Книга: И слух ласкает сабель звон
Назад: ГЛАВА 18
Дальше: ГЛАВА 20

ГЛАВА 19

Ресторан в городке Граунау в этот вечер гудел. Само это заведение, собственно, и предназначено быть наполненным людьми, которые выпивают, закусывают и гуляют. На то они, рестораны, и созданы. Но сегодня здесь было особенно весело. И причина была соответствующая — офицеры отмечали день рождения своего командира — полковника Эрнста Хирта.
Сегодня полковнику стукнуло сорок пять — дата вроде бы и не круглая, но все же… Мужчиной Хирт был, как говорится, в самом расцвете сил — карьера шла неплохо, позволяя ему успешно продвигаться по служебной лестнице. Сейчас он возвышался во главе стола, сразу давая понять всем своим внушительным видом, кто же здесь главный. Пышные усы, расходившиеся далеко в стороны, придавали ему особо значительный вид. Он руководил процессом и принимал поздравления.
Подчиненные как могли проявляли свое рвение и усердие, поздравляя командира. Каждый старался перещеголять предыдущего оратора, произнося свой тост.
— Господа! — поднялся из-за стола майор. Его усы, располагавшиеся горизонтально, придавали ему забавный вид. — Я хочу поднять этот бокал за здоровье нашего командира.
Но шум, царящий в этот момент за столом, был таким, что желающего произнести поздравительные слова никто просто не услышал. Тогда тот, напрягая голосовые связки, произнес повышенным тоном:
— Прошу внимания! Прошу внимания! — привлекая к себе внимание, он постучал столовым ножом по рюмке, призывая присутствующих к тишине. — Я хочу поднять этот бокал за здоровье нашего командира. Сегодня мы собрались в тесном офицерском кругу для того, чтобы отметить такое событие. Ведь каждому офицеру известно, что его семья — это не какие-то там сюсюканья с бабами, а семья — это его часть. И все мы здесь спаяны воедино. Спаяны дисциплиной, дружбой, товариществом и пониманием нашей роли. А она особенно рельефно проявляется сегодня, когда именно от нас и зависит благополучие и могущество нашей великой родины. Так вот, в каждой семье есть глава, тот, кто руководит ею, понимает все ее нужды и заботы. Так же и в нашем полку. Полковник Хирт — это тот человек, который является главой нашего офицерского сообщества, тем человеком, под началом которого мы идем к нашим победам. От лица всех желаю ему крепкого здоровья и успехов!
Зазвенели рюмки. Разговор перешел на тему коварной Италии, выступившей на стороне Антанты.
— Проклятые макаронники никогда мне не нравились! Я помню все эти надежды многих: дескать, Италия в соответствии со всеми договоренностями в случае войны выступит вместе с нами. Я уже тогда знал, что ничего хорошего от этих, с позволения сказать, друзей ждать не приходится! — возбужденно говорил Хирт. — Меня совершенно не удивило выступление Италии. Я ожидал этого с самого начала, а ведь сколько приходилось спорить с разными там теоретиками, доказывавшими, что Италия наш надежнейший союзник. Ее аппетиты сильно выросли за последние годы. После войны с Турцией Италия переоценивает свои силы. Теперь она замахивается на австрийскую Далмацию. Я отлично помню, как два года назад я заявил, что Италия только и ждет, чтобы проявить свое настоящее обличье. А ведь как меня тогда обвиняли — дескать, я и такой, и сякой, и ничего в этом не понимаю… А кто оказался прав? То-то же! Кстати, и Австрия хороша, развела у себя демократию, позволяя каждому народу замахиваться на какие-то свои права. Каждый дальновидный человек должен был предвидеть, куда может завести чрезмерная снисходительность к подобным элементам.
— Мягкотелость Австрии всегда вызывала у меня сожаление, — поддержал говорившего обер-лейтенант, размахивающий гусиной ножкой, точно дирижер. — Разве может получиться что-либо путное, когда они предоставляли свободу чехам и русинам, хорватам и словенцам. Нет, поверьте, я уж вам так скажу: империя должна быть империей и держать всякие там народы вот здесь! — он поднес к носу соседа кулак. — Иначе потом не расхлебаешь. Попомните мои слова — Австрии все это еще боком вылезет. А вот как сражаться, так они оказываются в последних рядах. И мы, немцы, должны помогать им держать фронт. Ведь если бы не наша помощь, русские уже давно были бы в Вене и Будапеште.
Присутствующих было немало, тостов, соответственно, тоже, и спиртное оказывало уже свое действие в полную силу. Кто-то делился с соседом своими соображениями по поводу противника.
— Франция — это дерьмо! — грубым голосом, стуча по столу кулаком, произнес рыжий как огонь офицер. — И вся их армия — тоже, так я вам и скажу. Ничего, мы их всех утопим! Я был на русском фронте и скажу вам, что французы против русских — просто дети. Там мы выдерживали такие атаки и такой ураганный огонь этих дьяволов, что невозможно себе представить!
— Вот потому-то теперь русские воюют против нас здесь, — заключил его собеседник. — Я думаю…
Но дальнейший разговор их был прерван традиционным поздравлением. Один из офицеров, хитро улыбаясь, махнул рукой своим товарищам, и прежде сидевшие за столом стали вытворять что-то странное для непосвященного зрителя, если бы вдруг такой здесь появился. Офицеры, усевшись на стулья верхом, оторвались на некоторое время от праздничного стола и поскакали на них, как на лошадях, оглушительно хохоча и издавая почти конское ржание.
— Традиция есть традиция! — одобрительно кивнул Хирт. — Вот так и мы в молодости гуляли.
В этот момент один из офицеров, молоденький лейтенант, уже весьма нагрузившийся спиртным, опрокинулся на бок вместе со своим «транспортным средством». Скакавшие за ним тоже падали, налетая один на другого. Процессия сбилась с ритма.
— Ха-ха-ха! Вильгельм, ты, наверное, не кормил коня!
— Если ты так ошибаешься и в постели, то девчонке можно только посочувствовать!
— Четыре ножки для вас, лейтенант, слишком много — хватит и двух!
Смех, грубые военные шутки сконцентрировались на бедолаге.
— Лейтенант, идите, проветритесь, — приказал полковник. — Надо уметь пить за столом.
Офицер, покачиваясь, направился к выходу. Принятый на грудь алкоголь, кроме некоторого нарушения координации, начисто стер из памяти правильный принцип функционирования входной двери. Поэтому лейтенант, вместо того чтобы потянуть ее на себя, принялся что было силы ломиться в дверь, пытаясь открыть ее наоборот. Неудачные попытки прорваться на улицу привлекли внимание подгулявшей компании, и безудержное веселье вновь завладело застолицей. В конце концов, вдоволь насмеявшись, коллеги помогли офицеру достигнуть желаемого.
— Совершенно разучилась пить молодежь, — поделился Хирт соображениями с майором. — Не то, совсем не то, что было раньше.
— Это точно, господин офицер. Ведь мы в его возрасте могли выдуть целую бочку — и ничего.
— Какие ведь были времена, — предался воспоминаниям полковник. — Как ни старайся, но видишь, что нет среди сегодняшних офицеров того чувства товарищества, какое было в наше время. А ведь вы посмотрите — и дисциплина имелась, какой сейчас нет и в помине, но ведь было и веселье! А сейчас что — или каждый сам по себе, сторонится остальных, либо налакается в пять минут и лыка не вяжет. Полная деградация. И это не преувеличение, господа, вот вам и пример: посмотрите на этого лейтенанта! Пить младшие офицеры совершенно не умеют. Только он сел за стол, как уже нализался! В былое время мы по двое суток сиживали за столом, и чем дольше и чем больше пили, тем трезвее становились. А ведь как пили!
Оказавшийся на улице лейтенант прислонился спиной к окну, тщетно пытаясь унять напавшую на него икоту. Вдыхая ночной воздух, он вдруг тупо уставился на колокольню церкви, возвышавшуюся напротив. Изумленный лейтенант увидел висящий на шпиле монгольфьер, из корзины которого по веревке спускался человек.
— Что за черт? — пробормотал офицер. — Французы?
Несмотря на градусы, туманившие голову, он все же сообразил, что монгольфьерами пользовались только «лягушатники». Лейтенант потряс головой, потер глаза, не желая верить в это явление, считая его оптическим обманом. Но видение решительно не желало исчезать. Лейтенант понял, что это ему не привиделось. Резко повернувшись, он побежал назад в ресторан.
— Господа! — раздался его истошный вопль. — Господа! В городе французы!
Эта реплика вызвала очередной, на этот раз почти истерический взрыв хохота. Смеялись все. Кто-то даже свалился под стол от смеха.
— Господа, сюда на воздушном шаре прилетели французские шпионы! — продолжал горланить лейтенант. От всего увиденного он даже ухитрился несколько протрезветь.
— Пьяный бред, — поморщился Хирт.
— Вот что свежий воздух с людьми делает!
— Лейтенант, сейчас же под холодную воду! — раздавались веселые выкрики и советы.
Тем не менее «свидетелю» удалось убедить сослуживцев выйти на улицу. Офицеры высыпали наружу, чтобы окончательно посрамить этого клоуна.
— Ну и где же они? — иронично поинтересовался Хирт.
— Да вот же, — указал на колокольню его подчиненный.
Лицо полковника вытянулось. Смех среди офицеров оборвался: вся компания увидела человека, спускающегося по веревке из гондолы.
— Вот видите, я же говорил, — вновь подал голос лейтенант, но его уже никто не слушал.
Рефлексы у офицеров по отношению к наглому противнику проявились почти мгновенно: руки автоматически нащупывали кобуры, для того чтобы извлечь из них револьверы. Тут же поднялась беспорядочная стрельба. Каждый старался поразить врага. Поскольку двое из диверсантов были уже внизу, а третий спускался, ответный огонь по немцам открыл лишь француз, находившийся в корзине. Один из немцев со стоном схватился за плечо, но огонь двух десятков пистолетов оказался губительным для пилота монгольфьера. Раненный, он перевалился через борт и упал, разбившись о мостовую.
— Один готов! — торжествующе закричали в толпе германцев.
— Все туда, к церкви!
Офицеры ринулись через площадь.
Голицын висел между небом и землей. Положение становилось отчаянным. Пули свистели то справа, то слева. Одна из них чиркнула у самой щеки. Ничего против честного боя поручик никогда не имел, однако болтаться, как сосиска, на веревке, являясь мишенью, — ничего приятного в этом не было. Голицын слышал, как отстреливается француз, видел, как через пару минуту пилот с криком полетел вниз, едва не зацепив его самого. А еще через минуту он услышал крики внизу. Германцы, стоя у кирхи, уже ждали его. Единственным плюсом было то, что стрельба пока прекратилась. Немцы желали заполучить его живьем.
— Сдавайтесь! Все равно вам некуда деться!
— Спускайтесь, иначе будем стрелять! — доносились крики снизу.
В ответ на такие предложения Голицын ответил отказом, причем прозвучало это в весьма грубой форме. Высказывая все, что он думает о тех, кто стоял внизу, поручик принялся раскачиваться на веревке.
Голицын все рассчитал верно. После хорошей раскачки удар пришелся в огромное окно кирхи. Подлетая к нему в последний раз, он увидел стремительно приближавшиеся соты витражей.
«Господи, пронеси!» — прошептал поручик, отдавая себя во власть Всевышнему перед лицом неизвестности и осквернения храма.
Удар оказался мощным и продуктивным. Голицын постарался, чтобы он не пришелся в лицо.
С грохотом разлетелись стекла. Конечно, жаль было деталей убранства дома Божьего, однако что оставалось делать? Тут уж выбирать не приходилось…
Вообще, витраж, особенно изготовленный в Средневековье, — работа тонкая, деликатная и дорогостоящая. Надо потратить немало усилий, чтобы создать красивую и многоцветную композицию в окне. Создать рисунок из сотен цветных стеклышек, каждое из которых вставлено в свою рамочку, — занятие непростое. Каждый мастер, естественно, заботился и о красоте, и о качестве, и о том, чтобы его творение было непохожим на дело рук другого мастера.
Вот вся эта красота, собранная из кусочков, изображение какого-то святого, взрывом стеклянных брызг разлетелась под ногами поручика Голицына. Офицер исчез в окне кирхи.
— Ах, сволочь! — визгливо закричал толстый капитан.
— В церковь!
Храм соответственно ночному времени оказался заперт, но это не остановило прыти немцев. По приказу полковника часть из них устремилась назад в ресторан и вскоре, пыхтя, принесла оттуда банкетный стол. Используя его в качестве тарана, германцы принялись высаживать дверь.
— Что вы делаете, господа?! — послышался старческий голос. На шум прибежал пастор, принесший ключ. — Опомнитесь! Где же ваша совесть? Вы же офицеры…
Но священник опоздал — замок уже был безнадежно испорчен. Вновь в дверь застучал дубовый стол.
Назад: ГЛАВА 18
Дальше: ГЛАВА 20