42

Гидрографическое судно «Арктур» возвращалось домой. Совсем скоро, через несколько часов хода на траверзе появится Североморск и родной причал. Ярко светило незаходящее заполярное солнце, над южным краем горизонта громоздились башни ослепительно белых, похожих на волшебные замки кучевых облаков, отражающих солнечный свет. Казалось, что «Арктур» идет прямо к этим волшебным облачным замкам, туда, где море и небо сливаются воедино, туда, где еще живут сказки и чудеса.

Было очень тепло, для августовского Заполярья даже жарко. В свежий аромат моря вплетался запах разогретого корабельного сурика и солярки. Несильный, но упрямый зюйд-вест сносил брызги волн, разрезаемых «Арктуром», к бакборту.

Что может быть для моряка лучше, чем вот в такую прекрасную погоду, растворяясь в любимой стихии, знать: идем домой, совсем рядом родная земля, где любят и ждут!

Однако настроение у одного из двух человек, стоящих сейчас бок о бок на палубе «Арктура» рядом с укутанной в брезент «Нерпой», явно было кисловатым. Не радовали его ни солнце, ни шаловливый зюйд-вест, ни даже его любимое море, не серое, как обычно, а в честь возвращения «Арктура» из похода праздничное, бирюзово-зеленое.

– Что с тобой, Сережа? – Капитан Мезенцев потрепал друга по плечу. – Сон дурной приснился или на завтрак что-нибудь невкусное съел? Так я кока самого акулам скормлю, хоть их тут не водится. Нет, правда, что ты надулся как мышь на крупу? Посмотри, какая красотища вокруг, дух захватывает! Люблю я наши северные моря…

– Да, здорово, – вяло согласился Полундра и без всякого перехода продолжил: – Что-то на душе у меня хреново, Капитоныч! Я все понимаю: там, в Генштабе, высокой стратегией озабочены, глобальные операции разрабатывают и все прочее, но… Не люблю я, когда меня как безмозглую пешку используют! Конечно, что им старший лейтенант Павлов, когда они Шаховского с адмиралом Сорокиным поначалу за мальчишек держали… И все же обидно, словно меня обманули.

С той минуты, когда контр-адмирал Сорокин, его начальник и старший товарищ, беспредельно уважаемый Сергеем, открыл Полундре правду об операции, невеселые размышления не оставляли североморца.

Полундра попытался было загнать эти мысли в подсознание, но они упорно продолжали выползать наружу, преследуя его. Слишком прямым и открытым человеком был Сергей Павлов, чтобы легко перенести то, что его, да и капитана Мезенцева, использовали «втемную». Значит, им не доверяли до конца?! Сорокинского иммунитета к подобного рода переживаниям, который дается долгими годами оперативной работы, у Полундры не было. Недаром Сергей всегда терпеть не мог все, хоть краешком связанное с разведкой, контрразведкой и прочими секретными службами!

– Туманить мозги Сорокину, Шаховскому, мне, тебе, наконец… – продолжал размышлять вслух Сергей. – Какой смысл?

– Какой смысл? – будто эхо задумчиво повторил Мезенцев. – А такой, что если бы все мы были посвящены в детали операции с самого начала, то она, скорее всего, сорвалась бы. Хочешь пример? Знал бы я, что на дне лежит пустышка, полное барахло, а не суперсовременный и сверхсекретный спутник, думаешь, я стал бы помогать тебе в твоей безумной авантюре? Да черта лысого! Ты ведь почти на верную смерть шел. Я до сих пор не пойму, как тебя не убили.

– Ну, Капитоныч, убить меня многие пытались, и не только в этот раз, а я все живой. Видать, не по вкусу я костлявой, – слабо улыбнулся Полундра и спросил: – Выходит, ты полагаешь, что, если бы я знал правду раньше…

– Ага. Полагаю, – тут же откликнулся Мезенцев. – Если бы ты ее знал, то и действовал бы по-другому. Не так отчаянно, не так напористо, не так… нахально. Разве я не прав?

Полундра надолго замолчал. Он стоял, привалившись спиной к теплому брезенту, под которым дремала его верная «Нерпа», и снова вспоминал события трех последних суток. Правда, за последние шестнадцать часов не происходило вообще ничего: он отсыпался и приходил в себя после запредельного напряжения. Хорошо, хоть кошка-ворюга сниться перестала!

– Может быть, ты прав, Василий Капитоныч, – задумчиво сказал Сергей. – Но все же… Лучше мне с пятью «морскими котиками» под водой схлестнуться, чем еще раз в такую переделку попасть, когда меня можно в предательстве заподозрить! Ты-то все знал, Сорокин никогда бы не поверил в мою измену, а остальные? Вот прикончили бы меня, и что? Как с небес оправдываться? Прямого провода не провели, а в спиритизм я не верю. Я понимаю, рано или поздно раскололи бы гниду Тинякова, все бы выяснилось… Но тень подозрения на моем имени все равно осталась бы, вот что страшно!

– Сорокин еще до встречи с тобой сказал мне, что будет хлопотать о представлении тебя к награде, – улыбнулся другу Мезенцев. – Контр-адмирал слов на ветер не бросает, верти дырочку в парадном кителе.

– Награда? Ну, как наградят, мы с тобой это дело обмоем, – голос Полундры звучал без всякого энтузиазма, но вдруг потеплел: – Лучшая награда – оказаться дома, сынишку обнять, Наташку.

– Меньше четырех часов до швартовки осталось, вот и обнимешь, радиограмму о времени нашего возвращения я дал еще вчера, когда ты спал. Наверняка ребята с ЦУЗ сообщили твоей жене, тебя же весь Североморск знает. Вот на причале тебя и встретят, – сказал Мезенцев и вздохнул. – Передохнем немного, а потом – снова в поход! Слушай, Сергей, как твоя рука?

– А! – отмахнулся Полундра. – Через пять дней пара шрамов останется. На добрую память от «морских котиков». Ерунда, я же говорил тебе: все как на собаке заживает.

– Погода идеальная, на вахте старпом, – как бы самому себе сказал Мезенцев. – Знаешь что, Полундра? Пойдем ко мне в каюту, для поднятия настроения и бодрости духа я тебе стаканчик настоящего ямайского рома налью! Из своего неприкосновенного запаса. И сам немного с тобой выпью – есть за что!

– А, пожалуй, мне нравится твоя идея, Капитоныч! Последний раз из спиртных напитков мне довелось оприходовать два стакана самогона… Ну, а от капитанского рома вовсе отказываться грешно, – улыбнулся Сергей. – Сойду на пирс, поцелую Наташку, а она скажет: «Ну и запашок от тебя, милый! Словно ты не из похода, а из кабака вернулся!» Пошли в твою каюту, действительно, есть за что! Во всяких переделках бывать доводилось, но в этот раз – что-то особенное.

…Через четыре часа Мезенцев и Полундра вновь стояли около «Нерпы». Сергей, прижав к глазам окуляры своего бинокля-талисмана, смотрел вперед, прямо по курсу «Арктура», туда, где уже зыбко мерцала туманная полоска земли.

– Рано, – добродушно пробурчал капитан. – Даже в свой знаменитый бинокль ты их пока не увидишь. Минут двадцать еще, потерпи немного.

– Товарищ каперанг, – обернувшись, Мезенцев увидел вахтенного радиста, – разрешите обратиться: получена странная радиограмма со Шпицбергена, с экологической станции «Гринпис». И откуда только нашу частоту знают? Наверное, для вас… – радист посмотрел на Полундру.

– Вот ему и отдайте, – усмехнулся Мезенцев. – «Гринпис», надо же… Это та самая женщина, Сережа? Которая тебя спасла?

– Больше некому, – ответил Павлов и взял листок с записью радиограммы. – Только Берестецкая могла узнать нашу частоту. Но ей можно, Капитоныч.

Он внимательно прочел несколько коротеньких строчек. Затем прочел еще раз.

«Появишься в Лонгйире – заходи забрать гидрокостюм, буду ждать. За куртку с джинсами не в обиде, носи и меня вспоминай. Я тебя никогда не забуду!»

«Я тебя тоже не забуду, – подумал Сергей. – Если бы не ты, Валюша, то не остаться бы мне в живых. Как же я хочу, чтобы ты была счастлива!»

– Знал бы ты, Капитоныч, – задумчиво сказал Полундра, – какой она человек прекрасный! Умная, добрая, смелая… Настоящая русская женщина!

Меж тем родной берег приблизился настолько, что уже можно было различить тоненькую полоску причального пирса. Сергей вновь поднял к глазам бинокль. Да! Вот они, две фигурки, побольше и поменьше. У Полундры перехватило дыхание.

– Капитоныч! Я их вижу! Наташа… Андрюшка… Встречают!

Листочек радиограммы, выпущенный Сергеем из рук, подхватил встречный зюйд-вест. Секунда – и белый листочек исчез за бортом «Арктура», растворился в пронизанном солнечным светом морском просторе…