Глава 30
Малышев, обряженный в просторную рубашку–безрукавку и легкие светлые брюки, в какой–то панамке с обвисшими мягкими краями, надвинутой почти на самые глаза, всем своим несерьезным обликом больше всего напоминал неугомонно–восторженного туриста – во всяком случае, так ему казалось. По мнению Малыша, именно так должен был выглядеть простоватый парень из какого–нибудь американского захолустья вроде Техаса. Образ дополняли страшно неудобные сандалии местного образца и парочка фотоаппаратов, болтавшихся на груди молоденького и довольно щупленького туриста. Фотоаппараты были куплены самые обычные, в обиходе метко обозванные «мыльницами» – никаких дорогих профессиональных камер, дабы не вводить в искушение местных братков–экспроприаторов, которые на рынках Цзилуна просто обязаны были быть…
Несколько часов назад Воронин и Малыш совершенно официально прилетели на остров Тайвань, представлявший собой, во–первых, райский зеленый уголок, кое в чем весьма напоминавший японского соседа по имени Окинава, а во–вторых, небольшой кусочек Большого Китая, до сих пор имеющий смутный статус. Смутность состояла в том, что КНР давно считает, что Тайвань принадлежит ей и управляется ею, а тайванцы старательно делают вид, что они абсолютно независимы и до материкового китайского Большого Брата им, собственно, и дела нет. До драки, к счастью, дело так и не доходит, но и особой любви не наблюдается. Нечто подобное сегодня, например, можно видеть и в отношениях между Канадой и Великобританией: королева вроде бы и общая, а табачок–то врозь…
Об этих особенностях Тайваня Воронин вычитал в путеводителе, купленном еще на японской земле. Малыш помнил, как Стас ядовито ухмыльнулся и неизвестно к чему процитировал непонятный стишок, в котором говорилось что–то о генералиссимусе Чан Кайши, который на что–то или на кого–то обиделся и «скрылся в камыши». На что там обиделся Чан Кайши, Малышеву было абсолютно наплевать – гораздо больше его беспокоили другие проблемы…
Самолет приземлился в аэропорту, находящемся в сорока километрах от столицы острова – Тайбэя и, как оказалось, носящем имя как раз того самого «генералиссимуса из камышей». Тайбэй, о котором в путеводителе рассказывалось как о «современном прекрасном мегаполисе, утопающем в зелени сказочно красивых парков и садов», наемникам увидеть не пришлось, поскольку их путь лежал совсем в другую сторону.
Из аэропорта Чан Кайши Воронин с товарищем уехали на автобусе, который, не особенно торопясь, доставил их к цели путешествия: в портовый город Цзилун. Именно сюда, по расчетам бандитов, и должны были попытаться добраться парни, умудрившиеся похитить Ковалева. И именно в этих местах Малыш со Стасом намеревались этих ловкачей перехватить и вырвать у них из рук дорогой приз в виде достаточно уже побегавшего по белу свету «пана Ковальского». Причем лично Малыш не имел бы ничего против того, чтобы и руки оторвать тем самоуверенным и наглым парням. Оторвать в самом прямом смысле. Но, естественно, все это лишь после того, как Ковалев окажется под жестким контролем его, Малышева, и Стаса Воронина…
После недолгого совещания в прохладном гостиничном номере на рынок отправился один Малыш. Бандиты рассудили, что одинокий европеец, да еще невзрачно–простоватого вида, привлечет меньше внимания, а если вдруг и состоится какой–либо разговор с серьезными людьми, то человек такого вида вряд ли этих людей насторожит. Уж на кого–кого, а на человека из местной полиции Малыш был точно ни грамма не похож.
Рынок на Малыша, несколько самоуверенно считавшего, что его давно уже трудно чем–либо поразить, впечатление все–таки произвел. И размерами, и многолюдьем, и ассортиментом. Конечно, до какого–нибудь Черкизона ему еще далековато, но это был настоящий город – со своими проспектами, улицами, закоулочками и грязно–таинственными тупичками. В этом городе можно было купить и продать, казалось, решительно все, что когда–либо вообще производилось на этой планете. Богаче всего, конечно же, смотрелись рыбные и фруктово–овощные ряды. Малышев смотрел, изображал бурный восторг и фотографировал все это великолепие, хотя даже и названий–то большинства всех этих рыб–крабов–кальмаров и инопланетного вида фруктов не знал.
После часа блужданий по пахучему, галдящему, зазывающему и гремящему музыкой подобию Вавилонского столпотворения Малышев, всегда очень гордившийся тем, что никогда не знал, что такое головная боль, начал испытывать легкое головокружение и какое–то цветное мельтешение в глазах. Учуяв запах дыма, Малыш направился к длинному ряду каких–то котлов и жаровен, около которых суетились повара и кучковались любители перекусить и передохнуть. Малышев их прекрасно понимал: для того, чтобы только обойти весь этот Содом и хотя бы мельком осмотреть бесчисленное множество торговых рядов, точек и павильонов, одного дня вряд ли хватило бы.
Малышев подошел к дымящейся жаровне, на которой юркий поваренок с непостижимой быстротой жарил какую–то мелкую рыбешку, и начал прикидывать, что бы ему такое съесть, чтобы и голод слегка утолить, и в живых остаться – ведь одному китайскому черту известно, как и из чего готовятся все эти местные, на вид вполне приличные, деликатесы.
Вот тут–то Малышев их и увидел… Двое молодых – хотя у китайца сразу и не поймешь, пятнадцать ему или сорок, – в легких черных курточках, в черных вельветовых джинсах. Ничего не продают, ничего не покупают. Вроде бы бесцельно шляются по рядам. Малышев сразу вспомнил лихих ребятишек с московских рынков середины девяностых: даже выражение на лицах в чем–то схожи – смесь наглости и уверенности с примесью постоянной настороженности. И глаза… Малыш никогда не уставал удивляться, как менты и зэки умудряются почти мгновенно распознавать друг друга даже в густой толпе. Все это происходило на каком–то почти мистическом, труднообъяснимом, зверином уровне. Хотя знающие люди уверяли Малышева, что и мент зэка, и зэк мусора узнает, прежде всего, по взгляду, а уж потом по множеству прочих признаков, которые простому обывателю ни о чем не говорят. И никакой мистики – самая обычная неприязнь волка к собаке…
Малыш, широко и дружелюбно улыбаясь, подошел поближе к «косоглазым» и знаками и несколькими английскими фразами пояснил, что собирается их сфотографировать. Один из парней вскинул руку в отрицающем жесте и что–то быстро начал говорить сердито–непреклонным голосом. Навязчивому фотографу явно давали понять, что стать фотомоделями ребятки отнюдь не стремятся. Тогда Малышев подошел к парням почти вплотную и, многозначительно глядя в глаза тому, который показался ему старшим, негромко сказал по–английски:
– Я хочу увидеться с вашим боссом. Хочу предложить ему выгодное дело. – По глазам парня, в которых промелькнули настороженность и удивление, наемник увидел, что тот его понял, и, чтобы закрепить успех, украдкой продемонстрировал рисунок на ладони, нанесенный черной тушью: три переплетенных стебля молодого бамбука.
Скосив глаза на рисунок, туземец недоуменно пожал плечами, опять процедил по–китайски что–то презрительное и сердитое и, демонстративно отвернувшись, продолжил о чем–то болтать со своим товарищем, не обращая на приставучего иностранца ни малейшего внимания.
«Вот же сволочь косая… – думал Малышев, уже бесцельно шагая между рядами с развешанными на высоких шестах тряпками. – Ведь все он понял! Конспираторы хреновы… А что ты, собственно, хотел? Чтобы они под локотки с поклонами тебя к их крестному отцу проводили? Или как там он у них называется… Черт, неужели так и придется убираться ни с чем?! А без этих хунхузов нам ведь сейчас никуда…»
– Ты хотел купить молодых побегов бамбука? – Невзрачного вида старик прошел мимо, даже не повернув головы, и направился к одному из бесчисленных складов. Наемник кроме вопроса о бамбуке успел расслышать, как старик добавил вполголоса: – Иди за мной.
Стараясь не выпускать из поля зрения потертую синюю куртку старика, Малышев, чувствуя, как внутри вспыхивает что–то весьма похожее на радостное ликование, невольно прибавил шагу. Миновав штабеля каких–то ящиков и коробок, перед которыми на крохотном пятачке вертелся желтенький автопогрузчик, наемник оказался перед приоткрытой металлической дверью, за которой несколькими секундами раньше скрылся его проводник.
Малыш, не раздумывая, шагнул в темный сумрак и на пару мгновений застыл, давая глазам привыкнуть к полутьме. Однако рассмотреть внутреннее устройство склада наемнику так и не удалось: затылок обожгла резкая взрывная боль, в голове шаровой молнией полыхнула желто–алая вспышка, сменившаяся глухой темнотой. Остатками сознания Малыш еще отметил, что, падая, он все–таки инстинктивно выбросил напружиненные руки вперед, чтобы не разбить лицо, а делать этого как раз и нельзя – запросто ведь руки переломаешь…