28
Вильям бывал в подобных ситуациях много раз и прекрасно знал, какое ощущение возникает, когда все кусочки мозаики встают на свои места.
Он стоял и смотрел на тонкие руки Жанин, на ее пальцы, державшие лист с рядом клинописи под его точной копией. По ее словам, это означало повторение эпидемии.
Чума.
Он старался сохранить самообладание, способность мыслить объективно, логично.
Искал по-настоящему достойные вопросы, которые смогли бы пробить брешь в ее рассуждениях и показать, что она вовсе не обязательно что-то доказала.
Но он еще не успел привести в порядок свои мысли, никак не мог свести концы с концами: исторические события в человеческом геноме, убивавший людей и созданный самой Организацией вирус, ключ, необходимый для зашифровки ответа, но на что? На предсказания?
Нельзя ведь, черт побери, отвечать на то, о чем тебя не спрашивают?
Именно в этот момент, как искра, мелькнула догадка.
Он сделал вдох, повернулся на месте, потом еще раз, словно искал что-то внутри себя, в своих мыслях, брешь или ошибку там, где логика давала сбой, где раньше он их не находил.
Вероятно, так все и было.
Вирус, и шифры, и ДНК, и спешка…
Все сходилось.
И для каждого вопроса, который он сейчас задавал самому себе, находился новый ответ, прекрасно соответствовавший предыдущим, и внезапно возникшее у него предположение выросло в полноценный вывод, однозначно поставивший все на свои места.
И Вильям собрался им поделиться.
— Я знаю, для чего понадобился вирус, — сказал он. — И знаю, почему мы здесь.
Жанин посмотрела на него.
У нее была тысяча вопросов, но прежде чем она успела задать их, они услышали шаги в коридоре, и они замолчали, ждали, что произойдет сейчас.
Дверь открылась, на пороге стоял Коннорс.
И сначала он просто смотрел на них, отчего к ним в души закрался страх.
Коннорс предупредительно кашлянул и попросил их следовать за ним.
Коннорс молча шагал по каменным коридорам, глубокие морщины беспокойства прорезали его лоб между бровями.
За ним эхом отдавались шаги Вильяма и Жанин, и где-то в глубине души он был доволен тем, что они наконец зашли столь далеко в своих знаниях.
Он оказался прав, а Франкен ошибался.
Не годилось держать их в неведении, не стоило ждать от них результата, когда они шли на ощупь в темноте.
Сейчас они, слава богу, могли говорить открыто.
Вопрос состоял только в том, сыграет ли это какую-то роль.
И его все чаще и чаще стало посещать ощущение обреченности, страх, что больше уже ничего нельзя сделать.
* * *
Телефон Кристины Сандберг лежал на столе перед ними, как часть плохо составленного натюрморта, среди бутылок с лимонадом и тарелок с едой, к которым никто не притронулся, в то время как их содержимое уже прилично остыло.
На улице спустилась ночь, но никто не спал.
Везде в окнах виднелся свет от телевизоров и экранов компьютеров, повсюду перед ними сидели люди и пытались понять, что же произошло. Они звонили своим родственникам и знакомым с целью проверить, добрались ли те благополучно до дома, и, не получив ответа, пытались снова и снова, и каждый раз, когда вдох облегчения раздавался в одном конце города, в другом у кого-то подкашивались ноги.
Кристина не знала, как долго она уже бодрствовала, но чувствовала страшную усталость. И каждый раз, когда начинала перемещать взгляд, комната, казалось, тоже приходила в движение, словно она была законсервирована в вязкой жидкости, где шевеление одного компонента сразу же сказывалось на других. А перед ней сидели Лео и Альберт с таким же отсутствующим видом, как у нее, или, точнее, у всех других посетителей наполовину пустого полуподвального паба.
Здесь царили тишина и покой, и вряд ли что-то могло нарушить их.
Помещение было темным, с улицы в него вела короткая лестница, а пейзаж снаружи навевал мысли о сказках, ведь именно во дворцах, расположенных в этой части города, вполне могли жить сказочные принцессы и принимать бесстрашных рыцарей, претендующих на их руку и сердце. Они оказались здесь по инициативе Альберта, поскольку именно этот район, по его словам, он обычно не посещал, и, хотя полиции сейчас, скорее всего, было не до него, Лео отвез их туда, куда он захотел.
За стойкой бара висел плоский телевизор и непрерывно показывал картинки с места катастрофы. Те же кадры снова и снова, и в то время как текстовая строка с последними данными о погибших беззвучно пробегала в нижней части экрана, она в искаженном виде отражалась на бутылках, расставленных на полках вокруг.
Они сидели здесь уже довольно давно.
Голодные, но не в состоянии есть.
Им требовалось собраться с мыслями, но шок еще давал знать о себе, и их идеи и мнения никак не могли приобрести законченную форму.
А на краю стола лежал желтый конверт.
Альберт достал его, как только они сделали заказ, и рассказал о его содержимом, именах и текстах и о страхе, которым было пронизано все послание. А потом показал почтовый штемпель и название региона, и Лео сделал фотографию при помощи телефона Жанин и отправил ее в редакцию в Стокгольм в надежде, что цифровой код франкировальной машины сможет привести к отправителю.
Кристина позвонила Пальмгрену, но он не ответил.
И на том все и закончилось.
У нее имелся свой план, но она также прекрасно понимала, что это длинный путь. И надеялась, что следующий шаг возникнет сам собой, однако пока из всех мыслей, посетивших ее за день, ни одна не годилась.
Первым нарушил молчание Альберт.
— Что произойдет теперь? — спросил он.
Кристина покачала головой. Она не знала.
— Мы будем ждать, — сказала она. — Это единственное, что нам остается.
В принципе этим они уже занимались.
А вечер шел своим чередом.
И на телевизионном экране за их спинами заголовки об авиакатастрофе сменили новые, набранные еще более жирным шрифтом, но на тот момент на него уже больше никто не мог смотреть.
Коннорс вел их по каменным проходам и далее через железные двери в более современную часть здания, вниз по стерильным коридорам с лампами дневного света и холодными стенами, пока не решил, что они наконец пришли туда, куда им и требовалось.
Когда он повернулся к ним, они обнаружили, что находятся в конце какой-то кульверты.
Пара ступенек из рифленого железа поднималась к очередной двери, а в остальном существовал лишь один путь оттуда, и по нему они сейчас пришли.
И в принципе дверь ничем не отличалась от всех других в подземных переходах, которые они уже видели. Кроме одного.
Предупреждающие таблички.
Данная дверь, вне всякого сомнения, не горела желанием что-то рассказать им, и делала это при помощи больших черных букв на желтом фоне и символов, означавших смерть, и предостережение, и биологическую опасность.
Посторонним вход запрещен.
Опасность заражения.
Вирус.
Ни Вильям, ни Жанин ничего не сказали, ждали объяснений Коннорса относительно того, чем они занимаются там, его признания о том, что он слушал их разговор и теперь знает, сколь много они поняли, и что это не устраивает его. И пожалуй, он собирался поместить их по другую сторону двери, запереть там и держать до тех пор, пока уже никакой душ в мире им не поможет.
Но ничего подобного он не сказал.
Взамен понизил голос:
— Я сожалею об этом. Но думаю, вы уже все поняли.
Жанин искоса посмотрела на Вильяма.
Он кивнул в качестве ответа.
— По-моему, да, — сказал он. А потом: — Вся ваша проблема в решении. Не так ли?
— Тогда вы все поняли, — сказал Коннорс.
Жанин переводила взгляд с одного на другого. Что бы ни понял Вильям, ее это пока не касалось.
— Какое решение? — спросила она. — Какой проблемы?
А Вильям собрался с духом. И как заклинание произнес два слова:
— Вирусные векторы? Не так ли?
Больше он ничего не сказал. Ждал реакцию Коннорса, но не дождался ее.
— Объясни, — попросила Жанин.
Он уже начал. И с таким же успехом мог продолжать.
— Я думаю, дело обстоит следующим образом, — начал Вильям и посмотрел на Коннорса, как бы проверяя, что находится на правильном пути. — Вирус — это наше противоядие?
Коннорс кивнул, практически не пошевелив головой.
— Против чего? — спросила она.
— Против нас самих.
Жанин снова посмотрела на одного, потом на другого. Нас самих?
— Против текстов. Чумы. Против нашей собственной ДНК.
Он больше ничего не сказал. А она покачала головой: либо он говорил загадками, либо что-то здесь также не сходились, и в любом случае это разозлило ее.
— Что ты пытаешься сказать? Выходит, мы сами убиваем себя?
Ее голос был наполнен сарказмом, и в душе она чувствовала, что это, пожалуй, не на пользу делу, но одновременно была слишком уставшей и не могла совладать с собой.
— То есть из-за нашей собственной ДНК Дженифер оказалась в стеклянном ящике, и от нашей собственной ДНК они пытались отмыть нас под душем, об этом ты говоришь?
Напрасно. Она чувствовала это сама. Но все слишком резко навалилось на нее, она хотела понять, но пока безуспешно.
Вильям покачал головой:
— Нет. Это был вирус.
— Плохое свойство для противоядия, не так ли?
Сарказма в ее голосе не убавилось. Но Вильям кивнул:
— Очень. И именно поэтому мы здесь. Я прав?
Последние слова предназначались Коннорсу.
И тот наконец перевел дух.
— Сандберг прав, — сказал он.
С виноватой миной. Словно из-за него Вильям понял все раньше, чем она.
— Представь, — сказал Коннорс, — представь себе, что ты нашла документ, где написано такое, с чем ты никогда не согласилась бы до конца своей жизни. Как ты поступила бы тогда?
— В обычном случае я, конечно, отправила бы его в макулатуру.
Он кивнул. Не улыбнулся. Дело было слишком серьезное.
— Но если бы оказалось, что такой документ соответствует истине? И он написан задолго до твоего рождения и правильный во всем вплоть до сегодняшнего дня? И если бы в нем значилось, что ты попадешь в беду, как поступила бы ты тогда?
Она пожала плечами.
— Ты попробовала бы изменить ситуацию, — сказал Коннорс. — Не так ли? Вторглась бы в документ, и убрала текст о предсказанной тебе напасти, и поменяла бы его на нечто лучшее.
Какая-то часть ее догадывалась, куда он клонит.
Но та же часть принимала услышанное в штыки и отказывалась понимать.
— В конце шестидесятых, — сказал Коннорс, — мы обнаружили, что человеческая ДНК полна предсказаний. И как только сделали это, как только обнаружили, что случится с нами в далеком будущем…
Он посмотрел на нее так, словно объяснил все.
— Нам пришлось предпринимать меры. Мы отправили послание в космос. Надеялись, кто-нибудь ответит нам, но ничего не случилось. Мы искали в древних культурах, обратились к мировым религиям, с единственной целью выйти на контакт, узнать, как эти тексты попали в наши тела, и почему они там, и каким образом нам избавиться от них. Но мы нигде не получили ответа. И в конце концов у нас остался один выход. Внести изменения в наш документ.
Он сделал паузу. А потом объяснил:
— Внести новые предсказания в нашу существующую ДНК.
Жанин сомневалась.
— И как тогда? — спросила она просто.
— Вирус, — сообщил Вильям. Тихо, с неподвижным взглядом, словно он разговаривал сам с собой.
И Коннорс кивнул.
— Как можно было бы изменить гены внутри человеческого генома? — сказал он. — Причем у каждого живущего на Земле. Как убрать плохие предсказания и заменить их на хорошие? — Он ответил сам: — Вирус обладает способностью проникать в клетки тела, прививать копию своей собственной ДНК и заставлять тело производить клетки с новым кодом взамен старого. Подумай тогда, если бы удалось добиться того, чтобы он мог нести в себе генетический материал по нашему выбору? Вводить его в клетки, заставлять их производить новые, выглядящие согласно нашему желанию, с новыми генами взамен старых? — Он кивнул Вильяму в качестве ответа: — Все правильно. Вирусные векторы.
Вильям кивнул ему. И Коннорс продолжил:
— Современная генная инженерия. Именно поэтому она родилась. Хотя об этом никогда не напишут ни в одной исторической книге. — Потом он снова перевел взгляд на Жанин: — И когда мы заставили эту инженерию функционировать, осталось только одно дело. Сделать вирус как можно более заразным, и спокойно сидеть и ждать, пока он распространится по всему земному шарику и заменит нежелательные части генома на нечто иное. Как же это назвать? Более приятную альтернативу.
Жанин стояла молча. Пыталась понять суть услышанного.
— Значит, если верить тебе, именно этим мы сейчас и занимаемся? Пытаемся поменять будущее человечества на то, что сами придумали?
— Я бы не сказал, придумали.
— А как бы ты сказал?
— Развили.
В комнате воцарилась тишина.
— И сейчас проблема в том, что вирус не действует, — констатировала она.
Коннорс кивнул.
— Где-то закралась ошибка, — сказал он. — Возможно, дело в языке. Пожалуй, в том, как мы все зашифровали. Или и там и там. Единственное, мы знаем, что пока не нашли правильной последовательности. И что все наши предыдущие попытки…
В первый раз за все время разговора он перевел взгляд на большую железную дверь за ними. С желтыми предостережениями. И блестящей коробочкой.
И достал свой ключ-шайбу.
Поднес его к датчику.
— Будет немного холодно, но в остальном никакой опасности для нас, — сказал он через плечо, подождал, пока дверь откроется.
Старался не смотреть на них. Слышал, как они задержали дыхание, не хотел видеть их лица, знал уже, как они среагируют, и это зрелище не доставило бы ему удовольствия.
Они вошли в наблюдательную комнату, ту самую, где Франкен стоял много раз, с надеждой созерцая происходящее за стеклом, но всегда получая только разочарование.
Толстый прозрачный защитный экран.
Море больничных кроватей по ту сторону.
Они стояли молча. Долго.
Смотрели на длинные ряды людей под простынями. Кто-то лежал неподвижно, у кого-то грудная клетка медленно ходила вверх и вниз в такт с дыханием, повсюду пятна крови разных оттенков, от высохшей черной до свежей алой.
Когда Коннорс наконец посмотрел на них, это был совсем новый взгляд.
Скорбь. Пожалуй, нечто большее. Возможно, сожаление.
— Все вирусы, до сих пор созданные нами, приводят к тому, что инфицированные клетки разрушаются.
— Рак?
— Тому, что происходит с этими людьми, нет названия.
— И кто они тогда? — спросила Жанин.
Коннорс покачал головой. Не столь важно. По крайней мере, не та тема, которую он хотел бы обсуждать.
— Как они попали сюда? — спросила она снова. — Они знают, в чем их задача? Или мы тоже повторим их судьбу, Вильям и я, если не сделаем ничего больше?
Вокруг них было очень тихо.
И все звуки, долетавшие к ним, шум аппаратов искусственного дыхания и измерения давления, хрипы и кашель больных людей существовали лишь в их воображении. Нет, они, конечно, были, но только по другую сторону стекла, сами же они находились в стерильной и настолько гнетущей тишине, что Жанин не выдержала и заставила себя открыть рот с единственной целью убедиться, что она слышала именно тишину, а не монотонный грохот.
— Я не могу участвовать во всем этом, — сказала она тихим голосом, не сводя взгляда с больничной палаты. — Я не могу принимать участие в убийстве людей. Боже, как много их? Как много их было? Как много лежит там внутри, только для того… Для чего? Просто из-за нашего желания улучшить будущее?
— По-моему, ты неправильно все понимаешь, — наконец сказал Коннорс.
— Вот как?
— Речь идет не об улучшении нашего будущего. Речь идет о…
Он осекся. Во второй раз они коснулись того, о чем он не мог говорить. Или, по крайней мере, не хотел.
— О чем? — спросила она.
— Необходимо сделать кое-что, пока еще не слишком поздно.
— Не слишком поздно для чего?
Коннорс не ответил.
Только бросил взгляд на часы.
Обеспокоенно посмотрел им в глаза.
— Сейчас в парламенте собирается весь Совет. Вам надо увидеть это сначала.
