Когда-то я носил форму морпеха и более года провел в походах на десантных кораблях. Благодаря тому опыту моя адаптация к судовому бытию на «Тристане» проходит безболезненно и быстро.

Друзьям тяжелее. Особенно Стасику, привыкшему вне боевых действий чуть не каждый вечер лупить пиво в обнимку с грудастыми телками. С другой стороны, Валере и Стасу на танкере комфортнее, чем на спецназовской базе. Тут тебе и умывальник рядом с койкой, и гальюн в двух шагах, и душ с горячей водой под боком, и столовка на том же «этаже» – даже на улицу выходить не надо. В гарнизоне-то оба живут в холостяцкой общаге, построенной в далеком девятнадцатом веке. Соответственно и бытовые условия – родом из той же эпохи. Это мне, как женатику, в свое время подфартило с однокомнатной служебной квартиркой, которую опосля моего развода командиры почему-то позабыли потребовать взад. А парням до пенсии светит слушать отовсюду пьяные вопли, спать на дырявых казенных простынях и воевать с наглыми крысами.

Работа по установке новенького дизель-генератора завершена. О двенадцатичасовой заминке напоминают останки пустого деревянного ящика, перенесенные мною в одно из подсобных помещений рядом с машиной…

Итак, «Тристан» вернулся на линию заданного маршрута, за полтора суток пересек по диагонали Черное море, а позавчера миновал Босфор.

Босфор. Это звучное название всегда ассоциировалось в моем сознании с короткой протокой, соединяющей черноморскую акваторию с чем-то там еще. На деле же я поразился гигантским размерам созданного природой русла. Перед заходом в «северные ворота» наш танкер уменьшил ход до малого и шесть часов лавировал меж западным и восточным берегами, расстояние меж которыми временами сокращалось до опасных семисот метров. Над головою проплывали «летящие» конструкции подвесных мостов, слева и справа тянулся бесконечный Стамбул, разделенный проливом на европейскую и азиатскую части. Вырвавшись из тесноты в просторы Мраморного моря, «Тристан» подвернул на запад, увеличил скорость и полдня резво шел вдоль пестрого турецкого побережья, покуда не достиг Дарданелл. Эта кишка оказалась в два раза длиннее Босфора, и, устав созерцать однообразную картину, я отправился спать.

Близится ночь. В этих широтах ночи наступают неожиданно и быстро, не оставляя для сумерек более пятнадцати минут. Вернувшись из душа, намереваюсь перед сном полистать один из десятка стареньких журнальчиков, оставленных в шкафу над столом прежним хозяином каюты. Что-нибудь из серии «Садовод-маньяк» или «Химия и смерть»…

Внезапно раздается стук в дверь. Робкий и тихий – словно припозднившийся гость сомневается в целесообразности визита.

– Открыто.

Дверь распахивается, на пороге нахохленным чижиком с ноги на ногу переминается Рябов. Раньше он никогда ко мне не приходил.

Подавив недоумение, интересуюсь:

– Что-то хотел, Юрий Афанасьевич?

Вместо ответа он мелко кивает и нервно оглядывается в слабо освещенный дежурными лампами коридор.

Приглашаю войти. Он делает шаг. Прикрыв за собой дверцу, прислушивается к звукам. Повернувшись ко мне, шепчет:

– Глеб Аркадьевич, у вас водочки не найдется?

Вот так. Стоит налить одному, как выстраивается очередь.

Ладно, парень ты вроде ничего; отношения у нас сложились нормальные, деловые. Достаю из холодильника бутылку, наливаю полстакана.

– Держи. Но имей в виду: закуски нет, и водка кончается.

Моторист глотает отпущенную порцию, занюхивает рукавом.

Мычит:

– Мне водки боле не надо. С тех пор как шарахнуло током, пить почти перестал. Я это… сказать хотел.

– Присаживайся.

– Не, – бодает гость лбом воздух, – сидеть некогда. Скажу и отчалю, а то еще хватятся.

Парень торопится и нервничает. Похоже, собирается сообщить нечто важное. Я сохраняю невозмутимость, жду.

– В общем, так, – решается он, – когда вы катером отправились на берег, в машину заявились старпом с Сульдиным. Позже к ним присоединился Ишкильдин.

– Вот как? И зачем же?

– В отказавшем генераторе ковырялись – искали неисправность.

– Нашли?

– Понятия не имею. Меня отправили осматривать кран на тот случай, если у вас получится привезти другой дизель-генератор.

Пожимаю плечами и делаю растерянно-равнодушный вид.

– Не понимаю. Ну, вышел из строя генератор. Мы-то здесь при чем, Юрий Афанасьевич?

– Вы же старший механик и за все в ответе. За любую неисправность машин и агрегатов. Вот я и решил предупредить на всякий случай. Чтоб в курсе, значит, были.

– Спасибо. Водки еще налить?

– Не, хватит.

– А по поводу дизеля… Уверен: в отказе нашей с тобой вины нет. Мы же вместе его осматривали со всех сторон. Если б не запарка со временем, то наверняка разобрались бы в причине поломки и починили. Верно?

– Сто процентов! – лыбится Рябов. – Ну, бывайте. Пошел… И это… – тормозит он вдруг перед дверью: – Вы поосторожнее с этими… ну, которых я назвал.

– Чего так?

Мнется. Но говорит:

– Странные они. С такими лучше не связываться.

Закрываю за ним дверь, поворачиваю ключ на два оборота. Потирая щетину подбородка, прохаживаюсь по каюте, размышляю, анализирую…

Занятная получается картинка. Стало быть, помощники капитана проверяли достоверность доклада об отказе. Не сами, конечно, а с привлечением электромеханика… Кстати, почему они прихватили с собой электромеханика, а не кого-то из мотористов? Неужто и своим не доверяет?! Вот это действительно странно.

В середине ночи внезапно просыпаюсь – кто-то грубо тормошит за плечо, а в глаза бьет яркий сноп света.

– Вставай, ёкало-палкало! Живо вставай!

Неужели боцман с его отвратительно-шипящим голосом над самым ухом? Догадка взрывается в моей голове подобно бомбе. Как он сюда попал? Каюта была заперта. Впрочем, понятно…

Отворачиваясь от света, возмущаюсь:

– Что вам здесь нужно, Шмаль?

Вместо Шмаля отвечает старший помощник:

– Это мы у тебя хотим спросить: чего тебе нужно на «Тристане»?

О! И этот пожаловал. Неужели догадывается? Плохо дело…

Боцман отводит в сторону фонарь; в каюте загорается верхний свет. Передо мной стоят четверо: старший помощник капитана, второй помощник, боцман и электромеханик. Лица «приглашенных» излучают «искреннюю радость и толерантность».

Скобцев не унимается:

– Кто и с какой целью подослал тебя в нашу команду?

– Я вас не понимаю. Вы же сами отправляли запрос в Казанское пароходство.

– Я ничего и никуда не отправлял.

– Хорошо, не вы. Капитан или ваше начальство…

– Хватит ломать комедию! – повышает он голос. И, обернувшись к Сульдину, бросает: – Покажи ему!

Электромеханик вытаскивает из кармана провод в белой изолирующей оболочке.

– Узнаешь?

Молчу – прикинулся глухонемым…

– Узнаешь?! – хрипло рычит из-под усов боцман.

– Узнаю. Такие используются в высоковольтной сети мощных двигателей.

– Он перекушен пассатижами, – подобно фокуснику Сульдин вынимает один конец провода из оболочки. – Видишь? Причем перекушен так аккуратно, что сразу и не заметишь…

Сижу на краю постели, опираясь на левую руку и придерживая правой сползающую на пол простыню. Передо мной маячит боцманская рожа, рядом – электромеханик Сульдин со своим дурацким трофеем; старпом и второй помощник на два шага дальше. Мозг лихорадочно перебирает варианты в поисках единственно правильного. Выражаясь военным языком: «туман диспозиции рассеян» и требуется принимать решение. Можно устроить маленькое рукопашное Бородино с неплохими шансами замесить всех четверых – это не проблема. Можно прострелить боцману ляжку (уж больно наглый упырь!) и, попугав остальных, взять власть на корабле в свои руки. Вон уж левая ладонь под подушкой нащупала пистолет…

Но разве для того нас готовили и забрасывали на «Тристан»? Что конкретного дадут мордобой или пальба? У нас нет ни единого факта, ни одной улики. Так о чем же мы расскажем сотрудникам ФСБ? О «ценных» шестидневных наблюдениях и о составленных за этот срок психологических портретах? Или о сегодняшнем ночном визите четверки озлобленных мужиков?

«Ха! – рассмеются нам в лицо и фээсбэшники, и эти мужики. – Сегодняшний визит – не что иное, как дознание, выяснение виновных в умышленной порче судового имущества». Вон она – «умышленная порча» – болтается в руках Сульдина. И это, между прочим, настоящий факт.

Нет, для истории с проводом нужен элегантный и безобидный финал. Такой финал, чтобы, понеся минимальные потери, стороны разошлись с миром и продолжили свою игру. Они – свою, а мы – свою.

– Вижу. Перекушен, – отворачиваюсь к темному открытому настежь окну.

Шмаль с Сульдиным по-прежнему наседают, зато старпом почувствовал перемену и, вперив в меня колкий взгляд, молча ждет.

– Ладно, мужики, каюсь – виноват, – сдаюсь на милость следователей-самоучек. – Надо было срочно смотаться к знакомой бабе, вот и… свалял дурака с дизелем.

– Чего?!

– Куда смотаться?!

– К какой бабе?.. – слышится нестройный хор голосов.

Моряки обескуражены и переглядываются.

– К этой, – показываю на портрет, что красуется в рамочке на письменном столе.

В каюте повисает напряженная тишина.

Скобцев подходит к столу, подхватывает здоровой ручищей хрупкий портрет и с минуту вертит его, осматривая со всех сторон. Звонкий хруст – на пол летят останки деревянной рамки. Все напряженно ждут…

И вдруг крохотный объем моей «кельи» заполняется нарастающими раскатами смеха. Скобцев смотрит на обратную сторону фотографии и громко хохочет.

– Чего там? – первым не выдерживает Ишкильдин.

– Ты чего, Боря? – вторит Шмаль.

Старпом передает фото, и второй помощник медленно читает вслух:

– Аркадию на память от Жанны. Здесь тебя всегда ждет теплое море и моя горячая любовь. Не забывай и приезжай почаще! Новороссийск, 2007 год…

К смеху Скобцева добавляется смех Ишкильдина и Сульдина. Боцман трясет животом, издавая сиплые звуки, скорее похожие не на смех, а на лай потерявшей голос собаки. И даже я, глядя на них, начинаю улыбаться.

– Значит, к бабе решил завернуть? – вытирает старпом глаза платком.

– Так уж вышло, Борис Петрович. Обещаю: больше не повторится.

– Надеюсь, – подходит он ближе и вдруг резко выкидывает вперед руку.

У моей шеи щелкает лезвие выкидного ножа. Смех разом стихает. Сижу ни жив ни мертв, ощущая кожей острую холодную сталь.

Скобцев неторопливо наклоняется, смотрит на меня в упор и повторяет, отчетливо проговаривая каждое слово:

– Надеюсь, что этот фортель был первым и последним. А иначе…

– Иначе ты случайно вывалишься за борт, – скороговоркой заканчивает Ишкильдин. И поясняет: – В штормящих нейтральных водах это иногда происходит. Верно, братцы?

Братцы ухмыляются, поддакивают. И один за другим выходят из каюты.

Я долго сижу на кровати, позабыв, что левая ладонь крепко сжимает пистолетную рукоятку. Легкий ветерок врывается в открытое окно и обдает лицо приятной ночной прохладой.

Очнувшись, подхожу к холодильнику, достаю водку и пью из горлышка как заправский алкаш: глоток, другой, третий… О закуске не вспоминаю. Не надо быть особенно прозорливым, чтобы понять, насколько близко я находился от полного разоблачения.

Подхватываю стул и собираюсь приладить его к двери. Тут же передумав, отбрасываю в сторону, беззвучно смеюсь: кого уж теперь-то опасаться? Капитан вряд ли снизойдет до визита. Даже если ему рассказали о моей проделке…