12

На этот раз обошлось без кошмаров. Было только чувство неизбежного разочарования, а это не так уж и страшно. Во сне я шел и шел по бесконечным коридорам, толкаясь во все двери, уверенный, что одна из них – Дверь в Лето, и за нею меня ждет Рикки. А под ногами у меня путался Пит. У котов есть такая гадкая привычка, и свежему человеку трудно бороться с искушением дать пинка или просто наступить ногой.

Перед каждой новой дверью Пит проскакивал у меня меж ступней, первым заглядывал в дверь, видел все ту же картину и отскакивал назад, едва не сбивая меня с ног.

Но обоих нас не оставляла надежда, что следующая дверь обязательно окажется Дверью в Лето.

На этот раз я проснулся легко и просто и уже не пялился по сторонам. Доктор даже удивился: продрав глаза, я не задал вопроса, а сразу же потребовал завтрак и лос-анджелесскую «Таймс». Конечно я не стал объяснять, что мне не впервой выходить из анабиоза. Он бы все равно не поверил.

Оказалось, что с неделю назад на мое имя пришло письмо от Джона:

Сперва я собрался, было, позвонить Джону, поздороваться и выложить очередную идею (во сне я придумал машину, которая превратит купание в ванне из тяжкой обязанности в утонченное удовольствие), но потом – раздумал, было другое, более срочное дело.

Я заново продумал, что буду делать, а потом заснул с Питом под мышкой. Придется отучать его от этой вредной привычки. Это, конечно, приятно, но неудобно.

В понедельник, тридцатого апреля, я вышел из Санктуария и отправился в Риверсайд. Я еле протащил Пита в гостиницу – автоматических регистраторов невозможно подкупить – доусовершенствовались, называется! Правда, дежурный администратор оказался не так суров. Он внял моим доводам – хрустящим и имеющим хождение на всей территории США. В эту ночь мне не спалось, я был слишком возбужден.

В десять утра я предстал перед директором Риверсайдского Санктуария.

– Доктор Рэмси, меня зовут Дэниель Бун Дэвис. У вас есть клиентка по имени Фредерика Хайнке?

– Есть у вас какие-нибудь документы?

Я показал ему водительские права, выданные в Денвере тридцать лет назад и свидетельство из моего Санктуария. Он внимательно прочел бумаги и вернул их мне.

– Мне думается, ее должны разбудить сегодня, – сказал я взволнованно. – Можно мне присутствовать при этом? Я не имею в виду сам процесс, я говорю о той минуте, когда она откроет глаза.

– Мы не собирались будить ее сегодня, – ответил он, пожевав губу.

– Как?! – у меня упало сердце.

– Да, не собирались. Она не хотела, чтобы ее разбудили именно сегодня. Она вообще не велела себя будить, пока не появитесь вы, – он улыбнулся. – Должно быть, у вас золотое сердце. По виду этого не скажешь.

– Спасибо, доктор, – выдохнул я.

– Подождите в вестибюле или пойдите погуляйте. Через пару часов мы позовем вас.

Я вышел в вестибюль, и мы пошли гулять. Я купил для Пита новый саквояж, но он ему не понравился – запах, наверное, не тот, что у старого. Видимо, поэтому прошлую ночь он проспал на подоконнике.

Мы зашли в «воистину чудесное местечко», но мне ничего в рот не полезло. Пит съел мою яичницу, и я обтер желток с его морды. В одиннадцать тридцать я вернулся в Санктуарий. Наконец, меня провели к Рикки.

Я видел только ее лицо. Остальное было закрыто покрывалом. Это была моя Рикки, но уже зрелая женщина. Она была словно изящный ангел.

– Она под гипнозом, – тихо сказал доктор Рэмси. – Становитесь сюда, и я разбужу ее. А вот кота лучше убрать отсюда.

– Ни в коем случае, доктор!

Он пожал плечами, повернулся к Рикки и произнес:

– Просыпайтесь, Фредерика. Просыпайтесь. Вы должны проснуться.

Ее веки задрожали, и она открыла глаза. Посмотрела по сторонам, увидела нас и сонно улыбнулась.

– Дэнни… и Пит…

Она протянула нам руку – на левом пальце у нее было мое кольцо.

Пит мяукнул, прыгнул ей на плечи, и они, в восторге от встречи, забыли обо всем.

Доктор Рамси хотел оставить Рикки в палате до завтра, но она не согласилась. Я подогнал джампер прямо к двери Санктуария, и мы понеслись в Браули. Бабушка Рикки умерла в 1980 году, других родственников у нее не было, но остались кое-какие вещи – в основном, книги. Я распорядился отправить их в «Аладдин» на имя Джона Саттона.

Перемены в облике родного города настолько поразили Рикки, что она ни на миг не выпускала мою руку. Она не страдала приступами ностальгии, просто хотела уехать из Браули как можно быстрее.

Джампером мы добрались до Юмы. Аккуратно, как никогда раньше, я вывел в книге записей гражданских актов окружного суда свое полное имя: «Дэниель Бун Дэвис», чтобы все видели – Д.Б.Дэвис подписал важнейший документ в своей жизни. Несколько минут спустя я держал Рикки за руку и повторял:

– Я, Дэниель, беру тебя, Фредерика… до той поры, пока смерть не разлучит нас.

Моим шафером был Пит. А свидетелей мы завербовали прямо в окружном суде.

Из Юмы мы направились на ранчо близ Таксона, сняли там домик на отшибе и объявили слуге, одному из «Работяг», что не желаем никого видеть. Пит выиграл титаническую битву с тамошним королем всех котов и кошек, и нам пришлось держать его при себе. Если не считать этого, никаких неприятностей не было. Итак, у меня была Рикки, а она получила мужа, нареченного ей еще с детства.

Больше рассказывать почти не о чем. Рикки оказалась самым крупным держателем акций «Горничных», и я воспользовался этим, чтобы переместить Мак-Би на должность «заслуженного инженера-исследователя», а Чака – на пост главного инженера. Джон заправляет «Аладдином», но вскоре собирается на покой. Он выпустил привилегированный пакет акций и не стал распродавать его. Таким образом, мы с Саттонами можем контролировать корпорацию, не вникая в детали. И в «Горничных», и в «Аладдине» я отказался от места в правлении – они развиваются сами по себе и жестко конкурируют. Пусть себе – не напрасно же Дарвин придумал борьбу за выживание.

У меня теперь есть «исследовательская компания Дэвиса» – чертежное ателье, маленькая мастерская и старый механик. Он считает меня психом, но чудесным образом воплощает мои чертежи в металл и пластик. Когда у нас получается что-то путное, я продаю лицензию – и дело с концом.

Еще я вожусь с записями об открытии Твишелла. Я написал ему, сообщил, что опыт удался, что я вернулся с помощью анабиоза… и очень просил прощения за свой розыгрыш. Я спрашивал, не желает ли он прочитать рукопись. Он не ответил: наверное, все еще злится на меня.

Но я все-таки напишу эту книгу, а когда закончу – разошлю во все библиотеки, даже если придется отпечатать ее на свои деньги. Я в долгу перед ним. Более того: именно ему я обязан тем, что у меня есть Рикки. И Пит. Книгу я назову «Невоспетый гений».

Дженни и Джон, по-моему, совсем не состарились. Этим они обязаны успехам геронтологии, свежему воздуху, солнцу, гимнастике и нерушимому оптимизму. Дженни еще больше похорошела в свои шестьдесят три! Джон до сих пор думает, что я «просто предвидел» все это и не желает верить очевидному. Что с ним поделаешь?! Я попытался объяснить все это Рикки еще во время нашего медового месяца. Я рассказал о лаборатории близ Боулдера, о том, что был с нею в скаутском лагере и одновременно лежал, накачанный наркотиками, в долине Сан-Фернандо.

Она посмотрела на меня, словно я сошел с ума.

Тогда я сказал:

– Давай поставим мысленный эксперимент. Здесь все логически и математически обосновано. Берем морскую свинку – белую, с коричневыми пятнами. Сажаем ее на темпоральную платформу и перемещаем на неделю назад. Но неделю назад мы уже нашли ее на платформе, и с тех пор она сидит у нас в клетке. Таким образом, у нас две морские свинки… хотя на самом деле это один и тот же зверек, только один из них – на неделю старше. Мы берем одного из них, посылаем на неделю и…

– Подожди минутку! Которого?

– Которого? Но он же один. Мы берем того, который моложе, конечно, потому что…

– Ты сказал, что у нас одна морская свинка. Потом ты сказал, что их две. Потом, что две и есть одна. Ты хочешь взять одну из них, хотя они и есть одна…

– Вот это я и пытаюсь объяснить – как две свинки могут быть одной. Если ты возьмешь ту, которая младше…

– А как ты думаешь, которая из них младше, если они выглядят совершенно одинаково?

– Ну, у той, которую мы посылаем на неделю назад, можно отрезать хвостик. И тогда она вернется…

– О, Дэнни, как это жестоко! И к тому же у морских свинок нет хвостов! – выдвинула она решающий довод.

Больше я не пытался объяснить ей все это.

Рикки просто не придавала этому большого значения. Увидев, как я поник, она тихо сказала:

– Иди ко мне, милый, – она взъерошила мне волосы и чмокнула меня. – Мне нужен один ты. С двумя бы я не справилась. Скажи мне вот что – тебе понравилось, какой я стала?

И я зарекся просвещать Рикки, кто я такой.

Но некоторых вещей я так и не могу объяснить даже самому себе. Словно я сидел на карусели, считал обороты и сбился со счета. Почему я не видел сообщения о моем пробуждении? Я имею в виду второе пробуждение, в апреле 2001 года, а не первое в апреле 2000. Я же тогда подробно просматривал этот раздел. Меня разбудили (во второй раз) 27 апреля 2001 года, в пятницу, значит, сообщение об этом должно было быть в «Таймсе» на следующее утро. Но я не видел его.

Рассуждая логически, можно представить себе Вселенную, где нет Европейского континента. Неужели и впрямь существуют параллельные потоки времени или альтернативные Вселенные? Неужели я попал в другую Вселенную, когда вмешался в структуру мироздания? И нашел там Рикки и Пита? Может быть, где-то (или когда-то) есть такая вселенная, в которой Пит воет, брошенный на произвол судьбы? Или такая, в которой Рикки не попала к бабушке, а вынуждена была терпеть мстительную ярость Беллы?

Но одна строчка мелким шрифтом ничего не доказывает. Той ночью я почти не спал, и мне вполне могло просто показаться, что я просмотрел все газеты. Я всегда был рассеян, особенно когда думаю о работе.

А что я стал бы делать, если бы увидел свое имя? Встретил бы самого себя и сошел с ума? Нет, ведь если бы я увидел свое имя, я не сделал бы того, что сделал потом. «Потом» – с моей точки зрения – и это имя просто не могло появиться в печати. Не оказалось бы причин, которые привели бы к этому. Здесь налицо была обратная отрицательная связь с «охранной цепью» – само существование этой строки было обусловлено тем, что я ее не увижу. Сама возможность того, что я прочту свое имя, исключалось «невозможностями», заложенными в основе цикла.

«Есть божество, что лепит нашу волю; желанья наши – плод его трудов». В одном изречении утверждается и предопределение, и свобода воли. Есть только один настоящий мир, с одним прошлым и одним будущим. «Каким был вначале, таков есть и таким пребудет мир бесконечный, аминь». Только один… но такой большой и славный, что в нем хватает места и для свободы воли, и для путешествий во времени, и для всего прочего, причем все это опутано связями – прямыми и обратными, есть даже «охранные цепи». В рамках его законов нам позволяется все, что угодно… Но потом все возвращается на круги своя.

Я не единственный, кто путешествовал во времени. И Форт, и Амброз Бирс описали множество таких случаев, правда, относя их к области необъяснимого. Еще стоит вспомнить двух дам из парков Тринажена. Я подозреваю, что старый док Твишелл нажимал свою кнопку гораздо чаще, чем признается… при этом ничего не объясняя тем, кого посылал в прошлое или в будущее. Сомневаюсь, что это когда-нибудь всплывет. В моем случае об этом знали всего три человека, и двое из них не поверили мне. Не так уж много может быть путешественников во времени. Как говорил Форт, железные дороги появились только тогда, когда пришло их время.

Но у меня не выходит из головы Леонардо Винсент. Неужели он стал Леонардо да Винчи? Неужели прошел через весь континент и встретил Колумба? В энциклопедии описана его жизнь – но ведь свою биографию он писал сам и мог написать все, что ему было угодно. Я-то знаю, как это бывает. Сам делал нечто подобное. В Италии пятнадцатого века не знали ни личных номеров, ни идентификационных карточек, ни дактилоскопии – тогда все было проще.

Представьте себе его, оторванного от всего привычного: он знает, что возможны полеты в воздухе, электричество, еще миллион всяких вещей – и пытается изобразить все это хотя бы в принципе, в рисунках. И представьте себе его тоску по своему времени – ведь ему ведомо, что пройдут столетия, прежде чем люди сумеют сделать все это. Прежде чем у них появятся возможности для этого.

Танталу было все-таки намного легче.

А еще я думал о том, как сделать путешествия во времени коммерчески выгодными, если, конечно, их когда-нибудь рассекретят. Можно совершать лишь короткие прыжки во времени, можно досконально разработать методику возвращения назад, усовершенствовать саму машину времени. Но однажды можно перескочить через все эти рамки и оказаться в таком времени, где и слыхом не слыхивали ни о каких темпоральных перемещениях. И еще. Представьте себе, что вы собрались в двадцать пятый век, а вместо этого попали ко двору короля Генриха Восьмого, совершенно не зная ни обычаев, ни нравов того времени. Право, лучше оказаться в лошадиной шкуре. Вот эта неопределенность и есть главное препятствие.

Пока не удастся избавиться от всех этих пороков, нечего и думать ни о каком коммерческом использовании перемещений во времени.

Не стоит обращать внимания на «парадоксы» и всяческие «анахронизмы» – где-нибудь в тридцатом веке машину времени, может быть, уже довели до полного совершенства и вовсю ею пользуются. Так оно и будет. Это предопределено планами Создателя.

Господь дал нам глаза, мозг и две руки. Все, что мы делаем с их помощью, просто не может быть парадоксом. Ему нет нужды следить за соблюдением всех законов. Они великолепно сами управляют собой. Чудес не бывает, слово «анахронизм» во веки веков так и останется просто словом.

Честно говоря, вся эта заумная философия трогает меня не больше, чем Пита.

Каким бы ни был этот мир, он все равно мне нравится. Я нашел свою Дверь в Лето и ни за что на свете не соглашусь ни на какое путешествие во времени – боюсь попасть не туда. Пусть мои дети попробуют, если захотят. Я бы посоветовал отправиться вперед, а не назад. Путешествие во времени «назад» – это что-то вроде запасного выхода. Будущее всегда лучше прошлого.

Назло всем нытикам, романтикам и мракобесам, наш мир развивается, ибо человеческий разум делает его все лучше и лучше… С помощью рук… с помощью инструментов… с помощью здравого смысла, науки и расчета.

А тех умников, которые не могут и гвоздь вбить без логарифмической линейки, следовало бы направлять к доктору Твишеллу – пусть он отошлет их в двенадцатый век – там их многому научат.

А мне и здесь нравится. Вот только Пит стареет, бедняга, он уже сторонится схваток с молодыми соплеменниками и скоро, наверное, заснет навсегда. Всем сердцем надеюсь, что его маленькая верная душа отыщет Дверь в Лето и попадет туда, где всем котам хватает места, где роботы ничего не имеют против кошек, а люди ласковы, и никто не пинается.

Рикки заметно пополнела, правда, ненадолго, и мы счастливы. От этого она стала еще красивее. Она все такая же непоседа, я беспокоюсь за нее и конструирую разные приспособления ей в помощь. Оказывается, быть женщиной очень неудобно; кто-то должен им помочь – вот я и пытаюсь сделать это в меру сил. Так, например, узнав, что основная нагрузка у беременных приходится на поясницу, я сконструировал гидравлическую кровать и собираюсь взять патент на нее. Осталось только сделать так, чтобы в нее было удобно ложиться. Ну, это не так уж трудно.

Для старины Пита я построил «кошачью уборную» – полностью автоматизированную, гигиеническую и без запахов. Но Пит, как подобает настоящему коту, предпочитает, чтобы его выпускали на улицу. Мне снова приходится открывать все двери – Пит уверен, что одна из них непременно окажется Дверью в Лето.

И знаете, я думаю, он прав.