На штурмовой винтовке Айса еще сутки назад был установлен сорокамиллиметровый гранатомет «FN EGLM». Только у него одного. Так распорядился Томсон и пояснил:

– Для исключительной боевой ситуации, Айс.

И вот она, кажется, настала…

Айс не мог сейчас получить приказ командира, поэтому принял решение самостоятельно, за считаные мгновения. Коротким рывком установив переключатель на ствольной коробке в режим гранатомета, он положил палец на спусковой крючок и приник к оптическому прицелу.

Как только яркие трассеры крест-накрест опять перечеркнули пространство и со всех сторон со свистом понеслись пули, Айс смог выделить тот сектор, где поражающая сила гранатного заряда смогла бы нанести максимальное поражающее действие. Этот участок располагался за металлической трубой, где с самого начала боя находились позиции противника. Понаблюдав в течение тридцати секунд за кучностью стрельбы, Айс зафиксировал там три огневые точки российского спецназа, расстояние между которыми было сравнительно небольшим. Мешало только одно – эта самая труба диаметром в полтора метра, выступающая в роли защитной стенки. Если граната в нее попадет, можно смело предположить, что убойная сила выстрела сведется к нулю. Если заведомо прицеливаться выше, то результат тоже будет сомнительным. Тогда разрыв метрах в двадцати к северу от трубы останется в памяти выживших в этой сече всего лишь как красивый бессмысленный фейерверк. Эти колебания оказались для бойца отряда специальных диверсионных операций США Серафима Гущина фатальными…

В отличие от Айса, российские спецы не стали терять время, которого у них вообще не оставалось. Гранатомет на «Грозе» Запада был уже готов к бою, и Алексеев не пытался выделить для своего выстрела наиболее подходящий сектор. Вся полуразрушенная стена бункеров фактически представляла собой линию обороны противника. К ней были прижаты четыре америкоса.

Как только Митин и Восток открыли огонь, Запад прыгнул вперед и, почти не целясь, нажал на спусковой крючок. Огненная комета унесла гранату в сторону бункера Б-6, где, как полагал Запад, находился командир ДРГ, а широкий ярко-красный разрыв, до конца разрушивший и так наполовину снесенную стену, похоронил под обломками Айса, его гранатомет и надежды американской группы прорваться с минимальными потерями…

Томсона спасло то, что он только что резко вырвался вперед. Не кланяясь пулям, не выбирая наиболее оптимального пути движения, ни на что не обращая внимания, он мчался в сторону металлической трубы, веером рассекая пространство слепящими очередями из своей штурмовой винтовки. Когда же до редута, в последние часы прочно разделившего боевые позиции, оставался всего один метр, огненным клубком полыхнул взрыв.

Он упал вниз, закрыв голову руками. Автомат, при падении крутанувшийся на ремне, как праща, сильно ударил по ребрам. В какой-то кратчайший миг Томсон был убежден, что убит…

Оклахома-Сити, июнь 1993 года

Решение стать военнослужащим Вооруженных сил Соединенных Штатов Америки Никита Старомыслов принял самостоятельно. Он неплохо учился в юридическом колледже и вполне мог бы выбрать ту же стезю, что и отец, который в течение многих лет являлся довольно известным и высокооплачиваемым консультантом по вопросам морского права. Но характер Томсона требовал чего-то экстремального. Он был не в состоянии представить себе бесконечную рутину одних и тех же дел, долгое сидение в конторах, неспешное обсуждение отвлеченных тем. И рвался в бой, в поход, в сражения. Так выражала себя воинственная генетическая память потомка русских дворян…

Его отец, Борис Никитич Старомыслов, всю жизнь прожил в США. А дед Томсона приехал в Америку из Франции в поисках лучшей доли, когда, подобно многим русским эмигрантам, оказался в межвоенной Европе на положении парии. В семье чтили старорежимные традиции, разговаривали только по-русски, поддерживали любые возможные контакты с другими русскими семьями. Поэтому выбор Томсона оказал на его близких шокирующее воздействие, особенно на отца, который в последние годы из-за тяжелой болезни позвоночника вынужден был все время находиться дома.

Он хорошо помнил тот день, когда об этом напрямую зашел разговор…

– Для меня очень важно, Никита, услышать от тебя внятное объяснение тех причин, по которым ты идешь служить.

Отец сидит в кресле-каталке на широкой деревянной террасе.

– Я хочу защищать родину, – с упрямым и гордым видом произносит Томсон. – Вот и все причины, отец.

– С каких пор Штаты стали для тебя родиной? – Борис Никитич прищуривается; это обычно является нехорошим симптомом, означавшим, что он очень недоволен ситуацией.

– Я здесь родился. Русское слово «родина» очень емкое, в отличие от «motherland».

Борис Никитич откатывает кресло в сторону, отъезжает к поручням террасы, заросшим густыми плетями декоративного винограда. Томсон видит, как сгорбилась отцовская спина, укрытая разноцветным пледом. Не оборачиваясь, отец глухо произносит:

– Видимо, я плохо учил тебя в детстве. Насколько я помню, я всегда говорил о том, что местожительство тела и местожительство души могут не совпадать. У многих людей душа давно потеряла все воспоминания о подлинной отчизне. Поэтому, кстати, в мире так много космополитов, которых, как ты знаешь, я нисколько не порицаю. Я вслед за твоим дедом очень благодарен этой замечательной стране, приютившей нашу семью в изгнании, предоставившей нам кров и заработок. Но я никогда, – Борис Никитич резко разворачивается, устремив на сына пронзительный взгляд, – никогда не забывал о том, где находятся мои корни. Ведь любой человек, любой род засохнет, как дерево, если его вырвать из родной почвы…

Он опускает голову, крепко сжимает высохшие старческие пальцы. Долго молчит, положив подбородок на сцепленные руки.

– Твой прапрадед, как ты знаешь, сложил голову в войне за Россию. Он знал, за что погибает под Плевной. За великую православную державу, которая раскинулась на широчайших просторах Евразии. За поколения своих предков, верой и правдой служивших российскому престолу! А вот за кого пойдешь в бой ты? За потомков тех, кто стер с лица земли местное индейское население?

Томсон встает с плетеного кресла, допивает остатки своего сока. Внимательно смотрит на отца.

– Знаешь, чему я всегда удивлялся? Как наша семья ухитрилась в этом прагматичном американском мире сохранить столько русского идеализма. Пока я буду получать приличные доходы как юрист, пройдет немало времени. А деньги мне нужны сейчас. Армия предоставляет такую возможность. Я плевать хотел на идейную сторону дела. Я просто буду исполнять свою работу. Ратную работу, отец! Точно так, как поколения моих предков!

Борис Никитич больше ничего не произносит. И Томсон понимает, что разговор завершен.

После ужина отец долго сидит на террасе, глядя на заходящее солнце. Рядом на столике лежит огромный географический атлас Российской империи издания 1901 года, который некогда приобрел в нью-йоркском букинистическом магазине дед Томсона, Никита Борисович Старомыслов…