Глава 9

Акимов вернулся не один. Рядом с ним, затравленно озираясь и рассматривая измученных разведчиков, стоял высокий боец из подразделения Ибрагимова. Солдат приоткрыл рот и явно не верил своим глазам.

Полчаса назад лейтенант приказал ему закинуть за спину один из тех тяжелых альпийских рюкзаков, которые использовались в подразделении подполковника Ибрагимова во время спецопераций, и следовать за ним. Боец предполагал, что должен доставить груз к месту, где была блокирована группа бандитов под предводительством полевого командира Стольникова. Другой информации у рядового состава не было, да и быть не могло!

Он исполнил приказ без вопросов, теперь стоял и не понимал происходящего. Кажется, солдат видел Стольникова среди этих якобы окруженных бандитов, хотя по фамилии к тому человеку никто не обращался.

Лишь лейтенант Акимов, которого боец знал, скинул с плеч высокий рюкзак с алюминиевым каркасом, отдышался и произнес:

– Ну вот и я, товарищ майор. А это рядовой… Как твоя фамилия, солдат?

– Быков, – понимая, что вот-вот случится страшное, выдавил человек Ибрагимова.

– Вот и славно. Познакомься, рядовой Быков. Перед тобой майор Стольников. И снимай рюкзак, пришли.

Саша улыбнулся краешком губ и спросил у Акимова:

– Он в курсе?

– Нет, и сейчас очень удивлен. Но не мог же я один тащить на себе все барахло.

– Положить оружие, – тихо приказал Стольников.

Быков в последний раз осмотрелся. Перед ним полукругом стояли бойцы, покрытые гарью и кровью. Почти на всех белели свежие бинты. Все такие же крепкие, как и он сам, молчаливые, как истуканы. Быков понял, что сейчас произойдет.

Он снял с плеча М16, бросил на землю, расстегнул разгрузочный жилет, положил рядом сглотнул и хрипло спросил:

– Помолиться разрешите?

– Разрешу, – согласился Саша. – Помолись, Быков, за свою жизнь. Попроси у своего бога, кто бы он ни был, долгих лет, жену красавицу, детей и домик у реки. Но молиться тебе придется на ходу, потому что приглашать тебя к столу я не собираюсь.

– Вы отпускаете меня?.. – не понял Быков.

– А что прикажешь с тобой делать? – усмехнулся Стольников.

– Но вы же…

– Парень, ты и твои начальники – террористы. Казнить вас будет ваш бог. А я всего лишь посредник. Моя задача заключается в том, чтобы ваша встреча состоялась поскорее. Но я не убиваю тех, кто принес мне патроны. Акимов, они ведь в рюкзаке?

– И не только, – подтвердил лейтенант.

– А потому ступай, военный, и молись. Можешь упомянуть и меня. Хотя я, признаться, не верю ни в бога, ни в черта. Иди!

«Грузин» сначала пятился спиной вперед, потом развернулся и стал быстро скользить по крутому склону, роняя камни и спотыкаясь. Вскоре он исчез из виду.

– Даже с дырками, проделанными во мне вашей рукой, вынужден признать, что вы самый добрый в мире человек, – заметил Акимов, наклоняясь над рюкзаком.

Бойцы расхохотались.

Лейтенант и его обманутый помощник обошли пост, единственный на всем южном склоне, и подняли на высоту три разобранных американских автоматических винтовки М16, по тысяче патронов к каждой из них, двадцать гранат Ф-1 и тысячу патронов к «Винторезу». Поскольку для снайперской винтовки и автомата «Вал» использовался единый патрон, это был настоящий подарок Айдарову, Жулину и Ключникову. Бойцы вытащили чипы из прикладов, собрали винтовки и распределили их между собой вместе с боеприпасами. Свои патроны к автоматам Калашникова они передали товарищам.

Вылазка Акимова давала возможность группе удерживать высоту еще сутки. Но Стольников не собирался обживать это место.

Выгребая ножом из банки тушенки мясо, он посмотрел на лейтенанта и спросил:

– А для моего парня ты ничего не принес? – Для ясности майор перевел взгляд на «АКМС», лежащий в траве.

– Вы же знаете, у них почти нет нашего оружия. Только «Винторезы». Тем более под калибр семь шестьдесят два. Это уже раритет.

– Я бы с этим раритетом всю жизнь воевал, – признался Саша. – Акимов, ты какое училище заканчивал?

– Институт.

– Ах, ну да. Сейчас же все военные училища институтами стали. Ну а какой именно?

– Пензенский артиллерийский инженерный.

– Так ты пензяк, выходит, – заметил Баскаков.

– Или пензюк? – поинтересовался Мамаев.

– Я самарец, мальчики!

Услышав «мальчики» из уст парня, который годился им в младшие братья, бойцы рассмеялись.

– Акимов!.. – позвал Стольников.

– Да?

– Спасибо тебе.

– Разве не для себя я это делал? Мы уже говорили об этом, товарищ майор.

– Что ж, тогда объявляю тебе благодарность. Больше у меня ничего нет.

– Мне и этого много. Парни, в рюкзаке вода, еще галеты и сигареты.

– Да нашли уже все, не беспокойся, командир! – весело отозвался Мамаев.

Стольников улыбнулся, взял банку тушенки, бутылку минеральной воды и направился к западному склону. Там сидел, дожидаясь смены, Маслов. Бойцы назвали Акимова командиром. Признали. Теперь все ясно и понятно. Хотя…

Стольников верил только тем, кого знал давно. Однажды он уже ошибся. Одиннадцать лет назад лейтенант Ждан тоже держался героем. Все его поступки были благородными. Бойцы признали этого типа своим человеком. Но время все расставило по местам и развело людей в разные стороны. Стольников был до конца уверен в Жулине. В Маслове. В Баскакове. Нужно раз двести, наверное, умирать в одном окопе, прежде чем поймешь, что ближе человека нет и никогда не будет. Сколько он знал Акимова? Сутки. Мало…

Но воду, которой он только что утолил жажду, принес именно этот самый Гена.

Стольников отдал Маслову консервы и воду, подошел к солидному валуну, снял с плеча «АКМС», провел рукой по крышке ствольной коробки, размахнулся и изо всех сил ударил им о камень. Ему казалось, что он убивал своего ребенка. Обломки майор разбросал в разные стороны. Так умирает оружие, ставшее единым целым со своим хозяином. Саша не хотел, чтобы тем, кто жаждал его смерти, досталось хоть что-то.

Вернувшись, он велел разведчикам достать гранаты и приказал:

– Баскаков, возьмешь Айдарова. Переплетете растяжками южный и восточный склоны. Светает, поэтому шевелитесь. Все двадцать гранат должны стать на свои места через пятнадцать минут.

– Что ты надумал? – спросил Жулин.

– Мы будем уходить северным склоном.

Бойцы переглянулись, но промолчали.

– Северным? – уточнил прапорщик. – Но там же отвес… Без снаряжения это невозможно.

– Возможно, если хотим жить. Спуск начинается прямо сейчас. Я останусь.

– Тогда мы никуда не пойдем, – решительно возразил Ермолович.

– Это приказ.

– Командир, одиннадцать лет назад я бы и рта не посмел открыть. Но сейчас… Прости. Я останусь с тобой.

– Хорошо, – подумав, согласился Стольников. – Кто еще останется?

– Да все, – усмехнулся Жулин. – Так дело не пойдет, командир. Или вместе, или никто.

– Но кто-то должен прикрывать, понимаешь?

В правоте командира никто не сомневался. Спуск займет не меньше часа. Если за это время на высоте появятся хотя бы два солдата из команды Ибрагимова, то они закурят и, никуда не торопясь, будут бить одиночными, прямо как в тире, заключая пари.

– Давайте сделаем все по-честному. – Стольников пожевал губами и снял кепи. – Со мной останется тот, кто вытянет короткую спичку. Татарин, брось коробок!

Айдаров взмахнул рукой и запустил спички в сторону майора.

– Нас семеро. – Он вынул семь спичек и одну обломал. – Один должен остаться. Поехали!

Когда в его руке осталось две спички, Маслов не стал испытывать судьбу и заявил:

– Останусь я. Ты должен вывести группу и наказать Ждана. Поэтому я чуточку задержусь здесь.

– Сделаем так!.. – решил Саша. – Останемся вдвоем, а ты спустишься первым. Идет?

– Идет.

Вскоре Стольников прислушался к пению птиц. В Чечне первыми всегда просыпались зарянки. Они дразнили, пересвистывали друг друга и будили всю прочую пернатую братию. Следом за ними – Стольников заметил это давно – начинали долбить стволы зеленые дятлы. По этим двум видам птиц можно было сверять часы. В четыре утра, едва небо светлело, начинали перекликаться зарянки. Ровно через полчаса к ним подключались дятлы.

– Маслов, мы столько лет вместе, а я ведь, по сути, ничего о тебе не знаю. У плохого командира всегда найдется оправдание чему угодно, верно?

– Ты хороший командир. О лучшем я никогда не думал.

– Почему?

– С тобой спокойно.

– А мне с собой – нет, – вздохнув, ответил Саша.

Они помолчали.

– Когда вернемся, ты с Ириной… Короче, вы будете жить вместе?

Стольников пожал плечами и перевернулся на спину. Звезды тускнели.

– Не знаю. Ты хотел бы провести грядущие одиннадцать лет точно так же, как и предыдущие?

– Я желал бы выйти отсюда и исчезнуть. Но так, чтобы мы, все семеро, знали, как друг друга найти. Мне было бы тяжело только оттого, что вас уже нет рядом. Остальное стерпится, а значит, и слюбится. А почему ты спросил?

– Потому что не хватает фантазии представить, какую жизнь я предложу Ирине, если соглашусь с ней быть.

– А она сама этого хочет?

– К сожалению, да.

– Тогда не ломай голову. Красивая, умная девушка. Уедете, и все будет хорошо. Поверь.

– Верю. А ты что будешь делать, когда мы выйдем отсюда?

Маслов помолчал, потом ответил:

– А мне идти особо некуда. Еще во время срочной службы в Чечне была у меня девчонка, но бросила. Я потом узнавал. Она вышла замуж за какого-то бизнесмена, живет в Москве, на Кутузовском. Дай бог ей счастья. В бегах после выхода из Этой Чечни познакомился с одной. Красавица – спасу нет. Но не вышло ничего. Ей трудно было понять, почему я постоянно исчезаю. Я не мог этого объяснить. В общем, некуда мне идти. Может, оно и к лучшему. Денег мне хватит. Куплю домик в Болгарии, организую рыбалку для туристов…

Стольников знал, что никакой рыбалки не будет. Снова начнутся бессонные ночи, страх и оглядки. Дом в Болгарии останется в мечтах.

– А ты в школе хорошо учился?

Маслов фыркнул и заявил:

– В те времена меня постоянно этапировали на какие-то интеллектуальные баталии. Однажды я впервые оказался на районной олимпиаде по химии и оценил это как признание моих умственных способностей. Мама моя, в то время служившая преподавателем химии в институте усовершенствования учителей, узнала об оказанном мне доверии и повела себя как кухарка. До встречи с моим папой она носила звучную дворянскую фамилию, всегда прятала свои эмоции за вуаль аристократичности, но тут расплескала чай, расхохоталась до слез, успокоилась очень не скоро, но все-таки потом пожелала мне удачи. Вскоре меня послали на районную олимпиаду по физике, и это было гораздо интереснее, потому что лимонад там давали бесплатно. Потом пришел черед биологии, уже в областном масштабе, и тут я стал догадываться, что администрация школы использует мой запредельный интеллект в целях предоставления возможности нормального обучения другим детям.

– Ты был буйным?

– Я постоянно дрался.

– Ну и что там, с олимпиадой?

– Но я туда отправился не один. Мне навялили в попутчики Толика Крюкова. Он тоже хорошо разбирался в животном мире, оленя от черепахи мог отличить со ста шагов. Нас с ним усадили в огромной аудитории с шестьюдесятью незнакомыми коллегами-биологами и выдали каждому по одному большому листу с разворотом. «И что нужно делать?» – спросил меня Толик. Как раз в это время с трибуны громко говорила женщина. На груди ее сверкала стеклянная брошь размером с кулак. Эта штуковина отвлекала меня от темы выступления, но суть его была понятна. Мол, мы здесь не случайно, впереди у нас большая жизнь. Поэтому шуметь и списывать сейчас никак нельзя. Иначе мы всю жизнь будем разгружать вагоны. Хотя это дело тоже благородное, и она ничего против него не имеет.

Я осмотрелся и коснулся плеча девочки, сидевшей справа от себя. Она покраснела, опустила накрашенные трогательные ресницы, потом подняла их, улыбнулась, как в фильме про любовь, и взяла у меня жвачку «Педро». Тут все как ошпаренные стали что-то писать в листах. Толик задвигался, как поршень. Он явно не понял, что нужно делать.

Исследовав содержимое листа, я догадался, что в местах, чистых от типографского текста, не хватает ответов, о чем и сообщил Толику. Женщина с брошью попросила меня успокоиться. Толик спросил меня, где надо смотреть ответы, и женщина с брошью поинтересовалась, из какой мы с ним школы. Я ответил, что из сто семьдесят второй. Женщина погрызла очки, пометила что-то у себя в блокноте и затаилась. Толик вслух заявил, что я не прав. Дескать, мы же из сто семьдесят пятой.

Я послал его к черту. Толик хотел пнуть меня, но угодил по стулу девочки, сидящей передо мной. Она повернула голову как сова, визуально определила, что мы несъедобные, вздернула веснушчатый нос и попросила в будущем так не делать. «Что тебе надо, дура? – спросил у нее Толик. – Сиди и не мешай». После этого женщина с брошью сделала девочке последнее замечание, и та заплакала. Чтобы ее успокоить, женщина по-матерински предложила ей надеяться только на свои силы. Тогда все у нее получится. Нужно только собраться. Раньше педагоги умели убеждать. Девочка вытерла слезы, а потом у нее и правда стало все получаться.

Я находился в затруднительном положении. Вспоминать годы жизни Карла Линнея и ловить взгляды девочки с трогательными ресницами и подкрашенными губами? Нет, одновременно это невозможно. Или Линней, или ресницы с губами. Если все сразу, то получался Линней с ресницами и слегка подкрашенными губами. Это вызывало неприятные ощущения. Кто бы он ни был, этот Карл Линней, но картина вырисовывалась страшная.

Стольников на мгновение отвлекся, перестал жевать травинку и выглянул из-за валуна. Ему показалось, или на самом деле качнулась ветка в сотне метров под ними?..

– Толик спросил меня, сколько видов рыб живет в Оби, – продолжал рассказывать Маслов, не переставая улыбаться.

Ему и самому было интересно погружаться в то время, когда жизнь имела максимальную комплектацию: кровать с бельем, родители и влюбленность.

– Я ответил, что двести девяносто шесть. Ни больше ни меньше. Ответ о Линнее я нарисовал так, что его можно было вставить в биографию Агнии Барто или Архимеда. Он был бы правильным, если при проверке как следует психануть.

«Пойдем в кино? – написал я на бумажке, которую тщательно свернул и бросил на парту девочке с накрашенными ресницами. – Меня зовут Игорем». Ответ прилетел через минуту. «Я уже дружу», – было в нем красиво написано. Меня до сих пор поражает это женское неумение говорить «да» сразу. Черт возьми, у меня и в мыслях не было разрушать ту ее дружбу. Я чистосердечно предлагал ей еще одну. Я уже дружил с двумя девочками, которые дружили с двумя мальчиками. Честно сказать, плохо от этого было только моему папе, который отстегивал мне рубли, спрашивал, в кого я такой уродился, и просил ничего не говорить маме.

Стольников еще раз выглянул из-за камня. Сомнений у него уже не было. Он видел, как качаются ветки яблонь, которые кто-то тронул. До растяжек, установленных Баскаковым, оставалось не больше двадцати шагов.

«Остановить Маслова?» – подумал Саша и решил не делать этого.

Он видел, как взрослый мужчина улыбался, вспоминая ту весну. Ему так не хватало ее сейчас. Пусть. Время есть.

– «Он лучше меня?» – написал я, послал и получил утвердительный ответ. «Тогда почему он не на олимпиаде?» Девочка задумалась. Я ее понимаю. Я информировал ее о том, что сегодня идет «Кто есть кто» с Бельмондо. «Нет!» – прилетело мне, и еще там была нарисована смеющаяся рожица с косичками и ушами. Зря она это сделала. Уши меня заводили похлеще ресниц. Нынче смайлы лишены этой сексуальной привлекательности. Я уже почти воспылал, но тут меня снова стал донимать выдающийся биолог Толик. «Вопрос к тебе. Какой уровень конформации у белка волос кератин?.. Кератин – это ответ, что ли? Узбек какой-то писал. У белки же рыжие волосы?» Я подтвердил, подумал и добавил: «А зимой серые». Толик так и пометил: «Рыжие. Зимой серые». Веснушчатая девчонка поворачивается ко мне и шепчет: «Альфа-спираль». – «Не понял», – говорю я. «Уровень конформации – альфа-спираль», – объяснила девочка и отвернулась. Я посмотрел на ее уши, быстренько записал ответ в олимпийский лист, отметив мысленно, что вопросы тут с хитрецой предлагаются, однако. Потом я оторвал кусочек от листа для черновика и написал помощнице: «Пойдем в кино? Меня Игорем зовут». «Пойдем, Игорь», – шлепнулось мне на парту.

Стольников выглянул в третий раз. В просветах между обгоревшими деревьями на южном склоне появились и теперь уже не исчезали в темноте тени людей. Саша прикинул их число. Если расстояние между бойцами равное, то не меньше сотни. Остальных Ибрагимов отправил, по всей видимости, на восточный и западный склоны.

– Что там дальше было? – прошептал Саша. – Пошла она на Бельмондо?

– Обе согласились. Через минуту справа прилетела бумажка: «Пойдем». Соображая, что теперь делать, я дошел до вопроса особой сложности: «Как называют детеныша носорога?» Носорожек? Носорожка? Теленок?.. Очень трудно отвечать на такой вопрос, когда от тебя требуют серьезных отношений две женщины одновременно. И я написал: «Детеныш носорога».

Через три недели девочка с трогательными ресницами бросила меня. Ей постоянно хотелось в кино до шестнадцати. Она была выше меня, ее всегда запускали, а меня на входе в зал разглядывали как бонвивана из группы продленного дня и отправляли учить уроки. Не романтика, а маета. Она не пережила такого унижения и вернулась в семью. Это был второй по краткости роман в моей жизни.

Первый случился вчера ночью. После нескольких часов близости с Моникой Белуччи я проснулся с таким ощущением, словно вагоны разгружал. Права была тетка с брошью. Против этого благородного дела трудно что-то иметь. Общее ощущение от полученного удовольствия немного подпортил истеричный актеришка Венсан Кассель, усилиями которого последнюю фазу сна я провел в паркуре, но это мелочь.

С веснушчатой мы продержались до зимы, пока у белок волосы не посерели. Она нуждалась в постоянном участии и прогулках, взявшись за руку. Я каждый раз вручал ей дефицитный апельсин. Через четыре месяца она призналась, что от апельсинов у нее аллергия. Поэтому их съедал ее папа. А я признался, что у меня аллергия от девочек, которые не хотят целоваться, а только гуляют, гуляют и гуляют. Поэтому я уже давно встречаюсь с ней только для того, чтобы покормить ее папу. Она ослепила меня веснушками и предположила, что, может быть, в школе, где я учусь, есть девочки, готовые целоваться спустя четыре месяца после знакомства. Каюсь, это заявление окончательно вывело меня из себя. Я совсем не политесно доложил, что не целую девочек там, где учусь. А она заметила, что вот эта моя последняя фраза достойна того, кто любит желуди. Вот мы и перестали дружить друг друга. Спустя месяц я встретил ее в центральном парке. Она сидела на лавочке с мальчиком. Они хохотали и ели один апельсин на двоих. Вылечилась от аллергии, надо полагать. Красивая стала – спасу нет. И сердце мое облилось блаженством, когда я догадался, что топтать не перетоптать мне теперь ту тропинку в Заельцовском парке.

Между тем я занял на олимпиаде по биологии второе место и получил диплом. Я оказался единственным, кто правильно ответил на вопрос «Как называют детеныша носорога». Командир, а ты знаешь?..

– Потом отвечу, – улыбнулся Стольников. – Маслов, мы будем жить?

– Конечно… – С лица бойца враз сошла улыбка.

– Тогда бери автомат, дорогой. Через минуту эти сволочи попробуют взойти на высоту.