36
Послание было не одно, их было несколько.
Они давно приобрели законченную форму и лежали в сейфе каждое в своем запечатанном конверте, с собственным обозначением, и относились к разным сценариям, сформулированным Коннорсом много лет назад.
Казалось, в другое время.
Нет, пожалуй, в другом мире, пока еще существовавшем где-то, где все было как бы понарошку и со стороны напоминало настольную игру, отдохнув за которой можно было, поужинав, отправляться спать, пожалуй пропустив в промежутке стаканчик виски.
И где-то они все перешагнули в этот мир. Выглядевший невероятным и немыслимым в ту пору. А сейчас он стал реальностью. И Франкен рылся среди конвертов в поисках правильного.
Он был большой и толстый и весил по крайней мере пару килограммов.
«Сценарий ноль».
Такая надпись красовалась на нем снаружи, и, запечатав, они убрали его вместе с остальными и надеялись, что им никогда не придется открыть ни один из них вновь.
В особенности этот.
Он положил его на стол перед собой, а другие убрал обратно в сейф и запер.
И долго смотрел на него. Словно он держал «послание потомкам», некогда отправленное самому себе. Стоял, не спускал с него глаз и даже смог вспомнить мгновение, когда они закрывали его, он и Коннорс, в этом же офисе. Всю серьезность и надежду, сопутствовавшие им тогда. Уверенность в том, что речь идет о далеком будущем, настолько далеком, что его, казалось, не существовало. Однако сейчас оно стало явью и находилось прямо перед глазами. И настоящее, в котором они тогда пребывали, сейчас оказалось далеко позади, поблекнув, словно оно было просто сном и фантазией и никогда не имело места.
Именно так действовало время.
Оно проходило, даже порой пролетало стрелой.
И ничего нельзя было с этим поделать.
Он не шевелился несколько минут, стоял и рассматривал пакет и знал, что произойдет сейчас.
Ему требовалось вскрыть толстую упаковку.
Поднять крышку.
А внутри должна была находиться аккуратная пачка конвертов, на каждом из которых находилось имя, адрес и должность, и все содержали шифрованное сообщение.
И их требовалось разослать по адресатам.
А потом уже ничего не удалось бы вернуть назад.
Коннорс все слышал.
Естественно, а как же иначе.
Он вышел через тяжелую деревянную дверь, шагнул на террасу лишь в тонком форменном кителе, пусть воздух был ужасно холодным и наполнен маленькими кристалликами льда, не являвшимися ни дождем, ни снегом, ни градом, а скорее представлявшими собой некую промежуточную субстанцию. Он подошел и встал рядом, прислонился к стене, точно как Вильям, словно ему тоже понадобился глоток свежего воздуха, как будто он не мог отказать себе в удовольствии постоять на пронизывающем ветру и полюбоваться пейзажем.
Само собой они знали, что он накричал на нее. И сейчас их интересовало, как он себя чувствует, и едва ли речь шла о его душевном состоянии. Просто они хотели убедиться, что он в состоянии делать свою работу.
Они обменялись короткими взглядами. Поприветствовали друг другу без слов. Формально и корректно, и ничего более. И Коннорс задал несколько вопросов. Нет ли у Вильяма нужды в чем-то? Не требуется ли ему помощь? И нашел ли он что-то новое?
А Вильям отвечал точно так, как Коннорс и ожидал, и в принципе все сводилось к «нет», «нет, спасибо» и «к сожалению, нет».
Вот в целом и все. А потом наступила тишина, и пришел черед Вильяма нарушить ее.
Но не сразу, они постояли какое-то время молча, подпирая стену и обозревая окрестности, в то время как ветер бросал им в лица некое подобие заледеневшего снега. И только тогда он взял слово.
— Вы беспокоитесь за меня? — спросил наконец.
Коннорс пожал плечами:
— Судя по твоему голосу, ты видишь в этом нечто плохое.
— Как сказать. Зависит от того, что вас больше волнует, я сам или моя способность выполнить ваше задание.
Коннорс дернул головой.
Изобразил на лице некое подобие улыбки.
— А по-твоему, и то и то вместе невозможно?
Вильям ничего не ответил.
А они снова стояли молча.
Выдержав паузу, Вильям опять взял слово.
— Тридцать лет, — сказал он, по-прежнему смотря на озеро и горы по другую сторону от него.
Коннорс не понял. И Вильям почувствовал это, повернулся к нему:
— Столько ведь ты провел здесь. Тридцать лет?
Коннорс кивнул.
— Как ты, черт возьми, выдержал?
Вопрос, по идее, не должен был его удивить, но именно так и сработал.
Ему снова пришлось напоминать себе, что Вильям здесь всего неделю, самое большее. И даже если время, казалось, текло ужасно быстро, а годы чувствовались для Коннорса как месяцы, такой срок представлялся слишком малым, чтобы Вильям привык. Ведь как он успел бы сделать это?
Коннорс колебался. Искал хороший ответ.
Временами, когда знания обо всем становились настолько тяжелой ношей, что он не мог думать, и паника чередовалась с апатией, когда дни бежали непрерывной чередой, как бы сливаясь в один, и прогресс останавливался, тогда он действительно находился на грани. Но знал, что ему некуда деваться, и постепенно привык. Так и пролетела почти треть века.
И сейчас они стояли здесь, и даже если он знал, что конец приближается, все равно надеялся на счастливый исход. Во всяком случае, пытался. Какого бы труда это ему ни стоило.
— Человек ко всему привыкает, — сказал он просто.
Пауза.
— Как думаешь, я успею? — поинтересовался Вильям с улыбкой на губах.
И Коннорсу пришло в голову, что он впервые видит Вильяма улыбающимся так по-настоящему, без злости и с искренней теплой иронией, и это зрелище чуточку задело его за живое. Внезапно он почувствовал, что стоявший рядом с ним человек, собственно, мог стать другом, с кем они пили бы пиво, или бросали дартс, или чем там занимаются люди в действительности сегодня, если бы только эта действительность была другой и они не находились здесь.
Он хотел ответить, но не знал что.
Колебался снова.
— Мне пора, я не должен мешать твоей работе, — сказал он просто. Поскольку ничего иного не пришло ему в голову.
А потом оторвался от стены, выпрямился и двинулся назад к двери.
— Вы ошибались, — услышал он слова Вильяма позади себя.
И развернулся. Вильям тоже уже успел повернуться и сейчас стоял спиной к небу, горам и ветру, и их взгляды встретились.
— Ошибались? — спросил Коннорс.
— Наша первая встреча. В большом зале со столом, люстрой с проекторами. Вы еще говорили о том, что имеет наибольшее значение для меня, толкает на борьбу. По вашим словам, это были другие люди.
Коннорс посмотрел на него.
— Да? — сказал он наконец.
— Вы ошибались.
Он покачал головой.
Но не снисходительно, а как человек, не понимающий чего-то, но желающий понять, и здесь ему требовалась помощь.
Честно говоря, ему было трудно с людьми. Он мог идти под дождем, лишь бы не садиться в переполненный автобус, или перейти на другую сторону улицы, опасаясь оказаться в окружении идущих на экскурсию школьников.
И лучше всего чувствовал себя в своей компании. А остальных представителей рода человеческого он считал лишь необходимым злом, надоедливыми статистами в его собственной жизни, постоянно мешавшими ему и жаждавшими остановить его на Дроттнинггатан и продать абсолютно ненужную для него вещь.
И все равно сейчас, находясь здесь, он хотел обнять их всех вместе.
Всех тех, кого не знал, и вроде бы только и старавшихся позлить его, всех тех, кто находился там, за стенами замка, поскольку ужасно трудно строить мир полностью самостоятельно, пусть даже все чаще казалось, что, пожалуй, стоит попробовать.
Всех их.
Внезапно у него возникло желание сделать все возможное, чтобы они остались. Он хотел трясти их и кричать им, что они в опасности, сказать, что остановит ее. Да, он не знает как, но обещает найти способ ради них, ради себя самого, ради всех одновременно.
Все это он сказал.
Посмотрел на Коннорса такими лишенными эмоции глазами, что не существовало ни малейшего сомнения о том, сколь много горя они пытались забыть.
— И как, черт побери, можно связать одно с другим? — спросил он наконец.
Коннорс улыбнулся ему.
Теплой дружеской улыбкой или, по крайней мере, улыбкой человека, смотревшего на другого и видевшего, что тот не так глуп, как могло показаться.
— Все достаточно просто, — ответил Коннорс, глядя на Вильяма. — Не мы ошибались. А ты.
Снова тень улыбки на губах.
Коннорс у двери. Вильям у стены.
Двое мужчин, которые могли бы быть друзьями.
И на какое-то мгновение Вильям оказался там снова. В своей старой жизни, с покрытыми линолеумом полами и, конечно, теми же самыми компьютерами, как и здесь, но с гораздо худшим кофе и с ощущением, что он поболтал с коллегой, и что работа важна и ему по зубам, и что жизнь большей частью достаточно хороша.
И если он не спросит сейчас, когда тогда спросит?
Даже если это было ребяческим почему, оно ведь, пожалуй, выглядело вполне возможным?
Коннорс смотрел на него. Видел его желание сказать что-то. Подбодрил его кивком. И Вильям собрался с духом.
— Если я найду ключ, — сказал он. — Если.
Коннорс кивнул. Да?
— Что это означает?
Коннорс догадался, куда он метил своим вопросом.
И ответил единственным возможным для него способом.
Пожал плечами.
— Даже если мы создадим новый вирус? И даже если он заработает? — сказал Вильям, сделал паузу. — Нет ведь вакцины против того, который уже вырвался на свободу.
Прошло мгновение. Мгновение тишины.
— А разве не об этом речь? — ответил Коннорс. — Ведь если все человечество держится на одной схеме. И если мы успеем изменить ее. Разве это не лекарство само по себе?
— Откуда мы узнаем, что он будет распространяться достаточно быстро? И справится с другим, уже гуляющим по миру? И что произойдет, если я ошибусь, и у нас будут два вируса, которые распространятся и охватят своими кругами весь земной шар, и в результате люди будут умирать повсюду? Что произойдет тогда?
Коннорс посмотрел на него.
Глубоко вздохнул.
— Ты желаешь услышать честный ответ? — спросил он. — На все твои вопросы. Да? Я не знаю.
Последнее он произнес очень тихо, и его слова смешались с шумом ветра, и в какое-то мгновение невозможно было отличить одно от другого, и каким-то образом это казалось совершенно естественным.
Потом он вздохнул, тем самым нарушив тишину, и снова заговорил четко и громко.
— Однако, — сказал он, — я знаю, что произойдет, если мы не попробуем.
И Вильям кивнул.
Столь просто все обстояло.
Отсутствовали какие-либо гарантии, но им также нечего было терять, кроме времени, конечно, и ему предстояло продолжать пробовать дальше, пока попытки не потеряют смысл.
Коннорс уже покидал террасу, когда повернулся и ответил на вопрос Вильяма, про который тот сам забыл.
— Я веду дневник, — сообщил Коннорс.
Вильям постарался понять, о чем речь.
— О том, как я держусь. Как смог выжить все эти годы. Вот единственный ответ, который у меня есть.
Он пожал плечами. Не знал, почему сказал это. Стал ведь заниматься этим случайно, все получилось само собой, в один прекрасный день начал писать, фиксировать свои мысли, и вроде ничего не изменилось, но с другой стороны…
Вильям посмотрел на него.
— Почему? — спросил он просто.
— Не знаю, — ответил Коннорс.
Открыл дверь, повернулся во второй раз, тело уже наполовину находилось в темном проходе.
— Так было лучше, чем совсем ничего не делать.
Вильям вернулся в свою рабочую комнату и долго сидел там без движения, в то время как усталое солнце опустилось за горы и все вокруг стало серым, чтобы потом постепенно погрузиться в темноту так, чтобы самого перехода никто не заметил. Для Вильяма вечер тоже подкрался неслышно, и он зафиксировал его приход, только когда он стал свершившимся фактом.
То есть прошел еще один день.
И он потратил его впустую.
Шифрованные послания висели на стенах, блокнот лежал раскрытый, а компьютеры тихо жужжали позади своих украшенных рядами цифр мониторов, но в результате он ни на шаг не приблизился к решению, или ключу, или чему-то там еще, что помогло бы ему продвинуться вперед.
Он потерял очередной день.
Один из немногих, которых ему и так катастрофически не хватало.
На его письменном столе лежали все книги и бумаги, привезенные ими сюда. И он подошел к ним, поднимал кучу за кучей, искал. Если они действительно прихватили с собой все, она должна была лежать там, и он перебирал записи и публикации, старые воспоминания из своей собственной жизни, которые сейчас наваливались на него одно за другим, пока наконец не нашел искомое.
Книга была черной с целиком белыми страницами без полей и клеток. Она имела размеры не более кулака, кожаный переплет и висевшую в качестве закладки ленту. Он получил ее в подарок на день рождения или на Рождество, в любом случае она купила ее на собственные деньги, еще будучи маленькой, и он так никогда и не нашел никакого для нее применения.
А потом Сара исчезла.
И ни о какой возможности использовать книгу уже не шла речь.
Сейчас он стоял с ней в руке. Чувствовал структуру материала, черную кожу, высохшую с годами. Она состарилась. Изменилась. Подобно тому, как происходит с людьми.
И наконец он открыл ее.
Взвесил ручку на руке, приложил ее к бумаге.
Ничто никогда не заставило бы меня вести дневник.
Это стало первыми словами, которые он написал в ней.
