10
И ведь не подвело дурное предчувствие Бестемьянова, как в воду старый дядька глядел! Правда, выяснилось это лишь спустя тридцать минут, когда Николенька, поддавшись, наконец, на его уговоры, решил покинуть духан.
Николай вконец захмелел, Бестемьянову пришлось аккуратно поддерживать питомца под руку. Они вышли на узкую улочку и медленно двинулись прочь от духана.
Теплая и влажная ночь, наполненная жемчужным лунным сиянием, обнимала Сарыкомыш. Пряные весенние запахи южных трав и нерусских цветов кружили голову. Тишину нарушал лишь странный стрекочущий звук; непонятно было — кто его издает, насекомые? Да еще откуда-то издалека, с гор, доносилось жалобное, как плач ребенка, тявканье шакала…
Высоко над горизонтом лениво плыла к западу громадная, безупречно круглая луна. Свет ее был настолько ярок, что перед юношей и его заботливым спутником двигались их длинные черные тени. Никаких других источников света на улице не наблюдалось: Сарыкомыш не Петроград, не Тифлис — какие здесь, к шайтану, фонари?..
Еще в духане, уговаривая Николая заканчивать «прощальную пирушку», Бестемьянов ломал голову над вопросом: где им заночевать? Не на ночь же глядя в ставку командующего армией двигаться, не пешком же! Значит, надо дожидаться утра. А где? Эта заковыристая проблема настолько заняла все мысли отставного унтер-офицера, что прозевал Петр Николаевич, открывая дверь на улицу, зловещий знак, который подал бродячий музыкант двум дикого вида горцам в лохматых папахах, сидящим за дальним столиком.
Ясное дело, что сильно захмелевший Николенька этого и вовсе заметить не мог!
А если бы заметили? Тогда совсем по-другому обернулись бы последующие события. Осторожный Бестемьянов просто вернулся бы в духан, чему юноша противиться бы не стал. И просидели бы они в людном месте до самого утра…
Самое страшное, что могло бы угрожать юному великому князю в таком случае, — это набраться вовсе до положения риз. Неприятно, но никто от такого не помирал.
Зато теперь Николай с Бестемьяновым попали в весьма паршивую ситуацию…
Будущего героя и спасителя Отечества продолжало разбирать все сильнее, так, кстати, частенько бывает, когда основательно выпивший человек выходит на свежий воздух. Мысли Николеньки крутились по прежней орбите, правда, они приняли несколько новое и оригинальное направление. Теперь перспектива доблестной гибели на поле бранном уже не привлекала его. Можно ведь и получше придумать!
— Я, Николаич, его осво-бо-дю… То есть освобожду! — герой яростно хватался за воображаемый эфес. — Мы с ним пор-рубим всех нехристей в капусту, а султана на аркане притащим в Петроград! Вот тогда она…
Ежику понятно, что произойдет дальше! Увидев плененного султана на аркане, Вера Холодная перед таким зрелищем не устоит и упадет аккурат в объятия храбреца Николеньки…
Рядом с двумя их темными тенями вдруг возникли еще две. Тут же из кривого переулка послышалась дробь копыт. Бестемьянов обернулся. Он уже не успел заметить замаха, лишь увидел, как на голову его питомца опускается толстая короткая дубина. Конец второй такой же дубинки шел точно в лоб Петру Николаевичу.
Юноша ахнул, ноги его подломились в коленях. Голова Николеньки запрокинулась, кожа приобрела оттенок мокрой известки. Мгновение — и вот он уже лежит у ног нападавших.
С Бестемьяновым у двоих горцев в лохматых папахах получилось не так легко — старый унтер все ж таки прошел огонь и воду, полным георгиевским кавалером запросто не станешь! Он успел уклониться, удар дубины пришелся вскользь. Но положение все равно оставалось аховым: он один против двоих, на земле лежит оглушенный великий князь, его питомец… И хоть бы какое оружие! Или годков двадцать сбросить, тогда бы Петр Николаевич и без оружия много чего смог бы натворить.
Однако Бестемьянов и сейчас, на исходе шестого десятка, запросто сдаваться не собирался и заработал мощными кулаками, что твоя молотилка. Вот один из его ударов достиг цели! Только зубы у сына гор и брызнули…
Но здесь счастье отвернулось от старого унтера: у нападавших-то было кое-что посерьезнее дубинок. В руке одного из горцев тускло блеснула сталь армейского «нагана». Щелкнул на взводе курок. Выстрел!
Бестемьянова чудо спасло, с расстояния в метр горец умудрился попасть ему не в грудь, а в плечо! Хватило и этого: Бестемьянов утробно охнул, сделал два неуверенных шажка и рухнул сперва на колени, потом навзничь.
Еще через несколько мгновений пребывающий без сознания великий князь был надежно связан и переброшен через седло. Из переулочка показался еще один конный горец, ведший в поводу заводную лошадь. Двое похитителей вскочили в седла… Они не стали добивать лежащего Бестемьянова, то ли посчитав, что тот мертв, то ли не желая тратить времени: ведь с минуты на минуту мог появиться казачий патруль.
А бродячий музыкант, который доставил к месту нападения первого жеребца, того, на которого взвалили связанного Николеньку, уже растворился в ночной темноте. Кенто довольно усмехался: за то время, пока черкесы связывали молодого русского, он успел незаметно обшарить его карманы, и теперь портмоне, которое старик передавал своему юному спутнику, у него! Дикари ничего не заметили. Вот и хорошо, с черкесов хватит вознаграждения, которое заплатят им за пленного русского турки!..
С кряхтением, тяжело переводя дыхание, Бестемьянов кое-как поднялся. Пуля не задела кость, прошла навылет, порвав бицепс. Боль адская, но выдержать ее можно. Вот если бы кость перебило, лежать бы сейчас Бестемьянову в болевом шоке…
Через несколько секунд он окончательно уверился, что в состоянии держаться на ногах. Голова кружилась, в затылке ворочалась тупая тяжелая боль, перед глазами плясали зеленые спирали. Раненое плечо огнем горело, кровь из сквозной раны тонкой струйкой стекала вниз, капала на землю.
Петр Николаевич глубоко вздохнул и шагнул вперед. Раз, другой…
Он шел, сгорбившись, прижав левую руку к простреленному правому плечу, он пошатывался и спотыкался, но все-таки шел. Падал, вставал… И снова продолжал идти вперед. Куда? Бестемьянов сам этого не знал.
Из глаз старого отставного унтера катились слезы. Не от боли, что ему боль! От горя и ужаса. С начала и до конца схватки прошло не более двадцати секунд, и вот результат: великий князь, его любимый Николенька похищен неизвестно кем!
«Лучше бы меня убили! — черной молнией металась в мозгу Бестемьянова одна-единственная мысль. — Зачем я только жив остался!»
Но тут надежда вернулась к Бестемьянову: сзади послышался топот копыт, и Петра Николаевича догнал казачий патруль. Хорунжий и четверо рядовых станичников-донцев.
— Православные! — старый дядька бухнулся перед казаками на колени. — Спасайте великого князя! Они… Украли… скорее… в ту сторону поскакали… трое…
Молодой хорунжий, командующий патрулем, не стал терять времени, чтобы разобраться в странных словах раненого соотечественника. Он понял главное: похищен русский офицер. Не первый, кстати, случай в Сарыкомыше; турки похитителям неплохие деньги платят.
Догнать негодяев и отбить офицера! С остальным позже разберемся, что за князь там такой.
— Шлыков, остаешься здесь с раненым, ждешь нас! — скомандовал хорунжий. — Остальные — за-а-а мной!!
…Похитители Николеньки никак не ожидали за собой погони, их кони шли мерной спокойной рысью, и вдруг сзади бешеный перестук копыт и:
— Сто-о-ой! Стой, нехристи, стреляем! Сдавайтесь, сволочи!
Ну нет! Ни сдаваться, ни останавливаться черкесы не собирались. Знали, что на пряники их не пригласят, а вот повесить за такие художества по законам военного времени могут запросто.
Три камчи со свистом прошлись по бокам коней. Началась отчаянная погоня.
И тройка преследуемых, и четверка преследователей шли тяжелым коротким галопом. Между ними было чуть более ста сажен, и расстояние никак не хотело сокращаться.
Проскочили окраину городка, узкая петляющая дорога пошла вверх, в горы. Дробь копыт будила в скалах эхо, лошади дышали тяжело, с хрипом. Один из черкесов обернулся на скаку, поднял тяжелый «маузер». Выстрел! Второй!
Нет, со ста сажен, да когда под тобой конь идет галопом, чтобы из «маузера» в цель попасть, нужно или уникальное мастерство стрелка, или сверхъестественное везение. На счастье казаков, у черкеса не было ни того ни другого. Кроме того, страшенный с виду многозарядный «маузер» в ближнем бою хорош, а на ста саженях он по-любому не годится.
Преследователи были вооружены короткими кавалерийскими карабинами, модификацией трехлинейки системы Мосина. Двое из казаков, тоже на всем скаку, вскинули карабины, и хлесткие звуки выстрелов запрыгали меж скал. Мосинский карабин — превосходное оружие, куда «маузеру» до него! Но и казаки промазали, слишком сложна прицельная стрельба в таких условиях. Казаки вообще редко бывают хорошими стрелками, традиционно предпочитая холодное оружие — пику да саблю.
— Не стрелять, дурачье! — обернувшись, бешено крикнул хорунжий. — Своего убьете!
Он был прав: как тут распознать, на которой из лошадей увозят похитители связанного русского офицера? Ясным днем еще можно было бы разглядеть, но сейчас, в неверном свете луны… А ведь стоит попасть в лошадь, и она упадет на всем скаку. Седок еще имеет шанс уцелеть при таком обороте, но вот связанный и беспомощный русский — никакого.
Погоня продолжалась, но постепенно казаки стали отставать. Казалось бы, странно: ведь один из коней похитителей нес двойной груз! Но, во-первых, весу великий князь был по молодости лет невеликого, такой вот печальный каламбур. А во-вторых и в главных — сказывалась разница между лошадьми.
Нет, казачьи дончаки были отличными конями, но лошадь, как и человек, привыкает к определенным условиям. Проходила бы скачка на равнине, по донской степи! Ни в чем бы тогда дончаки черкесским коням не уступили, не отстали бы. Но здесь, в горах, когда скакать галопом приходится все вверх и вверх, у лошадей местной породы было преимущество: они с детства свыклись с горной местностью.
Вот уже сто пятьдесят сажен отставания… двести… двести пятьдесят…
— Стой! — крикнул хорунжий. — Стой, запалим коней к черту! Э-эх… Упустили сволочей, мать их сучью, дышлом крещенную, через семь гробов с музыкой!
На обратном пути один из казаков, пришпорив лошадь, приблизился к своему командиру. Всевеликое Войско Донское — это не гвардейская кавалерия, среди казаков отношения между нижними чинами и офицерами были простые: ты казак — и я казак. К тому же хорунжий — чин небольшой, армейскому кавалерийскому корнету соответствует. Поэтому разговаривали запросто.
— Вашбродь… Дозволь спросить: как же это получается? Тутошние черкесы — они вроде наши! И наших же русских воруют?! Не пойму я!
— Э-э! — махнул рукой хорунжий и злобно выругался. — Я, думаешь, пойму?! Кто их тут разберет, нехристей окаянных! Днем наши, а ночью турецкие…
Молодой хорунжий прямо в яблочко угодил. Во время Великой войны черкесы, превосходные конники, воевали как в составе русской, так и в составе турецкой армии. Нередко переходили с одной стороны на другую и обратно, потому как главным своим ремеслом считали не военную службу — они ни туркам, ни русским не доверяли, — а грабеж и похищение людей.
Вот только здесь они работали исключительно на турок: те за похищенных русских офицеров платили. А попробуй какой свихнувшийся горец предложить похищенного турецкого офицера русским военным… Всенепременно повесили бы такого шутника.
…Станичник, которого хорунжий оставил с Бестемьяновым, перевязал тому раненое плечо. Петр Николаевич с замиранием сердца ждал возвращения казаков: отбили Николеньку?! И когда минут через сорок погоня вернулась ни с чем, бедный дядька вновь чуть не заплакал.
— Черкесы… — развел руками хорунжий. — Их хрен догонишь, у них лошади лучше наших! Старик, ты вообще-то кто сам такой? И что ты про какого-то князя бормотал?
— Я… Ах ты, Господи! — рыдающим голосом отозвался Бестемьянов и начал сбивчиво рассказывать, не утаивая ничего. Какие уж теперь тайны, когда вон оно как обернулось…
Выслушав его рассказ, хорунжий лишь тихо выругался: ну и дела, волк их всех заешь! Верить? Не верить? Ну, показал старик письмо, написанное от имени члена императорской фамилии самой Вере Холодной… Так письмо ведь и подделать можно!
Нет, это не его уровень, он всего лишь хорунжий. Пусть войсковой старшина Нелидов решает!
— Шлыков! Белько! В штаб его! И смотрите, чтобы не сбежал: кто его знает, что он в самом деле за птица.
