– Операция «Цунами» и задачи «Барракуды» были окутаны такой пеленой секретности, что весь экипаж на время подготовки к походу полностью изолировали от внешнего мира – ни прямого общения с родственниками и друзьями; ни переписки, ни телефонных звонков, – начал Горчаков, в десятый раз наполняя кабинет табачным дымком. – В назначенный час субмарина вышла из североморской базы «Гаджиево», погрузилась на глубину и исчезла навсегда. Больше ее никто не видел и не слышал.

– Как никто не слышал?! – с возмущением гляжу на собеседника. – А связь?! Ведь «Барракуда» была оснащена новейшей на тот момент аппаратурой!

– Все верно. Но командиру экипажа строжайше запретили выходить на связь в течение всего похода. Никаких всплытий, никаких докладов с линии маршрута и точек сброса. Только изредка по ночам разрешалось подходить к поверхности для вентиляции отсеков. Риск был огромный. Причем для всех: и для идейных вдохновителей, и для руководства страны, и для военачальников, и для рядовых исполнителей…

Судьба вдохновителей, руководства, военачальников и прочей шелупени, мнящей себя заместителями Бога, меня волновала меньше всего. А вот за рисковавших жизнями моряков-подводников, честно признаюсь, стало не по себе. Поход через Атлантику и обратно на малошумной скорости занял по грубым прикидкам не менее двух с половиной месяцев. Плюс несколько точек сброса ядерных зарядов, расположенных вдоль атлантического побережья США, – это еще парочка недель. А то и дольше. И все это время экипаж находился под носом серьезного противника, обладавшего на тот момент передовым и мощным флотом.

– Погодите, Сергей Сергеевич, – нервно почесал я затылок, – откуда у вас в таком случае уверенность в том, что ядерные заряды доставлены до мест назначения? А что если «Барракуда» не дошла до побережья США, затонув вместе с зарядами где-то посреди Атлантики?

Он с усталым видом поморщился:

– Все шесть зарядов были успешно размещены в заданных точках.

– Но откуда вы знаете?! – настаивал я.

– Дело в том, что на каждом изделии имелся командный блок, электроника которого в установленное время отправила сигнал о готовности к работе. Спустя два месяца к атлантическому побережью США ушла другая подлодка, и ее аппаратура, посылая кодовые запросы, зафиксировала ровно шесть ответных сигналов. Это означало, что все заряды уложены в соответствующие точки.

– Вторая субмарина вернулась?

– Да, со второй, слава богу, обошлось. А что случилось с «Барракудой» – неизвестно до сих пор. Сам понимаешь, поднимать шум из-за ее исчезновения наше правительство не могло, поэтому искали скрытно. Увы, долгие поиски результатов не дали; скорее всего, экипаж погиб в полном составе, а точных координат гибели никто не знает.

Восстановив в памяти длинный список аварий и катастроф подводных лодок, я бормочу:

– В середине 1984 года наша разведка засекла странное поведение американской субмарины, вернувшейся на военную базу Нью-Лондон в штате Коннектикут. Она шла в надводном положении; в сотне миль от базы ее встретил буксир и фрегат сопровождения. А по прибытии на базу она надолго встала в ремонтные доки.

Горчаков довольно улыбнулся:

– Я всегда считал тебя отменным профессионалом с удивительной памятью. Именно этот факт, о котором ты только что упомянул, позволил нашим специалистам предположить о случайном столкновении под водой двух субмарин.

– Или о бое с применением обычных торпед, – добавляю для полноты картины.

– Может, и так. У военно-морских экспертов имелось несколько версий гибели «Барракуды», но наиболее вероятной они посчитали столкновение.

Да, я действительно ничего не слышал об исчезновении головного подводного корабля проекта 945. А если быть точным, то вообще не знал о существовании одной «лишней» субмарины данного проекта. Неудивительно – руководство СССР не любило распространяться о неудачах и катастрофах. Впрочем, даже если бы «Барракуда» вернулась, то о первом ее походе до сих пор знали бы единицы. О подобных «подвигах» политики и военачальники, как правило, тоже помалкивают. К сожалению, наша несчастная страна мало знакома с тем, что называется золотой серединой, – мы традиционно предпочитаем крайности. Сегодня господа журналисты получили слишком много свободы, а во времена социализма ее не было вообще – информация для граждан СССР выдавалась строго дозированными порциями. Как газированная вода в автомате. А чаще не выдавалась совсем.

Шеф бурчит примерно о том же – любит он поворчать и поучить жизни молодое поколение. Деваться некуда: делаю вид, будто слушаю, в глубине души надеясь на скорое продолжение интригующей истории. И оно следует.

– Да, я забыл спросить! – встрепенулся мой пожилой собеседник. – Ты, случаем, не женился?

При чем тут мое семейное положение? Постепенно в сознание закрадывается некое подозрение. Уж не собирается ли бывший шеф отправить меня в долгий «круиз» по Атлантическому океану в поисках сброшенных тридцать лет назад ядерных зарядов? Становится интересно. И смешно…

Я живу в скромной однокомнатной квартирке на московской окраине – даже не в спальном, а в настоящем могильном райончике. Заслужил, так сказать, жилплощадь за десяток ранений, пару контузий и клубок испорченных нервов. Семьи у меня нет и, можно сказать, никогда не было. Не женат я до сих пор из-за неприязни к зависимости. И еще благодаря абсолютной убежденности в том, что деньги на шлюх, бухло, хорошую закусь и прочие невинные мужские шалости не должны аккумулироваться в кошельке единственной женщины. Неправильно это. Они должны использоваться по своему прямому назначению.

Хорошеньких женщин вокруг и рядом крутилось за мою сознательную жизнь превеликое множество, но каких-то особенных и таких, чтобы захотелось навсегда удержать возле себя, – почему-то не попадалось. Или я ни черта не разбираюсь в людях. Самые длительные отношения состоялись с одной симпатичной особой со сказочным именем Марианна. Как мы с ней познакомились? Случайно, и морду за это бить некому. Как говорится: жили они долго и счастливо, пока не решили создать семью. За нашу недлинную семейную идиллию в гражданском браке Марианна изменилась до неузнаваемости. Однажды услышал мудрое изречение: «Мужское пристрастие к алкоголю порождается перевоплощением любимой женщины в стерву». Примерно так оно и было: вначале конфетно-букетный романтизм при свечах; затем тупое привыкание и минимум разнообразия; и банальный финал с необъяснимыми обидами, упреками и скандалами.

Короче говоря, из годовалого опыта супружеской жизни я извлек многое. И именно то, что мужчина может быть обвинен женщиной в чем угодно. Если вы не дарите каждый день цветов, то вас обвинят в невнимательности. Если дарите, значит, пытаетесь загладить какую-то вину. И не сомневайтесь – женщина мигом придумает, какую именно. Если вы молоды, то последует обвинение в несостоятельности. А если успешно состоитесь, то вам приклеят ярлык «немолодого».

Если мало зарабатываете, то вы – неудачник. Если богаты, то зачем «посадили супругу в золотую клетку?!» Если нарисовалась случайная измена, то вы – похотливая скотина. Если изменила супруга, то сами понимаете, виноваты в этом тоже вы, потому что разозлили, не удовлетворили, не удержали, не ублажили, недостаточно профинансировали… Нужное подчеркнуть. Если вы бросили женщину, то вы – бесчувственный подлец. Если уходит она, то только потому, что вы – идиот, с которым просто невозможно жить под одной крышей. Если супруга работает, то готовьтесь выслушать упрек в том, что ваших доходов не хватает на ее хотелки. Если сидит у вас на шее и ничего не делает, кроме приготовления полуфабрикатов в микроволновке и запуска автоматической стиральной машины, то вы, разумеется, виноваты в том, что не дали ей в этой жизни реализоваться. Если вам требуется секса больше, чем супруге, то вы ее «совершенно замучили». Если меньше – то «не удовлетворяете и вообще импотент».

Ну и еще навскидку десяток всевозможных причин убить себя об стену. Вы будете всегда виноваты в том, что общаетесь с друзьями или отдыхаете после тяжелого трудового дня на диване, а на благоверную у вас не хватает времени. В том, что любите рыбалку или ремонтируете в гараже машину. В том, что у супруги плохое настроение, что не оправдали ожиданий или не соответствуете ее иллюзиям и представлениям о настоящем мужчине… Впрочем, этот список бесконечен. Я знаю это, поэтому до сих пор свободен от уз Гименея и в обозримом будущем разменивать свободу на кое-какие сомнительные в семейной жизни преимущества не намерен…

– Нет, Сергей Сергеевич, не женился, – отвечаю на его странный вопрос.

Затушив в пепельнице окурок, он подозрительно щурится:

– И до сих пор никого на примете?

– Никого.

– Стало быть, решили жить бобылем?

– Не знаю. Как получится.

– Та-ак… это хорошо… А пить случайно не бросил? – почему-то настороженно интересуется шеф.

– А что, я плохо выгляжу?

– Нет, нормально.

– Выпиваю, конечно, – пожимаю плечами. – Чуть почаще, чем во времена «Фрегата», но без особого фанатизма.

– Да, вижу… Внешний вид вроде в порядке. Скажи… а с полицией или там… с соседями из-за алкоголя проблем не возникало?

– Нет, – тихо обалдеваю от его вопросов.

С каких это пор Горчакова интересует бытовая составляющая моей гражданской жизни? Он не лез с подобными расспросами даже тогда, когда отвечал за дисциплину вверенного мне отряда особого назначения. Он мне не родственник, не начальник, не близкий друг. И вдруг на тебе…

Мое недоумение частично было развеяно следующей фразой.

– Видишь ли… Я хочу предложить тебе серьезную работу, – сказал он глухим тенором. И добавил с ударением на первом слове: – Чрезвычайно серьезную.

Теперь настала моя очередь вперить в него пытливый взгляд.

– Я, кажется, догадываюсь о том, что вы намерены предложить. И все же хотелось бы услышать подробности.

– Для тебя, Евгений, это самая обычная работа, связанная с пребыванием под водой.

– Хм… – потираю подбородок. И решаю начать издалека: – Опять нырять на большую глубину где-нибудь в северных широтах или в холодной Атлантике?

– Нырять придется, но это лишь малая часть будущей операции. Если не ошибаюсь, ты же ходил ранее на подводных лодках?

Ага, ошибаетесь. Как же! У вас, Сергей Сергеевич, феноменальная память. Прочитав однажды чье-нибудь личное дело, вы навсегда фиксируете каждую дату и каждую незначительную мелочь, о которой любой другой забудет через полминуты.

– Было дело – ходил. В основном на практике в военно-морском училище. После перевода в закрытую школу боевых пловцов походы на подлодках стали редкостью.

– Надеюсь, не забыл ремесло?

Вопрос застает врасплох.

– Не думал об этом, – пожимаю плечами. – Я полагал, что, демобилизовавшись, больше никогда не столкнусь с вопросами флотской службы.

– А не хотел бы вспомнить молодость?

– Смотря что предложите. Поработать готов, но мне нужны четкие гарантии в моей дальнейшей жизни.

– Не можешь забыть, как власть обошлась с «Фрегатом»?

– Забудешь такое! Как же…

– Понимаю, – тяжело вздыхает старик и на минуту замолкает. Затем, спохватившись и словно вспомнив о чем-то важном, вынимает из ящика стола лист бумаги. Бережно положив его передо мной, говорит: – Я частично исправил вопиющую несправедливость. Вот, почитай.

Беру документ, читаю… В тексте значится, что я восстановлен на воинской службе в звании капитана первого ранга. О должности нет ни слова, как, впрочем, и дат с подписями. В конце текста самое интересное: помимо весьма внушительного денежного довольствия, на все время операции мне сохраняется военная пенсия в полном объеме, да еще с внушительной надбавкой «за риск и вредность». Странная щедрость начальства настораживает.

– Документ будет подписан, как только ты дашь свое согласие, – поясняет генерал.

– Сергей Сергеевич, вы хорошо меня знаете. Я ничего не подпишу, пока не узнаю сути предстоящей работы.

– Черт с тобой – слушай. Но только ты уж помалкивай о том, что сейчас узнаешь. А то нам обоим не поздоровится…

Вначале он показывает фотографии подводной лодки сверхмалого класса, в очертаниях которой я без труда узнаю проект 865, или знаменитую «Пиранью».

– От «Пираньи» осталась только внешность и платформа, – уточняет Горчаков. – «Пираньи», если помнишь, предназначались для ведения разведки, скрытной доставки к месту проведения операций подводных диверсантов или водолазных комплексов. Экипаж состоял из трех человек, дальность плавания под водой экономичным ходом – двести шестьдесят миль, а автономность – всего десять суток. А у шедевра инженерной и технической мысли, запечатленного на фото, совсем другие характеристики. Кстати, она носит название «Барракуда».

– Зачем же ей дали название исчезнувшей субмарины? Что за глупость?! – возмущенно прерываю восторженную речь. – Ведь у подводников есть традиция не повторяться в названиях!

– Не суть важно, – отмахивается генерал. – Я лучше расскажу о подлодке, а ты послушай. Так вот… От старой «Пираньи» осталось немногое. Остальное – сплошь инновации и самые передовые технологические решения. К примеру, корпус полностью выполнен из титана, что позволило увеличить рабочую глубину до шестисот метров. Новый электродвигатель, вал и гребной винт, изготовленные на сверхточном оборудовании, сделали «Барракуду» практически бесшумной…

Покончив с демонстрацией фотографий, он долго распинается о суперсовременной конструкции, рассчитанной на длительное пребывание под водой экипажа, состоящего из одного человека. Я же по ходу его рассказа начинаю понимать, что этим человеком суждено стать именно мне.

– Это все замечательно, Сергей Сергеевич. И я очень рад тому факту, что в нашей стране хоть что-то делается прямыми руками, – подаю голос, когда он замолкает. – Но вы умный человек и прекрасно понимаете, с каким противодействием американцев придется столкнуться в предстоящем походе. Они ведь на тысячу миль не подпускают чужаков к своим территориальным водам. Не проще было бы предать огласке события тридцатилетней давности и обезвредить ядерные заряды совместно с ними?

– Тебе сколько лет было в восемьдесят четвертом? – голос шефа прозвучал холодно и насмешливо.

– Семь, – пожал я плечами.

– Значит, в первый класс школы ходил. А я в звании капитана работал в Ярославском управлении КГБ и тоже понятия не имел об установке ядерных зарядов в Атлантике.

– И что из этого? – не понял я, к чему он клонит.

– А то! Американцы, конечно, помогут найти и обезвредить заряды ради собственной же безопасности. Но последующие поколения россиян еще лет сто будут отмываться от грязи, которую выплеснет на них мировая общественность с помощью тех же «благодарных» американцев! Хотя ни ты, ни я, ни другие наши современники никакого отношения к событиям восемьдесят четвертого года не имеют.

Я усмехнулся. Логика – вещь неоспоримая.

– Ну что, Евгений, согласен заняться этим дельцем?

– Подумать можно?

– Можно. Минут тридцать – сорок, – ехидство перло из Горчакова, как квашня.

– Неужели все так плохо? Или старт новой «Барракуды» запланирован на завтра?

– Нет, конечно – операция «Цунами-2» начнется через несколько месяцев. Только не забывай о том, что тебе предстоит пройти курс обучения и комплекс занятий на специальном тренажере, кое-что вспомнить из былой службы. Наконец, расстаться с вредной привычкой употреблять крепкий алкоголь и восстановить физическую форму.

Наморщив лоб, я молчал. Слишком уж неожиданным стало предложение. Идя на встречу с бывшим шефом, я, конечно же, догадывался о том, что он припас какой-то сюрприз – иначе и быть не могло. Но этот сюрприз ошарашил, буквально выбив из-под ног почву. Полчаса назад я даже не предполагал, в какие дали приведет этот разговор. А сейчас шеф вперил в меня требовательный взгляд и ожидал ответа.

Увы, я не был готов принять серьезнейшее решение вот так с ходу.

– Не знаю, что сказать, – поскреб я пальцами затылок.

– Хорошо, давай поступим следующим образом, – поднялся он из кожаного кресла. – Предлагаю прогуляться до одного секретного местечка.

– Куда именно?

– Увидишь. Уверен: на тебя оно произведет массу впечатлений.

– Надолго? – покосился я на часы.

– Экскурсия займет часика два-три. А заодно и подумаешь…