48
За каждой маленькой точкой на карте Коннорса скрывался один человек.
Он мог заниматься чем угодно, сидеть за своим письменным столом, покупать продукты на рынке, учить уму-разуму детей, пить кофе, выступать на совещании, заниматься сексом в отеле, лететь в самолете, пусть это вовсе ему не нравилось, то есть делать нечто совершенно обычное и нормальное, когда у него начался зуд.
Они находились в разных местах по всему миру, кто-то ехал и приземлялся и как раз приезжал домой, другие держали куда-то путь с упакованными сумками, а зуд усиливался и почти доводил до истерики, и распространялся между странами и людьми, которые становились маленькой точкой, появлявшейся то в одной, то в другой стране.
А правительства наблюдали за происходящим.
И приказ был одинаково четким повсюду.
И результат не заставил себя долго ждать.
Естественно, возник хаос.
Не в одном месте. А по всему миру.
Солдаты появились на перронах. Обеспокоенные люди со своим багажом метались по залам ожиданий, обеспокоенные, размахивали билетами и хотели знать, что происходит. Повсюду стоял гул от вопросов, вокруг железнодорожных и авиачиновников, полицейских и военных собирались группы отъезжающих и встречающих, и все хотели получить ответы на свои вопросы, и никто ничего не мог сказать.
На информационных табло в аэропортах и на железнодорожных вокзалах, на автобусных станциях и в портах остались лишь места назначений и города, и везде из них исчезло время отправления и прибытия. Рейсы по всему миру были отменены, ни одно транспортное средство никуда не отправлялось, и никто ничего не понимал.
И всем требовалось встретиться с кем-то, семьи ждали. Все ужасно спешили, и у всех имелась тысяча причин, и никто не хотел сдаваться, все жаждали знать.
По мере того как новость распространялась, по пятам за ней следовала паника.
То в одной, то в другой стране констатировали подозрительные случаи, новое и пугающее заболевание, которое никогда никто не видел ранее, и с каждым рапортом, приходившим на данную тему, увеличивались ужас и отчаяние, и никто не хотел оставаться на своем месте, совершенно независимо от того, где бы он ни находился.
Люди бежали. Неизвестно куда. Лишь бы подальше от всех остальных.
На автострадах выстроились длинные очереди из автомобилей, двигавшихся во всех направлениях. И сейчас тот, кто искал одиночества, взамен оказался в безвыходном положении вместе с тысячами людей, рядом с которыми он ужасно боялся находиться близко и винил в этом кого-то другого, и все искали уважительные причины, вроде детей, только бы проехать вперед первыми.
И люди дрались между собой. И вертолеты кружились над скоплениями автотранспорта. А в городах постоянно слышался вой сирен, и повсеместно больницы освобождали от пациентов, чтобы находиться в состоянии полной боевой готовности.
И все это произошло в мгновение ока. По всему миру, быстро и одновременно. И как только констатировался каждый новый случай заболевания, еще более увеличивалась паника, и здравый смысл уходил на второй план.
Слухи распространялись быстрее, чем зараза.
Дома соседей поджигали только из-за одной мысли, что те больны.
Магазины опустошали по принципу: скоро все равно ничего не будет.
А с экранов телевизоров дикторы новостных программ призывали всех к спокойствию, те же самые мужчины и женщины, которые сначала до хрипоты кричали, что все ужасно и страшно, сейчас сидели за теми же столами в своих студиях и убеждали всех опомниться и оставаться дома. И само собой, было уже слишком поздно.
Слишком поздно что-либо изменить.
Франкен отвернулся от телевизора.
Он не хотел больше этого видеть.
Знал ведь, что все только начинается. И далее станет только хуже, и что в следующие дни, недели, месяцы все будет то же самое, только масштабнее, с большей степенью отчаяния и скорби.
Он закрыл глаза.
Скоро должны были прибыть другие.
И еще много оставалось сделать.
Он повернулся, открыл тяжелую железную дверь и вышел наружу через высокий порог. Пол отреагировал металлическим звуком.
Гул моторов, запах машинного масла и железа.
Он ненавидел суда.
И пусть сейчас речь шла не о какой-то утлой посудине, а о боевом корабле, причем таких размеров, что на нем не чувствовалось никакое волнение, это в принципе ничего не меняло. Он ненавидел суда, и ненавидел всей душой, но по иронии судьбы именно одному из них предстояло спасти его жизнь.
Он достал свой телефон, пока торопливо пробирался по узкому проходу между покрашенным серой краской железом со скругленными дверями кают по обеим сторонам, а потом поднялся по лестнице на следующую палубу.
Номер Коннорса стоял у него последним в списке исходящих звонков.
И если покопаться, он повторялся там снова и снова.
Франкен звонил и звонил и не получал ответа, и это ему не нравилось.
Коннорс давно должен был все закончить и уже находиться здесь.
Франкен опять набрал его номер.
И его беспокойство резко усилилось.
