Глава 18
Ведущий хирург «Центра протезирования и реабилитации больных с нарушением опорно-двигательного аппарата» Долгушин рывком открыл дверь приемной главврача и сразу же направился в кабинет Мокроусова. Его круглое тонкогубое лицо нервно дергалось.
— Куда вы? — воскликнула секретарша, выскакивая из-за стола. — Владимир Андреевич занят.
— Мне нужно увидеть его. Долгушин схватился за дверную ручку, но секретарша встала стеной.
— Никита Григорьевич, я не могу пропустить вас. Вы же знаете, он не любит, когда ему мешают.
— Отойди, потаскуха, — прошипел Долгушин, нейтрализовав секретаршу. — У меня личное дело.
Он решительно вошел в кабинет, захлопнул за собой дверь и щелкнул внутренним замком. Мокроусов, который стоял у окна и меланхолически созерцал парковый пейзаж, обернулся.
— Никита? — его лицо выражало некоторое недоумение. — Что случилось?
— Пока еще ничего, — нервно воскликнул Долгушин, сунув руки в карманы белого халата. — Пока еще ничего не случилось, но может.
— Что может? К чему такая спешка?
— Он опять здесь.
Мокроусов, теребя свою аккуратно подстриженную бородку клинышком, сел в кресло.
— Никита, успокойся, — сказал он почти ласковым голосом. — Сядь на диванчик.
— Я сяду, да, я сяду, — Долгушин плюхнулся на кожаные подушки. — Объясни мне, что он здесь делает?
— Кто он? О ком ты говоришь?
— Тот, которого ты принял тогда без записи и любезничал с ним целый час.
— Ах вон оно что, — с облегчением улыбнулся Мокроусов и стал рыться в бумагах, которые громоздились на его потертом дубовом столе.
Наконец он вытащил какую-то папочку, открыл ее и прочел:
— Константин Петрович Панфилов.
— Да, да, именно Панфилов. Не прикидывайся, что ты не помнишь, как его зовут. Я сразу заметил, как ты положил на него глаз.
— Ну что ты, милый Никита, — мягко засмеялся Мокроусов, — тебе показалось.
— Мне ничего не могло показаться. Я слишком давно тебя знаю, — взвизгнул Долгушин.
Мокроусов закрыл папку и отложил ее в сторону.
— Он просто привез пациента, своего брата.
— А зачем тебе понадобился его брат? Мы вынуждены отказывать людям со Старой площади, потому что у нас не хватает мест, а ты берешься оперировать какого-то деревенского комбайнера.
— Он вовсе не деревенский комбайнер, — все тем же увещевающим тоном продолжал Мокроусов. — Этот случай показался мне интересным. Вот и все. Двойной компрессионный перелом… Такие операции приводят к успеху лишь в одном случае из миллиона.
Но Долгушин никак не мог угомониться.
— Я не верю тебе! — кричал он, едва не всхлипывая. — Ты обманываешь меня!
Неожиданно он вскочил с дивана, подбежал к столу и, низко наклонившись, заглянул в глаза Мокроусову. Лицо его кривилось в болезненной гримасе.
— Ну признайся, признайся, — хныкал он, — ты меня больше не любишь.
Мокроусов побледнел. Его холеное лицо напоминало застывшую маску. Однако он не потерял самообладания и негромким, но твердым голосом произнес:
— Возьми себя в руки, Никита. Тот отшатнулся и обреченно сказал:
— Да, я не ошибся.
— Твои подозрения беспочвенны, уверяю тебя.
Еле переставляя ноги, Долгушин вернулся к дивану. Теперь ему просто необходимо было сесть.
— Я не напрасно мучился, — отстраненным голосом сказал он. — Мои опасения сбылись. Что ж, этого следовало ожидать. Я не тот, о ком можно мечтать. Мне скоро сорок лет, я старею, мои волосы редеют, на лице появляются морщины. Да, я активно занимаюсь теннисом, я держу себя в форме, но и что с того?
— Ты напрасно все драматизируешь, — вставил Мокроусов. — Мое отношение к тебе ничуть не изменилось.
— Не лги, — прервал его Долгушин, — и не пытайся облегчить мои страдания. Даже когда мы были вместе, ты всегда заглядывался на других мужчин. Я видел, как ты смотришь на них. Тебя больше привлекали высокие, атлетически сложенные мужчины, как твой новый знакомый.
— Уверяю тебя, Никита, ты ошибся.
— Ты боишься взглянуть мне в глаза. Отводишь взгляд. И все потому, что чувствуешь свою вину передо мной. Да, я невысок ростом и не похож на статую античного божества, но умею любить и быть преданным.
— Прекрати истерику, — не слишком решительно сказал Мокроусов. — Мне это начинает надоедать.
— Значит, Никита Долгушин тебе уже надоел? Конечно, а чего еще можно ожидать? Ты используешь меня, ты спекулируешь на моих чувствах к тебе. А стоит мне потребовать, нет, всего лишь попросить взаимности, ты сразу же отворачиваешься.
— Не кричи, пожалуйста, умоляю тебя. Здесь даже у стен есть уши.
— Пусть знают. Пусть всем станет известно, что ты скрываешь свое истинное лицо. Они думают, что ты прекрасный семьянин, у тебя красивая жена.
— Я говорил тебе, я сделал это ради карьеры. В этой стране ни на что нельзя рассчитывать, если ты отличаешься от других.
— Хорошо, допустим, ты сделал это ради того, чтобы пробиться наверх. Ты скрывал свои настоящие чувства. Это, конечно, не украшает тебя, но я могу понять, зачем ты так поступил. Я простил тебе то, что ты каждый вечер приходишь домой и ложишься в постель со своей порочной женой. Это отвратительно, но я смог с этим смириться. В конце концов всем нам приходится чем-то жертвовать ради достижения поставленных перед собой целей. Но я всегда жил и продолжаю жить один, у меня нет друга, кроме тебя. А ведь я тоже мог найти тебе замену. У меня были возможности.
Не в силах совладать с нервами, Долгушин вскочил и стал расхаживать по кабинету.
— Ты бессердечен! — выкрикнул он. — Ты не хочешь думать ни о ком, кроме себя. На меня тебе наплевать.
Лицо Долгушина вдруг передернулось в страшной гримасе. Он бросился к столу Мокроусова, рухнул на колени и, обливаясь слезами, пополз к своему кумиру.
— Не бросай меня, без тебя я не смогу жить.
— Перестань, — болезненно скривив губы, произнес Мокроусов. — К чему эти сцены?
— Я не смогу один. Подумай, ведь нам было так хорошо вдвоем. У нас общие интересы, мы без слов понимаем друг друга.
— Я не готов ответить тебе, — произнес Мокроусов, пытаясь сбросить со своих ног ладони Долгушина.
Но тот продолжал цепляться за его колени.
— Хорошо, хорошо. Ты не любишь меня. Я не стану навязываться. Мне очень тяжело, но я переживу. Только обещай, что ты не забудешь меня.
— Я ничего не могу тебе обещать.
Мокроусову наконец удалось оттолкнуть от себя назойливого поклонника. Тот униженно склонил голову и всхлипнул.
— Почему ты так жесток со мной? Разве я не одаривал тебя долгими нежными ласками? Тебе так нравилось.
— Уходи, Никита, ты становишься невыносим. Успокойся, приди в себя, а потом мы поговорим еще раз на эту тему.
Долгушин так же внезапно вскочил на ноги, как за несколько минут до этого рухнул на колени. Выхватив из кармана носовой платок, он вытер лицо, высморкался и со злорадной улыбкой сказал:
— Напрасно ты отверг меня. Ты об этом еще пожалеешь.
— Может быть, — философски заметил
Мокроусов.
— Нет, не может быть, а по-настоящему пожалеешь. Тебе придется сделать выбор: или я, или другие.
— Я не хочу об этом разговаривать.
— Придется. Ты хочешь оставить меня? Что ж, оставляй. Но помни, я стану твоим врагом.
На лице Мокроусова появилось такое выражение изумления, какое бывает только на лице невесты, от которой прямо из загса сбежал жених.
— Ты не посмеешь, — дрогнувшим голосом сказал он. — Я так много доверял тебе.
— Ты ошибся во мне, — теперь уже Долгушин выглядел хозяином положения.
В его глазах появился злорадный блеск, на лице играла уничтожающая улыбка.
— Все мы ошибаемся. Я ошибся в тебе, ты во мне. Тебе не стоило разбрасываться секретами. Я готов простить тебе все: и твои неприглядные поступки, и даже преступления. Лишь бы ты оставался со мной. Ты изменил мне. Ты лгал и сейчас продолжаешь лгать. Это не пройдет тебе даром.
— Послушай, Никита, все совсем не так, как ты вообразил. Я не изменял тебе, и между нами по-прежнему остаются теплые отношения.
— Вот видишь, ты опять лжешь! — победоносно воскликнул Долгушин. — Ты испугался. Но я не такой, как ты. Я великодушен и оставляю тебе шанс исправиться. Ты знаешь, где меня найти.
Гордо подняв вверх голову, Долгушин прошествовал к двери и вышел из кабинета. Мокроусов сидел за столом, сгорбившись, с посеревшим лицом. Наконец он нашел в себе силы поднять телефонную трубку и набрать номер.
— Виктор Иннокентьевич, это Мокроусов. Мне кажется, у нас есть проблема…
* * *
Долгушин припарковал свою машину, новые «Жигули-восьмерку», на площадке возле дома. Он жил здесь, в Мневниках, недавно, выменяв однокомнатную квартиру на комнату в коммуналке.
Район ему не нравился, и почти всю свою немалую зарплату ведущего хирурга «Центра протезирования и реабилитации» он откладывал на новую жилплощадь.
Настроение поначалу было отвратительным. После ссоры в кабинете Мокроусова Никита сорвался с работы, сел в машину и долго ездил по Садовому кольцу.
Вождение автомобиля доставляло ему удовольствие и, самое главное, отвлекало от мрачных мыслей. В оживленном потоке машин необходимо думать о другом, следить за дорогой.
Лавируя между автомобилями, перестраиваясь из одной полосы в другую, поворачивая и ожидая зеленого света светофора, Долгушин постепенно остыл, и ссора с милым Володей уже не так терзала душу.
Но стоило ему приехать домой и еще со двора глянуть на окна своей пустой квартиры, как тоска снова овладела сердцем. Он вдруг представил себе пустые холодные вечера, когда молчит телефон и слышны лишь вопли соседей-пьяниц в квартире этажом выше.
Долгушин с обреченным видом поднялся на крыльцо, вошел в подъезд, вызвал лифт, доехал до квартиры и наконец оказался дома.
Раздевшись в ванной, он долго стоял перед зеркалом, пытаясь снова и снова убедиться в том, что его тело еще вполне привлекательно, что он хорошо сложен, хотя и невелик ростом.
Потом он принял душ, насухо вытерся толстым махровым полотенцем, переоделся в свой любимый синий халат, сунул босые ноги в шлепанцы и отправился на кухню.
Как всякий гомосексуалист, он любил готовить себе сам. И делал это очень тщательно, почти нежно. Он внимательно следил за всеми публикациями о здоровом питании, покупал продукты только на рынке, придирчиво отбирая их, будь то кусочек постного мяса или морская рыба.
Он очень любил овощные салаты, используя только самые свежие плоды и заливая их оливковым маслом.
Вот и сейчас он достал из холодильника и аккуратно разложил на широком кухонном столе маленькие в пупырышках огурчики, сочные ярко-красные помидоры. Положил размораживаться мясо и рыбу.
Придирчиво отобрав среди кухонных ножей самый острый, Никита Долгушин начал готовить ужин, когда в дверь внезапно позвонили.
Долгушин почувствовал, как сердце его екнуло. «Интересно, кто это может быть? — подумал он. — Неужели?.. Нет, нет, я ошибаюсь. Я пытаюсь обмануть себя, лишь бы облегчить свои страдания. После того, что я ему сегодня наговорил, он не стал бы даже звонить. А вдруг? Вдруг ему стало стыдно, и он решил извиниться передо мной?»
Пока Никита Долгушин терзался сомнениями, в дверь снова позвонили. Словно опомнившись, он воскликнул:
— Да, да, иду!
Он направился в прихожую, даже забыв положить на стол кухонный нож. Возле двери Долгушин на всякий случай остановился и выглянул в глазок.
На лестничной площадке стоял молодой мужчина в костюме и галстуке. Лицо его просматривалось плохо. Единственное, что Долгушин успел разглядеть как следует, — короткая стрижка на голове.
Не снимая цепочки, Долгушин открыл дверь. Не то чтобы он боялся незваных гостей, но меры предосторожности старался соблюдать.
Молодой человек оказался очень высоким и крепким. Его отлично развитую мускулатуру не мог скрыть даже костюм. Правда, лицо незнакомца Долгушину показалось грубоватым, топорно скроенным.
Впрочем, Владимиру Андреевичу Мокроусову, или Володеньке, как любил нежно называть его Никита Долгушин, такой типаж мог бы и понравиться. На Западе их называют «мачо».
— Я вас слушаю, — сказал Долгушин, с некоторой опаской оглядывая гостя.
Тот неожиданно улыбнулся, продемонстрировав два ровных ряда здоровых крепких зубов. Улыбка несколько скрашивала его несимпатичное в общем лицо.
— Это вы Никита Григорьевич? — спросил он низким голосом, вполне подходившим к его внешности.
— А в чем дело?
— Не пугайтесь, меня прислал Владимир Андреевич.
Напряженное лицо Долгушина мгновенно расслабилось. Он сразу же заморгал глазами и виновато улыбнулся.
— Вы от Мокроусова?
— Именно.
— А что случилось?
— Вы позволите войти? Очень неудобно разговаривать на лестнице.
— Разумеется.
Долгушин сбросил цепочку, распахнул дверь, впустил в комнату широкоплечего посланца. Тот вошел в прихожую, заметно прихрамывая на одну ногу.
Заперев за ним дверь, Долгушин так и остался стоять в своем синем халате, шлепанцах на босу ногу и с длинным кухонным ножом в руке. Молодой человек вопросительно посмотрел на нож.
— Ах, извините, — рассмеялся Долгушин, — я только-только намеревался приготовить себе ужин. Вы пришли так неожиданно и застали меня в неприглядном виде, — кокетливо захихикал Никита. — Простите, могу я узнать, кто вы?
— Я с сегодняшнего дня работаю в центре. В службе охраны, — пояснил молодой человек. — Моя фамилия Ефремов.
— Вон оно что, — понимающе кивнул Долгушин. — И, значит, вас прислал сам Владимир Андреевич?
— Да.
— Простите за еще один нескромный вопрос. Вы, кажется, хромаете?
— Ерунда, бандитская пуля. Долгушин неестественно звонко рассмеялся.
— Да, да, понимаю, вы шутите. Так в чем дело? Что хотел передать Владимир Андреевич?
Молодой человек поверх головы Долгушина беглым взглядом осмотрел квартиру и рассеянно сказал:
— Он просил передать свои извинения.
Как замечательно! Эти слова легли бальзамом на сердце Никиты Долгушина. От восторга он бы захлопал в ладоши, если бы не кухонный нож.
— Вы знаете, — засуетился он, — это просто замечательно, это великолепно. Я сейчас ему позвоню. Он у себя в кабинете, да? Наверное, он не мог пересилить себя и позвонить мне первым.
Едва он потянулся рукой к телефону, висевшему на стене в прихожей, как молодой человек молниеносным движением вывернул ему за спину руку, вырвал из нее нож и швырнул Долгушина о стену. От боли Никита едва не потерял сознание.
— Что вы делаете? — простонал он. — Я не понимаю.
Молодой человек, в одной руке держа нож, другой распахнул наугад первую же дверь рядом с прихожей. Это оказалась ванная комната. Он схватил трясущегося от ужаса Никиту за отвороты халата и швырнул его в ванну.
— Что вы делаете? Не на…
Огромная пятерня зажала ему рот. Ярко-красные капли крови брызнули на кафельную стену…
