Глава 12

– Добрый день. Мне бы сто долларов купить.

– Пожалуйста.

Девушка, сидевшая в обменнике за кассой, меньше всего любила обслуживать таких клиентов. Старики капризны во всем, особенно в отношении денег. То им купюра старая, то им кажется, что их обсчитали, а начнешь доказывать – могут вообще передумать.

Старик с интеллигентным лицом извлек из бумажника и отсчитал купюры.

– Посмотрите, кажется, правильно.

Девушка привычным жестом распрямила загнутый уголок одной из пятисоток. Сперва бросила в ящичек монетки на сдачу, а потом положила сверху сотку. Старик извлек бумажку, распрямил, поднял к свету. Кассирша чуть заметно улыбнулась.

«Молодой бы уже давно вышел из кабинки», – подумала она.

А старик разглядывал и разглядывал сотенную купюру. Та была старого образца, но, видно, в употреблении почти не ходила, прежний владелец лишь один раз перегнул ее пополам.

– Вам что-то не нравится? Я могу дать и нового образца, с большим портретом, – отозвалась через динамик девушка, – но на ней что-то по-арабски написано. Вряд ли арабы на американских деньгах хорошие слова рисуют.

– Да-да, наверное, какое-нибудь ругательство написали, – задумчиво проговорил пожилой мужчина, не отрывая взгляда от старой сотки, – вы уверены, что она подлинная?

– На все сто! – засмеялась девушка.

– А вы проверяли?

– Могу при вас еще раз проверить.

– Если не трудно, – дрогнувшей рукой пенсионер положил купюру в ящичек, припал носом к стеклу, затаив дыхание глядел на то, как девушка водит банкнотой по магнитному детектору, как просвечивает ее ультрафиолетом.

– Все в порядке. Я подлинные доллары от фальшивых с ходу без детектора отличаю. Профессия у меня такая. Вы же тоже в своей профессии дока.

– Я дока в своей профессии, один из лучших, – глаза старика забегали.

– Ну что, не будем менять на сотку нового образца?

– Нет, что вы, зачем? Раз вы обещаете, что она подлинная.

– Подлинная, хотя и старая.

Пенсионер старательно заправил сотку в портмоне и засунул бумажник на самое дно глубокого пиджачного кармана.

– Деньги всегда деньги, если за них можно что-то купить, – сказал старик с загадочной улыбкой, – вы возьмете их у меня, если придет время обменять на русские рубли?

– И не только я. Их у вас в любом обменном пункте примут по всему миру. Мы же работаем по международным стандартам, – сказала обменщица, – такие приборы стоят повсюду.

– Спасибо, – мужчина просветлел лицом, – вы сами не можете знать, как вы меня… – он задумался, – порадовали, это не то слово. Воодушевили…

«Странный старик, – подумала девушка, – но все старики странные. Столько всего на их жизнь пришлось. Пережил же он и Сталина—Гитлера, и Хрущева, и Брежнева с Черненко—Андроповым—Горбачевым».

– На Лубянку, – бесцветным голосом проговорил старик, обращаясь к водителю такси, – да-да, на саму Лубянку, к самому страшному зданию во всей Москве.

– Не такое уж оно и страшное, после того как убрали памятник Железному Феликсу.

– Вы не знаете этого, молодой человек, вам не приходилось бывать внутри.

Таксист покосился на странного пассажира.

Уже подъезжая к площади, он поинтересовался:

– Вам к какому подъезду?

– К любому, – отвечал пассажир, глядя на окна здания.

Он расплатился и неторопливо выбрался на асфальт, такси тут же как ветром сдуло.

– Давненько меня здесь не было, – шептал старик, ощущая, как дрожь пробивает все его тело.

Тяжелая дверь подалась с трудом, словно не желала пропускать его внутрь. Дежурный офицер наметанным взглядом определил в старике бывшего «клиента».

– Вы к кому?

– К майору Петрову Ивану Федоровичу. – Старик положил на стойку паспорт, – хотя не удивлюсь, если он уже полковник или генерал. Может, он уже умер, а может, его и звали по-другому. Столько лет прошло, – глаза его затуманились.

– Герчик Илья Ефимович, – прочитал дежурный, развернув документ. – Вы по какому вопросу?

– Вопрос государственный. В вашей картотеке, или как это теперь называется, я должен быть. Пусть сами решат, кому я нужен. А если – нет, то я с удовольствием вернусь домой, только отметьте в своем журнале, что я приходил и вы меня отправили восвояси.

– Присядьте, – дежурный указал на скромный кожаный диван рядом с искусственной пальмой и принялся кому-то названивать.

– Ну что? – тихо произнес Герчик, когда дежурный положил трубку.

– Ждите, к вам выйдут.

– Еще бы, чтобы они да не вышли! – многозначительно произнес старик.

Ждать ему пришлось недолго, по лестнице сбежал моложавый мужчина в штатском, перебросился парой слов с дежурным и махнул рукой Герчику.

– Подойдите, Илья Ефимович.

Герчик расписался в подсунутой ему книге и перешагнул невидимую черту, отделявшую мир здания на Лубянке от всего остального человечества.

– Капитан Прошкин, – представился мужчина в штатском, пропуская Герчика в небольшой кабинет.

– Я бы хотел сказать, что мне очень приятно, но… – Герчик развел руками, – воспоминания у меня не слишком радостные. Вы отыскали мою фамилию в анналах истории своего ведомства?

– Не сразу отыскал, – капитан в штатском с уважением посмотрел на Герчика, так смотрят новобранцы на ветеранов.

– Да, немного осталось в живых фальшивомонетчиков советских времен.

– Законы были суровые. Приговор большинству – высшая мера.

– Для меня сделали исключение, – Герчик вытащил портмоне и положил перед капитаном стодолларовую купюру, – вот изделие моих рук. Сделал я ее двадцать лет тому назад, а сегодня мне ее продали в пункте обмена валюты. Я дважды просил девушку проверить деньги на подлинность.

Капитан рассматривал бумажку, скептически улыбаясь.

– Вы не можете ошибаться?

– Свою работу я узнаю всегда и повсюду. Если пригласите специалиста, я покажу два несоответствия.

– Если вы правы, то мне впервые приходится видеть такую искусную подделку. Я не эксперт.

– Самое странное, что клише для этой бумажки я изготовил по заказу вашего ведомства. Об этом вы вряд ли найдете упоминание даже в секретном архиве. Не знаю, кому и зачем понадобилось такое клише, но у меня не оставалось выбора. За отлично выполненную работу мне дали двадцать лет строгого режима вместо высшей меры.

– Погодите, – капитан с недоверием смотрел на Герчика, – вы утверждаете, что изготовили клише для печатания долларов по заказу ФСБ?

– КГБ СССР, – поправил его Илья Ефимович, – и, как видите, неплохо справился.

Капитан подавил в себе недоверие, Герчик говорил внятно, уверенно, чувствовалось, что он не придумывает, а вспоминает, и вспоминать ему не очень-то хочется.

– Давайте все по порядку, – предложил капитан.

– Я давал подписку о бессрочном неразглашении тайны, – усмехнулся Герчик, – брал ее у меня майор госбезопасности Петров.

– Такого человека не существовало. Я беру на себя ответственность, считайте, что это допрос. Если бы не обстоятельства вашего ареста и не приговор, который за ним последовал, я бы вам не поверил.

Илья Ефимович устроился поудобнее и принялся рассказывать то, о чем молчал долгие годы. Его умение гравера, проявившееся в юности, открывало перед ним единственный реальный шанс разбогатеть быстро и надежно – подделывать деньги. Зачем что-то изготовлять и продавать потом за деньги, когда можно сразу «нарисовать» конечный продукт? Но Илья Ефимович был человеком осторожным, о такой возможности старался не думать, работал мастером в Доме быта, гравировал дарственные надписи на табличках, подрабатывал изготовлением сувениров с видами городов, украшал надмогильные памятники. Зарабатывал не так уж и мало, но не все в Стране Советов продавалось за деньги и не все можно было достать, даже имея неплохие связи. Заболел отец Ильи Ефимовича, и, как оказалось, лекарство для него продавалось только за границей. Пришлось нарушить закон, отправиться к валютной «Ивушке», чтобы купить доллары у валютчика. Заветную пятидесятку Герчик всучил знакомому музыканту, уезжавшему на гастроли. И через месяц получил от него ставшую бесполезной после смерти родителя упаковку с лекарством и зеленую десятку сдачи. Каждый утоляет горе по-своему. Илья Ефимович топил его в работе. По вечерам сидел и повторял рисунок с американской десятки, недоумевая, почему «штатники» делают такие незамысловатые деньги – советские червонцы были выполнены по более сложной технологии.

Чисто профессиональный интерес заставил Герчика проверить свое умение, он пришел под «Ивушку» и сдал валютчику обе десятки – настоящую и поддельную. Фокус прошел на ура. Обмен состоялся. И тут произошло то же, что случается с потенциальным алкоголиком, впервые попробовавшим спиртное. Герчика «затянуло». Сперва он уговаривал себя, что делает подделку для себя, но потом вновь понес ее валютчику. Так продолжалось два года, пока наконец валютчика не взяли «соответствующие» органы. Погорел он не на фальшивке, а на валюте, но сдал всех, от кого получал баксы.

Герчик, никогда прежде не имевший опыта общения с КГБ, раскололся на первом же допросе. Ему казалось, что подделка дензнаков страны потенциального противника – преступление менее тяжкое, чем сотрудничество с американцами, которое ему собирались «пришить». Надо же было как-то объяснить появление у Герчика долларов! Следователь ему не поверил, даже когда Илья Ефимович сам стал указывать на собственные мелкие огрехи. Спасло Илью Ефимовича то, что генералы – народ с выдумкой. Начальник управления разрешил следственный эксперимент и распорядился предоставить Герчику все необходимое из его прежних запасов. Илью Ефимовича поместили в просторную камеру, где он за месяц с небольшим изготовил фальшивые доллары. Старался изо всех сил.

А потом произошло что-то, непонятное для Ильи Ефимовича. Следователь исчез с горизонта, в камеру пришел улыбчивый мужчина, представившийся майором Петровым и пожелавший, чтобы его называли Иваном Федоровичем. Все так же добродушно улыбаясь, майор в штатском осведомился, знает ли Герчик, что за фальшивомонетничество предусмотрена высшая мера наказания? С уверенностью пообещал, что валютчика, который сдал Илью Ефимовича, после приговора суда расстреляют. А затем сделал странное, на взгляд Герчика, предложение – изготовить клише сотенной купюры, пригодное для печатания большого количества купюр. В случае успеха Иван Федорович обещал мягкий приговор – двадцать лет «строгача» с конфискацией. И, естественно, получил согласие.

Герчик не знал, куда его доставили, вместе с ним работали специалисты-печатники. Изготовил он два вида клише – пятидесяток и сотенных купюр. Причем по указанию заказчика ввел два отклонения от образца, которые можно было выявить только на специальном оборудовании. В конце работы его ждала подписка о неразглашении и устное обещание, что судить его будут по статье за валютные махинации.

– …вот в общем-то и все, – закончил исповедь Илья Ефимович Герчик, – обещание майор сдержал. До конца срока я не досидел. Валютчиков стали освобождать еще во время перестройки… – Он замолчал, пытливо глядя на капитана Прошкина, а затем с недоверием, как человек, знающий наперед, что его обманут, спросил: – Так это вы меня испытывали?

– В каком смысле?

– Это же вы, зная, в какой обменный пункт я хожу, поручили девушке подсунуть мне одно из моих творений. Проверяли, приду я с соткой к вам или нет?

– Спасибо, что пришли, – бесстрастно ответил молодой комитетчик, – и учтите, что ваша подписка срока давности не имеет. – Он подписал пропуск, придвинул его к граверу: – На всякий случай в ближайший месяц никуда не уезжайте из города.

Герчик поднялся, выразительно посмотрел на свою сотку, вздохнул. Но капитан не стал предлагать ему равноценной замены.

– Понятно, – грустно произнес Герчик, – за все в жизни приходится платить, особенно дорого обходится само право жить. Я узнавал, валютчика-таки расстреляли. Передавайте от меня привет майору Петрову.

– И не спорь со мной, – Клим властно высвободил локоть из-под руки Лады и ступил к бордюру, – ты идешь со стороны домов, я – со стороны улицы.

– Почему? – Сельникова упрямо не хотела делать больше ни шагу.

– Так мне легче охранять тебя. Неприятности обычно начинаются со стороны улицы. Подъезжает машина, сбавляет ход и…

– Я не привыкла видеть мир таким, каким видишь его ты. Так бы раньше и сказал, – устало произнесла женщина и сделала шаг.

Узкая юбка не давала ей широко шагать, и Лада буквально семенила рядом с Бондаревым. Они прошли несколько кварталов. Сельникова скользила взглядом по вывескам кафе и ресторанов, Клим не упускал из внимания ни одного прохожего.

– Ты только и делаешь, что подозреваешь людей.

– Согласен, но еще я хочу есть. Если ты не забыла, то именно ради этого мы выбрались из дома.

– О! Ты начинаешь злиться, это радует. Нормальная человеческая эмоция голодного мужчины. Я бы могла приготовить поесть и у тебя дома, но готовить в гостях – дурной тон. Ты можешь черт знает что обо мне подумать.

– Например?

– Будто я собираюсь надолго у тебя задержаться.

– Это угроза?

– Но тебе приятно чувствовать себя в одной компании со мной.

– Если я поем, может, и найду силы подумать об этом. Пока же я не могу понять, чем тебя не устраивает этот ресторан. – Бондарев замедлил шаг и прочитал вслух: – Пицца «Экзотическая». – Эти слова были выведены мелом на черной доске.

– Пиццу не люблю, – капризно произнесла Лада, ей доставляло удовольствие немного помучить Бондарева, на какое-то время ощутить свою власть над ним.

– Выбирай, я тебя не тороплю.

– Я же чувствую, как ты начинаешь сопеть, лишь только до нас долетает запах еды.

Сельниковой вообще-то было все равно, где обедать, в еде она была непривередлива, поэтому, вдоволь насладившись своей иллюзорной властью, остановилась под вывеской рыбного кафе, вспомнив о пристрастии Бондарева к рыбалке.

– Кажется, я нашла то, что нужно.

– Мне или тебе?

– Нам обоим.

– Я рад, что ты выбрала закрытый зал, а не отгороженный участок улицы.

– Конечно, безопасность на первом месте.

Сельникова недолго выбирала место в небольшом уютном зальчике, который немного напоминал гостиную в доме Бондарева: чучела и муляжи рыб, штурвал от корабля, скрещенные весла, выполненные на мешковине карты российских рек и морей.

Официант в странном наряде – пиджаке, надетом поверх тельняшки, положил перед гостями меню.

– Неплохо, – резюмировал Клим, пробежав глазами последнюю страницу, – в меню только белое вино и крепкие напитки, как и положено подавать к рыбе.

Сельникова выбрала не самое дорогое блюдо – лосося, тушенного в сметане. Бондарев, не колеблясь, повторил заказ, добавив к нему бутылку вина на усмотрение официанта.

На столике уже были расставлены керамические горшочки, салатницы, официант разлил вино в бокалы. Бондарев приподнял свой и, любуясь через светло-соломенное вино женщиной, произнес:

– За тебя.

– И за тебя.

Бокалы сошлись с мелодичным звоном. Клим хотел уже сказать, какая именно нота прозвучала, но боковым зрением отметил остановившуюся напротив окна легковую машину. Ее шофер Климу сразу не понравился, он разглядывал через окно посетителей и одновременно что-то шептал в мобильник. На другой стороне улицы притормозил небольшой автобусик, и из него споро выбрались четверо крепко сложенных мужчин в одинаковых костюмах, под пиджаками без труда угадывались кобуры с пистолетами.

– Если ты нальешь мне еще, я с удовольствием выпью, – произнесла Лада, – люблю белое вино за то, что его пьют холодным, – она требовательно подвинула свой бокал на середину стола.

– Погоди, – одними губами проговорил Бондарев, руки его оказались под столом.

Лада непроизвольно глянула вниз и чуть слышно ойкнула. Клим уже сжимал в пальцах пистолет, до ее слуха долетел чуть различимый щелчок предохранителя.

– Если я кивну, тут же падай под стол, – прошептал Клим, – а если сделаю вот так, – он повел подбородком слева направо, – беги на кухню. Поняла?

– Ты уверен?

Но Клим даже не удостоил ее ответом, он, не поворачивая головы, уже смотрел на то, как в зальчик входят двое «близнецов» в расстегнутых пиджаках, чтобы легче можно было выхватить оружие. Он чуть приподнялся над стулом, готовый в любой момент вскочить или броситься в сторону. Мужчина, сидевший за соседним столом, внезапно побледнел, вилка, поднесенная ко рту, остановилась, с куска жирной сельди на скатерть сорвалась капля.

Один из пришедших наклонился к самому его уху и тихо произнес:

– Расплатитесь и следуйте за нами.

В руке у второго пришельца мелькнуло удостоверение. Мужчина часто заморгал и махнул рукой официанту. Рассчитывался он нервно, путая купюры, официанту даже пришлось собирать оброненные на пол деньги. Мужчина поднялся и, заложив руки за спину, двинулся к двери. Один из пришельцев поднес к уху рацию, звук был отрегулирован плохо, поэтому все, сидевшие в зале, услышали:

– Паша, проверь мудака за соседним столиком, он с шикарной дамой.

Тот, кого назвали Пашей, приблизился к Бондареву.

– Разрешите…

– Что именно? – Бондарев спокойно смотрел ему в глаза.

– Руки…

– Пожалуйста, – Клим положил руки на стол, – если вам неудобно, могу подняться, – он встал.

Паша заглянул под стол и выпрямился, бросил в рацию:

– Все чисто, тебе показалось.

– Извини, Лада. – Клим, прищурившись, глянул на Пашу. – Передайте своему напарнику, чтобы не кричал в рацию во время спецоперации, а говорил тихо.

Пришедшие вместе с задержанным покинули ресторан. Легковая машина и микроавтобус уехали.

– Но я же сама видела пистолет в твоих руках, – шептала Лада, подавшись вперед, – куда ты его дел?

– Загляни под столик, – предложил Клим.

Сельникова заглянула, но ничего, кроме фанерной столешницы, не увидела.

– Там нет ничего, – разочарованно сказала она.

– Конечно, нет.

– А где?

Бондарев развел руками:

– Исчез, испарился.

Лада морщила лоб, затем глаза ее стали хитрыми-хитрыми, она нагнулась еще ниже и увидела под сиденьем стула Клима тускло поблескивающий пистолет. Оружие держалось непонятно на чем.

– Магнит?

– Нет, жвачкой приклеил. Забудем об этом. Когда я с тобой, то поневоле становлюсь нервным. Еще немного, и стал бы палить в безобидных ментов.

– Ничего себе, безобидные, человека арестовали, – возмутилась Лада, ей показалось, что Бондарев расстроен своей ошибкой, – не переживай, я испугалась больше. Сидела и думала: «Чего он медлит? Почему не стреляет?» Был бы пистолет у меня в руках, всю бы обойму расстреляла.

– Не думай, что убить человека так просто. Некоторые на это просто не способны.

– А я?

– С момента нашего знакомства я только и думаю об этом.

– Мог бы спросить и у меня самой.