Глава 9
Два часа пролетели, как одно мгновение.
За те сто двадцать минут, пока следователь разговаривал с предприимчивым подполковником, поставившим доступ к арестованным на прочную коммерческую основу, Тоцкий установил принадлежность номера телефона, указанного в квитанции, оплаченной покойным губернатором.
Власов манерничал минут пятнадцать. Но чем чаще он говорил о «чудовищной провокации», тем сильнее на глазах грустнел и старел. Когда, наконец, стало ясно, что дальнейшее упорство унижает его, он сломался.
Готовый к такому обороту Копаев мысленно добавил к предстоящему разговору пару часов. Только юный и необтесанный опер сейчас мог развесить уши и послушно принимать на веру то, что прозвучит в кабинете. Антон этот рубеж перешагнул давно, и в тот момент, когда Власов задумчиво произнес «Хорошо…», приготовился отделять зерна от плевел и агнцев от козлищ. Попадая в такой переплет, люди от правоохранительных органов сводят свою роль в преступлении лишь к стоянию «на стреме» или стороннему наблюдению. Нет, не участвовал, нет, не делал, но попустительствовал, не донес, и в том кается. Наказывайте! – за недонос.
Так оно, собственно, и случилось. Власов промычал, что его обманули, сунув под нос пропуск, а он, слепой и старый дурак, не рассмотрел как следует. Вот и вся вина. Не сажать же за это! – в самом-то деле…
– Ты что, дурак, Власов? – погрустнел Антон. – Ты кому вливаешь эту шнягу? Кто был ночью в тюрьме?!
Около десяти месяцев назад подполковник, у которого заболел сын, вышел от его лечащего врача в состоянии транса. У мальчика обнаружили лейкемию в начальной стадии, то есть в той, когда еще не поздно начать биохимическое лечение и уничтожить болезнь на корню. Операция и лечение в Германии стоили около десяти тысяч евро. С этой цифрой в голове Власов вышел из больницы и приехал домой. Обзвонил родных, близких, знакомых, подсчитал, сколько стоит его машина, помножил на текущий курс и вывел итоговую цифру: ровно десять тысяч евро. И последующие лет десять жизни должны уйти на погашение этой задолженности, а на такую рассрочку не соглашался ни один из близких и знакомых. Власов отчаялся и едва не запил. Помог один из бывших сослуживцев, живущих ныне в Питере. Он сказал, что помочь может, но для этого необходима обратная услуга. При этом забывается сама сумма долга. Просто услуга в ответ.
Власов, когда ему объяснили, к чему сводится обратная связь, сначала едва не отказался. Дело в том, что в тюрьме содержится человек, и нужно человеку помочь.
Как сказал чернявый проситель, чуть ломая русский язык южным акцентом: «Одному сидеть не хочется, другому – умирать от белокровия». Словом, договорились. В следующее свое дежурство Власов провел в тюрьму человека, который около четверти часа на чеченском языке разговаривал с арестантом.
Дальше больше, и вскоре Власов понял, что десять тысяч евро, которые он наивно принял за оплату единичной услуги, не что иное, как единовременное пособие за участие в постоянном сотрудничестве. Спрыгнуть с подножки этого поезда уже невозможно, и матерый подполковник попал в историю, попасть в которую не рассчитывал именно по причине своей матерости.
Из протокола допроса Власова А. Ф.:
Вопрос: Как зовут человека, предложившего вам 10 000 евро на лечение сына в обмен на незаконный допуск к содержащимся под стражей лицам?
Ответ: Он представился как Магомед-Хаджи. Знаю, что он ездит на джипе «Лексус» черного цвета. Ему около пятидесяти пяти лет, ростом около ста семидесяти пяти сантиметров, крепкого телосложения, по-русски говорит с едва заметным акцентом. Возможно, он из бывших партократов.
Вопрос: Почему вы так решили?
Ответ: У него уверенная и спокойная манера поведения, он часто употребляет такие выражения, как «человеческий фактор», «кадровая работа», «ответственность».
Вопрос: 26 сентября в тюрьму зашел именно он?
Ответ: Да. Но это было впервые. Раньше он приезжал ко мне, договаривался, но для разговора прибывали другие лица.
Вопрос: Сколько раз вы организовывали такие разговоры?
Ответ: Раз семь, наверное. Быть может, восемь…»
– Телефон 332525 в Мирнске установлен в кабинете директора рыболовецкой компании «Северный промысел», – докладывал Тоцкий.
– Как интересно, – заметил Антон. – Резун, целый губернатор, звонил ночью в офис директора рыболовецкой компании. Скажи, сыщик, когда в Москве полночь, который час в Мирнске?
– Четыре часа.
– Значит, директор сидел в четыре часа утра в своем кабинете и ждал звонка губернатора? Это очень интересно.
Командировочное удостоверение лежало в столе Копаева еще с обеда. Разведка боем оперативниками проделана. Они «засветились» в Мирнске, подергали за кончики ниточек, установили для местных темы для размышлений.
«Приехали два мента, – наверняка говорят в Мирнске, – а следователь сюда не торопится».
Ищут концы в Москве. И ничего в этом удивительного. Что такое Мирнск? Разбитая тапкой муха на карте России. Другое дело – Москва. Все дела «по-крупняку» решаются там. Такое мнение и у Следственного комитета, коль скоро для выяснения причин смерти Резуна на север прибыли два муровца. Уверятся в этом все, кто есть нехорошие люди, и начнут активно заметать те следы, которые проявились в результате приезда полицейских. И приехать в этот момент в Мирнск следователю Приколову – ммм… – чмок! – самый смак.
«Что там наработают эти двое?» – спрашивал Быков. А разве Антон посылал сыщиков в Мирнск что-то нарабатывать?
Он посылал их поднять легкий ветерок и сдуть листву с присыпанных наспех трупов. Продемонстрировать отсутствие своего интереса к мирнским разборкам. Расслабить напрягшихся, спрятавшихся за кустами нехороших парней. Пусть вздохнут и выйдут из-за кустов. Навстречу следователю Приколову, шагающему из аэропорта с портфелем в руках.
– Когда у тебя самолет? – поинтересовался во время последнего разговора Быков.
– В девять вечера. Я возьму Тоцкого, – отвечал Антон.
Было это два часа назад.
Оперуполномоченный Мошков, великолепно сыгравший роль следователя Следственного комитета в тюрьме, ехал в Серебряный Бор в хорошем настроении.
Позавчера к нему подъехал дядька с явными признаками второй чеченской кампании на лице, уговорил поучаствовать в «концерте» вместе с судьей, вручил конверт и коротенькую фабулу недоразумения, случившегося с Занкиевым («Судья писал, – пояснил дядька, – так что все в теме»). Судья, сказал дядька, в курсе. Все в курсе. Просто задержанного без процесса не освободить, и в зале судебного заседания нужно строгое лицо в виде следователя. Никто не проверит и не узнает.
И Мошков поучаствовал.
А полчаса назад дядька позвонил и попросил приехать. Наверное, концерт он оценил на совесть и теперь хочет добавить. Наверное, и судья там будет.
– Я к Магомеду, – сказал Мошков в переговорное устройство перед воротами особняка в Серебряном Бору. Подумал, и исправился: – К Магомеду-Хаджи.
Его впустили, пригласили из машины за дом, откуда слабый и на удивление теплый ветерок уже доносил аромат жареного мяса.
Магомед-Хаджи сидел за столиком и пил красное вино. Рукав его рубашки был заляпан чем-то красным. «Наверное, вино пролил», – догадался Мошков.
– Садись, дорогой, – сказал хозяин, широким жестом указав Мошкову на стул перед собой. – Хочу угостить тебя красным вином из погребка бордоских виноделов и мясом.
Вино было разлито, и, когда фужеры опустели во второй раз, хозяин спросил:
– Ты купил детям игрушки на те деньги, что я тебе подарил? Купил ли жене красивое платье?
– У меня нет жены, – весело рассмеялся Мошков. Вино приятно грело желудок на холодке улицы и разливалось дымкой в голове. Сам двойной вопрос чеченца привел его в хмельной восторг. У него нет жены, так откуда могут быть дети?
– А скажи, Олег, – мягко улыбаясь, проворковал хозяин, – спрашивал ли кто тебя о том процессе?
Мошков отмахнулся.
– Как вы и просили, я целый день добросовестно болел. И потом, вы же сами говорили, что этот процесс кривотолков не вызовет?
– Так я не понял, – еще мягче спросил чеченец. – Спрашивал или нет?
– Да нет же! – Вино продолжало веселить, и Мошков, уже не скрываясь, рассмеялся еще громче. – Никто не спрашивал, Магомед-Хаджи. Никто не интересовался. Я выполняю свою часть договора.
– А это мы сейчас посмотрим, Олег, – казал чеченец и что-то отрывисто пролаял на родном языке.
От дома отделились двое и, внушая Мошкову тревогу, подошли. Выслушав из уст хозяина еще несколько фраз, они спокойно подошли к оперу-лжеследователю и первый из них выбил стул из-под Мошкова.
Страшным Мошкову показалось не то, что с ним потом делали, а осознание ошибки, которую он совершил, соблазнившись тремя тысячами долларов. В том, что нынешние события не тянут даже на компенсацию морального ущерба для него, он убедился уже через несколько минут.
Его несколько раз опускали под воду в наручниках, и всякий раз, когда напряжение в голове достигало критической точки, давали глотнуть свежего воздуха. За те секунды, пока он успевал набрать в легкие свежего воздуха, хозяин успевал задать прежний вопрос.
– Нет!.. – кричал Мошков, выпуская спасительный воздух, и его снова опускали под воду. Вино, так благодушно предложенное хозяином, сводило на нет все усилия юриста третьего класса. Оно давило на мозг изнутри, вытесняло остатки кислорода и создавало в голове такое давление, что почти разрывало капилляры.
Три тысячи долларов. Столько стоит билет на экскурсию в ад.
– Убейте его. И разыщите Колмацкого.
Он не ослышался? Он правильно понял?! Он сказал – «Убейте его»?! Плевать на какого-то Колмацкого!.. Его-то за что?!
Его отволокли к какой-то яме, он увидел нож и боль под кадыком. А потом захотелось спать. Удивительно, но чем глубже становился сон, тем слабее чувствовалась боль.
* * *
Самолет оторвался от взлетной полосы Шереметьево, и дрожь в салоне мгновенно прекратилась. Антон посмотрел в окно – он любил смотреть, как большие здания за считаные секунды превращаются в спичечные коробки, а грибные рощи в кляксы в тетрадках первоклассников. Тоцкий, напротив, повернул голову к проходу. Он эти превращения мог наблюдать лишь держа в руках пакет, любезно предоставленный компанией «Аэрофлот».
В Мирнске их никто не встречал. А кто бы встретил, если двое из Москвы прибывали в город вечного Рыбного Дня как хорошо организованная группа «домушников-гастролеров»?
Такси. И – они в Мирнске.
«Здравствуйте, здравствуйте… Я – Приколов, следователь по особо важным, из Следственного комитета, на всякий случай. А это – Тоцкий, из МУРа… А кто ждал? Никто не ждал. Мы сами не думали, что прилетим. Но, как говорится, чем больше бумажек, тем чище… Да, да. Она, родная. Кстати, коль уж мы об этом заговорили… А кто сейчас исполняет обязанности покойного Резуна? Шахворостов Павел Павлович? Мы еще зайдем».
На выходе из кабинета первого этажа Антон заметил, что делопроизводитель даже не дождалась их выхода – схватила трубку и принялась чвакать кнопками на телефоне.
– Поднимается небольшой шумок… – сказал Копаев Тоцкому. – Кажется, нас действительно не ждали. Люблю вот так, по-татарски.
– По-английски, – поправил майор.
– По-английски уходят. Ты видел, как изменилось лицо леди, что с нами разговаривала?
– Она была живая? – подыграл Тоцкий. – Я думал, она давно здесь сидит.
Шахворостовым оказался степенный мужчина лет этак сорока на вид с вялым взглядом и чуть провисшим над брючным ремнем животом. Его серый костюм с черной рубашкой очень гармонировал с синеватыми мешками под глазами. О прибытии столичных гостей он был уже наслышан, однако сделал вид, что приятно удивлен. Встал из-за стола, раскинул руки и помчался навстречу следственной группе. В голове Копаева в этот момент даже блеснула мысль о том, кого он поцелует первым: сотрудника МУРа – начальника отдела по борьбе с бандитизмом или его, оперуполномоченного УСБ Екатеринбурга.
Целовать господин Шахворостов никого не стал. Видимо, посчитал, что это будет уже слишком. С разбегу изменил направление движения, подставил под гостей два стула и вернулся на свое место. Развел руками и стал говорить так же, как, по всей видимости, и думал:
– Безмерно скорбим. Большая потеря. Эту утрату не восполнить никем. Он был хорошим человеком. Преданным своему делу бойцом. Данко. Да, Данко.
– Эк куда вас занесло, – ничуть не удивился Копаев, понимая, что для более впечатляющего траурного спича у и. о. губернатора времени просто не было. Этот текст телеграммы, выданный «на ура», – продукт фантазии за тот отрезок времени, пока Антон с Тоцким поднимались с первого этажа на третий.
– Мы любили его, – сказал Шахворостов, – как отца. Он жил этим городом, этой областью. Субъектом Федерации… Знаете, это как у поэта. Помните? Боже, будь я самым сильным князем, Но живи от моря вдалеке, Я б, наверно, повалился наземь, Грыз её и бил в слепой тоске. Он был таким.
«Отходит, – констатировал Антон. – А я-то грешным делом подумал, что он «тормоз». Но он, оказывается, разудалый молодец, и ухо с этим фраером от бога нужно держать востро».
– Так оно и вышло, – подтвердил Копаев, вынимая из кармана пачку жвачки и бросая на спинку соседнего стула плащ. – А потом с веселой дрожью, закружившись вкруг оркестра, Звуки падали к подножью Задушённого маэстро.
– Надушенного, – машинально поправил Шахворостов и тут же встрепенулся: – Вы тоже знаете Гумилева?..
– К сожалению, нет. Не успел, – Антон закинул в рот скрученный в трубочку пластик. – Только его дело НКВД в архиве ФСБ листал. Из личных интересов. Где чай?
Не привыкший к такого рода перекатам и. о. ринулся было сам, потом о чем-то вспомнил и стал искать на пульте кнопку. Нашел, нажал.
«Чуть было сам не заварил, – со злорадством подумал Копаев. – Парень не на своем месте. Короткий зондаж – и он тут же прокололся. Уважаемые пацаны даже для москвичей за чаем не бегают. Усадили, усадили в кресло… Сейчас я тебя еще паче огорошу, и мы найдем подтверждение спонтанной версии».
– Пока на хлеб мажут красную икорку… – Антон завис над столом. – Мы же с красной икоркой бутерброды будем есть? Так вот… Все приказы и распоряжения Резуна за две тысячи одиннадцатый-двенадцатый год, – он вытянул перед собой руку в нацистском приветствии, показывая, какой высотой он хотел бы видеть стопку, – сюда. Сейчас.
И грохнул ладонью по столешнице.
– Это… – засуетился Шахворостов.
– Это очень просто, – перебил Копаев. – Снимаете с аппарата трубку и говорите делопроизводителю: «Сюда, мать твою!» И документы через пять минут будут у вас на столе. Их занесет делопроизводитель в юбке, разодранной от быстрого бега.
Пока и. о. разговаривал с канцелярией, Антон черкнул пару фраз на листке, вырванном из блокнота, и протянул Тоцкому. Жест этот, без сомнений, вне внимания Шахворостова не остался, но он и на этот раз не мог предугадать, что и зачем делает следователь.
«Познакомься с директором «Северного промысла». Возьми двоих из ГУВД. С улицы мне позвонишь».
Шахворостов уже с неподдельной тревогой в глазах проводил муровца из кабинета и уложил трубку на рычаги.
– Вы знаете, я ожидал…
– Что приедет группа из Москвы человек восемь, засядет в Следственном комитете Мирнска, его руководство начнет давать вам указания, а вы приносить выполненную работу руководителю следственной группы, – закончил Антон. – Это уже не актуально. Я люблю работать с людьми, видеть их чаяния, блеск глаз, дрожание бровей под высоким сводом лба… И тем приятнее потом переворачивать последние листы расследованного уголовного дела и ощущать плоды своего труда. Помните, как у поэта: «Я закрыл «Илиаду» и сел у окна. На губах трепетало последнее слово. Что-то ярко светило – фонарь иль Луна, И медлительно двигалась тень часового»… – найдя взглядом урну, Копаев наклонился, выплюнул в нее жвачку и обернулся на шум в дверях. – А вот и делопроизводитель. Здравствуйте, Анна Поликарповна. А вы говорили – архив закрыт, ключ у архивариуса, а тот в отпуске…
