Часть II

Море не бывает одинаковым. Водная стихия богата сюрпризами. Затишье сменяется бурей. Ураган проносится, и наступает полный штиль. Затем все повторяется. Шторм можно пережить. А вот привыкнуть к буйству гигантской массы воды невозможно.

Весь день барометр падал. Метеослужба Украины передавала штормовое предупреждение, прогнозируя восьмибалльную бурю на море. К вечеру ветер усилился, оправдывая предсказание синоптиков. Небо затянули свинцовые тучи, а волны, вскипающие белыми бурунами пены, с лязгом ударялись о борт яхты. Верхушки мачт с убранными парусами скрыла мгла.

Природа неистовствовала, показывая свой норов. Для акватории, прилегающей к Крымскому полуострову, такая непогода редкостное явление, ведь сезон осенних штормов еще не наступил.

Платон Петрович Бодровский, стряхивая с оранжевой прорезиненной робы солоноватую влагу, вошел в рубку управления, не забыв плотно задраить за собой двери.

– Посылает нам Господь испытание! – Хозяин яхты пытался выглядеть бодрячком. – Дернула меня нечистая сила прикупить эту посудину. Отродясь среди Бодровских мореплавателей не было. Никто на флоте не служил. Ох, наказывает Боженька за гордыню! – по-стариковски закряхтел Платон Петрович, надеясь на сочувствие Святого и итальянца-штурвального, молчуна, посасывающего, как и положено морскому волку, трубку с коротким мундштуком.

Яхта взлетала на гребень волны и падала вниз. Незакрепленные предметы перекатывались по полу рубки, создавая неописуемый хаос.

– Идите к жене, Платон Петрович! Мы справимся! – выкрикнул Святой, не поворачивая головы.

Горизонт за стеклом рубки исчез, заслоненный рядами накатывающихся валов, каждый из которых превосходил по высоте предыдущий. Яхта «Свордфиш», двухмачтовое дитя итальянских корабелов, ныряла в водную пропасть и поднималась к свинцовым тучам, но не валилась набок. Она упорно продолжала путь сквозь непогоду.

– Дмитрий! – Бодровский мертвой хваткой вцепился в локоть Святого.

– Что? Волнуетесь, не пойдем ли мы на дно?!

– Я столько раз поднимался с таких глубин… – Платон Петрович зашелся хрипловатым простуженным смешком, намекая на нелегкую судьбу бизнесмена в России. – Наш контракт невыполним. Обстоятельства выше нас. Яхта не пройдет по портовому фарватеру в такой шторм…

Контракт, о котором упомянул Бодровский, был не сложен и состоял из одного пункта, выдвинутого Святым: он сойдет на берег сопредельного с неласковой Отчизной государства. В стране пиццы и спагетти после разборок на дороге и виллетты, превращенной в кладбищенский склеп, оставаться не представлялось возможным. У итальянского правосудия могли возникнуть большие претензии к человеку, учинившему самосуд над садистами и подонками. Наказание должно соответствовать букве закона, но, как усвоил Святой, порой полезно делать исключения из правил, добиваясь справедливости. Долгов в Италии у него больше не было, а яхта – подходящий вид транспорта для смены местожительства. Кроме того, сумма, предложенная Бодровским, гарантировала свободу передвижения на будущее и снимала на некоторое время финансовые проблемы. Правда, размеры гонорара, выражавшиеся цифрой с четырьмя нулями, смущали и настораживали Святого. Бодровский словно выплачивал аванс за предстоящую, но еще не названную работу. Впрочем, он с готовностью согласился высадить пятого члена экипажа в порту Феодосии – Святой определил его конечным пунктом своего морского перехода.

Там, на Крымском полуострове, у него оставались друзья-однокашники по Одесской школе спецназа, которую он успел закончить до развала Союза. Навоевавшись вдосталь, ребята, по данным Святого, вели тихую жизнь мирных обывателей, кто мелкой коммерцией, а кто, кардинально сменив профиль деятельности, занялся возделыванием земли, то бишь садоводством и огородничеством. Совсем в духе римских легионеров, получавших перед выходом в отставку земельный надел. Только между строк писем, когда-то приходивших к Святому, сквозила обида еще не старых ветеранов, от которых отказалась ставшая мачехой родина, позабывшая о былых заслугах и неафишируемых подвигах. С криминальным миром друзья Святого брезговали иметь общие дела. Не утратив офицерской чести, они предпочитали более чем скромное существование и не желали мараться исполнением заказов уголовной сволоты, справлявшей бал на всей территории бывшего Союза. У товарищей по оружию Святой надеялся найти приют и доброжелательный прием.

На всем протяжении маршрута была прекрасная погода – легкое волнение на море, тихий бриз. Яхта плыла древним путем мореходов через проливы Босфор и Дарданеллы в Черное море, повторяя с небольшими отклонениями путешествие аргонавтов. Препятствия, правда, были другими, нежели у мифических героев.

Турецкие служаки из береговой охраны, поднявшиеся на яхту для обычного досмотра, нашли какие-то неточности в судовых документах и долго галдели, бегая от кормы к носу вместе с Платоном Петровичем, пока смекнувший Святой не вручил старшему наряда традиционный восточный бакшиш, то есть скромную взятку, улучшающую взаимопонимание, – два блока «Мальборо», бутылку джина и картонную двадцатибаночную упаковку пива.

Испробовав пивка, офицер, горбоносый турок, похожий на толстую ворону, сделался чрезвычайно словоохотливым и любезным. Усевшись под тентом, чтобы со смаком выкурить сигарету из подаренного блока, он поведал историю, которая потрясла Стамбул. Почтенного гражданина зарезали в постели. Подозрение в совершении столь дерзкого и жестокого преступления пало на русских девушек, гостивших в доме убитого.

Святой слушал вполуха «ужастик», излагаемый службистом береговой охраны. Рассказ значил для него не более чем, к примеру, крики чаек, пикирующих в воды залива. Он не мог предполагать, что смерть, по утверждению офицера, добропорядочного гражданина была отголоском, финальным аккордом разборки на шоссе. Последний представитель клана Тургута Одноглазого, старый сластолюбец, отошедший от дел, пал жертвой вендетты. Итальянские мафиози, упрятанные за решетку, нашли возможность передать весточку русским друзьям. Сведя воедино факты – попытку захвата цистерны, трупы турок в непосредственной близости от нефтяного терминала и повальные аресты, они, не мудрствуя лукаво, указали на дядюшку Тургута-младшего, устроившего, по их мнению, грандиозный шухер, натравив племянника на конкурентов.

Очень скоро под сводами роскошного особняка появилась сногсшибательная блондинка. Красавица с томными глазами должна была помочь старику перенести тяжелую утрату. Оплакивая племянника, доставленного из Италии с дырками, которых было больше, чем в дуршлаге, старый наркоделец не отказывался от плотских утех.

В тот роковой вечер он, слабея от возбуждения, снимал одежду с пышнотелой блондинки, похотливо сглатывая слюну. Старик шептал, что такие гурии, волшебные девы, водятся только в мусульманском раю. Девица, закрыв глаза, раздувала ноздри, вдыхая терпкий запах мужского пота. Прикоснувшись к сдобной высокой груди блондинки, дядюшка покойного Тургута экстатически затрясся и потянул новый экземпляр своего гарема к широкому, словно аэродром, ложу под шелковым балдахином.

– Гурия! – шептал турок, тиская упругие выпуклости подруги.

Он не видел, как сузились зрачки девицы и томные глаза превратились в глаза пантеры перед прыжком. Острый розовый язык блондинки нырнул под верхнюю губу, извлекая узкую полоску лезвия бритвы. Зажав сталь жемчужными зубами, она полоснула старика по горлу, поворачивая его голову за уши. Подушка приглушила хрипы умирающего.

Вытерев перепачканный кровью рот, девушка, дождавшись конца агонии, сплюнула в ладонь, подбирая отточенную стальную полоску.

– Старый вонючий козел, – промурлыкала блондинка, пытаясь нащупать пульс у истекающего кровью старика.

Исполнив порученную миссию, умертвив последнего представителя клана, она бесследно исчезла…

Поделившийся новостями и испробовавший презент, офицер береговой охраны откозырял и убрался восвояси. Яхта «Свордфиш» продолжила плавание.

Из членов экипажа Святой общался с нанятым моряком и с владельцем яхты. Ольга Григорьевна редко выходила на палубу, проводя большую часть времени в каюте. У Святого сложилось впечатление, что она избегает разговаривать с ним и даже встречаться. Телохранитель Толя, захандривший с самого начала морского перехода, жутко страдал от приступов морской болезни. Он пригоршнями пожирал таблетки, которые абсолютно не помогали, блевал желчью, перевесившись через поручни ограждения, а на пищу вообще не мог смотреть.

До Феодосии оставалось несколько десятков миль, когда на небе появились перистые облака. Снасти заскрипели под порывами ветра. Яхта попала в зону стремительно перемещавшегося циклона…

Ночью буря достигла своего апогея. Огромные пенные холмы обрушивались на палубу. Вода не успевала стекать в море. Бортовые огни тонули в кромешном мраке. Измотанный до предела моряк-итальянец, не отходивший от штурвала без малого сутки, поражал Святого своей невероятной выносливостью, в общем-то не свойственной представителям этой нации. Но человеческая способность к концентрации имеет свои пределы. Соревнуясь в ловкости с бушующей стихией, штурвальный допустил промашку, подставив борт под удар волны, прошедшей по касательной. Яхта опасно накренилась и ухнула в водную пропасть.

Не устоявшего на ногах Святого словно взрывом отбросило к переборке рубки прямо на металлический стеллаж, с полок которого бумажным дождем посыпались томики штурманских наставлений, инструкций по эксплуатации навигационной аппаратуры, папки с судовыми документами.

Не успевший сгруппироваться Святой почувствовал, как острый угол стеллажа вонзается в его затылок. Ужасная боль разрывала голову. Он заставил себя подняться. Новый толчок швырнул Святого на блок автопилота – невысокую стойку справа от штурвала. Схватившись за эбонитовый кругляш рычага, Святой попытался обрести точку опоры в этом вселенском хаосе, но было поздно. Подавленное острой болью сознание покинуло его.

Солнечный зайчик метался по стенам каюты, заглядывая в глаза Святому. Он жмурился, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить ноющее тело. Кто перенес его на покачивающуюся, словно колыбель, кровать и сколько длилось забытье, Святой не помнил. Он чувствовал себя человеком, упавшим с большой высоты. Похожее состояние у него было после легкой контузии, когда в Абхазии головной бронетранспортер колонны миротворцев подорвался на радиоуправляемом фугасе и взрывная волна перевернула «ГАЗ-66», везущий группу спецназовцев.

Просунув руку между подушкой и головой, Святой ощупал затылок. Там вздулась внушительная, размером с грецкий орех шишка.

«Здорово думалкой приложился. Шоковая терапия, да и только», – с усмешкой подумал он, сбрасывая с себя шерстяной плед.

В каюте никого не было. Яхта словно вымерла. Молчал дизель. Не скрипели снасти, не хлопали паруса, не вибрировал под напором волн корпус.

«Жертвой кораблекрушения я еще не был… – Святому и в аду не изменил бы юмор. – Смыло, что ли, всех за борт? Куда они подевались?!»

Шлепая босыми ступнями, он подошел к иллюминатору. Бирюзовое море простиралось до горизонта, ровное, как лист бумаги.

Подняв плед, Святой закутался в него, чтобы унять обычный для сотрясения мозга средней тяжести озноб. Присев на кровать, он попытался вспомнить какие-то обрывочные образы, расплывчатые лица склонившихся над ним людей. Из розовой пелены возникала понурая физиономия Ольги Григорьевны, уговаривавшей его принять лекарства, за ней маячила раскормленная ряха телохранителя, похабно подмигивающего поросячьими глазками. Тяжко вздыхающий, точно выбросившийся на берег кит, Бодровский шелестел фольгой упаковки, выколупывая из выемок желтые таблетки.

Избавляясь от невнятных воспоминаний, Святой провел ладонью по лицу и, сосредоточившись, осмотрел каюту. На столике у изголовья кровати действительно лежали початые пачки снотворного и антибиотиков в ампулах.

«Плавающий госпиталь с женой миллионера в роли сестры милосердия. Любопытно, чем продиктована такая трогательная забота о моей более чем скромной персоне. Могли ограничиться и ведерком со льдом. Холодной примочки было бы достаточно».

Взгляд Святого приковал циферблат настенных электронных часов, показывавших время и дату. Если верить цифрам, выведенным на мерцающем зеленью экранчике дисплея, то после штормовой ночи прошло без малого трое суток.

От удивления Святой присвистнул. Забыв о недомогании, он соскочил с кровати. Не найдя одежды, поплотнее запахнул плед и в столь странном одеянии поднялся по трапу на палубу.

Яхта дрейфовала, отдавшись на милость подводным течениям и ветрам. Последнего, впрочем, не наблюдалось. Стоял мертвый штиль. Четко просматривался охристо-красный излом береговой линии, подернутый голубоватой дымкой.

– О, боцман оклемался!

На Святого упала чья-то тень. Ухмыляющийся телохранитель Бодровского выкатился из-за палубной надстройки, держа в руках смотанный трос.

– Головешка-то трещит? – с ужимками ярмарочного клоуна спросил Толя и трубно заорал, вызывая шефа: – Платон Петрович, пациент очухался!

Испуганные чайки вспорхнули, покидая реи мачт.

– Захлопни матюгальник, – резко одернул Святой, удивляясь развязной наглости телохранителя.

До сих пор Толя, получивший хороший урок, держался подчеркнуто вежливо, стараясь лишний раз не раздражать и не провоцировать Святого, а сегодня его словно подменили. Физиономия охранника прямо-таки светилась плохо скрываемым злорадством.

– Где мы? – спросил Святой.

– Скоро узнаешь! – Телохранитель скрылся за рубкой яхты, напевая залихватский блатной мотивчик.

От свежего воздуха у Святого закружилась голова. Он присел, опершись на столбик и сглатывая горечь, поднимавшуюся из желудка.

«Какой гадостью меня подкармливали? Бред какой-то, ничего не могу вспомнить. Трое суток проваляться в беспамятстве из-за шишки на голове! С тобой такого конфуза давненько не случалось». Неведение пугало Святого.

Преодолевая приступ слабости, он поднялся, заслышав голоса людей, доносившиеся из машинного отделения. Святой успел подумать, что дизельный агрегат залило водой во время шторма и команда яхты дружно ремонтирует машину, но неожиданно открывшийся штрих обстановки резанул по глазам. Забортный трап был опущен, готовый к приему гостей.

Они не заставили себя ждать…

К дыханию моря, шуму ветра и волн добавилось сверлящее жужжание, которое, нарастая, преобразовывалось в рокочущий гул. Выкрашенный темно-серой краской сторожевик несся на всех парах к лежащей в дрейфе яхте.

Уже отчетливо просматривался бортовой номер и расчехленное жерло башенного орудия боевого корабля, а Святой завороженно разглядывал людей, застывших на капитанском мостике. Расстояние сокращалось. Зеленый флаг федеральной погранслужбы России с косым андреевским крестом в левом верхнем углу полоскался по ветру.

– Вы вошли в территориальные воды Российской Федерации. Приготовьтесь к приему досмотровой группы… Повторяю… – Поднеся к губам колокол мегафона, вахтенный офицер гудел, как иерихонская труба.

Сторожевик, распространяя мазутную вонь, лег в дрейф рядом с яхтой. Его серый борт с бородавками стальных заклепок отделяла от белого борта заморской гостьи узкая полоса воды.

– Дмитрий, вам надо одеться! – Абсолютно спокойный Платон Петрович протягивал ему аккуратно сложенные стопочкой рубашку и холщовые штаны.

– Да, конечно, – машинально произнес Святой, предвидя свою участь.

Не покидая палубы, он переоделся под удивленными взглядами солдат досмотровой группы, столпившихся на корме. До ближайшего из них, лопоухого веснушчатого паренька, таращившегося васильковыми глазами, было рукой подать. При желании Святой мог прыжком достать погранца-молокососа, вышибить из его рук автомат, передернуть затвор и, пустив очередь веером, перекрошить всю группу. Но, во-первых, он никогда не позволял себе опускаться до бессмысленной пальбы по желторотым мальчишкам, носившим русскую военную форму, во-вторых, не стоило заставлять нервничать парней орудийного расчета, дежуривших у скорострельной пушки.

– Откуда вы прибыли? – Офицер, невысокий блондин с обветренным лицом, поедал Святого глазами.

Остальные члены экипажа пограничника не интересовали. Бегло перелистав судовые документы, поданные Бодровским, и нахмурив брови, он потребовал:

– Ваши паспорта!

«Добро пожаловать домой! – Святой невольно вспомнил камеру Бутырской тюрьмы, вечно сырой бетон стен психушки, свой рывок к свободе, которая, похоже, теперь заканчивалась. – Откуда пессимизм? Паспортина сварганена чисто. В Шереметьевe меня прощелкали. Может, пронесет. Тем более с таким авторитетным господином, как Бодровский, путешествую!»

Сработанную гравером ксиву, заляпанную выездными штампами и визовыми отметками, командир группы пролистал от корки до корки, чуть ли не пробуя на язык.

– Вам придется подняться на борт!

Трое солдат взяли Святого в кольцо, наставив дула автоматов. Их лица сводила судорога решимости открыть огонь при любом поспешном или необдуманном движении арестанта.

Святой попробовал возразить, апеллируя к здравому смыслу офицера:

– Мой паспорт в полном порядке.

– Не пререкайтесь! Вы задержаны для выяснения личности. Следуйте за мной! – В голосе пограничника звякнул металл.

Перечить Святой не стал, понимая, что следующим этапом уговоров будет удар прикладом между лопаток. Веснушчатый погранец, шедший первым, подал руку, при этом как-то стеснительно улыбнувшись, но, устыдившись своей поблажки предполагаемому нарушителю границы, с напускной суровостью тявкнул тонким мальчишечьим голосом:

– Не зыркать по сторонам! Руки за голову и пошел…

Святой не успел опомниться, как его втолкнули в узкий закуток, напоминающий пенал и, судя по запаху прогорклого комбижира, расположенный рядом с камбузом. Корпус сторожевика вздрогнул. Корабль отвалил от яхты, направляясь к берегу.

Обескураженный сменой обстановки, Святой сел, обхватив колени руками и подпирая стальную переборку спиной. Мысль о том, что со свободой придется проститься, была нестерпима, как ноющая боль в области затылка. Размахнувшись, Святой саданул кулаком в переборку, отозвавшуюся лязгом. Из-за двери донесся ломкий дискант конопатого парня, поставленного охранять задержанного:

– Я те, блин, побарабаню! Схлопочешь по рогам, если шизовать будешь! У нас тут свои законы! Неписаные… – Смягчив голос, пограничник добавил: – Покемарь, мужик, и я подавлю на массу. Вторые сутки тебя ждем.

Последнее предложение заставило Святого предельно сконцентрироваться и отбросить эмоции. Приникнув губами к зазору между дверью и переборкой, он позвал:

– Эй, боец…

– Чего тебе?

– За мной что… персонально сторожевик прислали?

С той стороны послышалась вялая матерщина впадающего в дрему часового. Он бормотал заплетающимся языком, точно в рот ему насыпали пригоршню гальки:

– Заглохни, мужик. Рассекаете, суки, на яхтах, а как влетите – обсираться начинаете. До дембеля дотяну и в ментуру подамся, чтобы самолично таким тузярам бошки откручивать. У меня, знаешь, с голодухи сколько злости накопилось! Ты не заводи меня, мужик. Прикрой варежку и вались на боковуху дремать. Чего тебе дергаться?! Ворон ворону глаз не выклюет!

Отведя душу, конопатый еще разок смачно матюкнулся и замолк, размеренно задышав.

Для Святого время остановилось. Ему оставалось только одно – ждать и размышлять над загадочной фразой, хотя узкий вонючий пенал меньше всего напоминал кабинет.

Прошел час, другой. Внутренний хронограф Святого фиксировал временные отрезки с погрешностью лишь минут в пять. Корабль стопорил ход, затем разворачивался, меняя курс.

«Чего они рыскают в море? Доставили бы на базу. Передали контрразведчику или дознавателю. Я уже представляю милую беседу в стиле родимых правоохранительных органов. Для затравки немного вежливости, а потом кулаком по зубам! Но черт, сколько неувязок? – Разминавший затекшее тело Святой остановился, пытаясь разложить разрозненные факты по полочкам. – Арестован только я. Хозяина яхты не забрали, и вся досмотровая группа вернулась на сторожевик. Но ведь плавсредство, доставившее нарушителя границы, подлежит задержанию с последующей конфискацией… Любопытная петрушка получается. Жаль, болтливый пацаненок спит. Можно было бы раскрутить на подробности…»

Проделав несложные, но эффективные гимнастические упражнения, Святой обследовал шишку на затылке. Она уменьшилась до размера лесного ореха. В паршивых ситуациях надо уметь радоваться самым незначительным мелочам, например, спадающей опухоли…

Храня молчание в эфире, сторожевик не докладывал на базу о задержании. Выйдя из квадрата патрулирования, корабль резко взял на север, вдоль береговой линии. У старого полуразрушенного маяка, торчавшего на окраине мыса, словно гнилой зуб, капитан отправил мотористам приказ через переговорное устройство:

– Стоп машина!

Плавно уменьшая ход, сторожевик разрезал форштевнем волну.

– Шлюпку на воду! – Дрожащими пальцами офицер ломал спичку за спичкой, пытаясь прикурить дешевую сигарету без фильтра.

Напарник, проводивший задержание Святого, щелкнул зажигалкой:

– Успокойся, Васильевич… Все будет в полном ажуре. Сейчас сбросим клиента, и амба.

Капитан сторожевика отер ладонью пот с загоревшего, продубленного солеными ветрами кирпично-красного лица. Сплюнув на мостик, чего он никогда не делал, пограничник сказал:

– Сашок, отбуксуй парня. Я лясы точить с делягами не смогу. Первый раз продался… Муторно мне! Подставил деловым передок, как прошмандоха подзаборная.

– Не для себя, Васильевич, прогнулся, – спускаясь с мостика, произнес офицер, имея в виду истину, известную только им двоим.

Шлюпка скребанула килем по дну. Все тот же веснушчатый паренек, не опасаясь вымокнуть по пояс, браво перескочил через борт, держа над головой автомат. Взбивая брызги, он подтянул лодку к кромке берега, усеянного выброшенными штормом космами водорослей.

Двое мужчин, синхронно хлопнув дверцами, вышли из угловатого джипа «Сузуки», стоявшего в ложбине между песчаными дюнами. Оба сытых крепыша разительно напоминали Толю – широкий разворот груди, каменные челюсти, перемалывающие жвачку, бычьи шеи и глаза, скрытые черными очками. Такие субчики производят эффектное впечатление на рядовых граждан, у которых старанием кинорежиссеров сложился образ крутых парней, разрешающих все проблемы одним метким выстрелом.

Святой от стереотипов был свободен, дешевые киноподелки почти не смотрел. Ему с лихвой хватало жестокой реальности, где кровь была не бутафорской краской и удары не имитировали, а старались нанести так, чтобы как минимум отбить внутренности.

Впрочем, встречавшие приятно поражали вежливым, прямо-таки трепетным отношением к вновь прибывшему.

– Принимайте по этапу! – Активный конопатый погранец грубо подтолкнул Святого, медлившего с переходом к новым конвоирам.

Один из них с чуть обвислыми, гладко выбритыми щеками, которого Святой уже мысленно прозвал Мопсом, уничтожающе взглянул на лопоухого мальчишку и сместил на лоб очки.

– Воин, а ну метнулся отсюда! – едва шевеля мясистыми губами, процедил Мопс, испепеляя глазами конопатого.

Обиженно шмыгнув носом, мальчишка вернулся в шлюпку. Возникшую паузу Святой использовал для более подробного изучения личностей встречающих и транспортного средства, тут же сделал кое-какие выводы: мужчины, судя по бледной коже, прибыли на юг недавно, к органам безопасности, так по старой привычке он именовал расплодившиеся, словно мухоморы после дождя, многочисленные «конторы», радеющие о государстве, они отношения не имели. У фээсбэшников физиономии будто подтерты ластиком – ни одной запоминающейся детали, а эта пара типажей, светящихся сытым благополучием, была из другой оперы.

– Пройдемте в машину! – с лакейской учтивостью произнес Мопс.

Салон «Сузуки», пропахший сигаретным дымом, разделяла решетчатая перегородка, отсекавшая место водителя от задних сидений. Святому предложили разместиться в тыльном отсеке.

Стряхнув песок с подошв, он не оглядываясь, сел в машину, ничем не напоминавшую автозак или милицейский «УАЗ», метко прозванный «козлом». На левом сиденье громоздился холм коробок, баночек, упаковок с пестрыми этикетками. Приготовленной снеди хватило бы на взвод голодных спецназовцев. А на полу, повернутый на ребро, стоял картонный ящик баночного пива «Туборг».

– Мать моя женщина, – ехидно воскликнул Святой, – какой консервный рай! Скажите, теперь всех задержанных перевозят в продуктовых лавках на колесах? Я слишком долго не был в России.

Уловивший иронию в голосе пассажира мордастый крепыш, севший за руль, показал, что и он не лишен чувства юмора:

– Для избранных у нас сервис по высшему разряду. Пейте, ешьте, курите, но пивком не злоупотребляйте. Клозет конструкторы тачки не предусмотрели, а с остановочками – напряг! Торопимся!

Перехватывая инициативу, Святой перебил говорившего, вскрывая зашипевшую банку:

– С пивка-то я, пожалуй, и начну.

Пожав плечами, водитель нажал клавишу стеклоподъемника. Непроницаемые пластины тонированного стекла изолировали Святого от внешнего мира с четырех сторон. Выцедив маленькими глотками содержимое банки, он порылся в горке припасов и нашел там одноразовую зажигалку и блок сигарет. Закурив, Святой обернулся, увидав в матовой поверхности стекла размытое отражение своего лица и огненную точку от сигареты.

Внедорожник качнулся. Передняя и задняя оси полноприводного автомобиля синхронно завращались. Прессуя песок колесами, джип, подпрыгивая на ухабах, отдалялся от моря, а стальная тень сторожевика скользила в противоположную сторону.

Тряский марафон продолжался недолго. Скоро машина выехала на шоссе, и Святой, расслабившись, прилег, забросив ноги на кучу съестного. Методично анализируя стремительные перемены, он вычленял в туманной перспективе светлое и темное. К разряду положительных выводов Святой без колебания отнес то, что его персону опекали не служители закона, а представители иных структур.

«Париться в смердящем испражнениями и хлором следственном изоляторе тебе не придется, – размышлял он. – Это несомненный плюс. Взамен от меня потребуют услуги определенного рода – это минус. Репутация – обоюдоострая вещь, и, похоже, она сыграла злую шутку. Но как мастерски обтяпано дело, – искренне восхитился Святой, расставляя события по порядку, в строгой последовательности, – какая грандиозная многоходовая комбинация! Но партия, уважаемый гроссмейстер, еще не завершена. Мне поставили шах, не мат».

Имя противника, одержавшего промежуточную победу, для Святого не было тайной, но зачем она ему понадобилась, ответить пока не мог.

Он свернулся калачиком и впадал в приятное оцепенение, прислушиваясь к журчанию отлаженного мотора. Дорога предстояла долгая, а Святой был из породы тех людей, которые не могут бездействовать. Пустопорожнее умствование только отнимало силы и ослабляло волю. Поэтому он постарался заснуть, чтобы в нужный момент быть в форме.

Привычка – основа характера. Натренированная годами службы в частях специального назначения способность спать в самых невероятных условиях была производной неприхотливой натуры Святого, привыкшего довольствоваться минимумом удобств, извлекая при этом максимум пользы для физического состояния организма.

Очнувшись, он ощутил прилив бодрости. Энергия его распирала. Ей немедленно требовался выход. Согнув указательный палец, он несколько раз с паузами постучал по стеклянной перегородке.

Ширма опустилась. В клетку решетки просунулся кончик носа конвоира, напарника Мопса.

– Чего надо?

Над красноватыми от бессонницы глазами сопровождающего выгибались мохнатые, по густоте не уступающие брежневским брови.

– Шоколада… – передразнил Святой.

– Ты че, офигел? Где ночью на трассе шоколад найти? – с детской наивностью удивился бровастый.

Ведший внедорожник Мопс одернул напарника:

– Купился, дурик? Он же выкалывается!.. Давай конкретно! Какие проблемы?

– Тормозни. Приспичило отлить. Пузырь лопнет.

Святой пытался рассмотреть местность сквозь лобовое стекло, но видел только кроны деревьев на фоне фиолетового неба, нить разделительной полосы и два снопа света, исходящие от фар джипа.

– Предупреждал же, не налегай на пивцо! – пробубнил Мопс.

– Так что, мне под себя сливать?

Конвоир замученным голосом перетрудившегося человека буркнул:

– Погоди. Подберем тебе туалет.

Проехав метров шестьсот, джип остановился. Вокруг простиралась напоенная запахами полынной горечи ночная степь. Было тихо и темно. Никаких огней. Только первозданная пустота причерноморской равнины.

– Благодать-то какая, мужики! – Вышедший из машины Святой не спешил справить нужду.

Приметив балку, широкий разрез степного оврага, змеившегося рядом с шоссе, он оценивал шансы на рывок. Сопровождающие, тертые калачи, преднамеренно тормознули на открытой местности, прошляпив тем не менее природное укрытие.

– Скорее! – крикнул из кабины Мопс, не глушивший двигателя.

Фары внедорожника, стоявшего наискосок к обочине, высвечивали значительный участок ровнехонького, как теннисный корт, пространства. Овраг был справа от Святого, а слева торчал бровастый, сунув руку под мышку. Он словно измерял температуру, придерживая градусник. На самом деле ладонь конвоира лежала на рукоятке пистолета.

Теребя ширинку, Святой возмущенно выкрикнул, обращаясь к томившемуся в джипе Мопсу:

– Дорогой! Мне по-большому надо!

– Ну и че? – равнодушно отозвался тот.

– Переключи на ближний свет. Неудобняк с…ть на ваших глазах. Я не извращенец!

Бровастый загоготал, найдя ситуацию подконвойного забавной.

– Валяй! Снимай штаны! – Согласившийся с претензиями крепыш потянулся к приборной доске, отыскивая нужный тумблер.

Отвлекшийся бровастый собирался прокомментировать слова товарища. Продолжая гоготать по-гусиному, он развернулся всем корпусом, пропустив стремительный рывок подопечного.

Кулак Святого врезался в его живот, проваливаясь чуть ли не до диафрагмы. Бровастый сложился пополам, но, пока его голова не успела опуститься, мощный удар в подбородок распрямил его и отбросил назад. Раскинув крестом руки, он упал.

Святой, заметив расстегнутую кобуру, попытался завладеть оружием. Прыжком он взобрался на бровастого конвоира, придавливая его грудь коленями, и, хлестнув ребром ладони по челюсти, вырвал из кобуры пистолет.

Огненный пунктир перед его глазами расчертил ночной воздух. Святой отпрянул, среагировав на пулю, пролетевшую в миллиметре от переносицы.

– Не шали, братан! Не шали… – Надсадный вопль Мопса перекрыл эхо выстрела. – Завалю!

Рубиновый лучик инфракрасного прицела упирался в висок Святого, вычерчивая траекторию возможного маршрута свинца.

– Проехали, приятель! Капитулирую… – Святой поднялся на ноги.

Перешагнув через мычащего невнятную брань конвоира, он распрямил плечи, не обращая внимания на красную метку, переместившуюся с виска к сердцу.

Небесная канонада предвещала проливной дождь. Гулкие раскаты грома проникали сквозь стены комнаты с опущенными роллетами на окнах. Разбуженное небесным гулом воображение рисовало картину ливня, смывающего грязь с городских улиц. Обновляющего краски запыленных витрин и поблекших рекламных щитов. Загоняющего прохожих под арки домов и козырьки подъездов.

Святой представлял, как понесутся ручейки вдоль бордюров к забранным чугунными решетками квадратам стоков – этим дверям подземных каналов, принимающих все нечистоты города. Как загудят водосточные трубы, исполняя сольную партию в симфонии дождя, а кровельное железо будет вибрировать, отражая удары миллиардов капель. Как над отмытым до зеркального блеска мегаполисом повиснет семицветным коромыслом радуга, отразившись в куполах церквей, окнах квартир, стеклянных фасадах банков, и люди, перепрыгивая через лужи, будут удивляться легкости дыхания после прошедшего дождя.

Но этот сценарий, кроме небесного гула, был лишь плодом фантазии человека, помещенного в каменный мешок.

«Неделю маринуюсь в этой клетке. Пора бы ребяткам определиться с претензиями. Так и клаустрофобией недолго прихворнуть. После морских просторов помещение камерного типа – слишком сильное испытание для нервов, подраспустившихся на золотом песке пляжей… Все хорошее когда-нибудь заканчивается. А что начинается?»

Насчет камеры Святой лукавил: помещение, в которое его доставили Мопс и бровастый, было не лишено комфорта. Они долго поднимались на лифте, прежде чем войти с черного хода в расположенное на верхнем этаже высотного здания жилище, напоминавшее конспиративное логово секретного агента. К комнате примыкал санузел с душевой кабиной. Для развлечения имелись видеодвойка и музыкальный центр с разбалансированным проигрывателем компакт-дисков, отказывающимся воспроизводить музыку.

Дни напролет Святой терзал пульт дистанционного управления, выискивая информационные программы и блоки новостей, то есть самое достойное из тележвачки, заполнившей большинство каналов.

Бессменный обслуживающий персонал, Мопс и бровастый, посещали жилище, словно по расписанию, утром и вечером.

Святой шутил:

– По вам, ребята, часы можно сверять.

Храня гробовое молчание, охранники выставляли пакеты с едой: комплексный обед ресторана «Макдоналдс»; наконец очумевший от мороженого и картофеля-фри узник запустил бумажным стаканом с колой в голову бровастому, которому и так доставались все шишки. Акция протеста возымела действие. Меню отныне разнообразили цыплята-гриль и прочая уличная стряпня, так не похожая на кулинарные изыски Дэвида Стерлинга.

Снабдив заключенного продуктами, охранники удалялись, всякий раз облегченно отдуваясь, оказавшись за панцирем металлической двери.

Временами к пище насущной они добавляли пищу духовную – разношерстную стопку газет и журналов, видеокассеты, репертуар которых колебался от безобидных мультяшек до сборника запечатленных камерой публичных казней.

Среди чтива встречались статьи, подписанные Дарьей Углановой, публиковавшей разоблачительные опусы, бичующие нравы и противозаконные проделки сильных мира сего. Святой часто вспоминал неугомонную девицу, владеющую бойким пером, не затупившимся за время его отсутствия. Даша гвоздила и в хвост и в гриву правительственных чиновников, погрязших в коррупции, разоблачала высокого милицейского начальника, прикрывавшего высокопоставленных педофилов, посещавших подпольный бордель с малолетними проститутками и оплачивавших его содержание. Журналист от Бога, Дарья разгребала грязь, в которой захлебнулся бы и мужик. Судя по статьям, старая знакомая Святого высоко держала профессиональную планку. Выискивая сенсации, она не ограничивалась смакованием жареных фактов и пикантных подробностей, а пыталась докопаться до корней. Бедовая деваха, готовая к любой авантюре, одновременно притягивала и отталкивала Святого, помнившего, что между ними всегда будет стоять тень погибшего друга Кости Лукошина, любившего эту женщину.

Впрочем, на сегодня Святой не планировал шуршать газетными листами. В пакете утренней доставки он обнаружил интригующую видеокассету с обведенным красным фломастером названием. Аннотация на тыльной стороне коробки сообщала краткую фабулу шпионского боевика продолжительностью сто пятнадцать минут. Некий Саймон Теймплер, международный супервор, использовавший в работе имена католических святых, получает задание украсть формулу холодной термоядерной реакции. Его наниматели – русская мафия, рассчитывающая произвести политический переворот в России, где в результате энергетического кризиса люди начинают гибнуть от холода.

Интригующим было совпадение позывных, под которыми Дмитрий Рогожин, командир группы спецназа, выходил в радиоэфир, и имени вымышленного героя голливудской ленты. Обоих звали Святой.

Заправив кассету в видеомагнитофон, он прокрутил титры и запомнил фамилии актеров, исполнявших главные роли.

– Привет, тезка! – произнес Святой, когда на экране возникла детская рожица воспитанника закрытой католической школы, будущего супервора.

Фильм был препаршивейший. Чистая халтура, снятая недобросовестным режиссером, чьи мозги расплавились или от кокаина, или от жаркого лос-анджелесского солнца.

Серая масса дегенератов, обобщенный образ москвичей, спасалась от сибирских холодов водкой или кострами, полыхавшими на улицах. Злобный бородатый мафиози, гибрид Карла Маркса и Гришки Распутина, тряс засаленными волосами на митингах, призывая скинуть с трона милягу-президента, который успел довести страну до ручки. Звероподобные солдаты носились по улицам, устраивали облавы, дубасили старушек и младенцев. Благородный вор, стащивший секретную формулу у очаровательной ученой дамы, разгуливает по обледенелому городу, населенному уродами, прохиндеями и синюшными алкоголиками, нахлобучив на голову норковый треух. Он обводит мафиози вокруг пальца, запускает энергетическую установку, облагодетельствовав этим дегенеративный народец, умывающийся слезами счастья на брусчатке Красной площади, а чернокожие морские пехотинцы из охраны посольства пьют пиво, празднуя победу демократии еще в одной дикой стране.

Добросовестно просмотрев нудный фильм, Святой односложно выдохнул:

– Фуфло!

Затянувшаяся игра в прятки с прозрачными намеками на подробное знание его биографии начинала надоедать. Топтуны-охранники, шарахающиеся от него, как от прокаженного, навязчивый сервис и этот идиотский каменный куб, меблированный с потугами на уют…

«Что же, гроссмейстер, вы медлите с очередным ходом? Сегодня я поблагодарю за хлеб-соль. Проведу учебно-показательный бой с твоими олухами, и адью! Растворюсь в пространстве, так и не познав твоих сокровенных замыслов. И я буду стараться, чтобы наши пути-дорожки не пересекались. Я даже письменно предупрежу тебя о возможных плачевных последствиях нашей встречи. Засиделся в гостях, хоть и не напрашивался»… – Неозвученный монолог предназначался человеку, чья деятельная рука угадывалась в закулисной возне.

Приход долгожданного гостя застал Святого в душевой кабине. Упругие холодные струи приятно массировали тело, когда за пластиковой ширмой возникло огромное пятно человеческой фигуры.

– Закругляйся с помывкой! – бесцеремонно открыл раздвижную стенку Мопс. – Переговорить надо.

Растершись до красноты махровым полотенцем, Святой оделся, неспешно расчесался, внутренне готовясь и к встрече, и к разговору, который должен был подытожить его недельное сидение взаперти. Святому было о чем спросить…

Платон Петрович Бодровский собственной персоной восседал на тесном для его объемистого седалища стуле.

– Удивлены? – вместо приветствия произнес магнат тоном факира, отколовшего заковыристый фокус и надеявшегося сорвать аплодисменты публики.

Отодвинув плечом Мопса, перегораживавшего выход, Святой прошелся по комнате и сел на кровать, напротив бизнесмена.

– Чему, Платон Петрович? Вашему появлению? Я не профан!.. Предвидел ваш приход.

Фальшивый смешок Бодровского означал разочарование. Он оглянулся на телохранителей, словно ища поддержки. Толя, бровастый и Мопс стояли вдоль стены, не зная, куда деть руки. Они то скрещивали их на груди, то что-то поправляли под кашемировыми пиджаками, бросая на Святого выразительные взгляды.

– Ну, здравствуйте, Дмитрий Рогожин! – Магнат соизволил привстать, протягивая Святому ладонь.

Бывший спецназовец кочевряжиться не стал и ответил крепким рукопожатием уверенного в себе человека, не привыкшего кичиться показной отвагой.

Привольно расположившись на застеленной клетчатым пледом кровати, Святой, шокируя собеседника потрясающим самообладанием, перехватил инициативу:

– Платон Петрович, ваши мальчики браво смотрятся в шеренге, но в сущности они полное говно! Я мог уйти, хлопнув дверью, не единожды, но не сделал этого…

Магнат опустил уголки губ в улыбке:

– Без сомнения. Ваши способности феноменальны.

– Сейчас все козыри у вас на руках. Однако, прежде чем вы будете соблазнять меня неким заманчивым предложением, давайте расставим все точки над «i». Освежим, так сказать, в памяти недавнее прошлое. Уточним некоторые детали.

– Как будет угодно! – выпрямив спину, вставил Платон Петрович.

Они посмотрели друг на друга, и Святой понял, что их разделяет пропасть, которую ни тот, ни другой не смогут преодолеть. Рыхлый добрячок, соривший деньгами на Адриатическом побережье, здесь, в этой комнате без окон, выглядел иначе. Святой не мог обрисовать новый облик Бодровского словами. Тут работала интуиция, или скорее подкорка головного мозга, сигнализировавшая об опасности. Перед ним сидел вожак волчьей стаи, одряхлевший, пресыщенный удовольствиями, может быть, уставший, но не утративший хватки.

– Я не собираюсь крушить мебель, брать вас в заложники, хотя не скрою, за неделю эта берлога мне опротивела. Мне безумно любопытно, зачем вы потратили уйму денег на доставку моей бренной плоти в Россию? Кстати, расходы понесли значительные? – Святой произносил тираду, издевательски поджимая губы. Ему захотелось разозлить, вывести из себя непроницаемого, словно Будда, магната.

Бодровский был достойным противником. Скучающе уставившись в потолок, он раскачивался на ножках стула, оставляя последнее слово за собой.

– Расходы?! – переспросил Платон Петрович. – Мелочи! Я могу назвать лишь приблизительную смету.

Он не продолжал, желая повернуть разговор в другое, нужное ему, русло и выбрать верный тон, не провоцирующий в собеседнике агрессивность.

Голубая вена пульсировала на виске Бодровского.

– А давайте, Дмитрий, выпьем по маленькой, – неожиданно и как-то невпопад брякнул Платон Петрович, прищелкнув пальцами. – Застолье сближает даже заклятых врагов.

– Возможно. Если надраться до чертиков…

Странное кружение вокруг да около было необходимой прелюдией, своеобразным словесным фехтованием, когда противники делают пробные выпады, нащупывая слабые места.

Повинуясь повелительному щелчку хозяина, телохранитель принес на вытянутых руках поднос с откупоренной бутылкой белого вина, двумя фужерами и нарезанным на блюдце сыром рокфор. Наполнив фужеры, Платон Петрович протянул один из них молчавшему Святому.

– У меня есть тост! – торжественно произнес он.

– Валяйте!.. – с нагловатым прищуром откликнулся Святой.

– За взаимопонимание!

– Прямо как молодожены! – в голос захохотал Рогожин и, пригубив вино, стал ждать продолжения.

Оттопырив указательный палец, Платон Петрович показал телохранителям на дверь. Шеренга пошатнулась. Строй рассыпался. Секьюрити без возражений, как вышколенные псы, потянулись к выходу. Дождавшись хлопка двери, Бодровский уже без предисловий заговорил по существу:

– Я давно подыскивал человека для выполнения опасной и необычной миссии. Не буду лгать, при первой же встрече ваши бойцовские качества заинтриговали меня…

– Значит, тогда на вилле следовало ограничиться простой рихтовкой Толиной физиономии, и вопросов бы не возникло? – спросил Святой.

– Не думаю. У меня чутье на нужных людей! – выделяя последние слова, ответил Бодровский. – Кстати, Анатолий схлопотал по заслугам. Я поручил инсценировать нападение на яхту, чтобы удостовериться в ваших способностях, а этот кретин провалил постановку.

– Но ведь грабители посетили «Свордфиш»?

– Не те. Однако все, что ни делается, к лучшему. Вы убедили меня в правильности выбора. Мои люди в Москве занялись идентификацией вашей личности и составлением досье. Весьма подробного досье, – с нажимом произнес Платон Петрович.

– Много наковыряли?

– Вплоть до младенческих годков. Вам, Дмитрий, пора мемуары писать. Бестселлер получится круче, чем у Коржакова.

Святой невесело усмехнулся:

– Зачем людей пугать? Я предчувствую, что в моей одиссее намечается новая глава… Что ж, не будем нарушать хронологию. Убойный материальчик на бывшего спецназовца, осужденного трибуналом и сумевшего бежать из заключения, вы получили еще в Италии?

– Да.

– Каким же образом, Платон Петрович, вы заманили меня в ловушку? – едва скрывая свое удивление, спросил Святой.

– Увольте! – всплеснул пухлыми ладонями магнат. – Вы сами поднялись на борт яхты, упростив комбинацию. Хотя, по правде говоря, ваше возвращение было делом решенным.

– Кем?

– Естественно, мною! – самодовольно произнес Бодровский тоном царственной особы. – Возможно, вас депортировали бы из Италии и передали правоохранительным органам России по линии Интерпола. Второй вариант… – Магнат умолк, давая собеседнику возможность строить домыслы о степени своего могущества.

Лицо Святого оставалось непроницаемым. Можно было подумать, что он не слушает навязчивого дельца.

– Шторм у бога морей, Платон Петрович, вы вымолили или купили?

Упругий арбуз живота магната заколыхался от смеха. Бодровский даже вытер влагу, скопившуюся в уголках глаз.

– Люблю людей с юмором… Шторм был абсолютно натуральный, и топор под компас, как в «Пятнадцатилетнем капитане», никто не подкладывал. Но в Феодосию путь вам был заказан. – Голос магната приобрел привычную для Бодровского жесткость. Он зачастил скороговоркой: – Нам всем здорово досталось в той штормовой передряге. Вы действительно, ударившись, потеряли сознание. Заметьте, без посторонней помощи… Фатум, роковое стечение обстоятельств. Потом мы дружно лечили нашего больного.

– Чем? – перебил Святой.

– Безвредный коктейль медикаментов. Немного снотворного, немного успокоительных, и никаких побочных эффектов. Только здоровый крепкий сон, пока яхта стояла на якоре у границы территориальных вод…

– Пока ваши люди столковывались с погранцами, – уточнил Святой. – Я был о стражах границы лучшего мнения. Оказывается, ребятки тоже продаются.

Поколебавшись, Бодровский с подкупающей искренностью раскрыл секрет сделки:

– У капитана сторожевика сынишка парализован. Может, слышали о взрыве дома?

– Да. Припоминаю… Браконьеры, промышлявшие на Каспии, отомстили погранцам за конфискованную черную икру.

– Мальчугана извлекли из завала на четвертые сутки с поврежденным позвоночником. Прооперировали и вернули отцу, а у того нет денег даже на инвалидную коляску. – Платон Петрович скроил скорбную мину. – Мы предложили безутешному отцу сумму, необходимую для лечения ребенка, и кое-что для команды. Согласитесь, взаимовыгодная, гуманная сделка?!

Именно в этот момент Святой готов был сорваться: встать и расплющить нос циничного деляги, спекулирующего на людских несчастьях, но сдержался, ожидая дальнейших пояснений. Ему надо было разведать, в какую авантюру втравливает его этот сволочной толстосум, принимающий мир за супермаркет, где все выставлено на продажу, а люди – только куклы на полках, и каждая со своим ценником.

Святого магнат ценил дорого.

Неожиданно Платон Петрович переменил тембр голоса с жесткого на свербяще-ноющий, с плаксивыми нотками.

– Поверьте, Дмитрий, самое страшное, когда родители видят смерть своих детей. Это противоестественно… – Достав платок, Бодровский натужно высморкался. – Мой сын Роман умер в прошлом году…

– Соболезную, – вполне искренне сказал Святой.

– Умер от наркотиков. Его нашли уборщицы в туалете ночного клуба. Роман Бодровский лежал в отхожем месте! – Магнат ослабил узел галстука. – Мой наследник, мой единственный сын скончался, не дожив до двадцати… – Платон Петрович всхлипнул и отвернулся, стыдясь скупой мужской слезы.

А Святой не мог отделаться от ощущения, что присутствует на представлении любительского театра, где актеры лезут из кожи, изображая трагедию, но у них ничего не получается.

«Чего же не хватало твоему сынку? Денег, автомобилей, подружек… За каким хреном он подсел на иглу? Захотелось остроты ощущений? Раздвинуть границы сознания?.. Так отправил бы отпрыска повоевать на таджикские заставы или на Северный Кавказ. Организовал бы сыночку хотя бы краткую ознакомительную экскурсию в армию, чтобы тот увидал жизнь с изнанки. Понял, отчего восемнадцатилетние парни душу наркотой врачевать пытаются…» – неприязненно подумал Святой, хоть о покойниках и не полагалось так думать.

Совладав с чувствами, Бодровский промокнул платком покрасневшие глаза, посопел, восстанавливая сбившееся дыхание, и внимательно посмотрел на собеседника – проняла ли его сцена отцовской скорби.

Экс-спецназовец, бывший со смертью на «ты» и повидавший трупов не меньше, чем сторож морга, молчал.

– Дмитрий, идет умышленное уничтожение генофонда страны. Умирают дети из высокопоставленных семей! Будущие политики, дипломаты, бизнесмены… Нас лишают будущего! Посмотрите, посмотрите список!.. – Достав из кожаной папки перехваченные скрепкой листы, Платон Петрович потрясал бумагами.

Мартиролог был внушительным. Напротив некоторых фамилий алел жирный крест, выведенный маркером.

– Что это означает? – спросил Святой, перечитывая список, словно скопированный из газетной советской хроники – сплошные знаменитости и воротилы.

Взглянув на отметину, Бодровский ответил:

– Еще живы, но безнадежны. Днем раньше, днем позже пойдут на погост. Мучаются от ломки в дорогих клиниках или вымаливают у родителей дозу.

Святой вернул бумаги в дрожащие руки магната:

– Напал мор на золотую молодежь?

– Не язвите! – взвизгнул Бодровский.

– А сколько спивается от нищеты и безнадеги?! Сколько колется дрянью? Нюхает клей по подвалам, потому что у них уже сейчас нет перспективы. Платон Петрович, я не сентиментальная барышня, и меня сложно разжалобить историями о великосветских бездельниках-наркоманах. Простите, но генетическому фонду, как вы изволили выразиться, кушать порою нечего. Папа, не получающий зарплату месяцами, на бутерброд в школу не наскребет! В армейском строю дистрофиков ветром качает. Так что давайте без высокопарных выражений! – Свое возмущение Святой выдал залпом.

– Ладно… – не разжимая зубов, произнес магнат, хлопая ладонями по коленям. – Семьи сгоревших от наркотиков объединились в лигу, если хотите, партию или союз. Название не имеет значения. Это негласное объединение, не зарегистрированное и не участвующее в выборах. Нас сплачивает одна идея – виновники должны быть наказаны высшей мерой…

– Уничтожены?!

– Да.

– Уличные торговцы, наркоши, разбавляющие дозы сахарной пудрой, чтобы обдурить таких же бедолаг и сорвать деньгу, курьеры, бабки, выращивающие мак на дачах… Платон Петрович, вам придется развязать террор похлестче тридцать седьмого года. Я не верю в ваш фанатизм, и на маразматика вы не похожи… Уничтожены или уничтожен?!

Вопрос не в бровь, а в глаз озадачил Бодровского, настроившегося на пространную речь для внимательного слушателя. Загипнотизировать ораторским искусством экс-спецназовца, приученного оперировать четкими понятиями, конкретными датами и ясно поставленными задачами ему не удалось.

– Вы нетерпеливы, – мрачнея, пробурчал магнат.

– Надоело сидеть сиднем. Да и в родные пенаты я намечал вернуться немного позднее. Короче, хватит ходить кругами! – отрезал Святой, скрестив руки на груди. – Вы или лига приговорили кого-то к смерти? Не мелкую сошку с парой чеков героина в кармане, а крупную рыбу? Наркодельца высокого пошиба? Весьма кстати подвернулся и я – человек вне закона, с репутацией классного профессионала. Очень удобная личность для беспрекословного выполнения любой грязной работы. Это не ново, Платон Петрович, убирать преступников руками преступника. Не ново… Я верно улавливаю логику?

– Отчасти. Члены лиги весьма влиятельны. У них достаточно средств и возможностей, чтобы исправить перекосы в вашей судьбе. Снять судимость, добиться пересмотра дела, подвести под амнистию или заплатить очень большие деньги, с которыми можно обосноваться в любой точке земного шара!

«Широкий выбор, – скептически усмехнулся про себя Святой. – Мягко стелешь, да жестко спать. Чего-то ты, Платон Петрович, темнишь. Не договариваешь. Платных убийц в России как собак нерезаных. Только свистни – батальон сколотить можно. Да что батальон – дивизию сформировать на бабки, вбуханные в мою доставку. Мудришь, деляга, на мне свет клином не сошелся!»

Бодровский упорно продолжал гнуть свою линию, то бормоча словно религиозный фанатик, то захлебываясь криком. Задатки трагика в магнате определенно имелись.

– Дмитрий, вы не представляете масштабов бедствия! Каждый день в Москве потребляется вагон наркотиков! Правительству наплевать на вымирающую нацию. Мы, честные люди, хотим поставить преграду этому потоку дряни, захлестывающему улицы наших городов! Спасите тех, кого можно спасти! Эти азиаты, мусульманские фундаменталисты, ненавидящие белую расу, очищают жизненное пространство для своих орд! Вы же проливали кровь на войнах с этими выродками, поклоняющимися Аллаху. Вы же патриот! Русский офицер! – Бодровский понес околесицу, попахивающую фашизмом.

Чтобы не потерять нить разговора и остудить митингующего собеседника, Святой налил вина, жестом предлагая выпить. Пока Платон Петрович булькал, запрокинув голову, он вычленил из услышанного бреда рациональное зерно: «…Бодровский заикнулся о мусульманах. Значит, работенка будет предложена в Азии или на Кавказе. Значит, я понадобился для операций в горах. Логично… Придурок, умеющий палить на лестничной клетке подъезда, сдохнет, надев шестидесятикилограммовый рюкзак горного стрелка. Киллер из уголовной братвы загнется только от одного вида заснеженных пиков, к примеру Приэльбрусья… Ай да Бодровский, все просчитал и еще комедию ломает. Назубок мой послужной список выучил».

Святой почувствовал удовлетворение от интеллектуальных гонок. Предчувствия его не обманули.

Охладив пыл вином и исчерпав свой ораторский запал, Платон Петрович вновь раскрыл папку и извлек карту с устаревшим грифом: «Министерство обороны СССР. Топографическое управление».

От бумажной простыни, наклеенной на марлевую основу, повеяло чем-то родным, давно забытым. Сколько таких карт побывало в планшете Святого! Сколько бессонных ночей было проведено над составлением маршрута рейдов в те места, где черт ногу сломит… Неужели история действительно повторяется?!

– Мы нащупали наркоцепь! – с жаром полководца, начинающего атаку, говорил магнат, накрыв квадрат карты пухлой ладонью. – Шли методом проб и ошибок. Покупали сведения у милиции, наркодилеров, перевозчиков. Здесь… – палец Бодровского скребанул по бумаге, оставляя вмятину от ногтя, – на стыке границ Киргизии и Таджикистана, в труднодоступном горном районе функционирует крупнейшая фабрика, производящая синтетический наркотик. Это страшное зелье, за считанные месяцы превращающее человека в животное, выжигающее внутренности. Оно чрезвычайно популярно у молодежи, сходящей с ума по синтетике. В Москве употребление азиатской дряни приняло размеры эпидемии. А на вершине наркокартеля находится некий ублюдок, называющий себя Эмиром. Там, в горах, в своей резиденции, он недосягаем для правосудия, и мы хотим, чтобы вы, Дмитрий Рогожин, обезглавили гидру: отправили Эмира к его мусульманскому богу и разнесли в пух и прах все его производство! – Грудь Платона Петровича вздымалась, точно он пробежал марафон.

– Эмир… кто он? – Святой невольно подтянул карту, всматриваясь в коричневые пятна, обозначавшие хребты горного массива, светло-желтые просветы перевалов и долин.

Инстинкт прирожденного солдата будоражил кровь молоточками, стучавшими в висках. Внутри сложенной карты был глянцевый картон аэрофотосъемки, сделанной с большой высоты. Сквозь облака просматривалась дельтообразная долина с коробочками зданий в ее северной оконечности.

– Монстр! Азиатский царек… – запричитал Бодровский.

– Только без эпитетов! – попросил Святой.

– Разное толкуют о нем. Говорят, бывший генерал Советской Армии, пропавший без вести в Афганистане и всплывший, когда началась заваруха с исламистами-таджиками. По другим сведениям – простой участковый милиционер из туземцев, чьи предки были ханами… Восток… Там живут и жили по законам средневековья. Азия… что еще добавить? – пожал плечами Платон Петрович.

– Там люди живут по своим законам, и не нам их судить. Со своим бардаком разобраться бы!.. Что ж, ваше предложение, Платон Петрович, вдохновляет на самопожертвование. Миссия благородная. В самый раз для человека с прозвищем «Святой». Но я не собираюсь таскать для какой-то секретной лиги каштаны из огня даже за сотни тысяч «зеленых»…

– Мы можем предложить гораздо более значительную сумму, – веско произнес Бодровский, нахмурив брови.

– Миллион?! – улыбнулся Святой.

– Это реально…

– Нереально мое участие. Я никогда не был наемником… – Святой встал, вразвалочку прошелся по комнате, взял с тумбочки пачку сигарет, но, передумав, положил обратно. – Можете сдать меня властям, чтобы компенсировать деньги моральным удовлетворением. Не зря же меня везли на роскошной яхте через три моря?..

Бодровский не шевелился, созерцая отполированные в маникюрном салоне ногти. В своем спокойствии магнат походил на анаконду, обвившую добычу кольцами и отдыхающую после охоты перед процессом заглатывания. Такое спокойствие насторожило Святого. Он чувствовал бы себя увереннее, если бы магнат разбушевался.

Тихим, невнятным голосом, сцепив пальцы на животе, Платон Петрович спросил:

– Вы знакомы с восточной игрой «го»?

– «Го»? – переспросил Святой, встав рядом.

– Цель этой игры – так расположить свои фишки, чтобы соперник оказался побежденным еще до того, как осознает, что его окружили. Я научился играть в «го» давным-давно, а моим учителем был настоящий мудрец… – Бодровский опустил веки. – Рогожин, мы идем по одной дорожке, и не пытайся с нее свернуть. Бесполезно. Все равно ты вернешься ко мне! – Магнат говорил иносказательно, точно баснописец прошлого века, но смысл был достаточно прозрачен, и, чтобы смягчить неприкрытую угрозу, он добавил: – Жаль, что вы не согласились добровольно выполнить миссию. Эмир заслуживает смерти…

Помолчав, Платон Петрович бодро поднялся, подавая руку:

– Давайте попрощаемся.

– Насовсем? – настороженно спросил Святой, готовый к любой гадости.

– На время… – Магнат расплылся в улыбке от уха до уха, хохотнув, словно ему щекотнули пятки. – Извините за причиненные неудобства и примите от меня посильную помощь. Москва – дорогой город…

Пухлый пакет был начинен стопкой банкнот, новехоньким общегражданским паспортом с фотографией Святого, вымышленной фамилией и московской пропиской, водительскими правами, закатанными в пластик.

– Вторично меняю фамилию. – Покрутив в руках документы, Святой убедился в их аутентичности. – Как бы не запутаться? Платон Петрович, вы выпускаете меня на свободу?

Магнат развел руками:

– А что делать? И на старуху бывает проруха. Силком такого сокола не удержать. Зачем плодить калек? Ведь еще денек, и вы раздробили бы моим парням головы. Верно? – Бодровский заговорщицки подмигнул, зайдясь лающим смехом. – Предпочитаю числить вас другом, не врагом. Мое предложение будет актуально до конца года. Подумайте на досуге.

Подойдя к зеркалу, Бодровский затянул узел галстука, поправил прическу. Застегнув пиджак на все пуговицы, пружинистой поступью, не соответствовавшей грузному телу, он добрался до двери. Приоткрыл ее, высматривая кого-то, и, обернувшись, шутовским тоном бросил Святому:

– Передаю на поруки! О вас есть кому позаботиться!

Дверь широко распахнулась, пропуская жердину под два метра ростом. Высоченный парень ринулся к Святому.

– Командир! – орал парень, и от его вопля дребезжала люстра. – Командир! Не узнаешь Вовку Гуляя? Вот ты где затихарился! Командир…

Короткими перебежками группа из пяти человек пробиралась от груды тлеющих резиновых покрышек к проржавленному остову автобуса. Рассредоточившись, прочесывала территорию, двигаясь от захламленного железяками пятачка к осиновой роще. Кто-то шел, выпрямившись, как на параде, кто-то пригибался к земле, затравленно зыркая по сторонам. Лица бойцов были закрыты масками – с пластиковыми очками для глаз и маленькими дырочками для носа. На груди застегнуты жилеты-патронташи, заполненные кассетами боезапасов и баллончиками с газом.

Авангард отряда достиг реденькой рощи с начинающей желтеть листвой. Двое спустились в неглубокий овраг, отделяющий деревья от свалки металлолома.

Оттуда, из корпуса отколесившего свое «Икаруса», раздался хлопок. Безликий человек в пластиковом наморднике стрелял из оружия, напоминавшего укороченный лазерный пистолет героев фантастических фильмов, в спину тем, кто не успел добраться до оврага.

Роща тоже ожила. Залегшие среди рытвин и кочек люди повскакивали и припали на левое колено, принимая удобную позу для ведения огня. Огрызаясь ответными очередями, отряд, попавший в засаду, метался в поисках пути отступления. Группа, несшая потери, неумолимо редела. Бойцы падали в грязь, перекатывались, отползали по-пластунски к горевшим покрышкам, надеясь спрятаться за дымовой завесой, неслись вперед в лобовую атаку, а противник обходил их с флангов, клещами зажимая отряд.

Исход боя, происходившего на паре гектаров пересеченной местности ближнего Подмосковья, не вызывал сомнения. Отряд, прошляпивший снайпера, засевшего в ржавой коробке автобуса, был обречен. Пленных в этой битве не брали. «Убитые» снимали маски с потных лиц, распахивали камуфляжные куртки, перепачканные краской, и с любопытством досматривали расстрел товарищей по оружию.

Арендованный кусок земли служил полигоном для игры в пэйнтбол – суррогат войны для дяденек с толстыми кошельками, не наигравшимися в детстве. Вооружившись маркером, прозванным «обрезом» за короткий ствол, поклонники острых ощущений бомбили друг друга желатиновыми шариками с краской, действуя по сценарию, придуманному филдоператором – этаким массовиком-затейником, наворачивающим разные заковыристые ситуации со всевозможными декорациями.

Бывший сержант подразделения спецназа, которым командовал Святой, разбитной и шалопутный малый Вовка Гуляй, веселивший друзей на привале похабными частушками, теперь развлекал состоятельную публику войнушкой. Правда, порой подбирался народ посерьезнее, чем представители конкурирующих компаний, самозабвенно лупившие из пистолетов-маркеров. На полигон наведывались сотрудники спецслужб, бритоголовые «братаны», телохранители. Они приходили поупражняться в мастерстве убивать. Для них Гуляй поднимал почасовую ставку за пользование лазерными насадками и электронной системой регистрации попадания.

Секьюрити Бодровского натаскивал бывший сержант, гоняя по оврагам и пригоркам полигона до седьмого пота. Платон Петрович любил смотреть показательные выступления своих телохранителей и даже сам не гнушался порезвиться в пэйнтбол, предпочитая вариант «волк-одиночка» и расстреливая всех попавших на мушку…

Филдоператор Вовка Гуляй, истощив фантазию, а может, не желая напрягаться, предложил клиентам незамысловатый сюжет «битва до последнего человека». Сформулировав командам боевую задачу, он поставил раскладной столик на лысой макушке возвышенности, откуда полигон просматривался как на ладони, выложил бутерброды, достал китайский термос, расписанный красными цветами, и, только оборудовав наблюдательный пункт, дал сигнал, пальнув в небеса из стартового пистолета.

– Понеслось могилово! – скучающим голосом произнес Гуляй, извлекая из кармана пятнистого жилета плоскую жестяную манерку с джином. – Жахнем, командир, для сугреву.

Нежаркое августовское солнце карабкалось по небосклону, освещая чахлую растительность полигона, реденькую рощу и фигурки людей в камуфляже, напоминающие навозных жуков.

– Я не похмеляюсь, – отказался Святой, вспомнив старого англичанина, до вечера не бравшего в рот ни капли спиртного.

Прошлую ночь он провел у Гуляя. Расквартировавшись на кухне, они пили ледяную водку из холодильника и не хмелели. От бывшего сержанта Святой узнал, что еще три дня назад Бодровский предупредил его о приготовленном сюрпризе.

– …Я офигел, Святой!…Бодрыч говорит, командира твоего притарабанил! Приютишь? – гарпуня вилкой разрезанный помидор, частил Гуляй.

– Кто?

– Бодрыч… Бодровский. Я так его для краткости называю. Мощный мужик! Все в Москве схвачено и ботвы немерено. Я у него со многими шишкарями за ручку здоровкаюсь, но Бодрыч… – Гуляй многозначительно хмыкал, закатывая глаза, – какими бабками ворочает?! Зубр! С женой только невезуха…

– Ольгой Григорьевной?

– Психованная баба. Дерганая какая-то. Однажды рубились всей бригадой в пэйнтбол, и она напросилась. «Позвольте, – говорит, – Володенька, мне поохотиться». Вклинилась в середину игры и давай по муженьку сандалить. Бодрыч глотку дерет: «Оля, мы из одной команды!», а она будто оглохла. Лупит очередями. Истерика с бабой приключилась. Голосила о погубленной жизни, пока в обморок не грохнулась. А Бодрыч, молодчина, стоял перед психопаткой и улыбался так, знаешь, спокойненько. Нервы у мужика – канаты. Другой по сопатке вломил бы и по б… отправился тоску развеять… – Гуляй смачно зачавкал помидором, перемалывая розовую мякоть ровными, чуть пожелтевшими от никотина зубами.

Ту ночь Святому не хотелось тратить на обсуждение ловкачеств магната, психического нездоровья его жены и выяснение размеров состояния человека, вызывавшего щенячий восторг у Гуляя.

Ночь принадлежала безвозвратно минувшему былому, где притаилось горе и война, никому не нужная доблесть и предательство. Владимир раскладывал пасьянс из фотографий, на которых улыбались знакомые беззаботные лица.

– Витек, – тусклым, поминальным голосом бормотал бывший подчиненный Святого, – подорвался на мине под Башутом. Леха Сорокин – пропал без вести. Генка…

– Гена прикрывал отход группы с перевала. Оттягивал боевиков на себя. Помнишь, Гуляй, какой туман висел? Словно саван… белый-белый. В жизни ничего подобного не видел! – Святой с поникшей головой, облокотившись на стол, возвращался мыслями на тот проклятый перевал, блокированный боевиками.

– За ребят! – Гуляй налил по полной. – Пусть земля им будет пухом!

Водка казалась пресной, как водопроводная вода.

– Мстили мы чехам, ох мстили… – скрежетнул зубами Гуляй. – Оттянулись до вывода федеральных войск будь спок, командир. Еще долго икать будут, вспоминая спецназ. – По-кошачьи сузившиеся зрачки экс-сержанта полыхнули дьявольским огнем.

«Бог ты мой, как война людей прессует. Был смешливым пацаном, с девчонками кокетничал, а сейчас талдычишь о мести, словно инквизитор, отправляющий еретиков на костер. Покалечила тебя война, а ты и не заметил».

Ученых трактатов о деформации души в университетских библиотеках Святой не читал, познавая на практике страшные истины: безусый юнец, водрузивший на стриженую башку краповый берет спецназовца, испытав впервые удивительное ощущение от убийства врага, срывался с тормозов и не мог остановиться. В нормальную жизнь, где нет наркотически пьянящего чувства опасности, такие парни не вписываются.

Гуляй бредил войной и не спешил забыть ее кошмары. Двухкомнатная квартира в микрорайоне Митино напоминала филиал военно-спортивного общества: стены, оклеенные вырезками журнальных фоторепортажей чеченской кампании, четыре типа тренажеров «Кеттлер», нунчаки на подоконнике и прислоненный к дверному косяку борцовский манекен с полопавшейся от бросков кожей, деревянный щит с нарисованной от руки ростовой мишенью, в которой торчал всаженный по рукоятку штык-нож.

Жилище Гуляя производило жутковатое впечатление. Лишь рыжий кот Паулюс, бродивший с гордо задранным хвостом, вносил домашнюю нотку уюта своим мурлыканьем.

«Чокнулся Вовка. Соорудил себе храм войны и тащится. Впрочем, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Хорошо, что к бандюгам не подался. Такого бы спеца с руками оторвали. Гранатометом ювелирно работает, и в рукопашном бою ас. Для „братков“ ценнейший кадр. Наверняка подкатывали к Гуляю. Не могли такого парня не приметить. Ан нет, не скурвился… Нашел, где пар выпускать». – Святой взвешивал на ладони крест ордена «За мужество».

Регалию пристегивал к госпитальному одеялу, пропахшему карболкой, почитаемый в войсках генерал Рохлин, посетивший моздокский госпиталь, куда угораздило загреметь Гуляю под самый занавес чеченской бойни.

– Мы домой улетали с полевого аэродрома. Бетонка вроде бы надежно охранялась, никаких проблем не предвиделось. Загрузились в транспортник, стали выруливать на взлетную полосу, и тут бац! – Гуляй надул щеки и причмокнул губами, имитируя взрыв. – Есть контакт. Ракета по двигателю в яблочко ударила. Транспортник завалился на крыло, горит. Охрана чешет из автоматов по кустам как очумелая. В салоне дым, паника, прыгают в аварийный люк, ноги ломают… Я хрястнулся мордой о бетон, звезды в глазах заплясали. Упал, отжался и вижу: чехи зажигательными пулями по заправщику шарашат. Я, блин, секу, рядом телега со штабелем боеприпасов стоит. Припарковался какой-то мудила. Ну, думаю, стопудово рванет и вместо аэродрома большой гриль будет. Я к машине. Завел, а скаты продырявлены. Как докандыбал до капонира, не представляю… Вылез и чувствую, что в штанах мокро. Я прибалдел, мацаю задницу ладонью и прикидываю, куда спрятаться, где прокладку сменить. Кореша ведь засмеют, обделался, скажут, Гуляй. Прохватил под дембель понос! Потом глядь, из мягкого места кровища хлещет. Прострелили, сучары черножопые, мой задний мост, когда я к наливнику шпарил. Сейчас на пляже не покажешься. Девки обхихикают, когда мой курдюк увидят, – горевал Гуляй, поглаживая муаровую ленточку орденской колодки.

Бывший сержант окосел внезапно, как будто алкоголь, скопившийся в желудке, достигнув критической массы, поднялся по венам и затопил мозг. Осоловелыми глазами Гуляй вперился в Святого, потянулся через стол, сметая посуду с закуской.

– Командир… – заплетающимся языком гундосил Владимир, – командир, мы еще отфачим всех этих долбаных козлов. Клево, что ты вернулся! Разливай, командир, по мензуркам, вмажем как следует.

Бутылка выскользнула из рук Гуляя и, орошая пол спиртным, закатилась под стол. Опасаясь, что хозяин квартиры может последовать туда же, Святой вскочил с табуретки:

– На боковуху, Вовка, пора!

Подхватив под мышки перебравшего Гуляя, он затащил полубесчувственное тело в комнату. Уложив друга на тахту и не найдя одеяла, Святой при свете бра с разбитым плафоном, обмотанным изолентой, просмотрел настенный вернисаж.

Из комнаты доносился раскатистый храп.

Среди фотографий видное место занимала репродукция индусского божества, восседавшего на пирамиде из человеческих черепов. Божество усмехалось Святому таинственной восточной улыбкой. Миндалевидные глаза, отражавшие свет бра, казались живыми, а приоткрытые полные губы хотели что-то сказать. Такие плакаты Святой часто видел в комнатах офицерского общежития среди иконостаса обнаженных красоток, скрашивающих убогий быт казармы. Воин Арджуна, герой священной летописи кришнаитов, убивавший и не отвечающий за содеянное, импонировал многим участникам той войны. Бог, чья профессия и внутренний закон – убийство, был доступен для понимания непрерывно воюющих людей, находящих в Арджуне родственную душу.

Постояв перед плакатом, Святой, поддевая ногтем кнопки, прочно вбитые в стену, снял репродукцию и скрутил лик чужого божества в трубочку.

– И тебе, небожитель, пора на покой! – тихо, стараясь не разбудить сопящего во сне Гуляя, произнес Святой.

Приведя в порядок кухню, он заварил крепкого чая, не опасаясь бессонницы. Потягивая из керамической чашки с отколотой ручкой обжигающую влагу, Святой терпеливо восстанавливал в памяти каждое слово сбивчивой речи Бодровского. Где-то там находился ключ к будущему.

Но серое вещество, именуемое мозгом, бунтовало, действовало по своей программе, реставрируя не фанатичное разглагольствование борца с наркотическим зельем, а фрагменты карты и аэрофотосъемку логова азиатского наркобарона, чью горделивую кличку «Эмир» он услышал за тысячи километров от Москвы, в комнате, похожей на разделочный цех мясокомбината.

Пунктуально, в шесть утра подняв дрыхнущего Гуляя зычной командой «Тревога», Святой загнал приятеля под холодный душ, предупредив, что не поедет смотреть раунд пэйнтбола с хмельным водителем за рулем.

Закрывшись в ванной, Гуляй приводил себя в порядок, напевая хриплым голосом незнакомый Святому шлягер.

Важный, словно швейцар дорогого ресторана, рыжий кот терся о ногу гостя, признав его за полноправного обитателя квартиры.

– Паулюс… четвероногий бродяга, ну что ты попрошайничаешь? – Святой взял животное на руки и заглянул в изумрудно-зеленые глаза.

Урчащее существо, выпустив когти, массировало колено Святого, оставляя затяжки на спортивных брюках.

– Врежет тебе хозяин за испорченное добро, – ласково укорял Святой, гладя пушистую шерсть Паулюса.

Этот комочек напомнил Святому давнее признание Гуляя, сделанное у костра на отдыхе после изнурительного марш-броска, что в детстве он был очень пугливым ребенком, панически страшился грозы, насекомых и особенно крыс. Постановив закалить свою волю, Вовка отнял у домашнего любимца – кота – дохлую крысу. Переборов отвращение, Гуляй дотронулся до придушенного пацюка и, схватив за хвост, принес на кухню. Чтобы окончательно превозмочь ужас, он налил на сковороду подсолнечного масла, зажарил крысу и, отделив ножом лапки, съел их. Остатки крысы похоронил. Утрамбовывая ногами землю, как рассказывал Гуляй, он заметил, что кот, прижав уши, наблюдает за ним.

– С этих пор крысы должны были бояться меня, как котов, – смеялся Гуляй, не обращая внимания на рвотные корчи товарищей, отползавших от костра в сумрак, – ведь я тоже поедал их.

В спецназ Вовка Гуляй пришел добровольцем, забросав рапортами военный комиссариат. Многие сослуживцы находили у него сдвиг по фазе. Гуляй помешался на стрельбе по мишеням. Стрелял и стрелял, пока не обдерет кожу указательного пальца. Заклеив пластырем из аптечки кровоточащую мозоль, Гуляй возвращался на огневой рубеж, продолжая стрелять, пока пластырь тоже не протирался.

Самоутверждение у парня доходило до паранойи…

Отмокнув под душем, Гуляй бодрой трусцой пронесся в комнату, откуда вскоре донесся лязг приведенных в движение тренажеров. Разогрев мускулатуру, бывший сержант заскочил на кухню и, стоя у стола, принялся уплетать приготовленную Святым яичницу с помидорами.

– Полный улет, командир! Фирменная хавалка! Тебе в повара надо подаваться! – Он похвалил кулинарные таланты гостя набитым ртом. – Я щас сгоняю на стоянку, подтарабаню к подъезду тачку, и айда мое хозяйство смотреть!

Собрав кусочком хлеба растекшийся по тарелке желток, Гуляй закончил завтрак и, взглянув на часы, опрометью вылетел из квартиры.

Через пять минут прерывистый сигнал, похожий на кодированное сообщение азбукой Морзе, вызвал Святого на улицу.

Крошечный «Форд-Фиеста», средство передвижения отставного сержанта, ехал по московским проспектам, выполняя наглые обгоны, после которых вслед автомобилю неслись возмущенные гудки. Город-лабиринт, этот бетонный монстр, начинал активную жизнь. Банковские клерки спешили в свои конторы, уличные торговцы открывали киоски, выкатывали лотки, размножившееся племя бегунов совершало утренние пробежки.

Значительных перемен в облике мегаполиса Святой не находил. Прибавилось рекламных щитов, обновленных фасадов, названий иностранных фирм на крышах высоток. Стандартный европейский город, выставляющий напоказ богатство и роскошь посреди дремучей нищеты фантастически обширной страны.

– Не люблю Москву, – признался Святой.

– Почему? – выполняя очередной каскадерский обгон, спросил Гуляй.

– Этот город берет человека за горло! Слишком нервный темп жизни. Слишком много денег делает здесь круговорот, принося пользу немногим. Старость надо проводить в провинции. В домике с палисадником и цветущей вишней под окном.

Водитель «Фиесты» достал зубами сигарету, нащупал рукой прикуриватель. Затянувшись, он выпустил струю дыма, которая, ударившись о лобовое стекло, расплылась и возвратной волной ушла к задним сиденьям.

– Хандришь, командир. Москвушка – клевый городишко. Правда, гнили тут расплодилось, как мухоморов в лесу. Понаприезжали урюки, чебуреки, пинг-понги узкоглазые. Просто Вавилон какой-то. Но в провинции… – Гуляй скривил физиономию, точно его накормили лимоном. – Долго ты по заграницам шастал. Утратил, так сказать, чувство реальности.

– Бодровский трепанулся?

– О чем? – попытался уйти от ответа Гуляй.

– О моей заграничной сладкой жизни… Ладно, Вовчик, за язык не тяну. Понимаю, что тебя постукивать приставили.

Веко Гуляя дернулось:

– В натуре, командир! Что за базар?! Я же рапортовал: Бодрыч, тертый змей, меня напряг и тебя приютить просил. Но чтобы закладывать… – Он сделал большие глаза.

– Наивняк гонишь, – переходя на полузабытый приблатненный сленг, ставший ныне общеупотребительным языком, упрекнул Святой. – Бодровский вербует меня для щекотливой работенки и тебе ярмо накидывает на шею. Так что, Володя, не раздувай щек и не коси под олигофрена… А впрочем, поступай как знаешь… – Он умолк, не видя смысла устраивать форменный допрос.

«Если Гуляю отвели роль соглядатая, то пусть так и будет, – рассудил Святой. – Возможно, проболтается сержант, поможет заглянуть в картишки Платона Петровича. Все равно ведь не оставят в покое. Будут шаркать за спиной подошвами… Почему Бодровский так взъелся на какого-то паразита, окопавшегося в горах? Из-за сына?! Душещипательная версия, но не убедительная. И о причинно-следственной связи Эмира со смертью наследника ничего конкретного не сказал. Отделался общими фразами о синтетическом наркотике, подпольных лабораториях в горах. А может, и впрямь заклинило башню у Платона Петровича? Всяк по-своему с ума сходит…»

Свернув с Кольцевой автострады, «Форд» подпрыгивал на ухабах проселочной дороги, вьющейся вдоль лесной опушки, с резвостью необъезженного скакуна.

– Разминка позвоночника перед боем?! – попытался пошутить Святой, то и дело упираясь макушкой в обшивку крыши малолитражки.

– Держись крепче. Чердак проломишь, – ворчливым тоном человека, оскорбленного незаслуженными подозрениями, произнес Гуляй, почти не пользовавшийся тормозами.

Гонка по колдобинам подмосковной дороги закончилась у домика из шлакобетонных блоков, около которого уже стоял микроавтобус и несколько автомобилей. Игроки надевали толстые вязаные свитера, крепили на бедрах кобуру с заправленным пистолетом-маркером и рассовывали по отсекам жилета-патронташа баллончики с газом.

Гуляй обходил участников игры, подавая для подписи типовой контракт: «…Я отказываюсь от материальных претензий и требований к организаторам игр и другим игрокам, которые могут причинить мне травму или иной физический или моральный ущерб. Данный отказ распространяется на моих возможных наследников и опекунов».

Бизнесмены, спешившие перевоплотиться в бравых рейнджеров, подмахивали бумаги и расходились, поправляя воинственную экипировку, похожую на снаряжение персонажей фильма «Звездные войны».

Среди маскарадной толпы Святой выделил пародийную фигуру колобка, лихорадочно жестикулировавшего короткими руками, по-видимому, обсуждавшего направление главного удара с товарищами по оружию. Лысоватый бутуз, чем-то напоминающий последнего генерального секретаря компартии, сверкал очками в золотой оправе, одаривая всех без разбору плоскими коробочками.

Перепало и Гуляю. Он вернулся с зацеллофанированным компакт-диском.

– Крутанем вечерком музон?! Врубимся в модные хиты! Муха не сидела… Новинка!

Святой посмотрел на обложку. Симпатичная девичья мордашка с венком полевых цветков, голографической наклейкой в правом нижнем углу и диссонирующей с общим оформлением надписью «Стэлла», выполненной остроугольным готическим шрифтом.

– Стэлла? Восходящая звезда на музыкальном Олимпе? – равнодушно спросил Святой, закидывая коробку в бардачок «Форда».

– Мне по барабану, – таким же голосом ответил Гуляй. – Эти козы на один манер блеют. Два притопа, три прихлопа, но народ хватает. Для детишек в общем-то бодяга.

– Очкастый кем певичке приходится? Муж? Спонсор?

Гуляй отрицательно покачал головой:

– Продюсер. Раскручивает молодняк, концертные туры организовывает, агентство содержит. По-моему, и студия звукозаписывающая есть. В шоу-бизнесе мужик подвизается. До Крутого или Айзеншписа ему далеко. Не та моща. Мелковат. Но бабки стрижет аккуратно. Тачку менять собирается. Второго телохранителя нанял. Тусуется в престижных кабаках… – Гуляй отправился к багажнику, и его голос зазвучал глуше: – В пэйнтбол регулярно оттягивается. Стресс снимает. Творческая натура, блин!.. Всегда первым пилюлю получает. Прощелкает противника, а потом жалуется на нарушение правил. Зануда… Сытых его фамилия.

Взгромоздив раскладной стол на спину, Гуляй поплелся к пригорку шаткой походкой человека, разменявшего ночь на застолье.

…Команда приметного продюсера с купеческой фамилией Сытых проиграла раунд вчистую. Последней добили худющую даму, бегавшую по полигону с прытью давно не кормленной борзой. Тощая амазонка, владелица риэлторской фирмы, торгующей недвижимостью, бескомпромиссно отстреливалась, пока ее не загнали в маленькое болотце, поросшее осокой. Там она попала под перекрестный огонь молодцов, стремившихся своим выстрелом поставить финальную точку в игре. Два маркера ударили дуплетом, прямой наводкой бомбардируя чахлую грудь деловой дамы желатиновыми шариками. Воительница шлепнулась в гнилую воду, задрав ноги, обутые в армейские ботинки с рифленой подошвой. К заполошному кваканью лягушачьей братии, населявшей болотце, добавился визгливый вопль поверженной пэйнтболистки:

– Сытых… Шопен хренов! Говорила, проверь автобус!

Дальше изо рта владелицы риэлторской конторы пошла сплошная забористая нецензурщина, перед которой речь портовых грузчиков казалась образцом высокопарного стиля.

Святой поморщился от вопля засевшей в болоте мегеры. Выплеснув остатки недопитого чая из крышки термоса, он посмотрел на облака, бегущие по прозрачному августовскому небу.

– У меня, Гуляй, аллергия на подобные представления. Я слишком много на подмостках других театров выступал… Театров военных действий… Сюда я больше не ходок.

Дарья Угланова, скандально известная журналистка, талантливая и небрезгливая в выборе источников информации, по праву носила титул акулы пера. Ее репортажи, расследования, сенсационные очерки котировались очень высоко, а тираж издания, опубликовавшего ее материал, рос как на дрожжах.

Прежнего удовлетворения работа ей уже не приносила. Раньше Дарья сравнивала себя с овчаркой, взявшей след: ищейка продирается сквозь колючие заросли, преодолевает препятствия, сбивает в кровь лапы, продолжает преследование, пока не сомкнет клыки на горле жертвы. Но встреча со Святым что-то изменила в ее душе. Она поняла, что зациклилась на извращенцах, реализующих свою сексуальную неполноценность в политике, на алчных дельцах, готовых продать мать родную, если сделка принесет стопроцентную прибыль, на отмороженных бандитах с другим, нежели у обычного человека, генетическим набором хромосом.

Дарье надоело разгребать грязь, но ничего другого от нее уже не ждали. Углановой снова и снова приходилось спускаться в недоступную для обывателя преисподнюю московской системы канализации, кочевать по зловонным каналам с общиной бомжей, интервьюировать проституток, тусующихся перед окнами здания Государственной Думы, пить водку в вагончиках украинских строителей, возводящих коттеджи, похожие на средневековые замки, вдоль правительственной двухрядной трассы Рублевского шоссе.

К пятничному «толстому» номеру газеты журналистка, по договоренности с редактором, должна была представить очередной забойный репортаж о вьетнамских миллионерах, сколотивших состояние на торговле низкокачественным ширпотребом.

Сроки поджимали, а тут, как на грех, в персональный компьютер Дарьи пробрался вирус, уничтоживший написанную, но не отпринтованную статью. Вместо стройных строк на мониторе отражалось какое-то безобразие из скачущих, точно блохи, символов и столбиков цифр. Обложив компьютер последними словами, Дарья отправилась в редакцию восстанавливать по памяти и черновым записям, находившимся в ящике ее стола, утраченную статью.

Трудоголик по натуре, она припозднилась, увлекшись переработкой материала. Мальчик-курьер принес ужин, купленный в «Русском бистро», завершив этим поручением рабочий день. Редакция опустела. Смолк стрекот печатных машинок. Погасли мониторы. Остановились вентиляторы. Пожилые уборщицы, вооружившись швабрами и ведрами, наводили чистоту, опорожняя мусорные корзины, пепельницы, подбирая клочки бумаг с уже вчерашними новостями.

– Баба Валя… – Угланова, шлифующая предпоследний абзац статьи, позвала рьяно трущую пол старушенцию в синем халате.

Отставив инструмент, уборщица вытерла руки подолом линялой спецодежды и подошла к столу.

– Чего, Дашка, нада? – с напускной сердитостью спросила бабка, знавшая всех сотрудников редакции поименно. – А накурила! Батюшки! Даш, ты молодая девка, будешь столько смолить – вывеска пожелтеет. Кавалеры любят румяных. – Словоохотливая старушка, настроившись на беседу о вреде курения, принялась развивать тему: – Я на пигалиц нынешних погляжу, аж сердце заходится. Ноздрями дым пускают, и зубы ровно у лошадей – коричневые! Срамотища… После войны бабы так не курили, а жизня-то была похудшей нонешней.

– Баба Валя, ты тапочки вьетнамские носишь? – Тонкие пальцы журналистки бегали по клавиатуре редакционного компьютера, набирая чистовой вариант текста.

– Какие такие тапочки? – нахохлилась старушка, заподозрив в вопросе скрытый подвох. – Рановато мне белую обувку примерять. Я еще молодуха хоть куда… – Подбоченясь, она топнула ногой, доказывая свою превосходную физическую форму.

Отведя от монитора уставшие глаза, Дарья засмеялась над превратно истолкованными словами:

– Не кипятись, Валентина. Ты еще на шпильках по Тверской цокать можешь…

Сморщенное, точно печеное яблоко, лицо старушки разгладилось от морщин.

– Я статью о толкучках вьетнамских кропаю. Интересуюсь мнением потребителя, – втолковывала Угланова причину своего отнюдь не праздного любопытства. – Ворчит народ, что товар у них неноский, трещит по швам, расползается после первой стирки. Подошвы у обуви отваливаются. Ноют, а на базарах свои кровные рубчики отстегивают за ерунду. Я, Валентина, тебя как эксперта спрашиваю: стоит или нет на толкучке у вьетнамцев покупать вещи?

Польщенная дипломатическим подходом, старушенция поправила выбившуюся из-под платка седую прядь. С апломбом заправского экономиста, анализирующего конъюнктуру мирового рынка, говорливая уборщица пустилась в пространные рассуждения:

– Пускай торгуют узкоглазенькие. Не воровством ведь занимаются. У них хоть какую-нибудь тряпку с пенсии купишь, а то и срам прикрыть было бы нечем. В магазинах голова кругом от цен идет, в глазах темнеет. У старьевщиков… этих самых… – старушка запнулась, вспоминая англоязычное словосочетание.

– Сэконд хэнд, – подсказала Дарья, перекачивая для страховки написанную статью на дискету.

– Во, правильно! У старьевщиков я вещички брезгую приобретать. Приятельница дурой меня обзывает. Говорит, оно хоть и ношеное, но из Европы. Качественное… Пыталась я вразумить, что неизвестно с кого те вещички сняты. Может, со спидоносца какого-нибудь забубенного.

Помолчав и сокрушенно качая головой, уборщица, подрабатывающая вечерами, несмотря на преклонный возраст, вдруг перейдя на шепот, спросила:

– Ты, Дарья, скажи мне честно: вьетнамцы собак едят?

– Национальное блюдо!

– А корейцы?

– Лопают и корейцы, и китайцы тузиков, – просветила Дарья старушку о кулинарных пристрастиях выходцев из Азии и задала встречный вопрос: – У тебя что, собачку стырили? Они по дворам дворняг не отлавливают. Мне доподлинно известно. Так что, баба Валя, не греши на китайцев, – журналистка сладко потянулась, заложив руки за голову.

Крутанувшись на подвижном кресле с колесиками, Дарья выехала из-за компьютерной стойки в просвет между столами.

– Алес капут, Валентина. Поеду дрыхнуть… – голосом бедовой девахи произнесла Дарья, присовокупив строку из романса подворотен: – «А дома ждет холодная постель…» Что с собачкой случилось? Навести справки у «желтков»?

Подслеповатые глазки старушенции, спрятанные под складками век, плутовски забегали:

– Сведи меня с вьетнамцами. Познакомь, Дарьюшка! Я им такую гору мяса укажу! Неделю пировать будут. Обтрескаются! – затараторила бабка. – Сосед мой псину выгуливает. Не собака – теленок! Набегается по двору зверюга, а под дверь мне норовит нагадить. Весь коврик обдундил, и нигде управы не найти. Заикнулась соседу, чтобы не спускал кобеля с поводка, так он как гаркнет: «У тебя самой, божий одуванчик, недержание мочи, а собака ни при чем». – Старуха всхлипнула и выдавила неубедительную слезу. Та повисла на кончике носа, выдававшего приверженность бабы Вали к горячительным напиткам.

– Заметано! Пустим паршивое отродье на гуляш! Точи ножи и покупай с пенсии бутылку. Литровую… – Подкрасив помадой губы, Угланова переложила из кошелька в карман жакета несколько купюр на такси.

– Кому литрушечку готовить?

– Вьетнамцам. Они всухомятину эту собаку Баскервилей уминать не станут. Традиция! – развела руками Дарья. – Дезинфицируют желудок перед трапезой.

Подняв жалюзи, журналистка посмотрела на город. Каскады многоцветных огней неоновых реклам призывно подмигивали прохожим. Сверкающие лимузины горделиво скользили по шоссе, развозя своих хозяев по увеселительным заведениям, коих в последние годы в Москве развелось с избытком. Внешне беспечный, сытый, самодовольный город был похож на павлина, распустившего свой поражающий богатством оперения хвост, который замаскировал темные и неприглядные стороны ночной жизни каменного муравейника.

Журналистка поправила съехавший на запястье браслет и уточнила время, взглянув на циферблат часов престижной швейцарской фирмы.

– Время самоубийц, – ни к кому не обращаясь, произнесла Дарья.

Громыхающая инструментарием старуха, вернувшаяся к выполнению своих непосредственных обязанностей по уничтожению пыли и мусора, не дослышав, переспросила:

– Чего бормочешь, Дарья? Какие самоубийцы?

– По статистике, чаще всего люди, которые не в силах перенести одиночество, сводят счеты с жизнью в промежутке от одиннадцати вечера до четырех утра. Статистика – упрямая штука! – Угланова оправила примявшуюся юбку, застегнула сумку-портфель и, надев ее на плечо, вышла из помещения редакции.

Спустившись на лифте, она обменялась дружелюбными репликами с охранником, заступившим на ночное дежурство. Галантный страж проводил журналистку до двери, рассыпаясь в комплиментах по поводу статьи Углановой о распространении ВИЧ-инфекции среди несовершеннолетних наркоманов.

– Я своему обалдую газету подсунул, так он не отрываясь прочитал, а потом слышу, с другом по телефону обсуждает. Задел парня ваш репортаж за живое! А жена скрипела: «Зачем ребенка жутью всякой пичкаешь? Строчат журналюги чернуху, развращают молодое поколение!» Гусыня безмозглая… – нелестно отозвался охранник о своей половине. – Тратится на журналы вроде «Космополитена». Подругам передает. Усядутся на кухне и давай лясы точить, какое платье элегантнее: от Версаче или от Армани. Сидят с бигудями на головах, треплются. – Охранник сплюнул, мысленно сравнив опостылевшую, всю в жировых складках спутницу жизни и грациозную журналистку, на которую он частенько засматривался, предаваясь затем самым смелым фантазиям.

Выйдя из редакции, Дарья передумала ловить такси и решила немного прогуляться и заодно прикупить провизии, вспомнив о голых полках холодильника. Круглосуточно торгующий магазин был как раз по пути.

Засунув руки в карманы жакета, она медленно шла по тротуару, видя свое отражение в озаренных подсветкой магазинах. Самолюбованием, которым иногда грешила Дарья, мешало заниматься внезапно возникшее чувство, что за ней следят. Высокий темноволосый мужчина, стараясь держаться в тени, кажется, преследовал именно ее. Угланова ускорила темп ходьбы, проверяя свои предположения. На людных улицах центра города она не опасалась ни нападения, ни домогательств. Однако, придерживаясь народной мудрости, гласившей, что береженого Бог бережет, Угланова, прижав локтем портфель, неприметным движением изъяла из бокового кармашка плоский брикетик электрошокера, способного своим разрядом парализовать на время даже гориллу.

У представителей публичной профессии, к коим относятся и журналисты, большой круг недоброжелателей и тайных врагов. С каждым новым расследованием их ряды пополняются придурками, готовыми отчубучить любую пакость. У Углановой имелся печальный опыт столкновения с героями разоблачительных статей, закончившийся двумя месяцами пребывания на больничной койке. Украинские рэкетиры, обкладывающие данью соотечественников на Киевском вокзале, разобидевшись на обличительную заметку, подстерегли Дарью у подъезда собственного дома и наградили сотрясением мозга и сломанным ребром, ноющим теперь к перемене погоды.

Дробно выстукивая высокими каблуками-шпильками убыстряющуюся с каждым тактом чечетку, журналистка, увидав милицейский патруль, догнала лениво бредущих стражей порядка. Пристроившись за их спинами, Дарья резко обернулась, чтобы рассмотреть увязавшегося за ней мужчину.

Ее глаза перебегали от одного лица к другому. Публика, фланирующая по ночному проспекту, была вальяжной. Темноволосого сзади не оказалось.

«Мистика. Миражи от переутомления посреди города видишь… Кому ты нужна, Угланова?! Шуруй на свой флэт и кукуй в четырех стенах». – Дарья остановилась, давая возможность патрулю уйти вперед.

Кривоногий милиционер, похожий на спешившегося кавалериста, слишком часто стал вертеть шеей, заметив идущую за ними красивую женщину. А милицию, и особенно патрульно-постовую службу, Угланова, как любой среднестатистический россиянин, старалась обходить стороной, зная свирепый нрав защитников общественного порядка. Кроме того, Москву будоражили слухи об участившихся изнасилованиях, совершаемых людьми в форме.

Косолапый еще раз обернулся, переполнив тем самым чашу терпения журналистки. Сочтя вечернюю прогулку окончательно загубленной, Дарья встала на бордюр и подняла руку, останавливая такси.

Привлекательная молодая женщина – это пассажир, которому всегда рады. От потока машин отделился желтый автомобиль с пластиковым плафоном-горбом на крыше. Таксист, лихо выруливая, немного не рассчитал и «поцеловался» протекторами с бордюром. Противный визг резины, трущейся о камень, заставил Угланову поежиться и отскочить.

Чьи-то сильные руки заключили ее в объятия. Затрепыхавшись, словно пойманная птица, Дарья истерически вскрикнула, привлекая внимание прохожих и патруля, спешно выполнившего поворот.

– Руки… уберите руки… – Вибрирующим от возмущения голосом журналистка урезонивала неизвестного мужчину, сужающего кольцо объятий.

– Спокойно, Дарья! Не шуми…

Эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Угланова остолбенела, узнав неповторимую интонацию: немного насмешливую, с вплетенными нотками неизгладимой печали много повидавшего на своем веку человека.

– Дмитрий?! – осторожно, словно опасаясь нарушить зыбкое видение, способное рассыпаться от сотрясения воздуха, спросила она, поворачиваясь лицом к мужчине. – Святой!

– Сколько лет, сколько зим… – Подхватив девушку под локти, он оторвал ее от земли и, подержав на весу, осторожно поставил, словно Угланова была фарфоровой куклой. – Перепугал? Извини.

Утраченный от неожиданности дар речи вернулся к журналистке. Она смешно облизала кончиком языка пересохшие губы и дотронулась до плеча Святого:

– Откуда ты свалился?

– Приплыл, Дарья. По морю приплыл. А куда дальше прокладывать курс – не знаю. Думаю с тобой посоветоваться.

Они замолкли, разглядывая друг друга под ярким светом неоновых огней и уличных фонарей.

Флегматичный таксист, созерцавший трогательную встречу старых знакомых, утомившись ожиданием, нарушил идиллию:

– Уважаемая, мы едем или остаемся? Счетчик включен.

– Не напрягай, шеф! Заводи свою лайбу и отчаливай! – миролюбиво посоветовал Святой, по-прежнему обнимая девушку за талию.

Расстроенный потерей клиента таксист, не докурив, вышвырнул почти целую сигарету, которая, пролетев метеором, ударилась об асфальт и рассыпалась мириадами искр.

– Голосуют без толку, а потом зажимаются с хахалями. Прикинуть прежде надо, перед тем как шлагбаум задирать! – сварливо пробурчал водитель, выжимая сцепление.

К паре приближался патруль, привлеченный неадекватной реакцией Углановой. Кривоногий блюститель порядка взял под козырек, уставившись взглядом немигающих водянистых глаз на Святого.

– Что это вы руки распускаете, молодой человек? Ваши документики… – Упиваясь властью, милиционер держался одной рукой за портупею, а вторую положил на кобуру, болтавшуюся на приспущенном ремне.

– Простите, дома забыл. – Святой вспомнил, что даже не удосужился вызубрить легенду нового паспорта, который ему всучил Бодровский.

– Склероз? – с издевкой спросил кривоногий, делая знаки напарнику. – Придется пройти в отделение. Там освежим память, вспомним адресок, заплатим штраф за вызывающее поведение в общественном месте.

– Какое поведение? – переспросил Святой, отвыкший от милицейского беспредела.

– Злостно нарушающее общественный порядок. – Кривоногий фыркнул, словно закипевший чайник.

– Что я сделал? – недоуменно пожал плечами Святой, не врубаясь в идиотскую ситуацию.

– Выражался…

– Что?

– Нецензурно выражался! – на ходу сочинял кривоногий, одновременно вызывая по рации патрульную машину, курсировавшую в этом квадрате.

Загреметь в каталажку со всеми вытекающими последствиями по воле какого-то косолапого самодура, щерившего редкие зубы в поганой усмешке, не входило в планы Святого. Сделав шаг в сторону, он увлек за собой постового.

– Слушай, друг, давай добазаримся. – Святой выразительно похлопал по карману, намекая на некоторое денежное подношение. – Я девушку встретил, которую лет сто не видел. Неудобно перед знакомой. Понимаешь, брат, уже успел в ресторан пригласить, а тут такой облом!

Святой «косил» под разбитного повесу, прожигателя жизни, хотевшего любыми способами замять конфликт.

Неплохой знаток психологии, он готов был заплатить минутой унижения и энной суммой, но тут не к месту встряла Дарья, принявшаяся размахивать редакционным удостоверением.

– Почему вы обращаетесь с людьми, как с грязью? Прекратите заниматься шантажом и вымогательством! Эка невидаль, человек документы дома оставил. Я могу поручиться за него…

Кривоногий вспыхнул, словно порох, оскорбленный в лучших чувствах скандальным поведением приглянувшейся симпатичной девушки. Напыжившись, милиционер рявкнул что-то нечленораздельное и, забыв о нормах приличия, перешел в контратаку, обращаясь непосредственно к Дарье:

– Может, эта книжечка липовая. Мы таких журналистов пачками сгребаем на улицах… Четвертый, Четвертый, срочно пришлите машину. У нас задержанные. – Матюгнувшись в отключенную рацию, распалившийся патрульный брызгал слюной в шизофреническом припадке: – Разгуливаете по бульварам в юбочках до пупка! Снимаете всяких козлов обкумаренных, а потом топыритесь по подъездам… Ничего, попаритесь в отделении.

Редкие прохожие, среди которых мелькали сомнительные личности, повыползавшие из подворотен, притормаживали, заинтригованные разговором, шедшим на повышенных тонах. Но под взглядом рассвирепевшего колченогого милиционера зрители бесплатного уличного представления сникали и, убыстряя шаг, растворялись в сумраке. Только самые непримиримые противники стражей порядка осуждающе качали головами, выражая свой протест негодующим шепотком:

– Ментура обдолбанная… цепляются к людям без причины.

Игнорируя глухое ворчание прохожих, колченогий вертел в руках удостоверение журналистки, подозрительно косясь на Святого.

– Все-таки придется пройти в отделение для выяснения личности! – бубнил милиционер, принципиально не шедший на уступки.

Увлеченный исполнением служебного долга, колченогий не чувствовал опасности, надвигавшейся на него и напарника с тыла. Двухметровый Гуляй, шедший вразвалочку от приткнувшегося у бордюра «Форда», сменил ритм движения. Он ступал с пятки на носок, разминая ступни перед разбегом. Гуляй оставался в машине, когда Святой пошел за журналисткой, и сейчас наверстывал упущенное, намереваясь предпринять акцию по освобождению командира. Остановившись за спинами милиционеров, он прислушался, вникая в суть конфликта, а затем продолжил разминку.

Святой разгадал намерения приятеля по наклоненному вперед корпусу. Остававшийся вне видимости патруля, Вовка Гуляй хотел ударом со спины свалить колченогого и прямым выпадом сразу же садануть по его напарнику. Мастер рукопашного боя без труда мог «закатать» стражей порядка в асфальт.

– Гуляй! – одними губами шепнул Святой. – Гуляй, отставить! Не сметь…

Зрачки Святого подавали безмолвный приказ бывшему сержанту: «Остановись, не делай глупостей». Поймав взгляд командира белыми от звериной ярости глазами, Гуляй пошатнулся, опуская плечи. Его бугрившиеся мышцами руки повисли. Присоединившись к группе и натянуто улыбаясь, Владимир обратился к милиционеру:

– Здравия желаю… Какие проблемы?.. Мои документы?! Пожалуйста…

Предельно вежливый экс-сержант подмигнул прижавшейся к Святому журналистке. Старший патруля тщательно проштудировал водительские права и паспорт.

– Вы что, адвокат задержанного? – с легкой издевкой спросил колченогий.

– Ага, на общественных началах, – схохмил Гуляй, вкладывая документы в бумажник. – Хочу взять нарушителя на поруки. Послушай, командир, ведь несерьезно человеку вечер портить только потому, что он в другой куртке паспорт забыл.

Непробиваемый упрямец в форме, раздраженный канителью, разводимой все большим количеством людей, выдвинул контрпредложение:

– Ты друг товарищу, страдающему забывчивостью?

– Друг.

– Вот и давай. Садись в автомобиль и смотайся за документами, подтверждающими личность задержанного. Чем быстрее доставишь в отделение, тем скорее отпустим приятеля, – с непоколебимым упрямством заявил колченогий.

А над улицей волнами катился утробный вой сирены. Машина с проблесковым маячком мчалась по бульвару. Подмога патрулю прибыла достаточно оперативно, в корне изменив ситуацию. У Святого с Гуляем хватило бы силенок и прыти смять и уложить на землю патруль и вновь прибывших милиционеров. Ребята вели себя беспечно, вывалив гурьбой из автомобиля. Но один, то ли из-за лени, то ли педантично следуя инструкции, остался сидеть внутри машины, положив на колени автомат.

«Черт, что за нескладуха. Только стрельбы на московских улицах в честь моего прибытия не хватало. Надо паковаться и ехать в отделение. Дарью подставляю, а это скверно! Затеем дерготню, и неизвестно, чем дело обернется!» – подумал Святой, косясь на чернеющий зрачок автомата.

Из двух зол он выбрал наименьшее, зная по опыту, что с офицером договориться проще, чем с рядовым патрульным.

– Володя, я прокачусь в отделение. Отвези, пожалуйста, Дарью домой! – ровным голосом человека, которому нечего бояться, произнес Святой и, опережая конвой, двинулся к машине.

Вслед за ним сквозь разомкнувшийся круг милиционеров рванула Угланова:

– Ты никуда один не поедешь! Еще поизмываются над тобой без свидетелей!

Фраза предназначалась стражам порядка. Выскочив на проезжую часть, Дарья, не дожидаясь приглашения, юркнула в автомобиль, демонстративно хлопнув дверцей. Словно зарядившись энергией от неуемной журналистки, Гуляй, бесцеремонно толкнув колченогого плечом, прогрохотал рифлеными подошвами армейских ботинок по тротуару. Сквозь лобовое стекло Святой видел, как экс-сержант, сражаясь с заедающим замком передней дверцы «Форда», неестественно оживленно шевелил губами.

«Наверняка меня костерит последними словами за то, что я согласился поехать в отделение. Гуляй предпочел бы силовое решение проблемы с кровопусканием, мордобитием и большой шумихой на ночном бульваре. – Святой вспомнил переполненные агрессией глаза экс-сержанта, хищно мерцавшие в сумраке. – В парне накопилось еще с войны слишком много злобы. Если не избавится, эта чертовщина искорежит Гуляю судьбу. Мирная жизнь тяготит парня».

Журналистка, не вполне оправившаяся от шока, вызванного внезапным появлением человека, которому надлежало греться под средиземноморским солнцем, а не пререкаться с милицией, требовательно дернула Святого за рукав.

– Ты совсем очумел, решив вернуться! – заплетающимся от волнения языком прошелестела Дарья.

– Соскучился! – Святой оглушительно звонко поцеловал девушку в щеку.

Милиционер-автоматчик оглянулся с откровенной завистью. Глубоко вздохнув, он снял оружие с колен и поставил автомат между ног.

По дороге красный «Форд-Фиеста», помигавший себе стоп-сигналами, лихо подрезав, обогнал милицейский автомобиль.

Меланхоличный водитель с нашивками младшего сержанта на погонах определил стиль езды лихача словами:

– Со свистом чешет «фордец». На пожар, что ли, торопится?..

…Когда Святого втолкнули в дежурку, там еще продолжался допрос другого задержанного. Стоявшего враскорячку у стенки юношу обыскивали, для острастки постукивая по ребрам резиновой дубинкой.

Старший, пожилой майор, подставив лицо под струю воздуха, идущую от вентилятора, составлял протокол, почесывая ежик светлых волос. Нацарапав в бланке исходные данные, он потребовал, чтобы задержанный подошел к стойке. Кончиком шариковой ручки майор разгреб горку предметов, изъятых у парня.

– «Баян», значит, выбросить успел?! Молодец. Быстрый! – устало произнес старший наряда, командовавший в дежурке. – А упаковочку кетамина заныкал в трусняк. Думал, побрезгует ментура твои яйца щупать… Напрасно, Соколов… Очень напрасно ты нами пренебрегаешь! – тоном старого педагога, отчитывающего закоренелого двоечника, говорил майор. – Не в первый раз встречаемся… Ломки боялся? «Капусты» на дурь нет, вот ты и понадеялся на «авось». Авось пронесет. Прощелкают менты упаковочку – можно будет ночь продержаться в обезьяннике. А если повезет, отпустят на все четыре стороны – раскумариться в парке под звездным небом или в подвале, – вслух рассуждал майор, не обращая внимания на сникшего наркомана, заправляющего рубашку в заношенные джинсы. – Нет у тебя мозгов, сокол драный. Губка вместо мозгов. Мы таких щенят насквозь видим. Без рентгена… Почапаешь ты, Валера Соколов, на зону! – Милиционер вывел аккуратный завиток на бумаге, любуясь своим каллиграфическим почерком.

Юноша, навалившись грудью на деревянную стойку, нервно выкрикнул:

– Лажу порешь, майор! Я больной по жизни! А больных полагается лечить. За хранение нарка не сажают! Впаивай байки лохам. Я свои права знаю!

Невозмутимый дежурный одним междометием ответил на телефонный звонок, отложил трубку и, не вставая со стула, спрятал протокол в облезлый сейф.

– Прессу почитай, Соколов. Скоро Дума закон примет: наркоту на принудительное оздоровление направлять или срок навешивать. Так что суши сухари к предстоящей поездке в санаторий за колючей проволокой. – Налив из пожелтевшего граненого графина воды в эмалированную кружку, способную составить гордость музея народного быта, майор предпенсионного возраста с интересом спросил: – Я смотрю, ты башковитый парень! На чистую химию не подсаживаешься?! Хочется малек подольше протянуть или в кармане голяк?

Откинув со лба сосульки засаленных волос, юноша поколебался: откровенничать ли с представителем власти? Но в облике майора было что-то патриархальное, что-то от сельского священника, напялившего мундир и сменившего церковно-славянский язык на уличный жаргон.

– Бэблы по нулям! – Наркоман вывернул карманы, наглядно подтверждая свою нищету. – Но накрошить ботвы, если припрет, можно в два счета. Я, товарищ майор, не уважаю «химиченных». Подрыгаются лет пять-шесть и от передоза загибаются. Второй момент – ломки у них завальные. Жгутом скручивает. Я прикольного парня знал, так он при ломке язык себе откусил… В натуре! – Юноша умолк, ожидая услышать слова сочувствия.

Майор, заметив перхоть на погонах, принялся смахивать белесые точки прокуренными до желтизны пальцами. Очистив свои знаки различия, он раздраженно крикнул кому-то:

– Ермилов, чай-то будет? Я не чифиря, я обыкновенного чая прошу заварить!

Наконец дежурный обратил землисто-серое лицо с какими-то фиолетовыми глазами к сидевшей на стульях паре. Посмотрев удостоверение журналистки, он перевернул запаянную в пластик карточку, сличил фотографию.

– А в натуральном виде вы гораздо симпатичнее! – отвесил неуклюжий комплимент замордованный работой милиционер. – Дарья Угланова, – по слогам произнес он. – Бойко пишете, но не всегда объективно. Встречаются перегибы, передергивания фактов… – Он собрался преподать азы профессиональной этики только что арестованной девушке, с которой его коллеги не церемонились.

В душе Углановой лопнула пружина терпения. Сорвавшись со стула, она подскочила к деревянному барьеру и впилась наманикюренными ногтями в окрашенную перекладину.

– Почему нас держат в этой кутузке? Мы что, организовали массовые беспорядки, аморально вели себя, если верить дебилу, доставившему нас?!

Святому показалось, что майор поглядывает на Угланову с некоторым уважением. По возрасту немолодой милиционер мог быть уже полковником, а он так и застрял в продвижении по служебной лестнице.

«Жена, наверное, пилит, – подумал Святой. – Обскакали молодые. Засели в министерствах, управлениях. Заставляют по стойке „смирно“ стоять. А ты возишься с шантрапой, мигрень заработал от ночных дежурств. Да и закладывать за воротник в одиночку на кухне любишь. На такой службе легко разувериться в человечестве».

Запальчивую речь Углановой майор слушал внимательно, не перебивая, будто попав на ток-шоу со звездой журналистского жанра.

Дарья квалифицировала действия кривоногого как скотство.

Майор молчал.

Она изобрела страшное, на ее взгляд, ругательство, назвав патрульного полуночным ковбоем, гарцующим по городским улицам.

Майор молчал.

Выплеснув отрицательные эмоции, журналистка облокотилась на стойку и пустила в ход женское очарование:

– Товарищ майор, дело ведь выеденного яйца не стоит. Давайте замнем этот досадный инцидент. Мы с другом уйдем и избавим вас от лишнего бумагомарательства.

– Рационально мыслите! – сказал дежурный. – У меня врачи костный мозоль обнаружили. – Он показал согнутый крючком палец. – Протоколы треклятые… Вас мы не задерживаем, госпожа Угланова. Приносим глубочайшие извинения. – Майор галантно поклонился, показывая розовую проплешину на макушке. – А вот приятель ваш позагорает в отделении.

– Почему? – Вопросы Дарьи пошли по кругу.

– Выражался, не подчинялся требованиям сотрудников милиции, молчит! – выдавал реестр прегрешений мрачневший с каждым пунктом дежурный. – Крученый у вас друг!

«Попытку дачи взятки забыл упомянуть… За подкуп должностного лица тоже статью можно навесить», – подумал Святой, внимательно прислушиваясь к диалогу.

– …Крученый друг! Будем колоть! – неожиданно бодро произнес майор.

Ему подали долгожданный чай, и, вытянув губы трубочкой, дежурный принялся всасывать янтарный, обжигающий напиток, отложив допрос упрямца на потом.

Чаепитие было на руку Святому, тянувшему время. В уме он прикидывал хронометраж трассы от виллы Бодровского до бетонного скворечника участка.

«Гуляй оповестит магната. Позвонит из автомата или чесанет по прямой к Рублевскому шоссе? Кажется, там, в подмосковной Швейцарии, свил гнездышко Платон Петрович…»

Вернувшаяся с переговоров Дарья упала на стул, закрыв ладонями лицо.

– Нет, не могу поверить, что ты вернулся! – прошептала она, положив голову на плечо Святого. – Какого черта ты крался за мной аки тать в ночи? – Устаревший словесный оборот должен был подчеркнуть глупость игры, начатой у подъезда редакции. – Пришел бы домой.

– Разве тебя, неугомонная, застанешь? Пытался надиктовать послание на автоответчик телефона, но он, по-моему, у тебя не фурычит. – Сняв куртку, Святой укрыл зябко сведенные колени журналистки.

– Сломался, зараза, от перегрузок! – вздохнула Угланова. – Меня всю трясет. Ты же на подпольном положении. Амнистии в стране вроде бы не объявляли. – Она вопросительно уставилась в ожидании чуда на безмятежно полулежащего Святого, опирающегося затылком о стену.

– Таганка, я твой бессрочный арестант! – вместо ответа пропел он, разрушая хлипкие иллюзии. – Да, Дарья, странное рандеву получилось. Зря я не поднялся в редакцию. Ведь видел, что окно на втором этаже светится. С охранником лень договариваться было. Соседка у тебя дама общительная. Клюет на мужиков. Напрасно болтушке точные координаты оставляешь… А охранник ничего, молчун. Я, как Мюллер из «Семнадцати мгновений весны», уважаю молчунов! – Святой замолчал, вспоминая стареющую примадонну, высунувшую остренький носик в дверную щель. – Меня, Даша, ностальгия по Родине замучила. Тут пироги крутого замеса с моей помощью выпекать собираются. – Он осмотрел дежурку, взвешивая, стоит ли начинать продолжительную повесть, похожую на арифметическую задачу, где вместо исходных данных одни иксы.

Майор выплевывал застрявшие между зубами чаинки. Наркоман, скорчившись, дремал в клетке, называемой завсегдатаями подобных заведений обезьянником. Еще двое милиционеров стучали костяшками домино, ставя на кон конфискованные сигареты без акцизных марок, отобранные у уличных торговок.

– Не торопится майор. Видно, следователю решил передать по этапу, – определил причину медлительности Святой. – «Следак» только утром придет. С постели его поднимать веских оснований нет. Значит, можно потянуть кота за хвост.

Природная способность схватывать все на лету подсказала Дарье логически правильный вывод:

– Кто-то должен приехать и замолвить словечко? Кто-то очень авторитетный.

– Умница! – усмехнулся Святой, радуясь, что журналистка успокоилась, уняв дрожь.

– Кто?

Нагнувшись к уху Дарьи, украшенному золотой сережкой с каплевидной жемчужиной-подвеской, он сказал:

– Бодровский Платон Петрович!.. Такая фамилия тебе что-нибудь говорит?

Угланова скорчила гримасу:

– Этот жирный кот? Что у тебя с ним общего?

– О-о, это романтическая история. Почти по Жюлю Верну, но без финала и эпилога!..

Помещение дежурки содрогнулось от трели телефонных звонков. Загудел зуммер пульта селекторной связи. Сизые слои табачного дыма, плававшего в душной атмосфере, завихрились хвостами протуберанцев. Майор приник к эбонитовой трубке, покачивая головой, как китайский болванчик. По северо-западному округу столицы все отделения принимали кодовый пароль «Кольцо».

На лестничной площадке тремя пулями в шею был убит предприниматель, спонсировавший праздник милиции в прошлом году. Машину киллеров, номерные знаки запомнил случайный прохожий, и это давало шанс раскрыть преступление по горячим следам.

Дежурный спешно поднимал по тревоге отдыхающих патрульных, снимал печати с оружейных стоек, выдавая автоматы и бронежилеты. Успевал принимать телефонограммы с новыми оперативными данными на преступников.

Вежливо, но непреклонно охваченный деловой лихорадкой майор предложил Святому передислоцироваться в обезьянник.

За решеткой его приветствовал восторженным кличем отошедший от наркотического дурмана юнец:

– Располагайся, бычара. Пятизвездочный отель…

– Захлопни матюгальник! Сядь на жердочку и не кудахтай! – сказал, как отрубил, Святой, смерив наркомана тяжелым взглядом.

В дежурку вбегали и выбегали сотрудники отделения. Суматоха постепенно стихала. Только дежурный бесконечно переключал тумблеры на пульте, надрывал голосовые связки, крича в микрофон с перекрученным шнуром, стряхивал сигаретный пепел, попадая на рубашку стального цвета.

Примостившись у решетки, позабытая стражами порядка журналистка впитывала каждое слово из итальянской одиссеи Святого. Он говорил сжато, опуская кровавые подробности резни на виллетте и последующей разборки у нефтяного терминала. Дарья ахала, округлив глаза и прибавляя совсем не литературные выражения.

Минутная стрелка сделала полный оборот по окружности циферблата настенных часов.

– И Бодровский выпустил тебя за просто так? – переспросила Дарья, когда собеседник привалился плечом к шершавой бетонной стене.

Сомкнув губы, он произнес все, что хотел:

– Чудеса в решете?! Благотворительность в квадрате или чистая шиза!

Не спрашивая разрешения у майора, Угланова закурила, передав сигарету со следами помады на фильтре Святому. Он дымил не затягиваясь, используя сигарету как отвлекающий фактор. Угланова же сосредоточенно изничтожала никотином свои легкие, углубившись в раздумья.

– М-да, – многозначительно хмыкнула она, справившись с лавиной информации. – Нагородили огород… Бодровский, заговор на яхте, лига безутешных родичей, пылающих жаждой мести, и горный старец, засевший в неприступных горах. Компьютерная головоломка. Но ставки велики. В России деньги действительно способны творить чудеса, а у Бодровского их куры не клюют, – подвела первые итоги Угланова.

Отойдя от решетки, девушка принялась расхаживать по отделению под настороженным взглядом майора, давно пытающегося подслушать разговор известной журналистки и неизвестного мужчины. Дежурный втемяшил себе в голову не лишенную резона идею о тонко проведенной операции по внедрению.

«Мужик – подсадная утка! С чего бы это он не говорит, где прописан. Шпиона из себя корчит? Думал схлопотать по рылу, а завтра – бац, статейка о зверствах в отделении номер такой-то, – рассуждал майор, пеленгуя каждый шаг журналистки. – Заточили зуб на органы, шавки газетные. Попробовали бы с наркотами да алконавтами кончеными сутки напролет возиться!»

Разогретый нехорошими предположениями, дежурный грозно рявкнул:

– Сядьте! В глазах рябит от вашей беготни!

Проигнорировав рык, от которого чуть не осыпалась побелка потолка, Дарья продолжала стучать каблучками по истертому линолеуму.

Вторично надрывать глотку майору не пришлось. Входная дверь скрипнула, пропуская респектабельного джентльмена, не вписывающегося в обшарпанный интерьер отделения.

Платон Петрович Бодровский не обманул ожиданий Святого. Его люди явились с максимальной быстротой. Делегация состояла из двух персон. Возглавлял шествие Анатолий. Замыкал – невозмутимый, благоухающий дорогим одеколоном Мопс.

Майор непроизвольно дернулся, привстав над стойкой, и немедленно опустился, не желая ронять свое достоинство перед разодетыми господами, по-хозяйски осмотревшими убогое помещение дежурки.

Анатолий, покосившись на обезьянник, с ходу взял быка за рога, предварительно представившись:

– Господин начальник, отпустите, Христа ради, моего друга! – Телохранитель специально выбрал тон юродивых, намекая на желательность доверительных отношений.

– Но… – пробубнил майор, сделав идиотское лицо человека, от которого ничего не зависит.

– Знаю, уважаемый… Без документов. Молчит, как рыба, – прервал ненужные словопрения магнат. – Вот паспорт! Вот водительские права! Можете проверить по служебной картотеке и в ГАИ… Забыл мой друг бумажник! У…

Тут Анатолий навалился всей тушей на заскрипевшую стойку и с похабной улыбочкой греховодника что-то жарко зашептал на ухо дежурному. Через секунду оба взорвались смехом. Телохранитель хлопал себя по ляжкам, а милиционер, казалось, готов был пуститься танцевать вприсядку.

«Прополоскал мозги менту сочиненной про меня сексуальной небылицей. Люди падки на самую грубую ложь, шитую белыми нитками. Майор скорее всего не поверил. Просто решил не разводить писанину с протоколами». – Святой отступил от прутьев решетки, чтобы постанывающий от смеха дежурный не обрызгал его слюной.

Вставив ключ в скважину замка, майор открыл дверь. Раздвижная часть решетки отъехала, открывая путь из обезьянника. Дорогой к свободе попытался воспользоваться наркоман. Согнувшись, он юркнул в проход, но бывший начеку дежурный зубодробительным ударом отправил юношу в нокдаун. Отлетев, нарк шваркнулся затылком о бетонную стену, из уголка рта вытекла струйка крови.

– Гестаповцы… Архипелаг Гулаг! – принялся клеймить быстрого на расправу дежурного избитый.

Святой вышел из обезьянника.

– Почем нынче свобода? – вполголоса, чтобы не дразнить дежурного, спросил он у Толика.

– Недорого! – тихо процедил телохранитель. – Перебирай поршнями, пока майор добрый. Платон Петрович ждет тебя в машине.

Галантно подставив Дарье руку, Святой, словно жених, ведущий невесту к венцу, неспешно, чинно ступая по вытертому линолеуму, прошествовал по дежурке к выходу.

Они покинули отделение. Дежурный двумя пальцами выудил из-под стопки бумаг грязно-зеленую купюру с портретом тонкогубого старика.

«Жидковато, мудак, отстегнул, – подивился майор человеческой скупости. – Сотку за то, чтобы дружок ночь на нарах не кувыркался? Слабо…»

«Меркурий» Бодровского шелестел шинами по проспектам погруженного в сон города. За американским лимузином (магнат питал слабость к просторным, заокеанского производства средствам передвижения) кильватерной колонной следовали джип с охраной и малолитражка Вовки Гуляя, похожая на букашку, догоняющую стадо сверкающих металлической чешуей динозавров.

– Ну что, Святой, очередной тест дал положительные результаты? – Бодровский, открыв мини-бар, разливал виски по хрустальным стаканам с широким дном. Следуя рецептуре, туда же он добавил содовой воды и несколько кубиков льда. – Завтра вы захотите проверить, как я вытащу вас из следственного изолятора ФСБ? Вытащу… Дюжина чинов службы безопасности отложит заначку на безбедную старость, кто понаглее слетает с любовницами на Канарские острова, а я впишу в графу «расходы» сумму на порядок выше ста долларов.

Платон Петрович подал стакан журналистке, ерзавшей на поскрипывающих кожей сиденьях. Она пригубила виски, и было слышно, как звенел лед, ударявшийся о ее зубы.

– Дарья Ивановна, наш общий друг рассказал вам о предложенном ему контракте?

– Да, – кивнула Угланова, оглянувшись на Святого.

– Я противник впутывания женщин в мужские дела, но ваше острое перо может нам пригодиться. Скоро состоится учредительный съезд лиги. Соберутся очень серьезные и влиятельные люди. Осветите это событие в своей газете. Мы не хотим шумной рекламной кампании, поэтому приглашаем только вдумчивых, ответственных журналистов, способных по достоинству оценить значимость этого форума. Бизнес-элита всерьез обеспокоена распространением наркотиков среди молодежи. Мы будем вкладывать деньги в борьбу с заразой, а не распинаться с трибун и экранов телевизоров, как делают политики, подменяя решение проблемы трепом. Я пришлю вам приглашение на учредительный съезд. – Сделав паузу, Бодровский придвинулся поближе к журналистке: – Что касается миссии, предложенной нашему общему другу, то не стоит предавать огласке столь щепетильное задание. – Слова звучали как предупреждение и как плохо скрытая угроза. – Мы предоставим Святому самому делать выбор. Он-то хорошо знает, что есть закон, а есть справедливость, и эти два понятия слишком часто не совпадают! – Платон Петрович игриво чокнулся с девушкой, не успевшей отклонить свой стакан.

«Меркурий» доставил недавних арестантов милицейского отделения к подъезду дома Углановой, как и попросил Святой.

Блочная пятиэтажка зияла провалами темных окон, за которыми отсыпались люди, чтобы с утра пораньше встать, умыться, позавтракать и отправиться на дачу или другим способом убить выходной день.

Спотыкающаяся, со слипающимися от усталости глазами Угланова, чертыхаясь на каждом шагу, побрела в неосвещенный подъезд, оставив Святого наедине с магнатом.

– Я завтра улетаю в Нью-Йорк. Визит краткосрочный. Постарайтесь денька три не буянить. По возвращении мы займемся судьбой близкого вам человека.

Механизм стеклоподъемника заурчал, поднимая пуленепробиваемое стекло, сантиметр за сантиметром скрывавшее лицо Бодровского.

– Кого? – взволнованно спросил Святой, которому осточертела назойливая забота магната.

Он дернул ручку, пытаясь открыть дверь лимузина. Из узенькой щели раздался сиплый, каркающий смех:

– Всякому овощу свое время…

Окончание фразы Святой не расслышал. Сорвавшийся с места «Меркурий», ведомый опытным шофером, попетлял по узким дорожкам и скрылся за поворотом.

Покуривая в сложенную трубочкой ладонь по привычке, выработанной в спецназе, подошел Вовка Гуляй, до сих пор не высовывавшийся из своего задрипанного «Форда».

– Командир, давай примем предложение Бодрыча. Фартовый интерес! Нам по плечу. Надоело мхом покрываться! – Бывший сержант повертел ладонью, проверяя, не просвечивает ли огонек сигареты.

До Святого не сразу дошел смысл сказанного. Его мозг был занят новой заморочкой, подкинутой гораздым на выдумки воротилой.