37
Дроздов перелез через поручни мостика и, держась за спущенный вниз трос, скатился с огромной, косо вздыбленной льдины, чуть ли не касавшейся ограждения рубки. На избыток света жаловаться не приходилось, небо было покрыто тяжелыми серыми тучами. Воздух все так же обжигал щеки, но погода заметно улучшилась. Ветер почти стих, повернул на юго-восток, поднимая ледяную пыль на два-три метра над поверхностью льда.
Их было одиннадцать человек: сам командир, доктор, восемь матросов и Дроздов. Четыре моряка несли с собой носилки.
Даже полтонны высокосортной взрывчатки не сумели заметно разрушить ледовое поле. Взрыв раздробил лед примерно на площади в двести квадратных метров, но огромные куски самой разнообразной формы сложились в прежнем порядке так, что в трещину между ними не пролезла бы даже рука, и тут же начали снова смерзаться. Большая часть ударной мощи взрывчатки ушла вниз, и все же она сумела вздыбить и расколоть массив льда не меньше 500 тонн весом. Не так-то и плохо.
Добравшись к восточному краю канала, они вскарабкались на паковый лед и огляделись. Луч прожектора, как белый палец, неподвижно упирался в небосвод. Заблудиться сейчас было невозможно. Без ветра и ледяной пыли, здесь легко разглядеть свет в окне на расстоянии в десятки километров. В отличие от первого впечатления, сейчас Дроздов подумал, что в этой белесой безжизненности заключена жизнь. Не верилось этой тишине. Как будто что-то затаилось в этих льдинах, способных протаранить железный корпус корабля, в этом снегу, под которым погребены смелые люди. Коварство живого неведомого существа…
Искать буровую на этот раз не пришлось. Стоило отойти на несколько сотен шагов от ледяной равнины – и они сразу же увидели ее. Ажурная буровая вышка, три сохранившихся домика, один из которых сильно обгорел, и пять почерневших каркасов – все, что осталось от буровой. И ни души.
– Так вот она какая, – прямо в ухо Дроздову проговорил Грубозабойщиков. – Вернее, то, что от нее осталось, долго же нам пришлось добираться, чтобы увидеть подобное зрелище.
– Еще немного – и мы с вами обозревали бы совсем другие пейзажи, товарищ командир, – заметил Дроздов. – Почище этого… Я имею в виду на дне океана.
Грубозабойщиков медленно покачал головой и двинулся дальше. До буровой было рукой подать, каких-то двести метров. Дроздов подвел его к ближайшему уцелевшему домику, отворил дверь, и они оказались внутри.
В помещении было градусов на тридцать теплее, чем раньше, но все равно довольно холодно. Зубринский и Рукавишников бодрствовали. Пахло гарью, йодом, морфием и специфическим ароматом булькающего в котелке несъедобного на вид варева, которое Рукавишников старательно размешивал.
– А, это вы, – как ни в чем не бывало проговорил он, словно увидел соседа по улице. – Как раз к обеду, Владимир Анатольевич. Садитесь с нами.
– Чуть позже, спасибо, – вежливо ответил Грубозабойщиков. – Зубринский, как нога?
– Слегка поцарапал, товарищ капитан, – радист вытянул вперед негнущуюся ногу. – Здешний лекарь загипсовал…
– Носилки сюда! – распорядился Грубозабойщиков. – Сначала Зубринский. А ты, Рукавишников, бросай свою стряпню. До «Гепарда» пара сотен метров. Через полчаса будем на борту.
Дроздов услышал позади какое-то шарканье. Доктор Дитковский уже встал на ноги и помогал подняться главному инженеру Филатову. Последний выглядел хуже, чем вчера.
– Главный инженер Владимир Фролович Филатов, – представил его Дроздов. – Врач Александр Григорьевич Дитковский. А это командир «Гепарда» Владимир Анатольевич Грубозабойщиков и судовой врач Игорь Николаевич Кузнецов.
– Похоже, конкуренция обостряется. – Дитковский поднял брови. – Не слишком ли много докторов для здешних мест?
Сочетание южнорусского акцента с московским жаргоном девяностых годов как-то особенно резануло слух. Он безалаберно смешивал чистый, правильный, даже дистиллированный язык москвича с речевыми штампами сорокалетней давности.
Грубозабойщиков посмотрел на сгрудившихся на полу людей, которых можно было принять за живых только благодаря легкому пару, выходящему изо ртов, и улыбка его погасла.
– Ну и видок!
Филатов пошевелился и хотел что-то сказать, но изо рта у него вырывались лишь нечленораздельные звуки. Левая сторона головы выглядела немного получше, но и она судорожно дергалась, а левый глаз был почти закрыт веком. Похоже, главный инженер испытывал жуткие муки.
– Морфий остался, Александр Григорьевич? – Дроздову казалось, что он оставил этого добра предостаточно.
– Кончился, – устало ответил Дитковский. – Все съели до единой капли, Андрей Викторович.
Кузнецов мигом открыл свою медицинскую сумку. Увидев это, Дитковский улыбнулся с видимым облегчением. Он тоже выглядел гораздо хуже, чем вчера. В нем и так-то душа еле в теле держалась, а он ведь еще и трудился восемь часов кряду. Даже наложил Зубринскому гипс на лодыжку.
Он попытался приподнять Филатова, Дроздов пришел ему на помощь, но тут доктор буровой опустился на пол, прислонившись к стене.
– Виноват, – проговорил он. Его обросшее щетиной лицо скривилось в подобии улыбки. – Мы не очень-то гостеприимны.
– Теперь все, доктор, можете положиться на нас, – тихо заметил Грубозабойщиков. – Всю необходимую помощь получите. Один вопрос: эти люди транспортабельны?
– Не знаю, – Дитковский сильно потер рукой налитые кровью глаза, покрытые копотью веки. – Некоторым за последнюю ночь стало хуже. Вот у этих двоих, по-моему, воспаление легких. Дома мы их поправили бы в считаные дни, а тут… Все из-за холода… Вся энергии уходит не на борьбу с увечьями, а на выработку тепла. Иначе организм дойдет до точки…
– Не стоит падать духом, – сказал Грубозабойщиков. – Нам потребуется полчаса, чтобы забрать всех на борт. Кого первого, Игорь Николаевич?
– Зубринского, доктора, Филатова и вот этого, – мгновенно сообщил Кузнецов.
– Кожевников, радист, – представился тот, на которого указал врач. – Мы уж и не надеялись, что вы вернетесь. – Он кое-как поднялся и встал, сильно пошатываясь. – Я сам.
– Не спорьте, – жестко бросил Грубозабойщиков. – Рукавишников, кончай со своим пойлом. Пойдешь с ними. Сколько времени тебе понадобится, чтобы провести сюда с лодки кабель, установить пару мощных обогревателей и освещение?
– Одному?
– Бери в помощь любого!
– За четверть часа управимся. Могу протянуть еще и телефон, Владимир Анатольевич.
– Это будет кстати. Кто там с носилками – когда будете возвращаться, прихватите одеяла, теплую одежду, горячую воду. Канистры с водой заверните в одеяла… Что еще, Кузнецов?
– Пока ничего, товарищ командир.
– Тогда все. Отправляйтесь!
Рукавишников вынул ложку из котелка, аппетитно облизал, одобрительно чмокнул и печально покачал головой.
– Эх, такое добро пропадет! – горестно произнес он, отправляясь за носильщиками.
Из людей, лежащих на полу, четверо бодрствовали – водитель вездехода Хитренко, кок Нечаев и двое бурильщиков братья-близнецы Харламовы. Они даже обгорели и обморозились почти одинаково, основные ожоги располагались на правой стороне лица. Остальные не то спали, не то находились в глубоком обмороке. Дроздов с Кузнецовым принялись их осматривать. Причем, конечно, корабельный врач осматривал их более внимательно, пользуясь градусником и стетоскопом.
Грубозабойщиков с немалым любопытством оглядывал помещение. Временами он принимался махать и хлопать руками по бокам и груди, чтобы не озябнуть. Температура здесь, несмотря на печку, держалась, как в холодильнике.
Первым Дроздов осмотрел человека, лежавшего на боку в правом углу помещения.
Глаза у него были полузакрыты, так что виднелись только нижние полукружья зрачков, виски ввалились, лоб приобрел мраморно-белый оттенок, а свободная от повязки часть лица казалась на ощупь такой же холодной, как мрамор.
– Кто это? – спросил Дроздов.
– Грустный, – ответил темноволосый невозмутимый водитель вездехода Хитренко. – Радиооператор. Помощник Кожевникова… Что с ним?
– Мертв. Умер уже давно.
– Умер? – резко спросил Грубозабойщиков. – Вы уверены?
Дроздов бросил на него снисходительный взгляд и промолчал. Тогда командир обратился к Кузнецову:
– Есть такие, кого нельзя транспортировать?
– Думаю, эти двое, – ответил Кузнецов.
Он доверительно вручил Дроздову стетоскоп. Через минуту майор выпрямился и кивнул.
– Ожоги третьей степени, – сообщил Кузнецов командиру. – У обоих высокая температура, очень слабый и неровный пульс. Похоже, отек легких.
– На борту им будет лучше, – заметил Грубозабойщиков.
– Переноска для них – верная смерть, – заявил Дроздов. – Даже если укутать как следует, они не выдержат.
– Мы не можем без конца торчать в этой полынье, – заявил Грубозабойщиков. – Я беру ответственность за их транспортировку на себя.
– Извините, товарищ командир, – Кузнецов твердо покачал головой. – Теперь я здесь главный. Я согласен с доктором Дроздовым.
Грубозабойщиков молча пожал плечами. Через несколько минут вернулись моряки с носилками, а следом появился и Рукавишников с четырьмя другими матросами, которые несли кабели, электрообогреватели, осветительные лампы и телефон. Через несколько минут заработало отопление, загорелся свет.
Рукавишников покрутил ручку полевого телефона и бросил в микрофон несколько слов. Ярким светом загорелись лампы, начали потрескивать, а спустя несколько секунд накаливаться электропечи.
Моряки уложили на носилки Хитренко, Нечаева и близнецов Харламовых. Когда они ушли, Дроздов снял с крюка лампу.
– Вам она теперь не нужна, – сказал он. – Сейчас вернусь.
– Вы куда? – ровным голосом спросил Грубозабойщиков.
– Покурить…
– А я думал – по нужде…
Дроздов шагнул через порог, завернул за угол жилого дома и остановился. В домике послышалось жужжание ручки, потом кто-то заговорил по телефону. Разобрать слова ему не удалось.
Пламя в керосиновой лампе подрагивало на ветру, но не гасло. Ледяная пыль хлестала по стеклу. Дроздов направился по диагонали к единственному домику, уцелевшему в южном ряду. На наружных стенах – никакого следа огня и даже копоти. Рядом, должно быть, находилось хранилище топлива – в этом же ряду, только восточнее, прямо по ветру. Судя по степени разрушения других домиков, чьи уцелевшие каркасы были чудовищно покорежены, именно здесь был очаг пожара.
К одной из стен оставшегося целым домика приткнулся добротный на вид сарай. Дверь открылась легко. Деревянный пол, обшитые алюминием стены и потолок, снаружи и внутри – большие масляные радиаторы. От них отходили черные провода, которые шли к разрушенному сейчас домику, где стояла сгоревшая дизель-генераторная установка. Значит, пристройка обогревалась круглые сутки. Занимавший почти все помещение небольшой приземистый вездеход можно было завести в любое время одним нажатием кнопки. Теперь дело обстояло иначе: чтобы запустить двигатель, пришлось бы использовать паяльные лампы и физическую силу двух-трех человек, чтобы провернуть коленвал хотя бы один раз.
Дроздов закрыл дверь и направился в основной блок. Тот был забит металлическими столами, скамейками, механизмами и новейшими приборами для автоматической записи и обработки результатов бурения и метеорологических данных. Лаборатория. Дроздов торопливо осмотрел помещение, но не сумел обнаружить ничего интересного. Где же хранились образцы?
В одном углу на пустом деревянном ящике стоял переносной радиопередатчик с телефонами-наушниками. Рядом, в коробке из крашеной фанеры, лежали пятнадцать элементов «Дюраселл», соединенных в батарею. С крюка на стене свисала двухвольтовая контрольная лампочка. Дроздов прикоснулся обнаженными проводами лампочки к наружным контактам батареи и замкнул их. Ни искорки. Если бы в них сохранилась хоть ничтожная часть первоначального заряда, нить лампы раскалилась бы добела. Но она даже не зарделась. Выходит, Кожевников был прав, говоря, что батарея села окончательно.
Затем майор направился в домик, где лежали обгорелые останки семерых погибших во время пожара. Отвратительный запах горелого мяса и дизельного топлива стал еще сильнее. Дроздов остановился в дверях, не испытывая никакого желания двигаться дальше. Снял меховые рукавицы и шерстяные варежки, поставил лампу на стол, вынул свой фонарик и опустился на колени возле мертвеца, лежащего с краю.
Прошло десять минут. Единственным его желанием было поскорее покинуть помещение. Скоро он ощутил дурноту, но решил, что все равно не бросит это дело, пока не закончит.
Дверь со скрипом отворилась. Дроздов обернулся и увидел Грубозабойщикова.