12

В Берлине шел дождь, причем осенний, колючий и с ветром. Барбара угадала, что он прилетит в одном костюме, и, видимо, по дороге купила плащ – этикетка болталась на лацкане. И встречать прорвалась на летное поле: ее черный шестисотый «мерседес» стоял чуть ли не у трапа. Она приняла его с нижней ступени в плащ, как младенца в пеленку, повисла на шее и неожиданно заплакала.

– Имею желание тебя скушать, – выучила она неуклюжую для русского языка фразу. – Скушать и скушать.

Видимо, это должно было звучать, как съесть от скуки: она не ведала коварства чужого языка, но Хортов стерпел, ибо за ее слезы можно было это простить. Ее запах, влажные волосы и мягкие губы напомнили далекие времена близости, и что-то приятное зашевелилось в потеплевшей груди. Смущенный, но не потерявший самообладания, он вспомнил свои развесистые рога и сказал с упрямой тупостью:

– Я принял решение приехать.

Не отпуская ни на мгновение, Барбара усадила его на заднее сиденье, а сама не смогла побороть старые комсомольские и новые хозяйские привычки – полезла на сиденье рядом с водителем. Еще давно Андрей объяснял ей, что ездить на этом месте неприлично, тем более для богатой женщины. Ее место всегда сзади: нельзя же садиться рядом с кучером!

Похоже, исправлению она не поддавалась…

По дороге она похвасталась, что купила новый дом (приготовила сюрприз, заманивала) в западной, цивилизованной части и теперь они едут туда.

Это оказался в самом деле прекрасный особняк, окруженный старыми деревьями и цветниками, но вовсе не новый, еще довоенный: такие дома в гитлеровской Германии строили для генералов. Несколько точно таких же стояли в одном довольно тесном ряду и заслонялись друг от друга лишь перелесками из лип и дубов.

Хозяйку с мужем встречал привратник – чистенький, аккуратный, но бледнолицый старик в зеленой униформе, довольно шустро шевелящий ногами. Он распахнул ворота и поклонился дважды, то есть не только Барбаре – и Хортову. Водитель развернул черный бронированный танк к парадному и выскочил, чтобы открыть обе дверцы: кажется, жена воспитала прислугу в уважении к мужу.

Андрей вальяжно вылез из машины. Привратник уже стоял поблизости – ждал чего-то и ловил взгляды хозяев.

– Это мой дворецкий, – представила Барбара. – А также охранник усадьбы, автомеханик и садовник. Можно обращаться по всем бытовым проблемам. И не только…

– Снимите эту форму, – сказал ему Хортов. – Она делает ваше лицо бледным и зеленоватым.

– Хорошо, господин Хортов, – мгновенно согласился он. – Меня зовут Готфрид-Иоганн Шнайдер, я родом из Зальцгиттера.

Барбара взяла Андрея под руку, не дав старику договорить.

– Теперь прошу к столу! Я старалась приготовить все с русским размахом и широтой души.

Стол был накрыт в столовой, отделанной старым красным деревом и лишь слегка подреставрированной. Размах чувствовался в количестве спиртного и еще, как выяснилось, в фарфоровой супнице, полной борща. В остальном все шибало немецким порядком и скромностью – приборы стояли на две персоны. Автор всего этого, старая немка фрау Шнайдер, задержалась лишь на минуту, чтобы познакомиться с мужем госпожи, и тут же исчезла.

– Буду обслуживать сама, мой господин, – с восточной покорностью сказала Барбара и, прежде чем посадить за стол, отвела в ванную и проследила, чтоб вымыл руки.

Хортов вспомнил старое и сразу же заскучал. Пока у них развивался военно-полевой роман, казалось, что все прекрасно, и впереди виделся свет. Увидев ее впервые на встрече с немецкой молодежью, он будто окунулся в свою раннюю юность, во время, прожитое на реке Ура. Барбара невероятно походила на ту девочку, что была в сказке о мертвой царевне и семи богатырях. Он боялся спросить ее об этом, не желая разрушать впечатления, и все время откладывал на будущее – потом когда-нибудь он обязательно спросит, а сейчас пусть будет так, как есть.

Обновление всего окружающего было потрясающим: любимая женщина, смешно картавящая русские слова – и удивительно знакомая, будто выросли вместе, и одновременно непознанная, воистину, – замор–ское чудо. А еще порядочная, аккуратная, обязательная и чопорная страна с неведомым образом жизни.

И это случилось, когда в своем государстве начинался вселенский хаос, крайняя нищета, беспросветная дикость, воровство и растащиловка, сравнимая разве что с набегом кочевников. Все это на фоне страшного, нетерпимого унижения личности, когда человеку с утра до вечера говорят – ты сын подлой страны, империи зла, ты необразованное, неразвитое чудовище, ты пес, питающийся с помойки, но лижущий руку хозяина.

Но даже при таком раскладе Андрей не собирался оставаться в Германии, хотя имел полную возможность, и задержался лишь на полгода, чтобы закончить послед–ний курс и получить диплом.

Впрочем, нет, мысль такая была, но немного раньше, и скорее выглядела как зависть – умеют же люди жить!

Шести месяцев хватило, чтоб он по горло наелся западной цивилизации. Все было чужое, приторно-сладкое и отвратительное, отовсюду сквозила не менее потрясающая нелюбовь человека к человеку, каждый жил в собственной оболочке и наплевать, что творится рядом. Пусть хоть убивают – не твое дело, не твои проблемы.

Но самым неприемлемым оказалось другое: Хортов наконец-то своими глазами разглядел гибельные пороки того, чем еще пугали в школе, – общество потребления. Здесь жили для того, чтобы пожирать. Страна, да и вся Европа напоминала огромную кухню, где сначала стряпали, а потом ели, и ели для того, чтобы снова стряпать. И такое устройство жизни называлось цивилизацией!

И ладно! И это при желании можно было одолеть, смириться, к тому же передовая мысль уверяла, что такая участь ждет все безбожное человечество – жить во имя потребления. В загробную жизнь уже никто не верил. Свыкся бы и с таким положением, если бы резко не испортились отношения с Барбарой. С прежним комсомольским задором она бросилась восстанавливать капитализм в Восточной Германии и больше ничего не хотела знать, кроме своего бизнеса.

Им не о чем стало говорить. Да здесь это было не принято…

Сейчас они сидели за столом, уткнувшись в свои миски, и будто все вернулось назад. Новым показалось то обстоятельство, что Барбара обслуживала его – подливала, подкладывала, убирала использованные тарелки и вилки. Правда, это имело место в период военно-полевого романа. По телефону она говорила намного больше, чем сейчас, вроде бы за праздничным столом, и нельзя было сказать, что Барбара стесняется: такого понятия она не знала. Самому спрашивать, как дела, было совершенно бесполезно, ибо он знал, какой услышит ответ:

– Отлично. Без проблем.

Это можно было перевести так: не лезь в мои дела, они тебя не касаются, тем более ты в них ничего не смыслишь и говорить на эту тему с тобой неинтересно.

У него опять вернулось чувство, что она не настоящая и все, от тела до чувств, у нее выполнено из пластмассы. Она даже плакать не умела, и когда такое случалось (например, сегодня в аэропорту), Барбара морщила нос и произносила какой-то свистящий, короткий звук, напоминающий писк перепуганной крысы.

А раньше вроде бы и плакала нормально, как все…

– Какие у тебя планы? – наконец спросила она. – Когда мы едем в Грецию?

– Вероятно, мы никогда не поедем в Грецию, – сказал он и вытер салфеткой руки. – Должен сообщить тебе… Я приехал, чтобы в законном порядке разрешить наши отношения.

Барбара вскинула голову.

– Не понимаю… Ты хочешь развода?

– А сколько может продолжаться эта неопределенность? Фактически брака не существует вот уже три года, мы с тобой чужие люди.

– Это для меня очень неожиданно, – проговорила она с легкой хрипотцой. – Я ждала тебя… Чтобы восстановить отношения. Я подала документы на получение российского гражданства!.. Ах да! Ты хочешь жениться еще раз? У тебя есть женщина?

– Есть, – сказал он.

– Я чувствовала. – Она была готова заплакать, но передумала, сказала трезвым и даже жестким голосом: – Буду выступать против развода. Не отпущу тебя.

– Я думал, ты современная, цивилизованная женщина. – Он протянул руки. – В таком случае надень наручники, отведи в подвалы и прикажи Шнайдеру охранять.

– Не хочу расставаться с тобой. Прощу всех твоих любовниц.

Хортов уже вспомнил о причине столь неукротимой решительности: у них не было брачного контракта – семья создавалась еще в ГДР, по социалистиче–ским законам, и теперь муж имел право на половину всего нажитого в совместной жизни имущества. Барбара уже несколько раз говорила, что пора бы этот контракт заключить, дабы избежать двойственности отношений, плюс к этому пройти церковное освещение брака – так сейчас модно, и съездить в свадебное путешествие, которого у них не было.

Андрей поддерживал лишь последнее…

– Когда мы сможем поехать в Грецию? – вдруг спо–хватилась она. – Ты увидишь этот остров и нашу виллу и никогда не захочешь уезжать оттуда! Пальмы и море! О, какое там море!

– У меня с морем отрицательные ассоциации, – проговорил он, вспоминая Крым. – Я приехал в Германию по делам. Тебе это понятно?

– Какие у тебя плохие дела! Ты хочешь покинуть меня!

Эта ее настойчивость начинала вызывать раздражение.

– Ты можешь ответить вразумительно: зачем тебе нужен брак со мной? Боишься за имущество?

– Ты очень сильно изменился, – заключила она, уклонившись от ответа.

– В чем же?

– Стал сильный и властный. И глаза… совсем чужие глаза. Ты смотришь и меня не видишь.

– Это совсем не так, – усмехнулся Хортов. – Я тебя вижу.

– Ты как будто путешествуешь где-то…

– Мысленно сочиняю новый материал для газеты, – попытался отбояриться он.

– О, Андрей! Я прочитала твою статью! – неожиданно воскликнула Барбара и принесла пухлый дай–джест на немецком языке. – Ты описал интересную историю.

Раньше она ничего не читала, кроме экономиче–ских вестников и биржевых ведомостей. Перепечатанный в Германии материал наверняка нашла не сама, поди, завела себе пресс-атташе. Или кто-то сказал… Хортов посмотрел текст – слово в слово – отложил газету.

Тем временем она заготовила еще один сюрприз.

– Посмотри сюда! – Барбара указала на легкую занавеску, закрывающую часть стены у него над головой. – Как ты думаешь, что там может быть?

– Не знаю… Возможно, картина.

– Нет! Предлагай варианты!

– Значит, дыра в стене! – Игра ему не нравилась.

– Почему дыра?

– Потому что старый дом.

– Не отгадал! – она откинула занавеску. – Смотри!

На филенке красного дерева, расположенной в центре стены, оказалась четырехлучевая свастика, обрамленная искусно вырезанным жгутом из дубовых листьев.

В комсомольском периоде своей жизни она вместе с другими хорошими немецкими девушками бегала по городу с краской и замазывала начертанные на стенах и заборах свастики, а еще перевоспитывала бритоголовых.

– Нашли во время реставрации! – похвасталась Барбара. – Сверху было заколочено фанерой.

– Теперь это история, – отмахнулся Андрей. – Можно занавеску снять.

Она мгновенно оживилась, схватила его за руку.

– О, я знаю, что ты хочешь! Но сегодня только покажу тебе нашу спальню. Ты должен завтра пройти медицинское обследование. Сегодня нам нельзя иметь близость. Пока мой доктор не сделает заключение. В России тоже есть СПИД.

Хортов посмотрел на нее с тоской и прислушался к собственным чувствам: тот легкий толчок нежно–сти при встрече в аэропорту бесследно исчез.

– О чем ты говоришь? Я приехал, чтобы оформить наш развод.

Барбара ничего не хотела слышать, и это было так же странно, как и ее любовь, вспыхнувшая несколько месяцев назад. Еще прошлой зимой, когда она приезжала в Россию к своим партнерам, ничего этого не было и в помине. Мало того, она заявилась в квартиру на Чистых прудах с переводчиком, устроила вечеринку по поводу встречи с законным супругом и в одиннадцатом часу уехала со своим толмачом в гостиницу.

Кажется, резким заявлением о разводе он расстраивал какие-то планы, Барбара не была готова к этому и сейчас, не зная как себя вести, продолжала старательно исполнять заранее обусловленную роль.

– Сегодня ты будешь отдыхать и набираться сил, – заявила она. – В подвале дома есть сауна и бассейн. Потом ты можешь лечь в постель…

– Спать днем нельзя! – отрезал он. – Я хочу работать!

– О да, пожалуйста, Андрей, – разрешила Барбара. – Компьютер стоит в кабинете на втором этаже, можешь пользоваться сколько угодно… Да, ты совсем изменился. Почему у тебя так горят глаза?

– От всевозможных страстей и желаний.

Законная жена не поняла, пожала плечами.

– Хорошо, можешь работать… У меня тоже есть дела в офисе.

Ей надо было проконсультироваться и внести поправки в отношения.

– Будет лучше, если я уеду в гостиницу, – сказал он.

– Не отпущу! – властно заявила Барбара. – У тебя есть дом. Это твой дом!

Она достала из шкафчика заранее приготовленные бумаги в пластиковом пакете, положила перед Андреем.

– Ты привык жить в общежитиях и казармах и не знаешь, что такое собственный кров и домашний уют. Я хочу, чтобы ты почувствовал это.

Хортов достал документы и слегка ошалел: старый генеральский дом был его безраздельной собственностью вместе с землей размером в один гектар.

– За что мне такие подарки?

– Это доказательство моей любви. Хочу, чтобы ты почувствовал себя свободным человеком. Только свободный человек способен на безграничную любовь.

– Я стану невольником, – складывая обратно бумаги, проговорил Андрей. – Если приму этот подарок.

– Не тороплю тебя, – дипломатично и нежно сказала она. – Я сейчас уеду, а ты походи по дому, по земле, почувствуй, что такое собственность. Здесь все твое! Даже вот эти серебряные ложки!.. Ты заслужил это, Андрей. Я помню твои рассказы о нищенской жизни в России, о бедности семьи, от которой ты бежал и скитался по вокзалам и баржам.

– Я бежал не от бедности, – машинально воспротивился Хортов и замолк.

– О, ты много поймешь! И меня поймешь.

Осматривать свои владения Хортов отправился тотчас же, как только «мерседес» Барбары вырулил за пределы территории. Он приметил на заднем дворе гараж на несколько боксов и в первую очередь отправился туда, чтобы спрятать подложный паспорт. Но в саду, напротив гаража, оказался Шнайдер, который снимал яблоки, не совсем крепко висящие на деревьях. Он сидел на стремянке и пробовал на отрыв чуть ли не каждое – это чтобы не было падалицы. После дождя все было мокро, и на старика иногда обрушивались потоки воды. Форму он уже сменил и сейчас напоминал желтого цыпленка.

– О, господин Хортов! – обрадовался дворецкий и ловко спустился на землю с пластмассовой корзиной яблок. – Как вам понравился обед?

– Неплохо, Готфрид, совсем не плохо, – через губу сказал Андрей, как и положено хозяину. – Весьма питательно.

– Моя жена готовит прекрасно, – не удержался Шнайдер. – Да, особенно борщ, господин Хортов. И знаете, кто ее научил такому колдовству? Я! Потому что я давным-давно умею готовить настоящий украинский борщ.

– Были в плену? – упер палец в эмблему дорожной службы на груди.

– Да-да, господин Хортов, в городе Курске строил дома! – с гордостью сообщил старик. – И немного говорю по-русски. Если вы позволите, то мы можем общаться на вашем языке. Мне очень важно для практики.

– Запрещаю! – категорически отказал Хортов. – Практика мне тоже нужна. Знаете, чем я занимаюсь?

– Безусловно, господин Хортов! Читал вашу статью! Мне нравится, что вы пишете о стариках, о судьбах людей… И о немецких исторических проблемах. Современная пресса – это криминал, грязные истории и катастрофы. Не обижайтесь, но русская тоже! Жаль, что Россия взяла на вооружение пороки Запада.

Его осведомленность о делах хозяина слегка настораживала, однако Андрей объяснил это происками законной жены – даже прислугу натаскала…

– Вы читаете русские газеты?

– Иногда покупаю, когда езжу в Берлин. Так, из любознательности читаю, пользуюсь Интернетом. – Старик оказался неожиданно словоохотливым. – Я много пропустил в юности, да… Теперь наверстываю в старости. Мне было четырнадцать лет, когда Гитлер пришел к власти. Вы представляете мою юность?

– Штурмовые отряды?

– Я не знал, чем все это закончится, – признался дворецкий. – Мы были молодыми и очень хотели поправить дело. Ведь Германия стояла у последней черты. Помню, когда моего отца выбросили за ворота, он готов был поддержать какой угодно режим. – От воспоминаний его глаза окончательно потускнели и зрачки потеряли цвет. – Была страшная безработица и даже голод!

Хортов молчал, посматривая на гараж, и Шнайдер наконец спохватился, снял бейсболку с седой, маленькой головы.

– Прошу прощения, господин Хортов… Я стар, и мне не с кем говорить…

– Пожалуйста, я люблю слушать…

– Вы, кажется, хотели заглянуть в гараж?

– Да, я хотел посмотреть машину.

– О, у вас прекрасные машины! Фрау Хортов поручила мне исполнять обязанности механика. Прошу! – Он достал ключи, направляясь к гаражу. – Особенно мне нравится ваш «форд» с трехсотсильным мотором. Люблю американские автомобили! Они большие, солидные, и когда садишься за руль – чувствуешь себя таким же большим и самоуверенным человеком. А какой мягкий ход, господин Хортов! Он плывет по дороге, как корабль!

Дворецкий (он же садовник и механик) открыл дверь, и Андрей мысленно присвистнул: в гараже оказалось четыре машины разных классов, от того самого корабля «форда» до малолитражного «пежо».

– Документы и ключи в этом шкафчике, – услужливо показал Шнайдер. – Автомобили заправлены. Я не успел поменять кассеты, но сделаю это сейчас же!

– Какие кассеты?

– Магнитофонные кассеты. Вероятно, вы любите слушать русскую музыку?

– Да, особенно цыганские романсы. – Надо было вести себя, как подобает, иначе старик не поймет.

– К сожалению, в Германии не купить таких записей, – расстроился он. – У меня есть лишь украинские…

– Тоже годится…

– О, я очень люблю украинские песни! – воспрял Шнайдер и вдруг запел: – Ничь така мисячна…

И голос у него был совсем неплохой…

– У вас и по-русски так же получается? – на русском спросил Андрей.

– Если бы я имел практику! – почти без акцента сказал дворецкий. – Вы бы не заметили, что я немец.

– Поставьте эту машину к воротам. – Хортов указал на «вольво». – Я выезжаю.

– Хорошо, господин Хортов. – Он изобразил китайский поклончик, но глаза оставались холодными. – Если хотите, я могу послужить вам шофером. Вы же не знаете западную часть города, там легко заблудиться.

Эту часть Берлина Андрей изучал на занятиях, помнил расположение улиц и многих объектов, но признаваться дворецкому не захотел: навязчивость его была выразительной и целенаправленной.

– Ну что ж, послужите шофером, – согласился он и пошел в дом.

Через десять минут он сел в машину на заднее сиденье, сказал по-русски:

– Гони!

– Разрешите узнать, в каком направлении?

– На Берлин!

Еще через четверть часа дворецкий уже катил по столице Германии и косил глаз, ожидая указаний.

– На набережную Хафеля, в район лодочной станции, – подсказал Хортов.

– На Хафеле три лодочных станции…

– Мне нужно на ту, где в апреле сорок пятого стояла зенитная батарея.

Шофер посмотрел на него с интересом, однако ничего не сказал.

– Да, я знаю это место.

– Вы же провинциальный житель, Шнайдер? Откуда такие знания столицы?

– Я хорошо знаю историю последнего похода на восток и обратно, – признался шофер. – Печальную историю для немцев. После войны каждый немец стал аналитиком, и я много лет пытался понять, почему мы потерпели поражение, много читал, учил русский язык… Мы были слишком самоуверенны… Вам это интересно, господин Хортов?

– Разумеется, хотя подобные выводы я уже слышал от немцев. Вы не очень оригинальны, Готфрид.

Белая лодочная станция сохранилась скорее всего в старых размерах, поскольку особняк сразу же за ней был цел, хотя с другой стороны его подпирал высотный гостиничный комплекс. Хортов прогулялся вдоль кованого заборчика, осмотрел усадьбу – маленький сад на береговом склоне, за ним белесая вода, а на той стороне новые ряды фешенебельных домов…

Томас фон Вальдберг жил здесь несколько лет, будучи принятым в чужую семью…

Пожилая женщина во дворе заметила интерес незнакомца, подошла к калитке.

– Простите, фрау, кто живет в этом доме сейчас? – спросил Хортов.

– Здесь живут Крюгеры, – произнесла она, готовая сама задавать вопросы.

– И как давно живут?

– О, почти двадцать лет. Он – муниципальный служащий…

– Спасибо. – Андрей круто развернулся и пошел к машине.

Женщина осталась у калитки, глядя вслед с настороженным любопытством.

– Поехали! – скомандовал он, усаживаясь сзади. – Вам можно доверять тайны, Шнайдер?

– Разумеется, господин Хортов!

– Тогда поехали по бардакам!

Андрей говорил по-русски, и шофер, должно быть, не понял.

– Куда поехали?

– В публичные дома! Ты помнишь, Готфрид, как выглядят проститутки?

Тот не ожидал такого и обескураженно замолчал. Андрей хлопнул его по плечу.

– Не бойтесь, жена не узнает. И моя тоже… Так вы знаете, где есть бордели в Берлине?

– Да-да, я помнил… Но вы же приехали к жене! Которую долго не видели!

– Не кричите, нас могут услышать.

Шнайдер перешел на шепот:

– У вас такая очаровательная жена, господин Хортов…

– Жену следует беречь, Готфрид. И пользоваться проститутками. У нас в России сейчас только так делается, и мы очень рады завоеваниям западной демократии. Даже в сельской местности существуют нелегальные бордели. Неужели в Берлине мы не найдем?

Шнайдер сделал вид, что вспоминает.

– У меня есть одна знакомая женщина, – наконец сообщил дворецкий. – Всего сорок семь лет… Могу отвезти к ней.

– О нет! Всякая связь со свободной женщиной обязывает к продолжению отношений. С проститутками намного проще. Неужели ты не испытал это во времена штурмовых отрядов?

– Да-да, разумеется! – Шнайдер огляделся. – Но мой возраст, господин Хортов!.. – и зашептал: – Однажды видел вывеску. Мужской клуб, но на витринах сидят красотки…

– Поехали!

Дорогой Шнайдер начал рассуждать:

– Женщины в Германии весьма холодные. В них нет славянского огня в постели, нет их безумия… Да… Моя жена перестала быть женщиной в сорок лет. Но когда я был в Курске, то соблазнил украинку пятидесятитрехлетнего возраста! Ее звали Акула.

– Может быть, Акулина?

– Может быть, – мечтательно сказал он. – Какая была женщина! Ночью кормила меня борщом…

Житель провинциального города отлично знал Берлин и привез точно к борделю с девушками на витрине. Хортов походил вдоль нее, выбрал одну в черных чулочках, похожую на славянку, и написал на стекле «Russ?». Она радостно и согласно закивала. Андрей вошел в двери, девица уже встречала на мраморной лестнице, протягивая ему руку. И тут же молодая бандерша показывала ему купюру в сто марок. Хортов заплатил деньги и пошел за зовущей рукой.

– Как твое имя? – уже в номере спросил он.

– Меня зовут Ада, милый, – с явным болгарским акцентом проговорила она. – Говори, что я должна делать?

– Я хочу тебя за одно имя. – Андрей вспомнил ответственную секретаршу Аду Михайловну. – Как звали твоего отца?

– Теодор, – не сразу призналась она.

– Жаль, ты обманула. Я спросил, русская ли ты?

– Но мы же очень близки, я из Болгарии, – залепетала она, оглаживая грудь. – Мы славяне… Я сделаю все, что ты захочешь.

Близость почти обнаженной женщины возбуждала, несмотря ни на что. Он стиснул зубы и проговорил в сторону:

– Пойди хорошенько вымойся. А потом натрись сырым луком. И съешь одну головку.

Всякое требование клиента должно было быть удовлетворено в самом лучшем виде.

– Хорошо, милый. – Она едва скрывала омерзительные чувства.

Как только за ней закрылась дверь, Хортов обследовал маленький номер, проверил душевую комнату, вешалку, пол, приподнял толстый поролоновый матрац на кровати – некуда спрятать! Любой мало-мальский до–смотр, и сразу найдут. Время еще было – пока бандерша сбегает в магазин и купит репчатый лук, а потом еще натрет болгарку, пройдет пятнадцать минут. Он попробовал приподнять антресоли над вешалкой, затем оторвать плинтус у пола под окном, чтобы подсунуть документы под отставшие обои – бесполезно. Бордель находился в восточной части Берлина и после объединения Германии был переделан из книжного магазина русской литературы, куда Хортов заходил много раз. Вероятно, под номера пошли складские помещения и дирекция, где сделали перегородки и ремонт.

Медленно двигаясь вдоль стен, Андрей заметил на углу выпирающую кромку гипсокартона, из которого были сделаны перегородки, разрезал ногтем обои, однако всунуть паспорт не удалось.

Девица вернулась через двадцать минут, благоухающая ядреным и отвратительным запахом. Хортов в это время лежал на кровати полураздетым.

– Почему от тебя так мерзко пахнет? – спросил он.

– Ты просил натереться луком…

– Нужно учить язык! Если обслуживаешь русских клиентов!

Он оделся и, прежде чем уйти, затолкал обескураженную девицу под душ и пообещал прийти еще.

Внизу у бандерши выпил рюмку коньяку, послал воздушный поцелуй.

– Все о’кей!

Шнайдер прогуливался возле машины, с готовно–стью подхватил под локоток, распахнул дверцу.

– Где тут еще есть злачные места? Мне нужны девочки!

– Я выяснил! Недалеко ночной клуб.

Видно, уже подсуетился, чтоб встретили…

– В ночной не поедем, – пьяно закуражился Хортов. – Гони прямо! Я узнал, тут все бардаки на одной улице!

В следующем заведении, расположенном в подвальном этаже, Хортов полистал альбом, выбрал мулатку, заказал бутылку коньяку и отправился точно в такой же номер. Смуглая девица не говорила ни по-русски, ни по-немецки (возможно, и прикидывалась), отчего-то пугалась всякого резкого движения, изъяснялись только знаками. Но зато здесь на полу оказалось ковровое покрытие, пришпиленное к стенам пластмассовыми плинтусами. Андрей показал мулатке душ, прикрыл за ней дверь и, забравшись рукой за спинку кровати, куда не доставал пылесос, на ощупь оттянул крепление и засунул под покрытие паспорт. После чего скинул рубашку, глотнул коньяка и стал изображать пьяного – подсматривал в душ, грозил пальцем и громко смеялся. Мулатка сообразила, что клиент вот-вот упадет, и выходить не спешила, а Хортов лег поперек рабочего ложа и прикинулся спящим. Вода в душе шуметь перестала, и почти сразу появилась темнокожая немая, растолкала его и показала на часики.

– Больше к тебе не приду, – шатаясь, проговорил он. – Ты какая-то скользкая и ленивая.

Она смотрела огромными не понимающими глазами и все трясла часы за браслет.

Шнайдер на сей раз чем-то был недоволен, скорее всего позвонил своей госпоже и получил взбучку, за потакание низменным чувствам Хортова.

– Вы заметно подобрели, – проговорил он с надеждой. – Мы едем домой?

– Нет, едем прямо! – Он отхлебнул коньяка. – Остановка через двести метров. Мне нужно еще чуть-чуть, – показал пальцами. – Вот столько!

Дворецкий отлично понимал по-русски! Подвез к кабаре и умоляюще вскинул руки.

– О, мой русский господин! Фрау Барбара очень волнуется!

– Вы что, сообщили ей, чем я занимаюсь?

– Нет, что вы! Я знаю, она будет волноваться!..

– Волнения развивают чувства, – на русском сказал он. – Это ей полезно. Молчите, Готфрид! Она ничего не должна знать.

– Можете доверять мне всецело, – абсолютно правильно сказал Шнайдер, выказав лишь легкий, похожий на прибалтийский акцент.

Под этим впечатлением Хортов ввалился в очередное заведение, но проститутку выбирать не стал, пошел в уютный и пустой зальчик, где бесконечно крутили порно–графию. И уже автоматически, нацеленным взглядом осмотрел стены и пол, где бы можно было устроить тайник. Правда, побыть одному удалось всего минут пять, скоро появилась смутная в полумраке, призрачная девица и присела на ручку кресла. Он даже не повернул головы, чтобы посмотреть в лицо. Она же сидела без движения, словно мраморная статуя, и таковой осталась, когда Хортов встал и ушел из зала.

Шофер даже обрадовался, что он очень скоро вернулся.

– Надеюсь, теперь мы едем домой?

– Едем, – устало обронил он.

– Я не знал, что господин Хортов – такой настоящий русский купец! – восхитился Шнайдер, трогая машину. – Загульный, как купец!

– Скажите-ка мне, Готфрид… Если вы занимались историей Второй мировой войны, обороны Берлина и были в штурмовых отрядах… Что вы знаете о Веймарской республике?

– О, господин Хортов! Вы преувеличиваете. Но я знаю гораздо больше, чем всякий бюргер. – Шнайдер неожиданно просиял. – Я вспомнил! Да!.. Если вы интересуетесь историей Германии, вам непременно следует встретиться с доктором Крафтом. Да, с доктором Куртом Крафтом! Он живет в Зальцгиттере – мой земляк.

– Спасибо, Готфрид. – Андрей пожал его крепкую и вовсе не стариковскую руку. – Надеюсь, у него исчерпывающие знания и он мне поможет!

Шнайдер заговорил с благоговением:

– После войны он преподавал в школе! Он настоящий ученый… А хотите, напишу ему рекомендательное письмо? Курт весьма осторожно относится к незнакомым людям.

– Вы сделаете мне неоценимую услугу!

Когда они вернулись домой, несмотря на поздний час, дворецкий уединился в своей сторожке и скоро в самом деле принес письмо в незапечатанном конверте.

Хортов достал записку и прочитал:

Все бы ничего, но из текста выламывалась одна фраза, точнее, часть ее – о впечатлении. Когда оно у Шнайдера сложилось? При знакомстве сделал выволочку по поводу униформы, потом шлялся по борделям… Или он таким образом выслуживается перед хозяином, завоевывает доверие, зная, что тот прочтет письмо?

В ожидании законной жены он обошел весь дом, заглянул в каждую дверь и еще раз вспомнил Кужелева: жить в таких хоромах, наверное, было приятно…

Барбара вернулась в одиннадцатом часу, поплескалась в ванне и отыскала Хортова в генеральском кабинете, чтобы пожелать спокойной ночи. Наряд был соответствующий…

– Мы так до конца не обсудили вопрос наших отношений, – с тупой настойчивостью сказал он. – Хотел бы еще сегодня услышать твое окончательное решение.

– Как говорят в России – утро вечера мудренее, – заметила Барбара. – Я очень устала и хочу спать.

Хортов окатился из душа и лег с намерением немедленно уснуть, и уж было задремал, однако сознание, отметившее легкую волну чувств в аэропорту, сейчас вдруг обострило их; в голову полезли воспоминания о счастливых, ярких ночах, когда Барбара проникала к нему в офицерское общежитие или он по-воровски, через окно, забирался в молодежный центр, где было назначено свидание.

Андрей понимал, что она не придет, и все равно ждал, прислушивался к звукам в коридоре, но в старом генеральском доме стояла полная тишина и лишь с яблонь за окном, несмотря на старания Шнайдера, с глухим стуком падали яблоки. Он пролежал минут сорок, затем встал и босым пошел в спальню жены. Дверь оказалась не запертой, Хортов осторожно отворил ее и Барбары не обнаружил – даже постель не расстилалась.

Хортов обошел весь дом – прислуга, супруги Шнайдер, покинули усадьбу часов в десять, – заглянул в каждую комнату, затем вышел во двор и с пристрастием ревнивого мужа обследовал территорию, открыл и осмотрел все постройки, от гаража до будки с садовым инвентарем. Любящая жена, так сладко ворковавшая по телефону, исчезла бесследно…

В восьмом часу утра его разбудил невысокий человек средних лет с розовым носом, седыми редкими волосиками на огромной голове и неожиданно маленьким лицом.

– С добрым утром, господин Хортов! Я домашний врач, Адольф Гагенбек. Пока вы не позавтракали, мне следует взять анализы: мочу, кровь и мазки с половых органов.

– А простите, кал нужен? – серьезно спросил Андрей.

– О нет, пока не нужен… Да, а где фрау Барбара?

– Вероятно, в своей спальне, – пожал плечами Хортов.

– Я постучал в ее дверь… В спальне никого нет.

– Запомните, Гагенбек, я очень ревнив, – предупредил он и погрозил пальцем. – Почему вы заходите по утрам в спальню моей жены?

Этот пожилой немец юмор понимал, рассмеялся, однако на всякий случай объяснился:

– Я наблюдаю вашу жену уже четвертый год. Есть небольшие проблемы с почками, и я должен видеть ее лицо и глаза сразу же после пробуждения. Сегодня я этого не сделал. Куда она уехала в такой час?

– Должно быть, в офис.

– Да, возможно. Она встает очень рано, это мы, мужчины, любим поспать.

После сдачи анализов Андрей болтался по саду, пиная яблоки (надо сделать выволочку садовнику), потом фрау Шнайдер пригласила его к столу.

– А где же наша фрау Барбара? – ласково поинтересовалась она. – Прошу, разбудите вашу жену, ей будет приятно.

– Я бы сделал это, но не могу, – уклонился он.

– Да, я понимаю. – Она намекала на бурную ночь супругов. – Но получу выговор, если она вовремя не позавтракает.

– Моя жена уехала на работу. Мне так кажется.

– Без завтрака?

– Не знаю ее привычек. Мы долго были в разлуке…

Фрау Шнайдер будто бы даже обиделась, только непонятно на кого – на господина или госпожу.

– Я приготовила вам в дорогу бутерброды, – сообщила она, когда Хортов встал из-за стола.

– В дорогу? – слегка опешил он.

– Но вы же уезжаете в Зальцгиттер. Советую не пользоваться придорожными ресторанчиками и кафе. Там может быть говядина с коровьим бешенством.

– Благодарю вас, – обронил он: даже кухарка знала его планы!

А раз так, надо было ехать – идти в ту сторону, куда прямо или косвенно подталкивали.

Представительский «форд» уже стоял у ворот, а рядом с бархоткой в руке суетился дворецкий. И даже спрашивать, как проехать в Зальцгиттер, не потребовалось, Шнайдер с готовностью вручил заранее нарисованную схему дорог и пожелал счастливого пути.

По дороге Хортов пытался трижды дозвониться до Грифа – так они условились, но ни один телефон не отвечал.

Металлургический Зальцгиттер издалека напоминал дымный рабочий Череповец, где Хортову приходилось бывать, однако сам город оказался чистеньким и подчеркнуто немецким – от улиц со свежеокрашенными домами до аккуратных газончиков, где в России обычно бывают пустыри. Дом школьного учителя Крафта оказался ничуть не хуже генеральского, которым владела Барбара, только новый и выстроен в готическом стиле. Жил он в трех километрах от города, в поселке, расположенном вдоль канала, месте живописном и чистом, несмотря на дымящие трубы. Вокруг дома зеленел молодой, но уже плодоносящий сад, а с тыла усадьбы – старые липы.

В саду, точно так же, как и у Барбары, падали яблоки. Только здесь их никто не собирал.

Сразу же выяснилось, что Крафт предупрежден о приезде Хортова, поэтому он лишь пробежал глазами рекомендательное письмо и пригласил в дом. Ему было, видимо, лет шестьдесят, однако больной позвоночник (чуть ниже шеи дыбился горб) и малоподвижная шея старили его: доктор напоминал угрюмого, согбенного старца.

Судя по тому, как он начал разговор, Шнайдер (или сама Барбара) подробно ему объяснил цель визита.

– Должен вас огорчить, господин Хортов… Будущее России – это фашизм. Для перерождения вашего образца демократии и государства в целом имеются все предпосылки. В период Веймарской республики у нас было точно так же, как сейчас у вас: экономический и финансовый кризис, разброд в обществе, отсутствие какой-либо внятной идеологии.

– Я знаю о президентском правлении в Германии в пределах общего развития, – дипломатично сказал Хортов. – Поэтому не могу проводить таких параллелей.

– А я могу, – с непонятным вызовом проговорил Крафт. – Фашизм, как сопротивление действительному положению дел, возникает в тот период, когда национальный капитал оказывается в чужих руках. Вы интересуетесь ценными бумагами республики? Пожалуйста, я вам объясню, что произошло. Чтобы выпутаться из долгов и оживить экономику, Веймарское правительство выпустило акции, практически распродав все промышленное производство. Вы думаете, что-нибудь изменилось, заработало? Ничего подобного! В стране стало еще хуже, в Германии появились даже нищие. А заработать ничего и не могло, поскольку акции были скуплены немецкими евреями и теми, что работали в Коминтерне. Для нужд мировой революции. Теперь вы, господин Хортов, назовите хоть одну русскую фамилию из ваших новоиспеченных олигархов!.. Да не трудитесь вспомнить, не вспомните. Таковых просто нет. Гитлеру вручили власть, как человеку, способному изменить положение. Я уверен, если в России существующий олигархический капитал будет увеличиваться и с молотка пойдут оставшиеся монополии, вы от фашизма не уйдете. Дабы не потерять национальное лицо.

Вероятно, доктор мыслил себя геополитиком…

– В России это невозможно, – заявил Хортов. – Слишком свежа еще память о гитлеровском фашизме.

– Это общие пропагандистские слова! Иное дело, русский народ сломлен, обескуражен, введен в заблуждение. Его сейчас реструктурируют вместе с естественными монополиями, чтобы сожрать кусками. Но такое состояние проходит очень быстро. Как только тело народа расчленят, у него появится идея соединения, и каким бы словом его ни называли – это фашина.

– С вами трудно спорить. – Хортов решил поиграть в поддавки, иначе доктора не переслушать. – Вы слишком убежденный человек.

– И не нужно спорить. Вспомните, что осталось от итогов Второй мировой, где нас столкнули лоб в лоб? Где социалистический лагерь, Варшав–ский договор, две Германии? Все разрушено, и даже гарантия двухполюсного мира – СССР. А осталось от всего этого государство Израиль. И еще холокост, будто другие народы не пострадали в этой войне. Теперь вы понимаете, кто замыслил бойню и ради чего? Понимаете, зачем столкнули две похожих системы, два народа?.. Я знаю, вы не хотите все это слушать. В России слишком велико противодействие… упреждающее противодействие всяким разговорам о сионизме. Не исключено, что вы думаете обо мне, как о провокаторе. Но вам, господин Хортов, придется меня выслушать. Иначе вы не поймете, отчего Веймарские акции стали причиной антисемитизма в Германии и косвенной причиной войны между нами. Гитлер и Третий рейх отвечали за прошлые грехи и были обязаны или расплатиться по долгам, или силой вернуть все ценные бумаги. Второй путь оказался простым и реальным, акции возвращали по тридцать восьмой год включительно. Существовала сверхсекретная служба, агенты которой работали по всему миру, в том числе и в Советском Союзе. Да, семьдесят четыре процента акций было возвращено. Они находились в специальном отделе Имперского банка и были в собственно–сти НСДП. В тайной собственности. Пять процентов, по сведениям СС, распылились по миру и были утрачены безвозвратно. Но двадцать один – остались в вашей стране. Это довольно солидный пакет! В договоре Молотова – Риббентропа существовал еще один протокол, который мы уже никогда не увидим. По некоторым данным, СССР обязался продать пакет, а Германия выкупить его за некоторую, весьма небольшую сумму. Вероятно, уже в то время Сталин не контролировал Коминтерн, а там, именно там находились Веймарские акции. Выводы делайте сами.

– Значит, сегодня объединенная Германия отвечает по ним? – после паузы спросил Хортов.

– Разумеется! Но стоимость их выросла до огромных размеров!

– Не поэтому ли ваш канцлер заигрывал сначала с президентом СССР, теперь с президентом России?

– Это вопрос не ко мне, но в нем существует некоторый смысл.

– Коминтерн разогнали еще в сорок третьем… У кого сейчас эти акции могут находится?

– Мне кажется, вам виднее. Вы живете в России.

– А кто в Германии занимается этим вопросом? Правительство? Секретные службы?

– Это мне не известно… Я историк и знаю то, что было в прошлом.

Хортову показалось, он увиливал от ответа.

– Хорошо, а какова судьба основного пакета, который вернул Гитлер?

Доктор Крафт посмотрел, как с деревьев падают яблоки. Вздохнул.

– Скоро приедет Ирма и соберет… Она делает очень хороший сок. И мы пьем всю зиму. Ирма – моя жена…

– Акции остались в Германии? – напомнил о себе Андрей.

– Господин Хортов… как вы считаете, что составляло так называемую партийную кассу НСДП? – Он говорил размеренно и смотрел в сад. – Ту самую, с которой скрылся Борман? Золото? Драгоценности?.. Да, они имели место. Но основу составляли эти акции. Веймарское правительство выпустило бумаги такой ценности, что их ликвидность возрастает прямо пропорционально стоимости. Примерно то же самое сейчас происходит в России, с безответственным выпуском и продажей акций крупнейших монополий и ГКО. Если Россия решила жить не изолированно, а в сообществе других народов, ей придется отвечать по своим ценным бумагам. А вы ведете себя, как дети или простые мошенники, заваливая Европу долговыми расписками. Не остановите этот процесс – результат окажется аналогичным Веймарскому. Если кому-то придет в голову скупить их, спрятать на полвека, а потом предъявить к оплате, страна будет лежать на боку.

– То есть, если сейчас появятся наследники партайгеноссе и предъявят акции, они возьмут экономику, а значит, и власть?

– Теоретически – да, – согласился Крафт. – Но практически это невозможно, даже если Германия будет принадлежать некому клану Бормана. Мы пережили фашизм, история не помнит подобных повторений. Кроме того, мы входим в Европейский союз. Можно было бы считать это оскорбительным для ведущей европейской державы, однако мы вынуждены терпеть. Союзнические отношения – это мощная защита.

– Но кровь вам попортят?

В немецком языке не было такого выражения, и доктор не понял, замотал головой:

– Нет-нет, войны и крови не будет!

– Поэтому Гитлер не уничтожил акции? Ему же было выгодно сжечь их. Неужели он хранил бумаги на черный день? На такой вот случай?

Доктор в первый раз улыбнулся и будто смахнул свою старческую мрачность.

– Причина другая, надо знать Германию сороковых. А как бы иначе он заставил немецких промышленников работать на него? Это ложь, что Крупп, Шахт и прочие побежали служить Гитлеру, красная пропаганда. Богатым не нужна идеология… Они прекрасно знали: в любой момент могут лишиться всего.

– Выходит, и сегодня Германия живет под спудом возможной экономической агрессии? Ну, или шантажа. Или всецело полагается на призрачную мощь Европейского союза?

– Такая опасность имеется, господин Хортов, – не сразу признался Крафт. – Правительство делает благополучный вид, но как у вас говорят, на душе кошки скребут. Есть еще одна версия. – Он наконец-то отвернулся от окна, достал коробку с сигарами, предложил Андрею, медленно закурил сам – тянул время. – Версия, которая ближе к реальности. С годами ее жизнеспособность лишь усиливается. Да… Я давно заметил: копии акций, которые время от времени показывают и предлагают купить совладельцам концернов, крупным промышленникам и правительству, имеют строго российское происхождение. Обычно через посредников…

– Это естественно, если двадцать один процент где-то на нашей территории, – вставил Хортов, вспомнив старика Кацнельсона.

– А также заметил, – повысил голос доктор – не любил, чтобы перебивали, – что процесс этот начался с вашего лучшего немца. До перестройки на мировом рынке не появилось ни одной акции. Когда-то я смеялся над предположением, что Борман вместе с партийной кассой попал в СССР. Сторонники этой версии ссылаются на то, что за пятьдесят лет ни сам Борман, ни увезенные им ценности нигде в мире не проявились. Теперь я склонен верить: все это находится у вас в России.

– Смелое предположение, – осторожно сказал Хортов, но самого распирало от вдруг прилившего чувства гордости. – Почему же тогда лучший немец не подтвердил и не опроверг такой версии? Ведь его друг канцлер наверняка интересовался и Борманом, и Веймарскими акциями. Или нет?

– На этот счет есть умозаключение, которое, по некоторым сведениям, высказал сам канцлер. Звучит оно примерно так: по внутренним и строго регламентированным партийным законам генеральный секретарь получал доступ к государственным секретам особой важности лишь по прошествии определенного количества лет. После Брежнева ни один секретарь не выслужил такого срока, и потому первый президент СССР остался не посвященным в имперские тайны. Якобы контролирует соблюдение этого закона некий совет старейшин, члены которого даже не знают друг друга до определенного момента, когда один из них откуда-то получит команду вскрыть пакет…

– Это сказки сытой Европы! – оборвал Хортов. – Это из области придуманных Западом страшилок про СССР. Про хитрую и коварную империю зла. Глупость несусветная!

– Спасибо вам, господин Хортов. – Крафт пожал ему руку. – Вы развеяли мои сомнения… Хотя я никогда до конца не верил, все это слишком смахивало на масонство, а большевики хоть и вышли из лона тайных обществ, хоть и унаследовали методы сионизма и Французской революции, но всегда были проще и прагматичнее. Если вас всерьез заинтересовала судьба Веймарских ценных бумаг, то вы не могли не слышать фамилии Пронский. Полковник Пронский?.. В сорок пятом он был специальным помощником коменданта Берлина, но это его официальная должность, прикрытие. Настоящей его деятельности никто не знал… Между прочим, принадлежит к известному княжескому роду…