Среди трех точек контакта, выбранных Анатолием, эта была самой удаленной и от лагеря, и от местных деревень: крохотная полянка на границе погибельной болотной топи.

Капитан прибыл первым. Сел на ствол поваленной ели, снял фуражку, стал обмахиваться ею, летом в этих северных краях бывают необычайно жаркие дни. Хорошо еще, что само лето на спад пошло – конец июля, комаров немного.

Легкий хруст ветки выдал приближавшегося стукача. Через минуту за спиной раздалось:

– А вот и я, гражданин капитан!

– Слышу, – сказал Кузьменко, не оборачиваясь.

С ним, да и вообще с начальством, осведомитель ухитрялся быть одновременно и нагловатым, и почтительным, отчего капитан испытывал особое омерзение. Но не выдавал его ни единым жестом.

– Разрешите присесть?

– Садись. – Капитан подвинулся. – Слушаю.

– Я закурю, с вашего позволения?

– Потом. Говори, у меня времени нет.

– Ну, чего говорить… Тишком такой базар пошел, будто бродяги с третьего отряда хотят на амнистию подорваться…

«Объявить себе амнистию» – на тюремном жаргоне означает совершить побег.

– Так. Кто?

– Ну… Динамит, Сумрак и вроде как Клещ. Но поручиться не могу! Хотя слушок вряд ли совсем фуфловый.

Кузьменко сразу этому поверил. Похоже на правду.

– Ясно. Разберемся. Еще что?

– Ну, так, по мелочевке…

И рассказал об этой мелочевке – действительно, пустяки, но и такие сведения даром не достаются.

– Все?

– Пока все.

– Ясно. Ладно, пошли.

«Сексот» полез в карман за сигаретами…

– Нет! – выкрикнул Кузьменко так нервно, что сам от себя не ожидал.

Тот замер в изумлении.

– Сухо… мало ли что, вдруг вспыхнет, – отрывисто бросил капитан, уже не заботясь о логике и стараясь не смотреть в глаза выродку.

– Что-то… вы как бы не в духе, гражданин капитан… – неуверенно ощерился тот.

Дрожь пробежала по спине Кузьменко. На миг он испугался, что выдаст себя, но тут же с собой справился:

– Ну, это не твое дело. Так… личное. Ладно, пошли. Пройдемся немного.

Зэк понял эти слова как извинение, бодро зашагал впереди, Кузьменко за ним. На ходу он беззвучно расстегнул кобуру.

Шаги двух человек по мягкой земле тоже были не слышны. Кузьменко зашел чуть левее.

До этого он хотел начать с вопроса: «Скажи, а тебе не снятся те дети, над которыми ты надругался? Ну хотя бы помнишь ты их лица, их глаза?..» – но теперь разводить психологический триллер было рискованно. Звериное чутье насильника уже наверняка что-то сигналило ему, и мозги бешено крутились, стараясь разгадать странную нервозность офицера…

И Анатолий решил, что пора.

– Жара… чтоб ее черти взяли, – сказал он самым мирным тоном, взглянув на небо. – А тебе сколько тут еще лет и зим?

– Ха-а! Лет-то два, да зима одна. Через год в ноябре попрощаемся, гражданин капитан!

Кузьменко вынул ПМ из кобуры и коротко сказал:

– Раньше.

– Чего… по досрочке хотите? – радостно обернулся рецидивист.

Все прочие мысли разом вылетели у него из головы. Ну а Кузьменко того и надо было.

– По другой.

– Это как?!

Капитан сделал паузу на пару секунд, не больше, потом медленно, но четко произнес:

– Я не хочу тебя обманывать. За боль, за слезы детей прощения нет. За это – смерть. Повернись!

Заключенный повернулся, и капитан выстрелил ему в грудь.

Время вдруг почти застыло.

Кузьменко увидел, как на лице смертельно раненного выражение недоумения сменяется страдальчески-покорным… и это было так странно, настолько он этого не ожидал, что его остро резанула жалость, и он поспешно выстрелил второй раз – в голову.

Капитан все рассчитал верно. Труп упал с берега в трясину, сразу почти утонув, хотя пришлось все же вталкивать его вглубь сухой здоровенной валежиной, которую затем, размахнувшись, он постарался зашвырнуть подальше в болото. После этого собрал гильзы, тщательнейшим образом осмотрел берег. Чисто! И на поверхности болота скоро не будет видно ничего…

И капитан Кузьменко навсегда покинул место убийства.

На поверке, естественно, отсутствие осужденного выявилось, поднялся шум, в колонии был введен чрезвычайный режим. Кузьменко пошел к «куму» с повинной:

– Михалыч, виноват! Мой «косяк» полностью, признаю.

– Садись, – велел майор, а сам встал.

Дело было в его кабинете.

Зам по оперработе с лязгом открыл дверцу сейфа, вытащил оттуда бутылку без этикетки, хлеб, сало, головку чеснока. И два стакана.

– Спирт, – пояснил майор хмуро, кивнув на бутылку. – Давай так, по-простому…

Выпили, закусили.

– Можешь не оправдываться, – неожиданно сказал «кум». – Я давно все понял.

И замолчал. Кузьменко тоже выжидательно молчал.

– Это правильно, – вдруг добавил майор. – Я тоже об этом думал. У меня дочке младшей десять лет…

– Знаю.

– Да. Ну и вот, представил себе… – Он не договорил, скрипнул зубами и взялся за бутылку.

– Я не буду, – предупредил Кузьменко.

– По чуть-чуть, и все. Сам больше не хочу. Я вот как мыслю: вряд ли этот таракан в бега ушел, кишка тонка, это ты прав. Поди, забрел куда по дурости, да и ухнул в топь. А тут ведь кричи не кричи, зови не зови… Как думаешь?

– Думаю, все так и было, – кивнул капитан.

На душе было смутно и погано. Спирт малость рассеял эту муть, но Кузьменко сознавал, что больше пить не стоит, не поможет.

– Ну а раз так, то и хрен с ним. С начальством решим, как и что. Голову с нас за это не снимут… ну а выговором больше, выговором меньше – такая уж у нас судьба в погонах.

– Верно, – согласился Кузьменко и взялся за стакан.

При всем своем пиетете к лычкам-звездочкам он не колеблясь рискнул бы карьерой ради справедливости, как он ее понимал. И, несмотря на муть в душе, ни разу не усомнился в том, что наказал подонка ровно так, как тот того заслуживал.

Что там между собой перетерло высокое руководство, начальник отряда, мелкая сошка, не узнал, но дело явно постарались замять, жизнь потекла своим чередом. С «кумом» они больше к подобным разговорам не возвращались… ну а потом служба раскидала по городам и весям и они расстались навсегда.

И за все свои годы Кузьменко никогда и никому, включая своих самых близких, об этом ни слова не сказал.

Но все до последней мелочи помнил.