Народ разошелся: Георгий с Михаилом залегли спать в гостевой каюте, Инга с Игорем, как и сутки назад, уединились в носовых апартаментах.

Заступив на вахту, я остаюсь в салоне. Марина решает скрасить мое одиночество. Обняв ее, колдую над фирменным коктейлем из вискаря, колы и большого количества льда. По ходу дела интересуюсь:

— Живешь в Москве или в России?

— Лучше бы жила в России, — почему-то невесело отвечает она. И вздыхает: — В Москве. На улице Плеханова в Перове. В квартирке покойных родителей.

Вот как. Значит, родителей уже нет. Печально.

— Не замужем?

— Разведена.

— Ты несколько раз куда-то звонила. Инга сказала, что у тебя болен ребенок?

Покусывая губы, она некоторое время молчит. Я вновь замечаю ее волнение и мысленно ругаю себя за проявленное любопытство.

Вздохнув, Марина отвечает:

— Да, есть проблема. Но я надеюсь, что все обойдется. Давай не будем об этом…

— Чем занимаешься в Москве? — перевожу разговор на другую тему.

— Работаю в головном научно-исследовательском институте. После отъезда на Филиппины профессора Иванцова стала заместителем начальника лаборатории. В общем, ничего интересного. Без него работа превратилась в рутину.

Искренне удивляюсь:

— Разве научная или творческая работа может быть рутиной?

— Может, Женя. И жизнь может показаться жуткой рутиной. Каждый день одно и то же: чашка крепкого кофе, серая лестница в старом подъезде, станция метро со сквозняками и гулом поездов, хмурая охрана в фойе института, надоевший запах реактивов. Потом дорога домой, где ждет холодная постель. Мой пятилетний сын жил… точнее, живет у бабушки, так как я с утра до позднего вечера пропадаю на работе. Мы видимся только по выходным, а когда под вечер воскресенья за ним приезжает бабушка, он плачет и не хочет уходить из дома. Одним словом, я ненавижу свою пустую квартиру; мне в ней жутко одиноко, холодно, тоскливо. А еще я знаю, что наутро все повторится с точностью до самых мельчайших деталей…

Марина того и гляди расплачется. То ли от беспросветности и отсутствия будущего, то ли от нахлынувших воспоминаний о маленьком сыне.

Кладу руку на ее прохладную ладонь и пытаюсь вернуть хорошее настроение:

— Сегодня на глубине ты была молодцом. Пойдешь ко мне во «Фрегат»?

— Пойду, если возьмешь, — смеясь, говорит она и закуривает.

Это уже третья за день. Мягко отбираю сигарету, тушу в пепельнице.

— Тогда тебе придется отказаться от некоторых вредных привычек.

Кажется, она хотела возразить, но не успела, я припал к ее губам… Сегодня Марина более податлива. Сдалась? Или с непривычки потратила много сил и устала? Это предстоит выяснить.

Мы варим кофе. Потом, потушив дежурную лампу, долго стоим у сдвижной двери, отделяющей салон от кокпита. По крыше барабанит дождь. Мы любуемся стекающими по стеклу каплями, преломляющими зеленый и красный свет стояночных огней…

— Не надо, Женя, — останавливает девушка мою ладонь, нырнувшую под ее легкую майку. — Нам ведь и так хорошо, правда?..

«Правда заключается в том, — мысленно отвечаю я, — что эта проклятая игра не имеет положительного финала…»

Ровно в два часа ночи мы тихо спускаемся вниз. Марина уходит в капитанскую каюту, а я бужу Михаила и ложусь на освободившуюся койку. Восемь часов крепкого сна — тоже неплохая награда после тяжелого рабочего дня.

Весь следующий день пришлось просидеть внутри «Миллениума». Снаружи бушевала непогода: небо заволокло низкой серой облачностью, изредка сверкали молнии, и в окна стучали капли крупного дождя; сильный западный ветер гнал по заливу высокую волну.

Почти сутки катер бросает перпендикулярно самому себе. В каютах почти сутки блюют в тазики два зеленых человечка женского пола. Темноволосый человечек блюет, оправдываясь, светловолосый с обвинительными интонациями, будто это мы — мужчины — придумали плохую погоду в море.

Инга почти не выходила из носовой каюты. Марина временами чувствовала себя получше, она поднималась в салон, чтобы приложиться к бокалу с виски и выкурить сигарету. Я не возражал — видимо, это отчасти помогало ей противостоять морской болезни.

Шторм затих в середине следующей ночи. Столь резкая перемена погоды — обычное явление для здешних широт. Рождаясь над океанами, тайфуны с большой скоростью проносятся над многочисленными островами и береговой частью материка. Зачастую они приносят только непогоду, но иногда становятся причиной наводнений и больших разрушений.

В этот раз обошлось.

На четвертый день нашей командировки я проснулся в половине шестого в прекрасном расположении духа. Все предыдущие сутки мы вынужденно отдыхали, отсыпались и ели вкусную пищу, приготовленную Мариной. Погода наладилась, от пронесшегося шторма остались небольшие рваные облачка, разбавлявшие синеву бесконечного неба, в котором сызнова наперегонки носились стрекозы и ласточки.

Пора было заняться делом. Вместе с Игорьком мы забили в баллоны газ, сменили регенеративные патроны, проверили работу кислородных датчиков и клапанов. Потом сварили кофе, приготовили огромную тарелку бутербродов. И отправились будить товарищей…

В семь тридцать мы были готовы к погружению и стояли на платформе перед Георгием. Мы — это я, Михаил и Марина. Девчонку пришлось поднять без десяти семь. Ее следовало сводить на глубину еще как минимум дважды, чтобы окончательно пропал страх и появилась уверенность в своих силах. Чтобы позже, если получится найти «Белозерск», одной проблемой стало меньше.

Девушка чувствовала себя сносно. Мы специально выдерживали щадящий темп, чтобы ее не слишком подготовленный к нагрузкам организм не лишился сил раньше времени…

Моя смена провела под водой очередные два с половиной часа. Осмотрен следующий участок длиной восемьсот метров. Следов пропавшей подлодки не найдено. Экран панели тоже не радовал засветками. Кругом было пусто. Я отметил только небольшие изменения донного рельефа. Глубина в районе погружения доходила до шестидесяти метров, что указывало на небольшой уклон шельфовой платформы к востоку. И на точность промера глубин, обозначенных на карте Горчакова.

А еще на песчаном дне все чаще встречались островки разноцветных кораллов. Это не радовало, потому что коралловые рифы являются излюбленным местом обитания мелкой рыбешки. И как следствие притягивают более крупных хищников.

Вхолостую прогулялась ко дну и вторая смена Георгия.

За обедом мы посовещались и прикинули по карте обследованный район. Восточный мыс бухты уже оставался позади. Где-то в этом месте, согласно теории Сергея Сергеевича, «Белозерск» должен был повернуть к северу. Приблизительно градусов на сорок или пятьдесят. Это означало, что и нам следовало изменить направление поиска.

— Пройдусь вот сюда, — очерчиваю я полосу вдоль восточного побережья мыса.

— Ты считаешь, что командир подлодки продолжал идти по мелководью? — спрашивает Георгий. Он, покончив с обедом, потягивает апельсиновый сок.

— Рискованная затея — тебе не кажется?

— Понимаю, к чему ты клонишь. При отсутствии реальной угрозы на его месте я держал бы курс на глубину. А что происходило в ту роковую ночь — никто не знает. Ведь лодка в конце концов исчезла.

Вздохнув, товарищ соглашается:

— Да… Что произошло потом — можно лишь предполагать.

— Спасибо, девушки, за вкусный обед, — поднимаюсь из-за стола и выхожу на кокпит. — Перерыв окончен. Марина, как себя чувствуешь?

— Нормально. А что?

— Есть желание прогуляться на глубину еще разок?

— Конечно!

— Тогда готовься. Через пятнадцать минут стартуем…

Идем в пяти метрах от дна. Курс северо-восток. Панель включена, луч гидролокатора описывает круги, оставляя на экране множество засветок, фиксируя многочисленные стаи рыб и пересеченный рельеф. В трехстах метрах от точки нашего погружения дно почти на пятьдесят процентов покрыто кораллами. Одним словом, все условия для того, чтобы стать желанным ужином под гарниром из неопрена. Пару раз я замечал вдали акул — небольших особей длиной около двух метров. Это пока «цветочки», поэтому напарников предупреждать не стал — незачем раньше времени нервировать нашего дебютанта.

В последний раз я имел «счастье» столкнуться с акулами года полтора назад в Тихом океане. Если не изменяет память, произошло это в сотне миль к северо-западу от Северных Марианских островов, у вершины одного из подводных вулканов. Мы с Мишей Жуком работали на небольшой глубине в легких раздельных костюмах, и тогда нам крепко досталось от стаи больших белых акул. Если бы не пара надежных автоматов — все закончилось бы печально. А так… обошлось мелочью: у Мишки на левом бедре остался безобразный шрам на месте вырванного клока плоти, а на моей спине до сих пор «красуется» несколько параллельных полос, словно кто-то в пылу погони пытался остановить меня остро отточенными граблями.

Марина плывет между мной и Михаилом. Держится она молодцом: не отстает, не капризничает и не мешает. Просто находится рядом и четко выполняет команды, если таковые подаются.

За полчаса до окончания смены на экране панели высветилась быстро движущаяся отметка приличного размера. «А вот эта штучка побольше, — я смотрю в направлении ее пеленга. Видимость над коралловым рифом похуже, и заметить акулу не удается. — Одна. Кружит неподалеку от нас. Как бы не подтянулись другие…»

Судя по размерам засветки, хищница достигает метров трех. Не самый худший вариант, но лучше бы она держалась подальше…

Мы заканчиваем предпоследний галс. Акула, явно заинтересовавшись нами, наворачивает вокруг виток за витком.

Заметив ее, Марина начинает нервничать.

«Нам остался последний галс, — сообщаю ей жестами. — Пройдемся, или хочешь вернуться на катер?»

Она мужественно соглашается продолжить поиски. Мы описываем стометровую дугу, плавно разворачиваясь в обратную сторону…

Ровно посередине последнего галса нас ожидали два сюрприза. Во-первых, я заметил на краю голубоватого экрана огромную засветку, оставленную лучом сканирующего гидролокатора.

«Подлодка! — промелькнуло в моем сознании. — Кормовая часть подлодки!..»

И в тот же миг мою руку нащупал Миша.

«Что хотел?» — оторвал я взгляд от экрана.

Он нацелил ружье куда-то в сторону. Проследив направление, я увидел двух больших тигровых акул.

Увлекшись появившейся на экране засветкой, я проморгал приближавшуюся опасность. Подняв панель, я настроил масштаб изображения, дабы узнать, сколько хищниц пожаловало к рифам…

Тигровые акулы считаются одними из опаснейших для человека. Взрослые особи являются активными и агрессивными хищниками, что обоснованно ставит их в ряд наиболее опасных для человека акул-людоедов. Зафиксированная рекордная длина выловленной более полувека назад особи составила семь с половиной метров при весе около тонны. Мне приходилось сталкиваться с экземплярами длиной около шести метров. Даже эти размеры впечатлили и на всю жизнь остались в памяти. В начале роковой встречи они кажутся медлительными, ленивыми и довольно мирными созданиями. Но стоит охотнице нацелиться на потенциальную добычу, как следует молниеносная атака и жертве редко удается спастись. Приличные размеры, впечатляющая масса, невероятная проворность, мощные челюсти с тремя сотнями острых скребкообразных зазубренных зубов, которыми они легко раскраивают панцири морских черепах. Настоящая машина для убийства, достигшая совершенства за миллионы лет эволюции. Желудки этих акул переваривают все, кроме металлов и пластиков. Им без разницы, чем питаться: умершим от старости палтусом или молодым и перспективным дайвером — лишь бы досыта наесться.

На экране отчетливо видны три быстро перемещающиеся отметки. Несомненно, к нам пожаловали акулы-разведчицы — отнюдь не самые крупные особи. Все, пора сматываться, а дальше посмотрим, как выкручиваться из этого положения.

«Уходим! — подаю знак. — Медленно, без резких движений уходим…»

Миша держит наготове ружьишко, толку от которого в противостоянии с крупными хищниками не больше чем от школьной рогатки. Я прикрываю тылы. Марина между нами. Приступаем к подъему…

До поверхности около тридцати метров. С одной стороны — плевая дистанция, а с другой… Акулы наворачивают вокруг нас эллипсы, с каждым разом подходя все ближе и ближе, и оставшийся отрезок пути вовсе не представляется безопасной прогулкой, потому как за время его прохождения можно раз пять распрощаться с жизнью.

Марина нервничает: крутит головой и, увидев хищницу, словно под гипнозом не может оторвать от нее взгляда. Мы старательно прикрываем девушку и упрямо поднимаемся к поверхности…

Тигровые акулы в основном охотятся на мелководье и в темное время суток, предпочитая днем держаться подальше от берега. Однако в некоторых регионах они не прочь покушать и днем, если их основная добыча ведет дневной образ жизни. Тактику коллективной охоты тигровые акулы применяют редко — это одиночные хищники. И все же такое случается. Как, к примеру, сегодня.

Наиболее опасны стаи акул, только что поднявшиеся с больших глубин. Они голодны и подолгу кружат около выбранной жертвы, принюхиваясь, приглядываясь и наблюдая за ее поведением. Исчезая и появляясь вновь, хищницы провоцируют панику. Ну, а паника — это приглашение жертвы попробовать себя на вкус. И в том случае, если дегустация проходит успешно — роскошный ужин охотникам обеспечен.

Я слежу за шныряющими в опасной близости акулами и присматриваю за дебютанткой. От паники Марину удерживает наше спокойствие и уверенные действия. Если кто-то из нас проявит слабость — она сорвется. И тогда шансов уцелеть не останется.

До поверхности метров двадцать. На экране к уже имеющимся трем засветкам добавляются еще две. Плохо дело. Ситуация усугубляется тем, что мы поднимаемся к поверхности вертикально вверх, а катер находится далеко в стороне. Если товарищи нас не заметят сразу, то придется и дальше отбиваться от акул…

До поверхности десять метров. Всего десять. Похоже, голодные твари не хуже нас понимают спасительную роль поверхности и небольшого катера, качающегося на волнах в нескольких сотнях метров. Если мы успеем до него добраться — плакал их роскошный обед. И поэтому, чем ближе мы подходим к поверхности, тем плотнее становится кольцо, в которое они нас зажимают. Самые наглые из акул барражируют на дистанции выстрела. Нутром чувствую: скоро их любопытство перейдет в агрессию.

Михаил вопросительно глядит на меня. Прекрасно понимаю его желание пустить в дело гарпун, но не тороплюсь отдать приказ.

Почему? Все довольно просто. Во-первых, болевой порог у тигровых акул чрезвычайно высок — простым гарпуном или ножом их замучаешься калечить и тем более убивать. Во-вторых, они невероятно живучи. Случалось, что рыбаки распарывали пойманной акуле брюхо, вырезали внутренности для наживки, саму же выбрасывали за борт. А спустя несколько минут искалеченная особь попадалась снова, заглотив собственные кишки. В-третьих, стоит им почуять кровь, как из относительно осторожных разведчиц они превращаются в свирепых убийц.

Сволочи, конечно. Но они не виноваты. Это элементарный инстинкт. К слову, моряки считают тигровых акул в этом плане самыми «безбашенными» — съедобность жертвы они оценивают лишь после того, как та оказывается в их желудке. Они жрут все подряд: предметы и обломки судового такелажа, автопокрышки, одежду, обувь и даже пустые консервные банки…

До поверхности метров пять-шесть, и одна из крупных акул решает начать атаку. Широко раскрыв пасть и задрав вверх рыло благодаря очень подвижным челюстям, она идет прямо на нашу группу, в центре которой находится Марина.

Хлопаю по плечу Мишу: «Стреляй!» Пристегиваю тяжелую панель к ремешку подвесной системы, чтоб не мешала, и одновременно выхватываю нож.

Раздается резкий щелчок. Гарпун впивается в акулье рыло — весьма болезненную и не защищенную плактоидной чешуей область ее тела. Огромная чушка обтекаемой торпедообразной формы изворачивается и резко меняет направление движения. Фал, соединяющий гарпун с ружьем, натягивается; Михаил с трудом удерживает в руках оружие. Акула же, почуяв враждебное усилие на ранившем ее предмете, начинает истерить — бьет хвостом, крутится и уходит на глубину…

Наконец гарпун освобождается, вырвав из рыла кусок плоти. За подраненной акулой тянется кровавый шлейф. Ее подружки нервничают и ускоряют движение вокруг нашей группы.

До поверхности остается самая малость. Михаил притягивает за фал гарпун и судорожно пихает его в отверстие поршня. Замечаю в опасной близости вторую особь, нацелившую раскрытую пасть на Марину. Дернув девушку за руку, оттаскиваю ее в сторону и наношу удар ножом в светлое акулье брюхо — аккурат между передним плавником и жаберными щелями. Хищница дергается всем телом, задевая мою руку хвостом, и, набрав скорость, исчезает.

Мы добираемся до поверхности. Михаил машет, дабы привлечь внимание наших товарищей на катере. Я поддерживаю девушку и одновременно гляжу вниз, чтобы не пропустить очередную атаку.

Двух подранков не видно, остальные акулы кружат чуть ниже. Это не означает, что мы взяли верх, а они успокоились. Хищницы просто выбирают удобный момент…

Стоящий на вахте Георгий своевременно заметил нас на поверхности и через пару минут уже помогал выбираться из воды на купальную платформу. Для нас с Михаилом подводная заварушка не стала чем-то особенным. Одному богу известно, сколько адреналиновых вспрысков, подобных этому, произошло за время нашей совместной службы во «Фрегате». А вот для Марины встряска оказалась серьезным испытанием нервной системы.

Покинув воду, она проскакивает кокпит, врывается в салон и, в ужасе закрыв за собой сдвижную стеклянную дверь, без сил падает на диван.

Мы молча глядим, как она, уткнув лицо в ладони, плачет. Жора подталкивает меня в спину: «Ступай, успокой».

Быстренько скинув снаряжение, я мягко сдвигаю дверь. Сев рядом, расстегиваю лямки и снимаю с Марины тяжелый ребризер. Затем наливаю в бокал чистого вискаря и заставляю сделать пару глотков. Это проверенное средство, и через минуту нервное напряжение начинает отпускать. Плечи девушки перестают вздрагивать, она поднимает заплаканное лицо.

— Ты молодец, — заставляю ее подняться с дивана. — Твое поведение под водой впору ставить в пример некоторым новичкам «Фрегата».

— Издеваешься? — вымученно улыбается она.

— Абсолютно серьезно. Ты не дергалась, не включала истерику, не мешала нам отбиваться. Во многом благодаря этому мы и остались живы.

Девушка удивленно смотрит на меня, словно пытается проверить, не лгу ли я. Стресс постепенно проходит.

— Давай снимем гидрокостюм…

Помогаю освободиться от мокрой и тесной одежки.

— А теперь погрейся под душем, — советую напоследок. — Потом поужинаем, и отправлю тебя спать. Сегодня погружений больше не будет…

Итак, лежащая на дне подлодка найдена. Эту новость я сообщил коллегам за ужином, ведь никто, кроме меня, из-за появившихся акул не успел заметить на экране панели огромную засветку.

Мы уверены — это «Белозерск».

Во-первых, контуры засветки очень походили на кормовую часть субмарин типа «Палтус». Во-вторых, было бы очень странно и нелогично напороться здесь на другую подлодку. Если предположить, что чужая субмарина потопила наш «Белозерск», то какого черта она будет две недели отираться на месте преступления? Нонсенс.

Посовещавшись, решаем следующим утром спуститься к находке в составе усиленной смены. На глубину вместе со мной пойдут Устюжанин и Жук. Девчонок и Игоря оставляем на борту «Миллениума» для несения вахты. Вахта будет тоже усиленной, ибо отныне нужно держать ухо востро.

Гостей сегодня не было. Ни береговой охраны, ни быстроходного катера, в принадлежности которого у меня с Жорой не остается сомнений. Конечно же, это британцы. А точнее, сотрудники британских спецслужб, прикомандированные под видом медицинского персонала к Миссии Международного комитета Красного Креста.

Ужин закончен. Наступает самое спокойное время отдыха и расслабления. Катер мы отвели поближе к бухте — незачем зря светиться поблизости от найденной подлодки.

Вечер теплый и безветренный. Игорек с Ингой снова уединяются в носовой каюте. Георгий с Михаилом смотрят какой-то фильм в салоне. Мы с Мариной сидим на флайбридже, потягиваем виски и любуемся закатом.

Я обнимаю девушку и держу ее ладонь. Прижавшись ко мне, она рассматривает свою руку и задумчиво произносит:

— Если бы ты не оттащил меня, то пасть того чудовища сомкнулась бы на моем плече. Где-то вот здесь…

Ее пальчик касается руки чуть повыше локтевого сгиба. В голосе звучит и страх от пережитого шока, и удивление от того что, осталась жива, и благодарность…

— Все позади. Завтра мы пойдем к подлодке втроем. Если ее корпус не имеет повреждений и не получится войти внутрь, то тебе больше не придется надевать дыхательный аппарат.

— Может быть, не стоит идти на глубину? — шепчет она.

— У нас приказ.

— Я боюсь за тебя.

— Мы встречались с акулами много раз. И, как видишь, живы.

— Я заметила на твоей спине шрамы, — ее ладошка лезет под мою футболку и осторожно прикасается к параллельным рубцам. — Они остались после тех встреч?

— Да.

Марина задерживает руку под моей простенькой одежкой и нежно поглаживает пальчиками шрамы. Некоторое время молчим, любуясь зажигающимися в небе звездами. Парни, закончив просмотр фильма, спускаются в каюту. В салоне тихо.

Я чувствую, как она улыбается.

— Что с тобой?

— Так… кое-что из детства…

— Рассказывай, — целую ее в шею. — Я тоже хочу повеселиться.

— Сегодняшние события навеяли… Вдруг вспомнила, как недолго была мальчишкой в деревне у бабушки.

— Мальчишкой?! Как это?..

Она пожимает плечиками:

— Просто. В деревнях все дети от трех до пятнадцати имеют не только четко выраженные физиологические половые признаки. Разделение происходит еще и по традиционным особенностям для каждой гендерной группы. Скажем, в нашей деревне всем девочкам полагалось завивать челку, таскать на плече дамскую сумочку, со слезами выпрошенную у мамы или бабушки, постоянно о чем-то шептаться и брезгливо задирать нос при виде мальчишек. Ну, а деревенские пацаны, в свою очередь, могли дать фору любому городскому пацану. Они бегали по переулкам в синих семейных трусах, размазывали кулаками сопли, смачно сплевывали сквозь зубы и, раскачавшись на тарзанке, красиво — рыбкой — входили в воду.

Посмеиваясь, подтверждаю:

— Да, мне приходилось гостить в деревне. Помню, было нечто подобное.

— Все приезжавшие на каникулы дети моментально схватывали правила игры, отчего противостояние между полами только усиливалось. Подросшие представители враждующих сторон уже находили общий язык на берегу реки или на сеновалах. А мы, восьми— или десятилетние, оказывались на самом пике противостояния…

Марина вытащила из пачки сигарету, я щелкнул зажигалкой и поднес поближе пламя.

— И как же ты перекинулась в стан врага?

— Помню, в то лето мне изрядно надоело бегать в старом, выцветшем платье и с бабушкиной сумкой на плече. Почему-то я вдруг решила, что устала быть девчонкой: скинула сандалии с платьем, напялила на себя дедовы трусы, потуже затянула резинку, чтоб не спадали, и пошла проситься в мальчишечий клан, предусмотрительно захватив с собой кулек конфет. В сумерках я и вправду сходила за восьмилетнего пацана: короткая стрижка, задорная мордашка, грудь расти еще не начала…

— Неужели приняли?

— Представь, да. Сожрали конфеты и приняли. Пришлось поклясться на крови, — она показала крохотный шрам на ладошке, — что никогда не предам, что девчонки — зло и все фашисты — конченые гады. Ну и потекла моя жизнь настоящего деревенского парня: строила шалаши и переправы, воровала и закапывала бабушкины соленья для зимовки партизан, сидела в засаде и понарошку стреляла в фашистов.

— Забавно, — смеюсь я. — И кто же у вас был фашистом?

Она тоже смеется:

— Никто из деревенских детей не соглашался даже на время стать фашистом, поэтому мы назначали ими тех, кто сам о том не догадывался. Я воображала себя Тимуром, бегала через кукурузное поле к шоссе и часами записывала номера проезжающих «вражеских» «Запорожцев». Потом тайно подбиралась к железной дороге и считала вагоны с оружием. А вечером в секретном штабе диктовала добытые сведения.

— Ты была настоящим пацаном. И чем же все это закончилось?

— Меня выгнали.

— Как это выгнали?! За что?

— Смеяться не будешь?

— Нет, — решительно мотнул я головой.

— Из отряда меня исключили по глупейшей причине — за неумение писать стоя. Застал меня в овраге за этим раскоряченным занятием начальник штаба и начал орать: «Вот так тебя фашисты и расколют! Вот так ты нас всех и подведешь!..» В тот же день пацаны из отряда решили, что не могут из-за одной зассыхи рисковать общей победой над врагом. Я клялась, обещала и просила не торопиться с решением. Потом два дня училась писать стоя — кривая береза за огородом не даст соврать. Пришла в отряд, сказала, что проблема решена и никто из фашистов меня не расколет. Они не поверили. Тогда назло им всем я подошла к костру и продемонстрировала полученный навык. В общем, после демонстрации мнения разделились, но большинством голосов меня все-таки исключили. Пришлось снова надевать платье, вешать на руку бабушкину сумку, шептаться с девчонками и брезгливо задирать нос при виде бывших сослуживцев по партизанскому отряду. Вот как-то так. А на следующее лето я уже не хотела быть Тимуром. Я хотела быть его девушкой…

Как я ни старался, но сдержать смех не получилось. Уткнувшись в колени Марины, я ржал до коликов в печени. Она тоже смеялась, поглаживая ладонями мои волосы, шею, плечи…

Потом подняла мою голову, поцеловала и тихо спросила:

— Твоя вахта закончилась?

— Почти. Осталось четверть часа.

— Пойдем, — решительно поднялась она и потянула к трапу.

Мы осторожно спустились в салон. Никого. Девушка настойчиво потянула дальше — к трапу, ведущему на жилую палубу. У гостевой каюты она остановилась.

— Буди его.

— Кого?

— Мишу. Пусть примет вахту немного раньше.

Сдвигаю дверь, толкаю напарника. Тот спросонья спрыгивает на пол и одевается.

Отчего-то волнуясь, Марина зовет:

— Пошли…

Мы проскальзываем в капитанскую каюту и запираем дверь. Девушка прямиком направляется в душ и возвращается минут через пять без одежды. Высушив полотенцем длинные волосы, она небрежно бросает его на спинку кресла, падает на широкую кровать и шепчет:

— Иди ко мне, милый…

Ну, слава богу. Игра закончена.