37
Пробуждение Пятакова было поистине ужасным – куда хуже, нежели Уоррела на борту «Киренаики». Александр Павлович заворочался, застонал и закашлялся. Не без усилий разлепив глаза, он обнаружил, что пребывает в какой-то незнакомой комнате, лежа на широкой кровати. Еще ничего не соображая, чиновник хотел было провести ладонью по лицу, но с изумлением понял, что сделать этого никак не сможет. Причина оказалась до крайности простой – Александр Павлович был крепко связан по рукам и ногам. Тот, кто проделывал эту операцию, позаботился о том, чтобы бесчувственное на тот момент тело было не просто связано – спеленуто самым надежным образом. Пятаков попытался было дернуться, да где там! Сумев повращать головой, пленник увидел, что одна из его ног еще и прикована для пущей надежности наручником к спинке кровати. А кровать была знатная, мощной конструкции. Таких уж сейчас не делают…
Чтобы пленник не надрывался, пробуя возможности голосовых связок, доброжелатели ко всему прочему еще заткнули ему рот тряпкой не первой свежести, а сверху прошлись несколькими слоями скотча. Потрепетав немного времени, Пятаков, осознав полное свое бессилие, завыл. Делать это он мог только приглушенно, поэтому звуки получались совсем уж тихими и глухими.
Чувствовал себя Александр Павлович очень скверно. Во-первых, этот проклятый Мефодий ухитрился тогда напоить его так, что голова сейчас просто разрывалась. Но это-то ерунда. Память услужливо подсунула ему тот «фрагмент», когда он так неосмотрительно оказался на яхте Платонова. Долго разговор с теми, на яхте, не продолжался. Тогда они схватили его и вкололи какую-то гадость… да, вкололи, в руку. Вот после того сознание Пятакова и оставило, вернувшись только сейчас.
В том, что он находится в Занзибаре, сомнений не было – если поднять тяжелую, словно налитую свинцом голову, можно было видеть знакомый порт. Где-то там, у причала, – тот самый корабль, на котором находится смертоносное оружие.
Город, как обычно, был набит туристами, освещен щедрым южным солнцем, пребывал в состоянии легкой расслабленности. В общем, все, как всегда. Сюда, в комнату, долетали звуки автомобилей, где-то неподалеку играла музыка, то и дело слышались людские голоса. Все жило своей жизнью. Только один человек, лежа в позе мумии, обливался холодным потом.
Пятакову было очень хреново. И от выпитого, и от вколотого, но главное, от ощущения того, что ему каюк. Мина, о которой шла речь в содержательных беседах с Джамалем, конечно же, существовала не в воспаленном воображении российского гостя. Она действительно располагалась на борту корабля, и мало того – механизм на самом деле запущен и сработает сегодня ночью.
От этой мысли Пятаков снова задергался и замычал. Осознание предстоящего кошмара и собственного бессилия приводило его в состояние какого-то животного ужаса. Того самого, когда перед тобой маячит смерть, а ты ничего поделать не можешь. Наверно, такое ощущение бывает у тех животных, которых ведут на бойню. Тех, которые уже все увидели и поняли…
Никогда в своей сознательной жизни Александр Павлович не был тем, кто покорно воспринимает то, то должно случиться. Как раз наоборот – всю жизнь он прилагал усилия, чтобы изменить ее, изменить в свою пользу. И ему это удавалось на протяжении всего карьерного роста, иначе он просто не достиг бы своего положения. Всю жизнь Пятаков создавал сложные, а подчас сложнейшие комбинации, часто выпутывался из тех, которые строили другие. И приехав сюда, в Занзибар, он был в одном шаге от осуществления плана, того самого главного шанса… И что теперь? Ждать смертного часа?
Как ни старался пленник рассуждать здраво и трезво, паника наполняла все его сознание, не давая сосредоточиться. Будучи специалистом в своем деле, уж он-то прекрасно представлял себе, что случится, когда весь Занзибар накроет облако смертельного газа. А дряни, размещенной на борту судна, здесь, совсем рядом, хватит на это с избытком. С Занзибаром, конечно, еще ничего – плевать хотел Пятаков на Занзибар и на всю Африку вместе с ним. Да провались он вообще в океан! Так ведь он сам же здесь, и поделать ничего не может. Даже на помощь позвать!
Пятаков попробовал еще раз. Но вместо зычного крика из-под кляпа и скотча донеслось лишь какое-то гудение, не способное привлечь хоть кого-то.
Ведь даже тех, кто похитил его, здесь нет. И когда они вернутся, тоже неизвестно. Может быть, вообще – завтра. Или не вернутся? От каждой такой мысли на Пятакова накатывало такое отчаяние, что становилось дурно. А на стене, словно издевательство, висели часы.
На круглом циферблате тикали, продвигаясь все дальше и дальше, ажурные стрелки. Пятаков старался не смотреть на них, но взгляд будто магнитом возвращало к циферблату. Тиканье часов было словно чтение приговора, не оставлявшего никаких шансов на будущее. Ужас накатывал на пленника холодными волнами, заставляя сердце биться сильнее и сильнее. А за окном шумел город – со своими заботами, радостями, где люди не подозревали ни о чем…