– Рома, Метла! – услышал американец, теряясь в водовороте событий.
Ну, вот… А он все размышлял – кто такой Метла, да чем знаменит… Какой хороший ресторан! Тут тебе и Гулько, тут тебе и Метла. Еще бы второй Рома пришел – совсем хорошо было бы…
То, что он снова дома, отвыкший за пять лет проживания за океаном от такого обращения, Мартынов, уже несколько суток находящийся в России, понял только сейчас.
Сначала несколько мощных пинков под ребра, потом один – в лицо, затем по его спине пробежало никак не меньше десяти человек, и, в завершение всего этого переполоха, он почувствовал на своей спине грубые подошвы высоких шнурованных ботинок. Казалось, что никуда и не уезжал.
– Лежать, сука!! – приказал ему тот, что стоял на его лопатках.
Андрей Петрович – Эндрю Мартенсон – лежал уже давно, но констатировать это вслух не счел возможным. Хватит и того, что у него рассечена бровь. Боксер в России, не пропускающий ни одной тренировки в спортивном зале Вегаса, он хорошо знал, что теперь кровь удастся остановить не скоро. Однако второе упомянутое слово он простить так и не смог.
– Какая я тебе… сука? – дышать было тяжело, а говорить еще сложнее. – Я тебе… не сука…
Спец подпрыгнул на месте, и Мартынов задохнулся окончательно.
Родина, она всегда с тобой.
Он сидел напротив высокого парня, прижимал ко лбу платок и наблюдал за тем, как его визави молчаливо изучает американский паспорт. Ничего понятного этот мент по кличке Метла – как теперь выяснилось, там не почерпнет, однако он продолжал листать зеленую книжицу с орланом на обложке и делал вид, что черпает.
Метла, Метла… Сука страшная…
Можно было и раньше догадаться, кто для городского авторитета является самой страшной сукой. Мент, не дающий спокойно жить. Работающий в большом здании с вывеской «УБОП».
– Значит, теперь вы гражданин США, – то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес Метла.
– Сомневаетесь, что паспорт настоящий, – так же неопределенно ответил ему Мартынов.
– Нет, не сомневаюсь, – закрыв документ, сотрудник антимафиозного ведомства отложил его в сторону. – Не сомневаюсь, Эндрю Мартенсон. Хотя мне ближе – Андрей Петрович Мартынов. Дважды судимый гражданин СССР и России, за которым волочится список свершенных дел длиною в километр.
– В милю, – поправил Мартынов.
Метла откинулся на спинку кресла – сейчас милиционерам авторитетных ведомств вместо библиотечных стульев стали выдавать офисные кресла, похожие на те, на которых в Вегасе стоящие в очереди на бирже безработные ожидают своей очереди на прием, и закурил.
Потом предложил сигареты Мартынову.
– Скажите, Мартенсон, как вы оказались в этом ресторане? – Поморщившись, добавил: – Честно говоря, сейчас мне интереснее поговорить кое с кем другим, но нахождение на месте массового убийства иностранного гражданина меня заставляет быть политиком. От политики меня тошнит, это чувство усиливается от того, что иностранный гражданин – бывший российский зэк, но приходится быть…
– Сознательным, – подсказал Мартынов. – Это похвально. Хоть и обидно за предыдущие ваши слова, однако приходится согласиться с тем, что в милиции наконец-то появились политики. Вот, министра вашего взять, к примеру…
– Давайте лучше вас возьмем в пример, – перебил Метла. – Возьмем и попытаемся выяснить, что американский гражданин делал в ресторане в тот момент, когда там шла крупномасштабная «стрела» между организованными преступными группировками. Если даже опустить тот факт, что гражданин этот – бывший русский каторжанин, у которого совсем недавно был не паспорт зеленого цвета, а все больше справки об освобождении…
– Послушайте, гражданин… – перебил милиционера Мартынов. – Простите, не знаю, как вас…
– Метлицкий.
– Так вот, гражданин милиционер Метлицкий, если вы и дальше будете продолжать в таком духе, я сейчас просто заговорю по-английски и потребую консула. А потом… – Мартынов вдруг осекся и ватным взглядом уткнулся в собеседника. – Как… вы сказали… ваша фамилия?..
Милиционер улыбнулся.
– У вас какой-то нездоровый румянец на щеках появился, Андрей Петрович. Простите, если обидел и вызвал у вас такую досаду. Нехорошая привычка, издержки службы. Приходится быть циничным…
«Нет тут того, кто тебе за привычки мог бы растолковать, – подумал Мартынов, боясь упустить фарт, весь вечер валивший ему порциями каждый час. – Гулько, Метлицкий… Павловск, училище, станкостроительный техникум… А нужно было всего-то оказаться в Новосибирске в нужное время в нужном месте – в ресторане «Садко». В местном центре переливания крови… Brilliant result, mister Martensen»…
Думая о своем, он старался не пропустить ни слова из того, что продолжал говорить милиционер.
– …и вспоминать то, о чем по ряду причин уже должно забыть. Уверяю вас, что о том, что вы – бывший зэчара, слинявший за океан, я уже забыл. И меняю направление своего первого вопроса. Чем вы в Штатах на хлеб зарабатываете, Мартенсон?
– Менеджер в одной крупной спортивной организации, – ответил Мартынов, лихорадочно соображая, как теперь строить свою политику розыска Малькова. Ситуация менялась каждую минуту, и все предыдущие идеи перестали иметь смысл сразу после того, как его привезли в ресторан. Теперь же, когда он, не прикладывая никаких усилий, нашел тех, к поискам которых даже не знал, как приступить, все стало простым и сложным одновременно.
– А сюда вас каким ветром занесло?
– Мне сказали, что на вашем кладбище похоронена моя мать. «Клещиха». Есть у вас такое кладбище?
– Кладбище есть, – задумчиво проговорил убоповец. – Только что значит – «сказали»? Вы что, не знаете, где похоронена ваша мать? Умерла во время вашей отсидки, получается?
– Видите ли… – Мартынов склонился над зажигалкой с очередной сигаретой так, чтобы не смотреть в глаза Метлицкого, и в то же время не выпуская из поля зрения ни одного, исходящего от милиционера импульса. – Я детдомовский… Всю жизнь ее искал, а найти удалось лишь тогда, когда оказался в Америке. Там деньги, товарищ Метлицкий, а без денег могилы предков искать – время зря терять. Нашел деньги – нашел мать. Впрочем, вам не понять…
Милиционер откинулся бы еще дальше, если бы не мешала спинка кресла.
– Ты посмотри, какой сюжет… Да тут одни сироты собрались! Мистер Мартенсон – детдомовский, гражданин Гулько – из детдома, я – из детдома, Миша Фома – из детдома. Один лишь Вова Крот из благополучной семьи.
– Вы… детдомовский? – обомлел Мартынов.
– Детдомовский… – как-то мягко подтвердил милиционер. – Роман Алексеевич Метлицкий, к вашим услугам.
Далее, в течение четверти часа Мартынову пришлось нагло врать, рассказывая о своем саратовском детском доме. Он говорил и думал лишь о том, чтобы этому умному молодому человеку не пришло в голову выйти на минутку из кабинета, сказать там пару слов сотрудникам и вернуться. Через час ему принесли бы распечатку, которая безошибочно указывала бы на то, что папа Мартынова, трижды судимый рецидивист, проживал в Саратове до самой своей кончины вместе с мамой Мартынова, воровкой на доверии, умершей за месяц до того, как сын перелетел через океан.
Но, увидев, как милиционер качнул головой, Мартынов поклялся быть проще. И понял, что пора приступать к работе, для выполнения которой двенадцать часов находился в воздухе.
– Вам хорошо, – бросил он, выворачивая платок так, чтобы выбрать на нем место, не запятнанное кровью. – Вы хоть родителей своих помните. А я вот… Всю жизнь один. Помни я родичей, может, и не сидел бы.
– С чего вы взяли, что я родителей помню? Я их даже не знаю. Не видел ни разу. Сколько ни силюсь детство вспомнить – все мимо.
«И у меня – мимо, – озабоченно подумал Мартынов. – Они что, сговорились?! Ну-ка, раскачай этого парня, пока сам окончательно не запутался! Тот не помнит, этот не помнит… Вы что, лишенцы, обалдели?! А кто тогда из вас мне заявит, что он – Артур Мальков?! Короче, у меня сейчас два пути. Либо я кого-то из них веду в банк, либо этот ведет меня к прокурору»…
– Да бросьте вы! – рассмеялся он. – Это я так сказал, что не помню. Помню, конечно, кое-что. Вот – мой отец, высокий, сильный… – Мартынов показал над своей головой, сколько хватило руки, уровень. – Петром его звали, Роман Алексеевич. Помню, что он на машине работал. Мама – учитель пения. Дом всегда был наполнен музыкой, а руки отца пахли бензином… Эх, детство… Вот, единственное, чего не помню, это как они выглядели и куда потом делись. Знаете, меня постоянно обманывали. То я не Андрей, а Миша, то папа был летчиком, да потом разбился… То маму в командировку отослали… А я-то точно знаю, что ее в Новосибирске грузовик сбил.
Метлицкий пожевал нижнюю губу и крутнул сигарету в пепельнице – чтобы упал пепел.
– А я ничего не помню. Меня в интернат привезли, когда мне семь лет было. Ничего не помню… Иногда, правда, по ночам все больше, сны какие-то странные снятся. Дом оранжевый, кирпичный… Лавочки, собака… Я никогда в жизни не был около оранжевого кирпичного дома, неподалеку от которого была бы привязана на цепь собака. Лет пять назад ходил к одной бабке, Чувашихой ее все здесь зовут. Живет на окраине города в поселке Вереснянск. Горожане полагают, что она колдунья, вот и меня бес попутал. Поговорил с ней, она сказала, что это воспоминания из прошлого. Говорит – сходи в церковь, поставь свечу Николе-угоднику, он твою память в нужном направлении запустит.
– Запустил? – незаметно для обоих разговор перешел на «ты».
– Запустил… – Метлицкий рассмеялся и посмотрел в черное окно. – С месяц дом с собакой не снился, а потом опять сначала… Ладно, Мартынов. Заговорились. Что в кабаке делал?
– Да поесть зашел! – возмутился Андрей Петрович. – Жрать-то охота. Только вошел, а там – бах! – бах! – тарарах!
– Кто в кого?
– Знаешь, я переднего края как-то не заметил. Когда идешь в ресторан и у тебя перед глазами лангет с картошкой, не до бдительности. Одно могу сказать точно – палили азиаты.
– Там были кавказцы, – заметил милиционер.
– Правда? – усмехнулся Андрей Петрович. – Пусть будут кавказцы. Помню – черные друг в друга стреляют, помню – к двери бросился, помню – дверь распахнулась… – Андрей Петрович задумался. – Больше ничего не помню.
– А русские стреляли?
Мартынов задумался и решительно покачал головой.
– Русские матерились. Они поодаль от черных сидели. Вот, как сейчас вижу – я захожу, русские в одном конце зала, чеченцы – в другом. И резня началась как раз за столом черных. Ну, это у них бывает. Я – к дверям, а тут – вы.
– Почему – чеченцы? Ты же сначала сказал – азиаты? А сейчас национальность на-гора выдаешь.
– Так ты же сказал – кавказцы? – опять улыбнулся Мартынов. – А о других кавказцах по Би-би-си ничего не рассказывают.
– Вообще-то азербайджанцы, – поправил Метлицкий. – А русские не стреляли?
– А зачем русским стрелять? – равнодушно пожал помятыми после налета плечами Андрей Петрович. – Там кавказцы сами неплохо друг с другом справлялись. Слушай, у тебя водка есть?
Метлицкий спокойно посмотрел на собеседника, потом встал и направился к сейфу.
– Была, кажется. Если не испарилась…
Не «испарилась». Почти полная бутылка «Столицы Сибири» вместе со стаканом материализовалась перед Мартыновым, как при взмахе волшебной палочки.
К большому удивлению милиционера, нынешний американский гражданин и бывший русский зэк перевернул бутылку, но воткнул горлышко не в стакан, а в платок. Несколько раз встряхнул и поставил на место.
– Спасибо.
И снова прижал платок ко лбу.
– Это круто, – согласился убоповец. – Любой другой на твоем месте залпом осушил бы сейчас весь флакон. С нервишками, дядя, у тебя все в порядке.
Вернувшись за стол, пододвинул к Мартынову паспорт, портмоне, мобильный телефон, ключи от машины и остальную мелочь.
– Кажется, на этом мы и распрощаемся. Совет на будущее – ужинай в гостинице. После твоего отъезда тут многое изменилось.
Мартынов убрал платок от лица. Скорое прощание с Метлицким не входило в его планы. Исчезал повод для продолжения знакомства. Причина была налицо, а повод, казалось, исчезал.
– Что-то я не понял… Ты не будешь меня допрашивать? В кабаке остались лежать девять человек, и ты отпускаешь человека, который своими глазами видел процесс превращения их в трупы?
– Это я что-то не понял, – проговорил Метлицкий. – С каких пор блатные стали записываться в свидетели? Ты что, думаешь, что я поверил хотя бы одному твоему слову? Тех, кто украшен такими тату, не исправляет даже Америка. Или ты думаешь, что убедил меня в том, что в «Садко» тебя завел запах жареного мяса? Мне мороки с тобой будет, американец, выше крыши! А зачем она мне, морока? Консула искать, чтобы он присутствовал в тот момент, когда я буду правду из тебя вынимать? Мартынов, вот кто мне при этом совершенно не нужен, так это американский консул. Свободен. И не забудь сигареты.
И, как показалось Андрею Петровичу, милиционер совсем о нем забыл.
– Иди, иди.
«Ладно», – решил Мартынов. Он уйдет, не хватало еще лишние подозрения в парня всаживать. Главное, оба найдены…
Мартынов вышел, обдумывая повод, который не должен вызвать у Метлицкого удивления, когда он завтра снова увидит русского американца.
Едва за ним захлопнулась дверь, Роман Алексеевич поднял трубку.
– Верочка? Здравствуй, дорогая. У меня к тебе просьба, которую ты наверняка оценишь в коробку конфет… Две коробки?.. Согласен, ты всегда права! Две. Запиши данные на одного человека. К утру я хочу знать о нем все. Уже пишешь?.. Алексей Геннадьевич Родищев… Что? Нет, не «Путешествие из Петербурга»… РОдищев, а не РАдищев. После «Р» идет «О». Записала? В восемь, или в девять? Хорошо, в десять.
Положив трубку на рычаги, Метлицкий перестал улыбаться.
– Черт!.. Как у них аллергии от шоколада не случается?! Это же коростой покрыться можно…
Покосившись на оставленную пачку сигарет, он смахнул ее в стол и достал свой «Кент». Дождавшись, пока из легких выйдет последняя молекула дыма, снова потянулся к телефону.
– Шашков? Ну-ка, веди сюда этого Родищева.
– А с Гульковым со товарищи что делать?
– Шашков, ты кто?
– Помощник дежурного.
– В связи с этим возникает вопрос – что ты можешь с ними сделать? Карауль как следует, чтобы они с тобой чего не сделали. Три часа у меня по-любому есть…
