Пока меня волокут по песку, пока затаскивают в салон автомобиля, я пребываю в полубессознательном состоянии. В памяти от тех минут остаются лишь бессвязные обрывки и смазанные картинки проплывающих мимо клочков травы и низкорослого кустарника. К счастью, слух не отключился и воспринимает окружающую действительность. Краем уха я улавливаю знакомые звуки: неподалеку от берега запустились двигатели «Миллениума», вышли на повышенные обороты… А через пару секунд гул стал отдаляться.

«Слава богу, — медленно проплывает единственная позитивная мысль. — Жора понял, что меня уже не вытащить, и уводит катер из бухты…»

Внедорожник мчит по неровной трясучей дороге. Я потихоньку прихожу в себя, хотя и ощущаю головокружение от полученного удара током и боль в мышцах грудной клетки. Сижу в неудобной позе на заднем сиденье. Руки за спиной скованы наручниками, слева и справа — полицейские. Впереди рядом с водителем довольно улыбается старший наряда. Еще бы — поймал дерзкого и кровожадного преступника, державшего в страхе побережье целого острова!..

Наконец автомобиль выбирается на нормальную дорогу и несется мимо небольших деревень или разбросанных районов городка. Гонка продолжается минут пять. За это время мой организм окончательно восстанавливает функции жизнедеятельности, и я начинаю осмысленно обозревать мелькающие за окном окрестности.

Автомобиль въезжает на территорию аэропорта и лихо подруливает к небольшому двухмоторному самолету. Судя по всему, он уже готов к вылету, а экипаж ожидает нас. Полицейские выталкивают меня из салона и заставляют подняться по трапу. Впереди важно вышагивает офицер полиции, я поднимаюсь за ним, замыкают процессию два вооруженных полицейских. То ли рядовые, то ли сержанты — я в их знаках различия не разбираюсь.

Пригнув голову, ныряю в душное и полутемное нутро салона. Офицер поворачивает вправо, я за ним. И первое, что выхватывает взгляд, — силуэт сидящей в одном из кресел Марины. Ого, вот так встреча!

Она сидит, опустив голову. Отсутствующее выражение лица, глаза наполнены слезами, лежащие на коленях руки сцеплены и побелели от напряжения. На Марине чужая одежда, где-то и кем-то наспех купленная взамен бывшего на ней купальника.

Меня подталкивают в спину, однако, проходя мимо девушки, я притормаживаю, желая задать главный вопрос, терзавший на протяжении всей погони: зачем? Не успеваю. Получив приличный удар в спину, едва не падаю в узком проходе. Меня насильно усаживают в заднем ряду кресел.

Осмотрев меня с головы до ног, офицер отдает помощникам очередное распоряжение. Те связывают веревкой мои ноги, а в довершение ко всему заклеивают скотчем рот.

«Совсем охренели!» — изумленно вращаю глазами. И жалею, что накануне не побрился.

После взлета и набора высоты самолет выполнил несколько маневров и взял нужный курс. Прикинув, который час и в какой стороне солнце, делаю элементарные расчеты. Получается, что летим почти строго на запад. Стало быть, конечный пункт маршрута — Манила… На катере от Манилы до острова Катандуанес мы шли почти сутки. Обратно напрямую и с приличной скоростью долетели за сорок минут.

Первую половину полета я косил взгляд то в иллюминатор, то на сидящую впереди Марину. Ее голову с непослушной прядкой темных волос мне было видно над частоколом спинок удобных мягких кресел.

«Интересно, о чем сейчас думает эта красивая стерва? — размышлял я. — О том, как ловко провела нас? Или о денежном вознаграждении, которое ей выдадут под расписку за провернутую аферу?..»

Минут за десять до посадки она неожиданно поднялась и направилась в нашу сторону. По ее щекам катились слезы, она хотела что-то сказать, но… вскочивший офицер преградил дорогу и усадил обратно в кресло.

Порыв насторожил. О чем она пыталась мне поведать?.. Впрочем, как следует подумать об этом я не успел — самолет снижался, готовясь произвести посадку в аэропорту Манилы…

Аэропорт Манилы я узнал сразу, как только самолет приблизился к взлетно-посадочной полосе. Мы заходили со стороны огромного залива. Справа в иллюминаторе мелькали бедные кварталы скромных одноэтажных построек, похожих на те, где проживала семья Джиан.

Я уныло взирал на столицу Республики Филиппины и вздыхал… Не прошло и двух недель, как большой пассажирский лайнер привез меня сюда из Москвы. Тогда я и представить не мог, чем обернется для меня здешний отдых. «Лучше бы отправился в Черногорию или Хорватию, — тоскливо подумалось мне. — И выключил бы на хрен сотовый телефон, чтоб не дозвонился ни один начальник. Тогда все сложилось бы по-другому…»

Самолет мягко коснулся колесами бетонной полосы, прокатился несколько сотен метров и свернул на длинную рулежку. Через пару минут он застыл у одного из пассажирских терминалов.

«О, эти ребята явно по мою душу, — подумал я, заметив подъехавший полицейский автомобиль. — Оперативно сработали. Не дают и лишней минуты для анализа ситуации. Жаль, что моя команда лишена связи с Горчаковым. Когда он теперь узнает о нашем фиаско?..»

Грохнул входной люк, опустился короткий трап. Помощники офицера развязали веревку на ногах. Подошедший офицер рывком сорвал со рта скотч, заставив меня крепко выругаться. Я намеренно сказал это словцо по-английски, чтоб филиппинский полицейский понял.

Он понял. И, скривившись, процедил сквозь зубы:

— Иди к трапу. В полиции с тобой за все рассчитаются…

Включив сирену, полицейская машина промчалась по одной из центральных улиц Манилы, потом минут пятнадцать плутала у делового центра и наконец остановилась у парадного подъезда четырехэтажного здания. Меня вновь вытолкали из салона и провели по лестнице до парадного подъезда. Далее все происходило по отработанному сценарию, написанному в Министерстве внутренних дел Республики Филиппины.

В одной из комнат меня сажают на железный стул, с виду похожий на электрический. Пухлый мужичок в форме фотографирует мою личность в фас, в профиль, затем «катает пальцы». И провожает в соседнее помещение, где ждут два человека: еще один полицейский («Оперативник» — так я окрестил его на российский лад) и липовый переводчик, говорящий по-русски чуть лучше, чем я изъясняюсь на диалекте племени вануату.

Оперативник задает прямые, как луч лазера, вопросы. Я делаю вид, что не понимаю перевода. Если я и лукавлю, то самую малость…

Вообще-то, однажды мне довелось посидеть в камере предварительного заключения. Случилось это пару лет назад, когда массовик-затейник Горчаков придумал и организовал многоходовую комбинацию по устранению одного близкого к власти зажравшегося коррупционера. Сначала, следуя задумке шефа, нас — четырех офицеров «Фрегата» — уволили за гибель двух молодых коллег во время операции в Баренцевом море. Потом завели уголовное дело… Короче, выглядело все довольно естественно, учитывая то, что мы ни хрена не знали о затеянной шефом игре. А потому моральное состояние каждого из нас было, мягко говоря, отвратительным. Это уже позже выяснилось, что не было никакого увольнения, никакого уголовного дела. Но мы-то все принимали за чистую монету…

Тогда в московском следственном изоляторе меня кое-чему научили. Основы уголовно-процессуального законодательства во всех странах приблизительно схожи. Разница есть, но она не такова, что в одном государстве «так», а в другом — с точностью до «наоборот».

Сидящие в московском СИЗО коллеги говорили:

— Никогда и ничего не рассказывай мусорам. Молчи или требуй встречи со следователем в присутствии адвоката. По закону ты имеешь полное право не разговаривать с оперативниками, и это единственное разумное решение. Тебе покажется, что над головой сгущаются тучи. Мусора будут злиться, провоцировать, угрожать… Потом вдруг заявят, что хотят допросить тебя в качестве свидетеля, а это разрешается делать без адвоката. Не дрейфь! Пусть допрашивают. А ты невзначай напомни, что без адвоката они имеют право допросить свидетеля только первый раз. И тяни время. В течение трех-четырех часов назови свое имя, адрес по прописке, дату рождения. Можно дополнить краткий рассказ социальным статусом, семейным положением, вероисповеданием и вкусовыми пристрастиями в оперной музыке. И пусть обязательно запишут в протокол допроса твою фразу: «Требую адвоката с момента моего задержания». Все. Больше из твоего рта не должно вылететь ни звука. И еще. Не надейся на то, что разговор с ними станет коротким. Скорее наоборот — он затянется как минимум на неполные сутки. Тебя попытаются взять измором, тупо спрашивая об одном и том же по двадцать раз, лишь слегка меняя форму вопросов. Могут лишить на несколько суток сна, чтобы ты плохо соображал и ляпнул сдуру какую-нибудь важную вещь. Что бы ни произошло — относись ко всему спокойно. И помни: лишнего не говорит только тот, кто вообще ничего не говорит…

Пришлось взять на вооружение преподанный образец поведения.

Я отлично понимал вопросы, касающиеся моей личности, и совершенно «не понимал» вопросов относительно моего участия в «какой-то драке на крыше магазина, приведшей к гибели гражданина Республики Филиппины». Документов в момент задержания при мне не было, однако скрывать личные данные я не собирался. Зачем? Все сведения обо мне имелись в визовом отделе местного посольства. Запросить их, проверить и сопоставить с моей личностью — дело нескольких часов. Поэтому о себе я рассказывал бодро и с придыханием. Как кандидат в депутаты. Когда же русло беседы виляло в сторону «какой-то ужасной драки, в которой погиб сын известного и влиятельного человека по прозвищу Катуна», пожимал плечами и замолкал…

Оперативник нервничал, кричал и даже угрожал. Правда, переводчик в этом случае пытался смягчить смысл его угроз. Я упрямо молчал…

Кстати, хамить молча — целое искусство. Особенно его весело применять к людям, уверенным в своем праве хамить другим. К примеру, школьным учителям, начальникам, чиновникам всех мастей и рангов. Ну и, конечно, полицейским. Куда же без них?.. Данное искусство требует чувства собственного достоинства, умения сохранять невозмутимость, а также хорошо развитых мимических мышц. Главное — четкий психологический настрой и вера в то, что твой оппонент — идиот и полное ничтожество, пусть и имеющее над тобой временную власть.

Когда этакий придурок начинает на тебя наезжать, а ты волею обстоятельств не имеешь возможности съездить ему в рыло, то ни в коем случае нельзя злиться. Надо четко выражать своей мимикой определенную последовательность эмоций. «Ой, блин, ОНО говорящее!» Или: «Раз уж я в него наступил, то давайте послушаем, что ОНО там вякает…» В общем как-то так.

На следующий допрос меня привели через несколько часов. Теперь рядом с опером за столом сидел представительный, хорошо одетый мужчина. Знакомый дознаватель что-то пробурчал. Переводчик озвучил:

— Знакомьтесь, ваш адвокат.

Кивнув, я уселся на стул.

Последовали все те же приемы и вопросы, суть которых и звучание на иностранном языке я успел выучить наизусть. Оперативник показывал мне фотографию Джиан и монотонно спрашивал, знаю ли я эту юную леди.

Отвечая, придерживаюсь той же тактики: точно сказать не могу, так как все лица местных граждан мне кажутся очень похожими; ни в какой драке не участвовал; в названном районе никогда не бывал…

Российские оперы для получения признаний не гнушаются применять к задержанным избиения и пытки. Уверен, и здесь успешно применяются похожие методы. Но меня не трогают — скорее всего, благодаря статусу иностранца и присутствию адвоката. Любой беспредел в конце концов станет известен общественности. А менты всех стран этого очень боятся.

Через час абсолютно бестолковой беседы опер срывается на крик и вызывает конвой. Меня поднимают с «электрического» стула и ведут в душное из-за большого количества коллег по несчастью помещение. Некоторое время я сижу на лавке, облокотившись спиной о прохладную стену и размышляя о превратностях злодейки-судьбы.

Потом появляются те же конвоиры. Один из них тычет в меня пальцем и зовет на выход. И снова коридоры, парадный подъезд, полицейская машина, улочки Манилы…

Остановились у серых металлических ворот с пущенными поверх мотками колючей проволоки. Наверное, тюрьма. Или что-то вроде российского СИЗО. Проехав по внутреннему тюремному дворику, автомобиль тормозит против входа в один из трехэтажных корпусов. Дверца шумно распахивается, и меня выталкивают наружу.

Вход — это огромные, в форме арки, двери. За ними холл, где с меня наконец снимают наручники. В противоположном конце холла — еще одна дверь, оттуда доносятся нечеловеческие крики и стук, будто кого-то бьют. Полицейские и сотрудники заведения не обращают на вопли никакого внимания.

Меня обыскивают, читают личную карточку, присланную из полицейского участка, и заводят в помещение размером с кухню в малогабаритной подмосковной «однушке», очевидно, в ней держат новеньких перед тем, как рассортировать по камерам. Или уже бывалых постояльцев — перед тем, как отправить в суд или на свидание.

Когда меня конвоировали от машины к крыльцу серого трехэтажного здания, в голове сами собой возникали мрачные картины. Морально я не был готов ни к аресту, ни к допросам, ни к отсидке в тюрьме. И один только вид этой ужасной постройки внушал опасения за мое будущее…

Да, у меня был некоторый опыт проживания в следственном изоляторе. Но тогда все происходило быстро. К тому же оказалось сплошной подставой. Теперь все по-настоящему: унылое серое здание. Темные коридоры, разбитые на короткие отрезки дверьми-решетками. Молчаливые и бесстрастные охранники. Тяжелые запахи давно не мытых тел и мечущееся под высоким потолком эхо шагов.

Меня долго ведут по коридору первого этажа до лестницы. Затем мы поднимаемся на этаж выше. Конвоиры приказывают остановиться у одной из сотен одинаковых дверей. Лязг замкового механизма, скрип дверных петель, легкий толчок в спину. Полумрак небольшого помещения.

Камера в тюрьме временного содержания трехместная и с окном, закрытым решеткой такой жуткой плотности, что небо через нее почти не просматривается.

Ну, вот и мое новое жилище. И два новых соседа, лениво сползающих с коек для знакомства со мной…