешься надо мной?
Вильям не ответил. Исходил из того, что ее вопрос не стоило воспринимать буквально.
— Попытайся. Попытайся дотянуться до потолка, нащупай край.
И она сделала это.
Постаралась изо всех сил. Пусть путы впились в запястья и плечи мешали, но она преодолела боль и почувствовала, как та поборола панику, и теперь ей все это уже не казалось столь глупым.
Ее пальцы дотянулись до крыши. Лист железа. Острые края, что-то вроде креста над нем, но она смогла только прикоснуться к нему кончиками пальцев, однако этого хватило, чтобы подтвердить ее догадку.
— Крышка багажника, — сказала она.
— Я знаю, — ответил Вильям. — Попробуй нащупать край.
Жанин уже поняла свою задачу. Ей требовалось найти замок, а потом им оставалось бы только молиться, чтобы ей удалось открыть его изнутри, и это могло причинить ужасную боль, но она не собиралась сдаваться.
Жанин принялась ощупывать потолок, неестественно выгнув руки, в результате она все больше оказывалась прижатой к полу и наискось к Вильяму. Каждый ее сустав кричал от боли, но она отказывалась слушать.
И в конце концов дотянулась до замка.
Вне всякого сомнения.
Нащупала тонкую пружину с пластмассой с одной и с другой стороны и железную деталь там внутри, пожалуй, штырь или удерживавший его фиксатор, или просто так все рисовало ей ее воображение, когда она пыталась вспомнить, как выглядит такое устройство, и мозг старался воспроизвести то, что чувствовали пальцы.
В любом случае это не играло никакой роли.
Все ограничилось ощущениями.
Ничего реального Жанин не могла сделать.
— Не получается, — сказала она.
— Попытайся, — попросил он.
И Жанин покачала головой. Адреналин бурлил в ее крови от боли и из-за паники, сейчас оставившей ее, и компенсировал недостаток силы, и она крикнула ему, не от злости, а с целью избежать дискуссии там, где нечего было дискутировать:
— Очень узкая щель. Мне не пролезть в нее. Нам необходим план Б.
А он ничего не ответил.
Ведь плана Б не существовало.
— Не говори ничего, — продолжила она. — Я же не цирковая артистка.
И он понял, что она имела в виду.
Слышал, как она рычала от боли, когда изгибалась, не знал, как она лежала, но мог представить себе, какие муки пришлось вынести.
— О'кей, — сказал он, — можешь лечь вниз.
— А потом? — спросила она.
Тишина. Она по-прежнему оставалась в своем неестественном положении. Не хотела избавляться от него, знала, что не сможет загнать в него тело еще раз, и не хотела выпрямляться, по крайней мере, в знак того, что они сдались навсегда.
— Я не знаю, — сказал Вильям.
Тишина.
Вертолет висел где-то снаружи.
Чего он ждет? Почему не положит конец их мучениям, чтобы им не пришлось больше лежать здесь?
Он не сказал этого.
Просто повторил еще раз:
— Я не знаю, Жанин.
В конце концов она убрала кончики пальцев от крышки.
Позволила телу свободно упасть на покрытый войлоком пол. Она вскрикнула от боли, когда суставы выпрямились, принимая естественное положение.
Наверняка существовал какой-то иной способ.
И она попыталась вспомнить все багажные отделения, которые когда-либо видела, все детали, конструкции и углы, и сколько она ни думала, так и не дошла ни до какого способа, как им оказаться снаружи.
Пока не поняла, что вовсе не наружу им надо выбираться.
Франкен, естественно, не мог знать наверняка, что в вертолете слышат его.
И все равно у него создалось такое ощущение, и он убеждал себя, что его слова дойдут до нужных ушей и сыграют свою роль. Он стоял в центре связи в наушниках на голове и с миниатюрным микрофоном перед собой, смотрел на морскую гладь и говорил, ничего не обдумав заранее, просто положившись на вдохновение.
Прежде всего следовало забыть высокопарный стиль.
Это он знал.
Быть честным.
Не болтать о долге, верности присяге и о спасении мира.
Ему требовалось говорить о другом.
О том, что он понимает молодого человека в вертолете.
Страх, противоречивые чувства, одолевавшие его.
О том, насколько непостижимо все это.
И прямо в пустоту он рассказал то, что все чувствовали.
По его словам, никто и поверить не мог, что все зайдет так далеко.
И даже он сам.
Он признался, что не спит по ночам, и даже если не говорил об этом никому, все так и было. И сказал, что знал, как такое задание будет выглядеть. Уже более тридцати лет знал и все равно сомневался, что когда-нибудь понадобится отдать приказ.
И сказал, что ему не на кого опереться.
Никого нет рядом, когда он сомневается. Да, он орет и не миндальничает, но от него требуется командовать, а не пытаться увильнуть от ответственности только из-за того, что речь идет о чем-то трудном.
Пусть он сам часто лежит без сна.
Он убивал людей в охоте за вирусом. Абсолютно невиновных, которые становились подопытными животными, и видел, как они умирали, и эти картинки навсегда оставались в его памяти и не исчезали, как бы крепко он ни закрывал глаза.
И убивал гражданских, отдал приказ взорвать целую больницу в Амстердаме, и пусть это уже дело прошлое и ему место в архиве, но все равно нелегко жить с такой ношей на душе.
И сейчас.
Сейчас на поле стояла «ауди», и он понимал, как это трудно.
Но просил о помощи.
Нет, не просил, молил.
Молил пилота вертолета, который, пожалуй, слышал его, сделать то, что от него требовалось. Пусть это тяжело и, возможно, даже не совсем правильно. Ведь кто знает, что правильно, а что нет? Но поскольку это был их лучший план, и им требовалось следовать ему, как бы ни хотелось увильнуть, и он строился на том, что никто не подведет.
Все это он сказал, не отводя глаз от поверхности воды.
И чувствовал взгляды всех коллег на себе, но не смотрел на них в ответ. Просто обнажил душу. А они не знали, так ли это, или все произнесено с единственной целью заставить пилота подчиниться приказу, и он не собирался объяснять им, как все обстояло на самом деле.
Когда он в конце концов снял с себя гарнитуру, ему оставалось только надеяться, что его слова произвели такое же впечатление на вертолетчика, как и на персонал, находившийся в комнате вокруг него.
* * *
Она была ниже его ростом. Худее и проворнее. А значит, задача была ее, и пусть это могло причинить ужасную боль, у нее не оставалось выбора.
Жанин взяла командование на себя. Приказала Вильяму лечь на пол плашмя, насколько получится, а потом прижалась к нему и сказала, что им надо поменяться местами и он должен помочь ей перебраться через него.
Он не понял, чего она добивается, но медленно, медленно повернулся вокруг своей оси с Жанин наверху. Ему было тяжело дышать, в его тело впивались все неровности на полу багажника, причиняя боль, но они также обеспечивали какую-то опору, когда его руки сейчас были связаны за спиной.
И в конце концов Жанин перевалилась вниз с другой стороны от него.
Он услышал, как она повернулась, почувствовал ее дыхание сбоку от своей головы, в то время как она располагалась спиной к салону автомобиля.
— Что ты собираешься делать? — спросил он.
— Заднее сиденье, — ответила она.
И он все понял в то самое мгновение, когда она сказала это.
Им никогда не удалось бы открыть крышку багажника. Но, если повезет, они могли выбраться в другую сторону. В салон, опрокинув внутрь заднее сиденье, и, возможно, такая задача была им не по силам, но не оставалось ничего другого, как попытаться.
Она снова выгнула руки назад за спиной. Пыталась просунуть их вдоль спинки, сжала зубы от боли, отправляя пальцы в исследовательскую экспедицию, вверх в направлении рычага, который должен был находиться с верхней стороны сиденья. И мог освободить спинку, чтобы она упала вперед. Того, до которого, пожалуй, удалось бы добраться, если найти его пружину и пройти по ней пальцами.
Жанин искала глазами, пусть и не видела ничего, блуждала ими вперед и назад, помогая рукам в их поисках, пыталась нарисовать в своем воображении автомобиль и вспомнить, куда ей направлять пальцы.
Там она и находилась. Пружина, в том месте, где сиденье соединяется с кузовом. И Жанин напряглась, изогнулась, заставила себя просунуть внутрь руки и, цепляясь ногтями за ткань, просовывала пальцы вперед, миллиметр за миллиметром, все ближе, все ближе к замковому механизму, который она надеялась найти.
И кричала.
Кричала от боли изо всех сил, чтобы увеличить выброс адреналина в кровь и вынудить себя изогнуться еще немного, а потом от радости.
— Там! — крикнула она, почувствовав пальцами твердый пластик, когда они добрались туда, куда требовалось, отыскали то, что пыталась найти.
Рычаг.
— Ты можешь пошевелить его? — спросил Вильям.
И она не сказала ничего.
Собралась, закрыла глаза, сжала зубы и запустила пальцы дальше туда, где находилась сводчатая поверхность из пластмассы. Ей требовалось затянуть рычаг внутрь, и это было просто невозможно, как она могла добавить силы рукам, когда все ее тело оказалось согнутым под такими углами, под которыми никто не смог бы изогнуться. Однако она знала, что это их единственный шанс, и старалась обхватить пальцами рычаг, старалась, поскольку просто обязана была добиться успеха.
Почти. Почти. Еще немного.
Подождала мгновение, когда пальцы проскользнут на свое место.
Когда наконец в ее понятии это удалось, и она смогла потянуть защелку, и замок, державший сиденье на месте, должен был открыться и позволить спинке упасть.
Но это мгновение не пришло.
Она не справилась.
У нее получился слишком слабый захват, он строился только на трении, и ей удалось оттянуть защелку назад, немного, потом еще немного, но недостаточно.
Ничего не вышло.
Все сорвалось.
И руки горели. И ей понадобилось время, чтобы прийти в себя.
А в голове закружились самые разные мысли.
Об Альберте, о мире там снаружи, обо всех, кому предстояло умереть, и как хорошо было бы, если бы им удалось что-то сделать. Если бы они действительно смогли.
Черт. Она не имела права отпускать захват, во всяком случае сейчас, когда находилась так близко.
— Толкни меня! — крикнула она.
Вильям колебался.
— Вдави меня вперед, вдави сильно, как только сможешь!
Он понял ее замысел и то, какую это причинит боль. Догадался, что ей столь же хорошо известно об этом, как и ему, и на это абсолютно наплевать. И не стал ничего говорить, сделал, как она сказала.
Перекатился на бок. Направил ноги к крышке багажника. А Жанин задержала дыхание, попыталась напрячь все мышцы максимально, и Вильям уперся ногами в корпус автомобиля изо всех сил, вдавил ее в находившееся за ней заднее сиденье. Но оно по-прежнему отказывалось складываться, и Жанин не получала воздуха и испытывала ужасную боль, но все равно кричала ему, требуя продолжать.
А он увеличил давление, просто впрессовал ее в преграду на их пути к свободе, ее рука все более скрючивалась за спиной, и она старалась не думать о том, что не выдержит раньше, автомобиль или ее скелет, пыталась сдвинуть рычаг с места, втянуть его внутрь, только чуть-чуть, еще всего на миллиметр. Пожалуй, надеялась, что сила Вильяма поможет ей и она заставит защелку пойти вверх или сиденье сложиться. Ведь они должны были наконец преуспеть.
Жанин услышала собственный голос.
— Еще немного!
Боль была нестерпимой, но он не должен был прекращать, Жанин чувствовала, что сиденье наклоняется все больше и больше с каждой секундой.
И пожалуй, это могло получиться.
В противном случае она бы умерла в багажнике. И какую роль играло бы тогда, будут сломаны у нее руки или нет.
Потом наконец это случилось.
Защелка сошла со своего места.
Спинка опрокинулась, открыла проход в салон автомобиля, и они оба сделали глубокий вдох, словно вынырнули на поверхность после долгого пребывания под водой. И как раз когда они сделали это…
В то самое мгновение, когда автомобиль открылся перед ними.
Когда дневной свет резанул по их широко открытым глазам.
В то самое мгновение они увидели вертолет перед окнами. Только темную тень на фоне голубого неба. Но этого хватило.
В то самое мгновение они поняли, что сейчас произойдет.
А в следующую секунду раздался грохот.
Из-за бензина все пошло так быстро.
Из-за него пламя распространилось буквально за мгновение. И сначала он испарялся от высокой температуры, а потом, когда получилась идеальная смесь с кислородом воздуха, вспыхнул желто-красным пламенем с облаком черного дыма, и огонь заплясал вокруг, казалось, в бесконечном танце.
Сталь изгибалась от жары и меняла форму, стекло трескалось и превращалось в пыль, таяло, образуя причудливые фигуры, которые могли пролежать в земле вечно, сверкая на солнце, но никому не принося радости.
И все живое вокруг внезапно исчезло.
На земле остался дымящийся кратер, местами еще красневший огнем, а новоиспеченному железному скелету предстояло еще долго украшать равнину своим присутствием, помимо всего другого: отслуживших свой век танков, когда-то превращенных в мишени, но сегодня представлявших собой забытые всеми горы металла, осколков снарядов и бомб, остатков «скорой помощи», которая вовсе не являлась таковой и которую взорвали совсем рядом всего несколько недель назад, чтобы помешать всему, происходившему сейчас.
Но кратеру скоро предстояло остыть, и новые представители флоры должны были занять свое место, а все пойти по новому кругу в бесконечном круговороте жизни.
Для растений на заброшенном полигоне у подножия Альп это в принципе не меняло ничего.
Но для Вильяма Сандберга и Жанин Шарлотты Хейнс означало разницу между жизнью и смертью.
