50

Проснулся майор через три часа, чувствуя себя совершенно разбитым. Ему показалось, будто он проспал не больше пяти минут. Но сон как рукой сняло, когда раздался пронзительный свист, вонзавшийся в барабанные перепонки. Свист шел из аварийного репродуктора над койкой Тяжкороба. По сравнению с этим сигналом даже вопли преступника на дыбе показались бы детской считалкой.

Успевший вскочить Тяжкороб уже стремительно одевался. Дроздов даже не предполагал, что этот неторопливый, немногословный сибиряк мог оказаться таким расторопным.

– Что это? – спросил Дроздов, повысив голос, чтобы его расслышали.

– Пожар! – с мрачным видом проговорил Тяжкороб. – Да еще подо льдом, будь он неладен!

На ходу застегивая рубашку, он перепрыгнул через койку и с треском распахнул дверь.

Пронзительный свист внезапно стих, и наступившая тишина подействовала словно удар. Чуть погодя майор осознал, что корпус лодки перестал вибрировать. Значит, остановлен реактор. По спине у него пополз холодок.

Что произошло?.. Неужели пожар? Ему в свое время пришлось наблюдать через толстое свинцовое стекло контрольного люка атомного котла фантастическое свечение – почти неземное смешение синего, зеленого и лилового цветов. Неужели этот ужасный свет вырвался из-под контроля?

Из-за поврежденной руки он одевался медленно. Если реактор вышел из строя, а превосходно обученный под руководством знающего командира экипаж не в силах взять обстановку под контроль, вряд ли будет прок от доктора Дроздова, который как безумный начнет носиться по кораблю с криком: «Горим!..»

Через три минуты после ухода Тяжкороба майор подошел к двери центрального и заглянул внутрь. Увидев и почувствовав бурый едкий дым, он услышал резкий голос, кажется, Грубозабойщикова:

– Закройте дверь!

Майор вошел внутрь и все понял. Он остановился прямо у двери и не сделал ни одного шага вперед. Только стоял и смотрел. Сделать это было нелегко. Глаза резало, словно в них попал молотый перец. Помещение наполнилось густым зловонным дымом, гораздо более плотным и удушливым, чем дым от московских пожаров. Видимость не превышала нескольких метров, но он заметил, что все члены экипажа находились на своих боевых постах. Одни хрипели, другие давились от кашля, третьи вполголоса костерили судьбу, но не было и следа паники.

– Сидели бы лучше в каюте, – сухо заметил Грубозабойщиков.

– Где горит?

– В машинном, – спокойно, словно делясь впечатлением о погоде на веранде собственного дома, произнес командир. – Где именно, пока не известно. А это никуда не годится – дым опасен. Механик докладывает, что у них там даже собственную ладонь не видно.

– А реактор? – произнес Дроздов. – Цел?

Грубозабойщиков вытер глаза платком, что-то сказал матросу, надевавшему резиновый костюм и противогаз, и снова повернулся к майору.

– Цел, не бойтесь, – произнес он, казалось, даже улыбнувшись при этом. – Он в безопасности, защита сработала. Мы остановили реакцию вручную. Там не видно даже шкалы приборов и невозможно следить за положением стержней. Так что выхода не было, пришлось заглушить реактор.

Теперь хоть что-то выяснилось. Опасность взорваться или испариться от радиации им не грозила, их ожидала старая добрая смерть от удушья.

– И что же делать? – спросил Дроздов.

– Следовало бы немедленно всплыть. Но над нами лед в пять метров. Можно было бы вернуться к полынье, мы недалеко ушли, но машины стоят… Прошу прощения…

С этими словами Грубозабойщиков повернулся к полностью облачившемуся в защитный костюм матросу, державшему в руке небольшой приборчик с цифровой шкалой. Пройдя мимо штурманского столика и ледомера к тяжелой двери, открывающейся в коридор над реакторным отделением, по которому можно было проникнуть в машинное, и повернув задрайки, матрос с силой толкнул дверь, нырнул в образовавшуюся щель и тотчас закрыл за собой дверь.

Грубозабойщиков задраил ее, на ощупь прошел обратно к своему месту и отыскал микрофон.

– Говорит командир. – Его голос гулко прозвучал в помещении. – В машинном пожар. Пока неизвестно, из-за чего. Сейчас выясняем, нет ли утечки излучения… – Дроздов понял, что у матроса в руках был радиометр. – Если нет, станем искать утечку пара. После этого постараемся выявить очаг пожара. Дело нелегкое, видимость нулевая. В машинном отключены все электросистемы, включая освещение, перекрыты клапаны вентиляции и системы очистки воздуха. Возможно, после поглощения всего кислорода пожар сойдет на нет. Курить запрещается. Выключить все обогреватели, вентиляторы и все остальное, кроме связи, включая освещение, кроме самого необходимого. Ограничить перемещения. Все.

Почувствовав, что рядом с ним кто-то стоит, Дроздов обернулся. Это был Дитковский. По его некогда веселому лицу катились слезы.

– Ну это уж слишком, – с жалобным видом произнес он. – Меня что, спасали для того, чтобы задохнуться здесь? Не курить, не пользоваться электричеством, не шевелиться… Неужели все это на полном серьезе?

– Боюсь, что да, – вместо Дроздова ответил Грубозабойщиков. – Сбывается самый кошмарный сон командира: пожар подо льдом. Мы не просто опустились до уровня обычной дизельной. Мы еще ниже. Во-первых, дизельная никогда не полезет под лед. А во-вторых, у нее множество аккумуляторов. А вот наша запасная батарея такая слабенькая, что мы не сможем добраться до чистой воды. Она нужна для питания регенераторных установок, освещения, вентиляции, отопления. Боюсь, что на корабле скоро станет очень холодно.

– Звучит не слишком ободряюще, командир? – посетовал Дитковский.

– Да, особых поводов для веселья нет, – сухо отозвался Грубозабойщиков.

– А поискать полынью? – сказал Дроздов.

– Я бы отдал за это свою и вашу пенсию, – заметил Грубозабойщиков. – А пока что проку от нашей дизельной установки не больше, чем от пианино.

– А как насчет компасов?

– Любопытная мысль, – согласился капитан. – Если напряжение упадет ниже определенного уровня, все три гирокомпаса выйдут из строя. И тогда мы пропали. Стрелка магнитного здесь просто крутится по кругу.

– Как и мы… – задумчиво произнес Дитковский. – Честное слово, командир, лучше бы вы оставили нас наверху.

– Мы пока еще живы, доктор… В чем дело, Владимир? – обратился он к Тяжкоробу.

– Может, дать Сидорову противогаз? Он на ледомере, глаза заливает слезами.

– Все, что угодно, – сказал Грубозабойщиков. – Удвой количество людей на ледомере. Если появится трещина толщиной хотя бы с волосок, мы воспользуемся ею. Если толщина льда снизится до двух-трех метров, немедленно докладывайте. И передайте механику, чтобы выключил регенераторную установку и систему сжигания двуокиси углерода. У нас каждый ампер на счету. Пусть наши изнеженные морячки хлебнут чуть-чуть лиха, как их деды, которые сутками лежали на дне.

– Это может быть вредно для больных, – заметил Дроздов. – У них и без того хватает проблем.

– Знаю, – отозвался Грубозабойщиков. – Мне их чертовски жаль. Позднее, когда дышать совсем станет невмоготу, мы включим систему очистки воздуха, но только в медпункте и в лаборатории…

Он замолчал, увидев, как из внезапно открывшейся двери хлынула новая волна ядовитого дыма. Это из машинного вернулся матрос в противогазе. Несмотря на то, что из глаз майора в этой удушливой атмосфере струились слезы, он определил, что матросу не по себе. К вошедшему тут же бросились Грубозабойщиков и двое моряков, подхватили его и втащили в центральный; третий быстро захлопнул тяжелую дверь, отрезав доступ зловещему черному облаку.

Грубозабойщиков стащил с матроса противогаз. Это был Меренков. Такие люди, как Меренков и Рукавишников, всегда оказываются там, где трудно.

Лицо его было белым, как мел, глаза закатились, он судорожно хватал ртом воздух. Было похоже, что матрос в полуобморочном состоянии. По-видимому, по сравнению с машинным отделением атмосфера на центральном могла показаться горным воздухом. Через какие-то полминуты он успел прийти в себя и, опустившись на поставленный стул, даже сумел выдавить из себя кривую улыбку.

– Там кошмар, – отдуваясь, произнес он. – Но утечки нет.

– А где радиометр? – спокойно спросил Грубозабойщиков.

– Извините, товарищ командир, выронил. Там ничего не было видно. Тыкался, как слепой котенок, споткнулся и чуть не упал в механический. Счетчик выскользнул. Искал, искал – нигде не видать… – Он открепил от плеча пленочный дозиметр. – Сами посмотрите, товарищ командир.

– Сейчас же проявить… Ты все сделал отлично, Михаил, – произнес Грубозабойщиков. – А теперь ступай в столовую. Там почище.

Через пару минут пленочный дозиметр был проявлен. Взглянув на пленку, командир улыбнулся и облегченно присвистнул.

– Точно, утечки нет. Слава богу, иначе нам крышка.

Открылась и тотчас закрылась носовая дверь, и в центральный зашел еще кто-то, дверь за ним быстро захлопнулась. Кто это, Дроздов догадался, даже не успев рассмотреть вошедшего.

– Разрешите, товарищ командир, – произнес Рукавишников сугубо официальным тоном. – Я только что видел Меренкова, он сам не свой, и я решил, что салаг вроде него не следует посылать на проверку утечки радиоактивного пара…

– Как я понимаю, Рукавишников, вы вызываетесь следующим? – спросил Грубозабойщиков.

Груз напряжения и ответственности, тяжелым бременем лежащий у него на плечах, давал о себе знать, но майор заметил, что командир внешне оставался невозмутим.

– Не то чтобы вызываюсь… Но кому еще?

– БЧ-3 никогда не отличалась скромностью.

– Возьми кислородный аппарат для работы под водой, – предложил Тяжкороб. – От этих респираторов, похоже, никакого толку.

– Это костюмчик Меренкова? – Рукавишников ткнул пальцем в лежащий на полу комбинезон.

– Да. А что?

– Если бы там была утечка пара, то на нем были бы следы конденсата.

– Возможно. Но возможно и другое. Дым и копоть не дают пару сконденсироваться. А может, там такая жара, что влага успела испариться. Да мало ли что!.. Долго не задерживайся.

– Выясню обстановку и назад, – доверительно сообщил Рукавишников. – Теперь-то медаль я все-таки заработаю!

– Снять маску ты там не сможешь. Но если будешь давать вызов нам по телефону каждые четыре или пять минут, тогда мы будем знать, что с тобой все в порядке.

Грубозабойщиков кивнул. Рукавишников надел скафандр, кислородку и вышел. В третий раз за последнее время открывалась дверь, ведущая к машинному, и третий раз на центральный добавлялась новая порция черного, режущего глаза дыма. Дышать становилось все труднее, некоторые надели противогазы.