Глава 43
Вокзал небольшого города, пожалуй, никогда еще не переживал таких насыщенных событиями времен. Казалось, здесь и сейчас наступило настоящее вавилонское столпотворение. Не видевший до этого долгое время особых событий, городок стал перевалочным пунктом, базой для транспортов, эшелонов и двигающихся железнодорожными и иными путями грузов, людей и техники. Шум, гам, разговоры, смех, стук и лязг наполняли воздух. Погода в этот день была самой что ни на есть подходящей для романтических прогулок с прекрасной барышней где-нибудь в московском парке по узким, извилистым дорожкам и для объяснения в любви. Однако не всегда удается реализовать даже часть того, что тебе безумно хотелось бы совершить. Так было и сейчас.
На перроне у поезда, стоящего уже под парами, собралась компания офицеров, провожавших Ольгу Сеченову. Ее «военная карьера», неожиданно и так ярко начавшаяся, теперь была закончена, и, видимо, уже навсегда. После удачного решения всех проблем на ее деятельности в качестве прапорщика был поставлен жирный крест. Она, конечно, получила незабываемые впечатления, похвалы и порицания, но у любого дела есть финал. Барышня, несмотря на ее горячие протесты, была отправлена домой, в подмосковное имение. С одной стороны, Ольга была поначалу расстроена, даже всплакнула, но потом, поразмыслив, трезво оценила ситуацию и поняла, что в данном случае она сделала, нет — совершила все, что только могла, даже больше своих скромных возможностей. Да и в самом деле, кроме ее знаменитой предшественницы — героини Отечественной войны 1812 года Дуровой, на которую Ольга хотела равняться, таких примеров в истории было очень немного.
Провожали ее все офицеры из группы Голицына, участвовавшие в рейде по германским тылам — теперь она стала для них настоящим боевым товарищем.
Поручик выглядел просто великолепно — за мужество и геройство он получил офицерского «Георгия» и именное оружие. Булак-Балахович, офицеры и все «нижние чины» также не были обойдены наградами. Бурное и веселое прощание с шампанским на перроне было неожиданно нарушено.
— Господа! Господа! — перед компанией, которой так не хотелось расставаться, неожиданно возник странный персонаж. Высокий, тощий, с какими-то смешными усиками, одетый в офицерскую форму, но без погон. — Я премного извиняюсь за то, что побеспокоил вас в такой час, но прошу уделить мне внимание.
— Простите, с кем имею честь? — улыбнулся поручик.
— Извините — не представился. Военный корреспондент газеты «Полевой вестник» Александр Селиверстов, — произнес, широко улыбаясь, длинный. — Я думаю, вам попадались мои статьи.
— И что же вы от нас-то хотели, уважаемый? — поинтересовался Голицин.
— Мне необходимо сделать репортаж о ваших подвигах, господин поручик, и о ваших невероятных приключениях, госпожа Сеченова, — корреспондент говорил на удивление быстро, и без привычки человеку иногда трудно было понять все, что тот успевал произнести за столь короткий промежуток времени. — Позвольте, Ольга Александровна, в знак восхищения поцеловать ручку от имени всех российских мужчин!
— О каких еще подвигах и приключениях вы говорите? — насмешливо прищурился Голицын. — Впервые слышу. Вы, наверное, с кем-то нас перепутали.
— Ну-ну, не стоит скромничать! — воскликнул писака, напоминавший журавля. — Мне уже все известно.
— Но откуда?
— Ведь я же журналист, — гордо ответил Селиверстов. — Специфика моей работы — первым узнавать самое важное и об этом писать.
— Право, по-моему, вам лучше побывать на передовой, — отмахивался Голицын от назойливого, как пиявка, журналиста. — Вот там, смею вас заверить, господин…
— …Селиверстов.
— Да-да. Там — просто безграничное поле для вашей деятельности. Там все герои, кого ни возьми.
— Побываю! — замахал руками корреспондент. — Обязательно побываю на передовой. Но пока мне бы хотелось поговорить с вами.
— К сожалению, на это у нас нет времени, — начал сердиться поручик.
— Нет-нет, я вас так не отпущу! Для начала я хотел бы сфотографировать вас вместе.
Голицын и Ольга переглянулись, заметив, как за спиной корреспондента Несмеянов и Кочнев делали какие-то знаки.
— Ну, что же с вами делать, — развел руками поручик, — снимайте, так и быть.
Вспышка фотографического аппарата, ослепившая влюбленную пару, ознаменовала конец общению с назойливым журналистом, поскольку офицеры почти насильно увели корреспондента в станционный буфет.
— Давайте выпьем, господин Селиверстов, — широко улыбаясь, сказал Кочнев.
— Что вы, я не пью, — замахал руками журналист. — У меня же работа. Я еще не поговорил с…
— Вы, и не пьете? — воззрился хорунжий на багровый нос журналиста, говоривший совсем о другом. — Никогда в это не поверю. Ну, за успех русского оружия, думаю, отказаться вы никак не сможете. А потом мы вам расскажем несколько занимательнейших историй о русских героях.
— Хорошо, за это выпью. Но только вместе с вами. Хотя я не понимаю, как можно пить из таких рюмок…
— О чем разговор — почту за честь. До дна, до дна! — взревел хорунжий, глядя, как корреспондент пытается уклониться от полного опустошения налитой до краев очень вместительной рюмки. — Отлично, господин Селиверстов. Теперь закусите.
Пьянка тут же продолжилась. Последовал следующий тост — за единение военных и журналистов, затем — еще.
Четвертая выпитая рюмка оказала на непривычного к такому темпу корреспондента мощнейшее воздействие. Буквально через минуту его тонкие ноги подогнулись, полностью отказавшись служить своему хозяину. Но этим дело не закончилось. Работника пера заставили опустошить «еще одну рюмочку», после чего он окончательно сошел с дистанции. Ни о каком репортаже, понятно, речи быть не могло. Теперь обеспокоенность у офицеров вызвало лишь то, как бы талантливый писатель, превратившийся в бесчувственное бревно, не забыл и не растерял весь свой инвентарь: толстую сумку, доверху набитую всякой всячиной, два фотографических аппарата и прочие вещи. Совершенно счастливого господина Селиверстова загрузили в питерский поезд, аккуратно уложив на полку.
Ольга и Голицын, остававшиеся в это время одни, уже прощались. Впрочем, слово «одни» было весьма относительным. Повсюду ходили, бегали, сидели десятки людей, отправлявшиеся кто на фронт, кто в тыл. Однако теперь влюбленные не замечали никого.
— Тебе пора! — поручик поцеловал у вагона Ольгу. — Даст бог, скоро свидимся!
— Я тоже в это верю! — всхлипнула Ольга. — Я люблю тебя… Обещай мне, что будешь носить ладанку! Она уже дважды спасла тебе жизнь и спасет еще раз!
Поезд уходил на восток. Ольга с подножки глядела на поручика, махавшего ей рукой. Вскоре вокзал скрылся в тумане.
* * *
Финал истории, как это часто и бывает, был различным для всех ее участников, но каждый получил по заслугам. В отличие от тех, кто действовал на стороне русских, судьбы двух захваченных в плен немцев сложились не так удачно.
Диркер, оказавшись в руках своих врагов, проявил присущую ему практичность и трезвость. Рассудив, что его карта бита, он счел за лучшее облегчить свою участь. Близкое знакомство с Карлом Диркером стало очень полезным для «принимающей стороны». Особенно это касалось российской разведки. Там искренне обрадовались тому, что такой высокий гость удостоил своим вниманием работников этой организации. Полковник оказался практически неисчерпаемым кладезем полезной информации, касающейся планов немецкого командования, и, что было особенно важным, прекрасно знал германских шпионов.
Барон Корф пошел по другому пути. Хотя, конечно, на путь предательства он ступил уже очень давно. Но сколько веревочке ни виться… Его карьера, как, собственно, и жизнь, закончилась там, на башне. Находясь в связанном состоянии на каланче, барон стал невольным свидетелем появления танка в качестве орудия русских, увидел своими глазами окончательное крушение всего и вся. Голицын поступил с ним весьма благородно. Освободив его от пут, он заявил следующее:
— Барон, хоть вы шулер, подлец и предатель, но я даю вам шанс умереть достойно. Все же вы офицер!
— Что вы хотите этим сказать? — заскулил предатель.
— Я думаю, вы прекрасно сами все понимаете, — сурово произнес поручик, и Корф дрожащей рукой взял пистолет с одним патроном.
Глядя на суровые лица солдат, совсем не склонных к излишнему гуманизму, барон совершил последний в своей жизни поступок. Выстрел, раздавшийся на пятидесятиметровой высоте, спугнул птицу, усевшуюся на флюгере с изображением средневекового рыцаря. Негодяй застрелился — перспектива предстать перед военно-полевым судом показалась ему еще худшей.
