16

Залить водой два котла на громадных паровозах и загрузить в их тендеры по сто пятьдесят пудов угля – такая работа требует времени. Тем более что трубы и вентили станционной водонапорной башни оказались старыми, ржавыми и то и дело забивались, так что вода текла еле-еле. Боснийская обслуга бронепоезда тоже особой прыти не проявляла, хоть комендант, майор Войтех Ванчура, чуть голос себе не сорвал, ругаясь на босняков.

Но не это более всего раздражало Рудольфа Хейзингера; в конце концов, часовая или даже полуторачасовая задержка ничего не решала. Немца заботило другое: круживший над станцией русский аэроплан. Что он позабыл в небе над Збаражем? Пробарражировав над только что прибывшим на станцию бронепоездом, «Фарман» с двуглавыми орлами было улетел, но уже через полчаса вернулся обратно и теперь ходил кругами над станцией на высоте пятисот с лишним сажен, жужжа, точно надоедливая оса.

Полковник Хейзингер злобно смотрел в белесое от зноя небо и размышлял о том, как теперь поступить, с учетом этого малоприятного фактора. У Хейзингера не было никаких сомнений в том, что над Збаражем летает русский воздушный разведчик. И что с ним делать?

Попытаться сбить? Но из чего? Специальных зенитных пушек или пулеметов на бронепоезде не было, а пытаться достать аэроплан на этой высоте из винтовок – дело безнадежное, бессмысленный перевод патронов. Полковник все-таки распорядился, чтобы поездная обслуга дала по «Фарману» несколько залпов, но результат, как Хейзингер и предполагал, оказался нулевым.

Вызвать по рации австрийские аэропланы из Лемберга, чтобы они сбили или отогнали нахального русского? Можно, но это особого смысла не имеет: на «Фармане» тоже наверняка имеется аппарат беспроволочного телеграфа. Значит, русский воздушный разведчик, увидев внизу бронепоезд, уже успел сообщить об этом своему командованию. Оно, в свою очередь, велело летчику возвратиться и продолжать наблюдение, – иначе почему «Фарман» прилетел назад? Так что теперь – отгоняй не отгоняй…

Понятно, что аэроплан последует за бронепоездом, когда тот двинется на железнодорожный мост через Серет. И что, выливать в реку содержимое цистерны на глазах у русского воздушного разведчика? Э-э, нет! На такую глупость полковник Рудольф Хейзингер не пойдет. У русских, когда среди их солдат вспыхнет эпидемия брюшного тифа, так и так зародятся подозрения, в этом вопросе Хейзингер иллюзий не питал. Но! Одно дело ничем не подкрепленные подозрения, и совсем другое – свидетель, который видел акт заражения речной воды. Кто его знает, а если у пилота «Фармана» в кабине имеется портативная фотокамера?

Фотография – это документ, с которым трудно спорить, и оставлять за собой такой «хвост» полковник Хейзингер вовсе не рвался. Он был уверен: в случае чего австрийцы открестятся: мол, знать ничего не знали ни о какой цистерне, ведать ничего не ведали. Австрийцы запросто подставят его, Рудольфа Хейзингера, и тогда может разразиться громкий скандал, который крайне неблагоприятно скажется на его карьере.

Ясное дело: такая неприятность возможна лишь в том случае, если его схватят за руку. Значит, нужно не позволить русским сделать это.

А как? Единственно разумное решение – дождаться заката, отправляться на акцию в ночной темноте, когда бронепоезд сверху не будет виден. Это, конечно, потеря времени, есть риск, что культура тифозных микробов перестоится, частично потеряет вирулентность. Но иного выхода нет: спешка хороша при ловле блох, в серьезных же делах потребна осторожность.

Сделав такой вывод, полковник Хейзингер несколько успокоился. Он принял дополнительные меры для маскировки своей цистерны, приказал обшить ее досками и закамуфлировать под еще один санитарный вагон.

Майор Войтех Ванчура, услышав это распоряжение Хейзингера, покривился: этак скоро станет непонятно, комендантом чего он является: бронепоезда или лазарета на колесах. Рудольф Хейзингер со своей малопонятной и подозрительной вонючей цистерной вызывал у чеха все большее раздражение – Ванчура сердцем чуял, что его принуждают принять участие в деле, дурно пахнущем во всех смыслах. Да уж, что бы там в цистерне ни находилось, но ее содержимого хватило бы на то, чтобы половину Галиции провонять… Но у коменданта тоже не было иного выхода, кроме как подчиниться.

Когда солнце скрылось за горизонтом, все было готово к отбытию бронепоезда со станции Збараж: тендеры и котлы паровозов заправлены, деревянная обшивка навешена на цистерну с заразой. Русский аэроплан, столь досаждавший Рудольфу Хейзингеру, улетел восвояси. Видимо, израсходовав горючее, он устремился к своему полевому аэродрому. Тем лучше.

Оба паровоза развели пары, и тяжелая махина бронепоезда, медленно набирая ход, двинулась в сторону железнодорожного моста через галичанскую реку Серет. Теперь ничто не должно было помешать исполнению планов полковника Хейзингера.

Все, однако, получилось не так гладко, как хотелось полковнику. Не прошло и двадцати минут с момента их отбытия со станции, как по внутренней связи Хейзингера вызвал майор Ванчура. С комендантом бронепоезда, в свою очередь, связался машинист переднего паровоза. Он сообщил Ванчуре, что примерно на расстоянии версты впереди, прямо на рельсах, стоит размахивающий факелом человек. Это повсеместно принятый на железных дорогах знак непосредственной опасности. Может быть, размыло насыпь, хоть дождей не было недели две. Может быть, рельс отошел от подгнившей шпалы… Да мало ли что может быть!

– Как поступать, – спрашивал машинист Ванчуру, – начинать торможение? Бронепоезд ведь не легкий маневровый паровозик, такую громадину сразу не остановишь! Если не тормозить, если проигнорировать человека с факелом, имеется шанс влипнуть в большущие неприятности: а если, упаси боже, лопнул рельс? Не успеешь икнуть, как весь бронепоезд окажется под откосом.

Ванчура, недолго думая, переадресовал вопрос машиниста полковнику Хейзингеру. Медлить с торможением было опасно, и Хейзингер, проклиная все на свете, отдал приказ на остановку. Зашипел сжатый воздух в тормозных колодках, бронепоезд стал сбавлять ход.

Когда он совсем остановился метрах в двухстах от человека с факелом, полковник распорядился, чтобы Ванчура выслал вперед небольшую команду: пусть разберутся, в чем там дело.

Остальным было приказано оставаться на местах и на всякий случай принять меры предосторожности, глядеть в оба. Около орудийных платформ, цистерны и штабного вагона выставить часовых. Пулеметным расчетам приготовиться к стрельбе.

Сам Рудольф Хейзингер остался в штабном вагоне.