Глава 21
Дмитрий Анатольевич Глазычев никогда не считал себя суеверным человеком. Наоборот. Он всегда твердо верил в торжество науки, посмеиваясь над теми, кто перелистывал журналы, с упоением читая астрологические прогнозы.
«Если у вас там будет написано, что завтра вам лучше не работать, вы что же, завтра прогуливать будете? – строго спрашивал Дмитрий Анатольевич у работников своей зверофермы и с пафосом добавлял: – Человек – сам кузнец своего счастья. Тунеядцев и алкоголиков на рабочем месте не потерплю! И дураков, которым Кашпировский ведрами заряжал воду, – тоже. Я им тут, понимаешь, иностранное оборудование устанавливаю, технологии современные внедряю, а они мракобесием страдают!»
Особенно доставалось женскому персоналу зверофермы. Те из работниц, кто держал дома хозяйство, бегали в деревню, успевая за время обеда обернуться туда и обратно, подоить корову, накормить скот и самим чего-нибудь перехватить. Но таких было немного. Большинство женщин оставалось трапезничать на работе. И поскольку ни домино, ни карточные игры их не интересовали, а веяния парижской моды были чужды их русской душе, то женская половина работников частенько собиралась в небольшой, специально для них отведенной бытовке. Там они и обсуждали близкие бабьим интересам темы: кто от кого ушел, как дочке после сельской школы в институт поступить или, на худой конец, приворожить какого богатого ленинградца да выйти удачно замуж. Чем и раздражали Дмитрия Анатольевича Глазычева, хозяина зверофермы по разведению бобров и ярого материалиста.
Но вчерашнее происшествие, которое произошло с ним и работником его фермы Свиристелкиным, сильно озадачило Дмитрия Анатольевича. А главное, очень нехорошо повлияло на его безоговорочный авторитет руководителя.
Больше всего Глазычева беспокоило то обстоятельство, что об убитом и, стало быть, пропавшем Свиристелкине никто не беспокоился, словно бы ничего и не произошло. Сегодня, правда, была суббота, выходной день, и на ферме, кроме ее хозяина, оставалось всего трое работников, но ни они, ни допрашивавший его вчера вечером участковый не проявляли к судьбе убитого зверовода никакого внимания.
До обеда Дмитрий Анатольевич отлеживался на коротком диванчике, мучаясь от головной боли, после обеда ждал звонков «из органов», а к вечеру решил разобраться во всем сам. Заодно подлечить гудящую и больную голову. Чтобы не показываться в похмельном виде перед своими работниками, которых сам частенько любил ругнуть за пьянку, Дмитрий Анатольевич дождался, когда они сойдут со двора фермы, прихватил поллитровку из запасов водки, которую сулил за поимку сбежавших бобров, и двинулся к давно облюбованной им беседке на живописном берегу Тосны.
Будучи человеком, свято преданным науке и беззаветно верящим в торжество научно-технического прогресса, хозяин зверофермы тем не менее давно положил глаз на бывшую помещичью усадьбу, заброшенную еще со времен революции. По всей видимости, для властей она не представляла никакой культурной или исторической ценности, да и сама усадьба с прилегающими к ней хозяйственными постройками за прошедшие десятилетия обветшала до такой степени, что местные власти не утруждали себя возможностью использовать эти строения хотя бы под склады.
Вот тогда-то, года полтора назад, и созрел в голове Дмитрия Анатольевича честолюбивый план приватизировать эти развалины и воссоздать здание в первоначальном виде вместе с парковым ансамблем. И хоть идея эта сильно попахивала барскими замашками, о чем попервоначалу и судачили в окрестных деревнях, фермер не очень-то и прислушивался к общественному мнению, вкладывая в реставрацию всю душу и свято веря в то, что несет оторванному от цивилизации крестьянству зачатки культуры. Надо сказать, что за дело Дмитрий Анатольевич взялся с присущим ему рвением. В первый же год он пригласил из Санкт-Петербурга архитекторов и реставраторов, которые ползали вокруг усадьбы почти что все лето, а к сентябрю предоставили хозяину зверофермы приблизительную смету и уехали восвояси, предоставив Глазычеву расплачиваться за свое чудачество самостоятельно. Всю осень, зиму и весну Дмитрий Анатольевич пропадал в Северной столице, прицениваясь и подыскивая подходящих и не очень дорогих подрядчиков. И уже к началу нынешнего лета обветшалое помещичье здание покрылось лесами, и на новоявленной строительной площадке с понедельника по пятницу слышались бодрые крики рабочих, которые затихали только с наступлением выходных дней.
Весной этого же года предприимчивый хозяин фермы притащил из каких-то архивов план приусадебного парка и выгнал почти всех жителей поселков Никольское и Ульянка на платный субботник. Под чутким руководством Дмитрия Анатольевича, получив по двести рублей на нос, труженики села за два дня в точности воссоздали дореволюционную планировку, засадив парк почти двумя сотнями саженцев дубов, елей и кленовыми породами. Кроме того, в один из дней Глазычев нанял экскаватор и протянул через парк небольшое русло рукотворной речушки, озерцо и сложенный из ненужных камней грот. Впоследствии Дмитрий Анатольевич собирался выпустить в речушку несколько пар бобров со своей фермы, купить пару лебедей, а в отреставрированную усадьбу свезти купленную у питерских антикваров мебель и шедевры кисти прославленных русских мастеров живописи.
Новоявленный помещик собственноручно срубил себе уютную беседку, которая тут же в народе получила название «глазычевской», и по вечерам Дмитрий Анатольевич частенько просиживал в ней, с удовольствием наблюдая за работой строителей.
Сегодня же хозяин зверофермы направился к своему любимому детищу с другой целью. Войдя в творение рук своих, Дмитрий Анатольевич постелил на дощатый столик ярко иллюстрированный журнал, водрузил на него бутылку водки, хрустальный стакан, солонку с крупной, темной солью, порезал краснобокие помидоры, огурцы, хлеб и мечтательно уставился на закат.
Впрочем, розовым солнышком он любовался не долго. Во-первых, к вечеру после вчерашнего стресса и выпивки у него разболелась голова, а во-вторых, надо было привести в порядок мысли. Лекарство стояло прямо перед ним, и Дмитрий Анатольевич недолго думая откупорил пробку, щедро плеснул беленькой в стакан и с нескрываемым удовольствием выпил, закусив помидором, круто посыпанным солью. Не откладывая дела в долгий ящик, Глазычев налил себе еще полстакана и снова залпом выпил. Через несколько минут боль отпустила, в голове прояснилось, появилась легкость и способность соображать.
– Значит, так, – тихо произнес Дмитрий Анатольевич, любуясь из своей беседки поэтической красоты закатом. – Что мы имеем? А имеем мы то, что тебя, дорогой Дмитрий Анатольевич, обвинили в сумасшествии, белой горячке и еще невесть в чем, – обиженно пробормотал новоявленный помещик. Жениться Глазычев до сих пор не сподобился, и, кроме зверофермы, работы и банковского счета, у него ничего не было, как не было здесь и близких друзей-знакомых, с которыми можно было бы вот так запросто побеседовать на такую волнительную тему. Поэтому Дмитрий Анатольевич частенько пускался в беседы с самим собой, не усматривая в этом ничего дурного.
– Возможно, что так оно и есть на самом деле, – продолжал рассуждать хозяин зверофермы, – я не медик и по этой причине симптомов, понятное дело, знать не могу. Только возникает вопрос – с чего бы это? Алкоголь исключен, – уверенно убеждал себя Дмитрий Анатольевич. Выпивал он действительно раз в две-три недели, так что его никак нельзя было назвать не то что алкоголиком, а даже обычным выпивохой.
– Никаких нервных потрясений в последнее время у меня не было, если, конечно, не считать массовый побег бобров с фермы. Но от этого никак с ума не сходят, – соглашался с собой зверовод. – Так что, господа хорошие, как тут ни крути, а труп – был. Искать надо лучше, – посоветовал Дмитрий Анатольевич далекому участковому Михальчуку и снова на два пальца налил себе в стакан. – Труп, видите ли, он не обнаружил, – горячился Глазычев, ободренный уже почти половиной бутылки водки. – Так возьми да обнаружь! Какой, интересно, убийца оставит свою жертву плавать по реке? Кино хотя бы смотреть надо, профан, – издевался над правоохранительными органами раззадоренный Глазычев и вдруг замер, пораженный собственной догадкой: – Точно! Откуда убийца мог знать, что я сижу на берегу и поджидаю Свиристелкина? Не мог он этого знать. Никак. Факт. Всадил эту штуковину бедолаге в глаз и вытолкал его наружу. В пещере-то плыть с трупом неудобно! – Дмитрий Анатольевич возбужденно обсуждал открывшуюся его взору столь очевидную картину недавно произошедшего преступления: – Вот бандит его и пустил впереди себя. А тут я сиднем сижу у берега. Да еще с испугу заверещал что было мочи и побежал, дурак, – в этот раз хозяин зверофермы напустился с руганью на себя. – Сидел бы на месте, наверняка бы убийцу увидел. А так – пока я носился по полям, как подстреленный, бандит спокойно привязал к трупу камень или еще что тяжелое и отправил бедного Свиристелкина на дно. Нет трупа – нет убийства. А пока еще тело найдут… Да еще как раз в излучине. За ночь могло на добрых полкилометра отнести! – Пораженный столь очевидными фактами, Дмитрий Анатольевич замолчал, налил себе водки и взял в другую руку крупный пупырчатый огурец. – Завтра надо будет обязательно сказать об этом участковому, – отдал сам себе распоряжение Глазычев. – А лучше – сегодня, немедленно. Ишь ты, нашли мне сумасшедшего! Да сами вы придурки недалекие! – Хозяин зверофермы решительно опорожнил стакан и понял, что «немедленно» и «сегодня» у него вряд ли получится. Почти триста граммов выпитой водки дали-таки о себе знать. Вчерашние «старые дрожжи» с удовольствием приняли в свои ряды алкогольное пополнение, и Дмитрий Анатольевич, поборовшись еще несколько минут со ставшими вдруг непослушными собственными ногами, раздвинул руками остатки нехитрой снеди и, устало облокотившись на столешницу, провалился в глубокий сон.
Впрочем, спать ему пришлось не долго. Все-таки Санкт-Петербург находится не на широте Ялты, и если в южном городе в конце лета наступает «бархатный сезон», то в городе на Неве августовская жара никак не отражается на ночной температуре. Здесь днем может быть двадцать пять тепла, к вечеру температура способна опуститься до пятнадцати, а к ночи и вовсе ожидай похолодания. Так было и в этот вечер. Солнце еще не успело окончательно спрятаться за горизонт, как с близкой реки задул свежий прохладный бриз.
Подремав часика два-три, Дмитрий Анатольевич поежился и проснулся. Сумерки сгустились настолько, что с трудом можно было разглядеть стрелки циферблата.
– Однако, поздновато уже, – севшим голосом просипел хозяин зверофермы и решительно вылил почти весь остаток водки в стакан. – Ладно, к участковому завтра схожу, – решил Дмитрий Анатольевич, приподняв стакан. Но на сей раз выпить ему не удалось.
Почти все деревца, с такой любовью посаженные им несколько месяцев назад на месте заброшенного приусадебного парка, были сгрызены. Вверх карандашными остриями торчали лишь обглоданные пеньки.
– Что за ерунда, – пробормотал Дмитрий Анатольевич, ощущая, как внутри него густой волной к самому горлу поднимается страх. – Еще же пару часов назад все было в полном порядке…
И тут в нескольких десятках метров, вниз по склону реки, загорелся красно-рыжий огонь, который полыхал прямо из-под земли. В наступавших сумерках ощущение было такое, будто сама земля разверзлась и пламя преисподней вместе с густым синеватым дымом вырывается из ее недр.
– Чур меня… – прошептал смертельно перепуганный зверовод и, бросив зазвеневший хрустальным звоном стакан, неумело перекрестился, – чур меня…
В багровом свете адского огня Дмитрий Анатольевич увидел стаю бобров, которые усердно сводили на нет хрупкие саженцы и тащили их прямо к разверзшимся вратам дьявольского огня. Глазычев замер, с неподвижным изумлением взирая на ужасы босховского великолепия, но когда из-под земли, прямо из светящейся бездны, выбралось блестящее бесовское отродье и, громко сопя и стеная, прихрамывая направилось прямо в сторону окаменевшего от ужаса зверовода, Дмитрий Анатольевич не выдержал.
Как и накануне, он, не оглядываясь, побежал в сторону фермы, не разбирая дороги и оглашая окрестности диким ревом. Каким образом можно было укрыться от Вельзевула на бобровой ферме – ее хозяин не знал. Он бежал, предполагая спасти свою жизнь с помощью хоть и старенького, но все еще исправного ружьишки, которое было у старого пенсионера-сторожа Пахомыча…
Правда, если бы Дмитрий Анатольевич не был настолько испуган и в ходе своего затяжного спурта хоть раз бы оглянулся – представшая его глазам картина наверняка успокоила бы хозяина фермы. Он бы увидел, что перепуганные его воплями бобры улепетывают в разные стороны с не меньшим рвением, чем сам Дмитрий Анатольевич, а исчадие ада больше было похоже на измученного аквалангиста, который, едва выбравшись на поверхность, почти замертво рухнул на землю. И уж наверняка от директорского взора не ускользнуло бы то обстоятельство, что адский огонь не собирался гореть вечно, оповещая людей о начале апокалипсиса, а погас, осветив земляной провал всего на несколько минут.
Но Глазычеву, насмерть перепуганному всеми этими историями с то появляющимися, то исчезающими трупами, было не до исследовательского любопытства, и он несся не разбирая дороги, не боясь угодить в темноте в канаву, пугая своими оглашенными криками рыбаков и жителей недалекой деревни Ульянка…