Глава 9

Две пары глаз неотрывно следили за ломкими татуированными пальцами, неуловимо быстро тасовавшими карточную колоду. Карты мелькали с калейдоскопической скоростью, и отследить все движения сдающего было невозможно.

Свет низкого абажура тревожным пятном ложился на ломберный столик. На истертом сукне громоздились кучки мятых кредиток. Над абажуром слоисто клубился сигаретный дым, нехотя выползая в распахнутую форточку.

Игроков было трое: молодой красавчик с бледным лицом и зализанными назад гладкими черными волосами, мордатый крепыш с тяжелой боксерской челюстью и высокий седой старик интеллигентной наружности, в золотых очках, оливковом костюме и табачном, в тон ему, галстуке. Если бы не зоновские татуировки-«гайки», густо испещрявшие его пальцы, этого человека вполне можно было бы принять за дирижера симфонического оркестра или университетского профессора.

– Гена, срежь, – старик учтиво протянул карты бледному красавчику.

Тот, поплевав на пальцы, сдвинул колоду.

– Что стоит кон? – спросил он.

– Как всегда. Минимальная ставка полтинник, – не глядя на Гену, отозвался старик.

Торговля прошла живо, и в последнем круге ставки круто взлетели вверх. Игроки потянулись к сдаче.

Едва взглянув в свои карты, мордатый крепыш кинул их на стол.

– Прикупаю со сносом трех, – пробасил он и потянулся к колоде.

– Стрит, – воодушевленно объявил Гена.

Вкрадчивым скользящим движением старик вскрыл свою сдачу и тут же объявил:

– Каре. Играем дальше? – И, не дождавшись ответа, небрежно сгреб банк себе…

…Шестидесятилетний Иван Михалюк, крученный по жизни рецидивист с восемью судимостями, был известен в городе как Дядя Ваня. В местных бизнес-кругах не было человека, который бы не знал этого имени. Что, впрочем, неудивительно – ведь Дядя Ваня был «смотрящим» по городским рынкам. Высокий уголовный статус полностью соответствовал юридическо-правовым нормам: частная охранная фирма «Находка» (оформленная на подставное лицо), разрешение на оружие и корреспондентский счет в банке. Фирма «крышевала» абсолютно все, что имело хоть какое-то отношение к рынкам: бакалейные киоски и мебельные салоны, платные автостоянки и торговые склады. Михалюк по праву считался одним из влиятельнейших людей города. Однако «смотрящий» вел себя скромно, во всяком случае – никогда не дербанил бизнеснюг почем зря. Да и коммерсы не наглели: тихонько отстегивали фирме процент «за охранные услуги», получая взамен зыбкие обещания «если что, разобраться». Но горе было тем, кто отказывался платить! Злостным неплательщикам сразу же объясняли, почем фунт сладкого, сколько в рубле алтын и вообще – кто хозяин на рынках. Поджоги товаров, нападения неизвестных хулиганов и наезды налоговых служб были далеко не последними аргументами этого объяснения…

Говорили, будто бы на совести Дяди Вани несколько заказных убийств. Впрочем, это были всего лишь слухи… Еще говорили, будто бы во время отсидки на гиблом воронежском «строгаче» Михалюк стал положенцем, то есть кандидатом на вора. Но и эту информацию никто не подтверждал и не опровергал. Ментура начисто игнорировала странную охранную фирму и ее фактического хозяина. Обострять криминогенную ситуацию было не с руки: ведь «смотрящий» всегда мог подписать под себя несколько десятков стойких татуированных солдатиков. В городе с полумиллионным населением и богатыми криминальными традициями это было несложно.

Больше всего на свете Михалюк любил карты, и не было игры, тонкостей которой бы он не знал: от любимого блатными «тэрца» до интеллектуального преферанса, от пролетарского «храпа» до студенческой «тысячи». Но чаще всего он отдавал предпочтение покеру – игре, построенной не на глупом везении, а на тонком понимании психологии противников. Покер был хорош многим. Под видом проигрыша нужному человеку можно было всучить взятку. А можно было и передернуть, чтобы, выиграв у другого нужного человека, поставить его в круговую зависимость от себя.

Чаще всего Дядя Ваня приглашал на покер Гену Зацаренного по кличке Цаца, номинального директора «Находки», и Игоря Мамрина по кличке Зондер, бывшего в охранной фирме эдаким фильтром-обогатителем между базарными бизнесменами и «смотрящим». Зондер был нормальным пацаном – вел себя правильно, не бурел и не зарывался. А вот Цаца, типичный провинциальный мачо с мелкоуголовными задатками, в последнее время слишком о себе возомнил. И эту «шестерку», по мнению Михалюка, давно следовало посадить на жопу…

…Игра, начавшаяся в полночь, длилась уже часов шесть. Сперва Дядя Ваня выиграл кучу денег, потом почти все спустил, затем фарт вновь повернулся к нему лицом.

Перед очередной сдачей карт Михалюк закурил и, подойдя к окну, с треском распахнул раму. Малиновая планка рассвета застенчиво розовела под серым небом. Теплый утренний ветер нес в окно тонкую горечь ночных цветов.

– Светает… – зевнул «смотрящий» и прикрыл рукой рот, в котором тускло поблескивала золотая фикса. – Может, хватит, пацаны, на сегодня?

– Мне вроде как пруха повалила, – негромко возразил Цаца, – давай еще катанем…

В реплике прочитывался нехитрый подтекст: пока банк полон, а пацан хочет рискнуть фартом, то по всем «понятиям» «катку» нельзя прекращать.

– Если Дядя Ваня согласен дальше шпилять, я отваливаю, – объявил Зондер и, закурив, откинулся на спинку стула. – Ты, Цаца, не против?

– Игра, – безучастно сказал «смотрящий», и карты вновь зашелестели по истертому сукну.

К половине седьмого утра Зацаренный проигрался в пух и прах. Однако по-прежнему не хотел отходить от стола. Михалюк знал, что Цаца – человек запойной картежной страсти, эдакий самосвал без тормозов. Выигрывая, он снимал с соперников шерсть до последнего бакса. Проигрывая, свято верил, что при следующей сдаче карт ему непременно повезет и он не только отыграется, но и сорвет куш. Но отыгрывался он далеко не всегда…

Как, например, сейчас.

Когда за окнами окончательно рассвело, в портмоне Зацаренного не осталось ни одной крупной купюры. Сдернув с пальца перстень-печатку с подозрительно массивным бриллиантом, Цаца небрежным жестом бросил его на стол.

– Голдовую гайку с брюликом ставлю. Пятихатка, – мрачно объявил он.

– Сотка, – поморщился Михалюк, едва взглянув на перстень. – Да какой это брюлик? Фианит, стекляшка… «Рыжье»-то хоть честное?

– Что я – фуцин дешевый?.. Стал бы я тебе фуфло задвигать! А гайка, между прочим, ручной работы. Давай хоть в трешку.

– Полторы.

Спустя восемь минут перстень был благополучно проигран.

– Все, Цаца? Или дальше катаем? – вежливо осведомился «смотрящий», примеряя перстень на палец.

Зацаренный по-прежнему не верил, что фарт от него отвернулся. Он нервно вздохнул и, подумав, бросил на стол автомобильные ключи.

– Тачку свою ставлю. «Кадиллак Девиль». Шесть штук, – угрюмо процедил он.

Эффект был силен. Даже очень силен. Услышав о поставленном на кон «Кадиллаке», Зондер выронил зажженную сигарету на брюки и удивленно уставился на Гену. Дядя Ваня отложил карточную колоду и, поправив стеклянную бабочку очков, покачал головой.

Все знали, как любил Цаца свой «Кадиллак», как гордился этой козырной, по его мнению, тачкой. Ведь лимузин был не только средством передвижения, но и показателем крутизны владельца. Разъезжая на «Кадиллаке» по городу, Зацаренный явно воображал себя гангстером из голливудского боевика.

Однако картежная страсть перевешивала даже любовь к лимузину.

То и дело приглаживая и без того зализанные волосы, Цаца испытующе смотрел на Михалюка.

– Ну что… Играем?

– Да кому твоя колымага нужна? – поморщился Дядя Ваня. – Заслуженный ветеран автосвалки… Сколько твоему «Кадиллаку» лет? Все тридцать?

– Двенадцать, – глаза Гены зажглись нехорошим блеском. – А че, нормальная тачка… Кожаный салон, полный фарш… Хошь сказать, что она вообще ничего не стоит?

– Двушка, – снизошел «смотрящий», подумав. – И то лишь из уважения к тебе.

– Да ты че! Я за нее в свое время десять тонн отдал! – возмутился Гена.

– Не хочешь, не играй, – равнодушно передернул плечами Михалюк. – Не наезжаю.

– Ладно, две тонны…

На этот раз Цаца избрал другую тактику: не имея на руках выигрышных комбинаций, он взвинчивал ставки до небес, делая вид, будто бы к нему пришла фартовая карта. Но обмануть проницательного «смотрящего» было непросто. Он быстро раскусил, что соперник просто блефует.

– Что ты мне дешевый зехер рисуешь? – Ухмыльнувшись, Дядя Ваня аккуратно выложил на сукно флеш-рояль.

На Зацаренного было страшно смотреть. На бледном лице выступил нездоровый румянец, руки подрагивали, нижняя губа оттопырилась, словно он собирался заплакать. Но, видимо, ощущение свершившейся катастрофы еще не накрыло его с головой.

– На «представку» играю, – глухо сказал он.

– Да-а? – удивился Михалюк. – А если заиграешься… Чем отдавать будешь?

– Не заиграюсь, вот увидишь. Чуечка у меня такая, что фарт сейчас должен покатить. Мне бы только до завтра. Штучка. Идет? – Цаца умоляюще взглянул в глаза «смотрящего».

– И где же ты столько лавэ найдешь, если чуечка тебя похерит? – прикинул Дядя Ваня, задумчиво перетасовывая колоду. – Хотя… Смотри сам. Я тебя за язык не тянул. Ты сказал, мы с Зондером слышали. Держи, – с этими словами он отсчитал десять стодолларовых купюр.

Игра на «представку», или в долг, – очень опасная вещь. Если проигравший вовремя не погашает проигрыш, он становится «заигранным», или «фуфлыжником». В лучшем случае неплательщик превращается в безропотного раба кредитора. В худшем – получает пику под пятое ребро…

И Гена, отмотавший когда-то два года на «малолетке», не мог об этом не знать.

На этот раз Цаца пытался играть аккуратно и вдумчиво, но ему вновь не хватило фарта, выдержки и стратегического мышления. Когда Зацаренному показалось, что Дядя Ваня блефует, он попытался подловить его, но сразу же поплатился: у «смотрящего» действительно оказалась очень сильная комбинация. «Представка» была проиграна.

– Ну вот и все, – удовлетворенно констатировал Михалюк, небрежно сгребая деньги. Подумав, он бросил проигравшему автомобильные ключи. – Катайся пока на моей тачке. Филки ищи. Завтра в это же самое время возвращаешь. Или… не возвращаешь.

Допотопные деревянные часы с римскими цифрами, висевшие на стене, вдруг заперхали, закашляли и пробили восемь раз.

– Ого, пацаны… Восемь утра. Заигрались, – со значением прокомментировал Дядя Ваня. – Ну что, до встречи… После обеда буду в офисе. Подгребайте.

Попрощавшись с хозяином, Цаца и Зондер двинулись на выход.

Белый «Кадиллак Девиль» стоял у подъезда. Некогда шикарный лимузин походил на бомжа, с наивным чванством закосившего под аристократа. Рессоры просели, лобовое стекло покрывала паутина мелких трещинок, краска под мятой дверкой облупилась, обнажая рыжую ржавчину. Плюхнувшись в продавленное кресло, Цаца обреченно уперся лбом в руль.

– Ну что – поехали? – невозмутимо предложил Мамрин, усаживаясь рядом.

– Куда? – вздохнул Гена.

– До дому меня подбрось.

– Поехали…

Цаца вел машину с туповатым автоматизмом. Видимо, до него наконец-то дошло, что лимузин ему больше не принадлежит. А вот Зондер был абсолютно спокоен. Он тоже сегодня чуточку проигрался, однако его проигрыш не шел ни в какое сравнение с катастрофой Зацаренного.

– Игорек, ты мне штукарь баксов не долганешь? – безнадежно спросил Гена, останавливая машину напротив дома Мамрина.

– Откуда у меня теперь свободное лавэ? Все в фирму вложил, сам знаешь, – отозвался Игорь, уже готовый к вопросу.

– Ну хоть сколько-нибудь! Хоть пару сотен! Если я Дяде Ване до завтра «представку» не погашу…

– …тогда тебе лучше вальнуть мента, – голос собеседника дрогнул так, будто бы он беседовал с пациентом онкологической клиники. – Ладно, Цаца, спасибо, что подбросил. Пока. – Выйдя из машины, Зондер хлопнул дверкой и направился к подъезду.

Последующие полтора часа Зацаренный бесцельно колесил по городу, прикидывая, где найти необходимую сумму. Одолжить тысячу долларов было не у кого. Заложить что-нибудь в ломбард – нечего. Конечно, можно было бы самостоятельно потрясти базарных барыг, но делать это через голову Дяди Вани не следовало… Такое самоуправство было чревато даже большими неприятностями, чем неотдача карточного долга.

Воспаленный рассудок рисовал самые фантастические способы обогащения: от ограбления местного отделения Сбербанка до продажи «на органы» каких-нибудь безответных бомжей. И лишь когда лампочка на приборной доске замигала, сигнализируя о перегреве двигателя, Цаца наконец вспомнил об одной знакомой шмаре.

Шмара эта недавно хвасталась, будто бы сказочно разбогатела. Правда, источник ее обогащения был Зацаренному неизвестен. В свое время Гена несколько раз отмазывал шмару от неприятностей. И потому был вправе рассчитывать на ответную помощь.

Развернув лимузин на перекрестке, Цаца покатил к ее дому. Миновав мост через речку, он притормозил у «Рюмочной» и направил машину под арку во двор. Часы на приборной доске показывали десять утра, а это означало, что богатенькая шмара еще не ушла на работу.

Хлопнув дверкой лимузина, Зацаренный направился к знакомому подъезду. Неожиданно окно четвертого этажа с треском раскрылось, и оттуда высунулось нечто длинное и черное, напоминающее автоматный ствол.

Тишину утреннего двора прорезал резкий старческий возглас:

– Тра-та-та-та! Что, уркачи, опять с чалки выламываетесь? Стреляйте их, падлов! Стрелять их, врагов народа! Пятая вышка, огонь!

Цаца лениво поднял голову. В раскрытом окне маячила морщинистая физиономия дедушки с впалыми висками и льдистыми голубыми глазками. В руках старика чернел игрушечный китайский «калашников», издали почти неотличимый от настоящего.

Заметив Зацаренного, дед направил муляж автомата в его сторону.

– Тра-та-та-та! Да таких, как ты, я бушлатом по зоне гонял! Лицом к стене! Руки за голову! Ноги на ширине плеч!..

Судя по отсутствию у Гены реакции, он прекрасно знал сумасшедшего старика. Поднявшись на четвертый этаж, Цаца остановился перед ободранной дверью и вдавил пластмассовую пуговку звонка.

Из квартиры донесся всплеск детского плача, но его тут же перекрыл резкий звон оплеухи.

– Ну, кого еще нелегкая принесла? – послышалось из-за двери недовольное.

– Это я, Гена… Да открой же!

Дверь резко раскрылась. На пороге стояла невысокая коротко стриженная брюнетка с выпирающим животом.

– О, Генка? Привет, – удивленно поздоровалась беременная. – Че это ты в такую рань?

Зацаренный не успел ответить: дверь дальней комнаты распахнулась, и в коридоре появился старик с пластмассовым «калашниковым» – тот самый, из окна. Несмотря на утро, дедушка был до изумления пьян.

– Лидка! Кто это у тебя? Побегушника прячешь? – гаркнул он, наводя автомат на гостя.

– Это мой бойфренд, – даже не обернувшись, ответила базарная лолита.

– Кто-кто?

– Ну……. – чеканно и внятно объяснила внучка.

– А-а-а… – пьяный старик тут же исчез из коридора.

– Мандавошка, у меня к тебе дело на сто миллионов, – поспешно бросил Зацаренный и, войдя в прихожую, закрыл за собой дверь. – Точней, на штукарь баксарей. Короче, слушай сюда…

С момента убийства братьев Ван Хюэ минуло пять дней. За это время в жизни Голенкова произошли кардинальные изменения…

Катализатором этих изменений стали ключи, обнаруженные убийцей в портмоне покойного Нгуена. По замысловатому рельефу бородки бывший сыскарь определил безошибочно: так могут выглядеть только ключи от сейфа. Догадка блестяще подтвердилась на следующий же день. Спустившись в золотоплавильную мастерскую, Эдуард Иванович нетерпеливо шагнул к блиндированной дверце с медным штурвалом и, силясь унять дрожь в руках, вставил ключи в замочные отверстия. И хотя с запорами пришлось повозиться, старания Голенкова оказались не напрасными. Медленно проворачивая штурвал, он различил, как внутри сухо и внятно щелкнул ригель замка. Массивная дверь плавно отошла в сторону…

Едва взглянув в чрево сейфа, Эдик распялил рот и нежно позеленел. Да так и простоял с отвисшей челюстью несколько минут.

Несгораемый шкаф был забит сверху донизу прозрачными пакетами с золотыми кругляками. Благородный металл завлекающе блестел сквозь целлофан, наполняя тесное пространство волшебным мерцанием.

Впрочем, тут хранились не только изделия подпольного монетного двора. Верхний стеллаж полнился тугими пачками долларов и евро.

Блиндированный сейф с медным штурвалом выглядел чем-то средним между мифическими закромами Родины и вполне реальным хранилищем Центробанка. Ценностей, тут хранящихся, казалось достаточно, чтобы купить этот городок со всеми потрохами и обнести его по периметру проволокой из чистого золота.

Первой мыслью было: а ведь все это теперь принадлежит… ему, Эдуарду Ивановичу! Братья Ван Хюэ для всех давно уже во Вьетнаме, и ждать их здесь вроде бы некому. Заброшенный песчаный карьер за городом не пересохнет даже в самую жуткую жару.

Так кто же наследник вьетнамских сокровищ?

Ответ напрашивался сам собой…

…Несколько дней Голенков медленно привыкал к изменениям в собственной судьбе. По вечерам он спускался в подвал, открывал сейф и, глядя вовнутрь, тихо балдел. Померкшая было жизнь переливалась теперь золотым мерцанием. Казалось, что мощное колесо, которое четыре с половиной года назад зацепило Эдуарда Ивановича и поволокло на самое дно, продолжает движение, вознося его к сияющим высотам.

Бывший зэк окончательно проникся изменениями в своей жизни лишь через несколько дней. И, проникнувшись, понял: сердцевина его изменилась бесповоротно и навсегда. Нечаянно свалившееся богатство словно бы распахнуло в душе закрытую ранее дверь и дохнуло оттуда свежим воздухом: счастьем всемогущества.

Он ощутил себя настоящим хозяином жизни. Каждое движение носило теперь невысказанный подтекст. Небрежной развалочкой ходил Эдик по городу, глядя поверх голов. Взгляд его приобрел медлительную тяжесть. Скромный доселе облик недавнего арестанта обогатился совершенно новой улыбкой: верхняя губа вздергивалась двумя уголками, обнажая в презрительной гримасе передние зубы. Даже Мент, которого бывший оперативник регулярно выгуливал по вечерам, – и тот стал рычать на прохожих по-особому нагло.

За все это время Голенков ни разу не вспомнил об убитых вьетнамцах; угрызения совести были чужды бывшему милиционеру. Память о братьях Ван Хюэ оказалась навсегда похороненной на дне заброшенного песчаного карьера.

Эдик еще не думал, как распорядится сокровищами. Но знал одно: в жизнь, сверкающую волшебным блеском, он возьмет только две дорогие ему души: дочь Таню да ротвейлера Мента. Всем остальным, и прежде всего Наташе, путь туда был заказан…

Эйфория, однако, длилась недолго. Будучи человеком неглупым, Эдуард Иванович быстро сообразил, что положение его весьма шатко. Неприятности могли начаться в любой момент.

Больше всего тревожила Хьен, жена покойного хозяина: с момента убийства братьев Ван Хюэ она бесследно исчезла. Мобильник ее упорно молчал. В «Золотом драконе» она не появилась ни разу. Не было ее и на загородной вилле с драконами-флюгерами; вьетнамская прислуга лишь разводила руками, повторяя: «Не пьиезжала есьце наса Хьен…» Оставалось надеяться, что жена Нгуена все-таки отбыла в свой Ханой. Но это, в свою очередь, означало, что в любой момент она могла выйти на связь с мужем и, расценив его молчание по-своему, сделать соответствующие выводы…

А ведь оставался еще и Коробейник, который очень интересовался источниками обогащения вьетнамцев и которому Эдик дал подписку «о добровольном сотрудничестве»! За последнюю неделю начальник ОБЭПа ни разу не связывался с Голенковым. Однако в любой момент мог назначить ему время и место для задушевного оперативного инструктажа.

Поразмыслив, Эдик справедливо решил, что теперь от него все равно уже ничего не зависит. Повесить на него двойное убийство было решительно невозможно: свидетелей не было никаких, а все улики (в том числе и пистолет Нгуена) он тщательно и продуманно уничтожил. Предусмотрительный Голенков даже запасся алиби: в случае чего Мандавошка всегда могла подтвердить, что в момент преступления директор «Золотого дракона» подвозил ее на машине в загородный секонд-хенд. Правда, предусмотрительность эта обошлась убийце в золотой империал 1915 года (других денег на тот момент у Эдика просто не было). Бывший сыскарь был абсолютно уверен в лояльности базарной шалавы: ведь, кроме всего прочего, их связывала круговая порука по ложному обвинению Сазонова А. К. в изнасиловании…

Эдик решил пока не трогать вьетнамские сокровища: блиндированный сейф в потайном подвале выглядел абсолютно надежным. А вот кое-что из оружия, обнаруженного в фанерном ящике, он посчитал за лучшее прибрать к рукам… Время-то смутное – мало ли что может случиться с новоиспеченным миллионером?

Миниатюрный дамский браунинг – маленькую тяжеленькую машинку с перламутровыми накладками – директор «Золотого дракона» спрятал на работе. Один «АКСУ» оставил на месте, а второй, вместе с подствольником и запасными магазинами, сложил в старенький чемодан, замаскировал стопкой белья и занес к Мандавошке – «на всякий случай». Бывшему зэку совершенно не хотелось хранить дома конкретный срок. Зато Ермошина жила в двух шагах, в знакомом доме над «Рюмочной», и в случае чего к ней можно было заскочить в любой момент.

– Понимаешь, Лидка, тут у меня разное барахло, – доверительно сообщил Эдик маленькой проститутке и, как бы невзначай приоткрыв чемодан, продемонстрировал его содержимое, – трусы, носки, рубашки…

– В тюрьму готовишься? – глупо хмыкнула Лида.

– Типун тебе на язык! – посуровел Голенков. – Сложил на всякий случай – если Наташка меня из дому выгонит… Чтобы долго не собираться. Долгие проводы – лишние слезы. Пусть у тебя пару месяцев постоит… Не против?

Такое объяснение вполне удовлетворило Ермошину.

– Да пусть хоть сто лет стоит! – отмахнулась она. – Пить-есть не просит. Вон, на антресоли закинь.

– Тебе через три дня со следаком беседовать. Показания закреплять, – вкрадчиво напомнил бывший опер и, закрыв чемодан на ключ, встал на табуретку. – Не забыла?

– Не вопрос, папик! Только давай перед этим у тебя на работе встретимся… Типа проинструктируй, че мне про этого Жулика втирать.

– Встретимся, – значительно пообещал Голенков, слезая с табуретки. – Проинструктирую.

– А еще пятьсот гринов я получу?

– Получишь, – успокоил Эдик. – Мы же обо всем договорились.

– А может… чуть больше отсыплешь, а? Слабо? Типа в честь будущих родов. Сам-то ты… десять штук со старухи поимеешь! – с неожиданной наглостью напомнила малолетка.

– Поимею, не поимею… Не твоего ума дело, – холодно отрезал бывший сыщик и, попрощавшись, двинулся на выход.

Теперь, став богатым и значительным, недавний арестант больше не интересовался какими-то десятью тысячами долларов, которые еще недавно собирался зарядить маме Жулика «за заяву». Порог счастья виделся ему теперь лишь забрызганным кровью и мозгом смертельного врага. Тем более что все предпосылки для уничтожения Сазонова были у мстителя налицо.

А уж в том, что профессиональный аферист рано или поздно вернется домой, бывший оперативник ни на йоту не сомневался…

В представлении Лиды Ермошиной все мужчины делились на три категории.

К первой относились те, с кем можно было трахаться только за деньги: кавказцы с Центрального рынка, колхозники из базарной гостиницы и солдаты местного гарнизона.

Во вторую категорию входили люди полезные – или с деньгами, или облаченные властью: местный участковый, инспектор по делам несовершеннолетних и директор торговых рядов. С таких проститутка гонораров не брала, объясняя свое бескорыстие внезапно нахлынувшим на нее высоким и светлым чувством. На эти слова покупались даже неглупые, умудренные жизнью люди – как, например, Эдуард Иванович Голенков…

Но к некоторым мужчинам Лида действительно испытывала искреннюю симпатию. Директор охранной фирмы «Находка» Геннадий Зацаренный по кличке Цаца и был одним из таких счастливцев. В зачаточном сознании Ермошиной этот мелкий бандит на ржавом «Кадиллаке» представлялся чем-то средним между султаном Брунея и Аль Капоне, если только она когда-нибудь слышала о существовании этих двоих…

…Отправив младшего брата к дедушке «пострелять по зэкам», Мандавошка пригласила Цацу в свою комнату и внимательно взглянула в его глаза. Бессонная ночь, проведенная Геной за ломберным столом, не прошла бесследно. Бледное лицо выглядело отечным и серым. Движения были вялыми и неуверенными. Глаза сверкали пустым бутылочным блеском.

– Генка, что у тебя стряслось? – участливо спросила Ермошина.

– Послушай, Лидка… – Зацаренный принялся нервно грызть заусенец. – У тебя штукарь баксов долгануть можно?

– Да ты че! Откуда у меня такие деньги! – Базарная проститутка честно округлила глаза.

– Не насовсем же! В долг. На жопу божусь! Давай под расписку. Если хошь – через нотариуса… Лидка, бля буду, конкретно горю! Понимаешь? На две недели всего! А хошь под процент? Долганешь мне штуку, получишь штуку сто. Сотку баксов за две недели ни за хрен поимеешь! Это тебе не базарных ментов «микрофонить»!

– Да откуда у меня столько бабла? – опечалилась Ермошина.

– Но ты же сама говорила, что недавно круто поднялась! – вкрадчиво напомнил Цаца. – Или лохом меня считаешь… которому можно вермишель на уши вешать?

Мандавошка вздохнула. Ей действительно хотелось помочь пацану, которому очень симпатизировала. Однако она все-таки опасалась, что тот разведет ее, как тупую крольчиху.

– Лавэ-то у меня есть, – наконец призналась Ермошина. – Не штукарь, конечно. Чуток поменьше. Да только я его отложила и вспоминать не хочу, где лежит. У меня шесть месяцев сроку – прикидываешь? В семь уже могу родить. Что тогда, бля?

Зацаренный призвал на помощь все свое красноречие. Безвыходность ситуации подсказывала ему самые убедительные слова. Сперва он отвесил собеседнице несколько комплиментов. От имени «Находки» посулил проститутке заступничество на рынке. Пообещал забрать ее из роддома на «Кадиллаке» и даже назваться отцом ребенка. Поклялся, что после отдачи долга непременно проставит «поляну» в самом дорогом кабаке.

– В «Золотом драконе» оттянемся. Хошь?

При упоминании о вьетнамском ресторане Мандавошка лишь хмыкнула.

– Ха! Да я там сейчас с утра и до вечера оттягиваться могу! Халява, сэр.

– Да-а? – искренне удивился Цаца. – И за какие это заслуги? Опять, что ли, с узкоглазыми трахаешься?

– Нгуен вроде во Вьетнам уехал… Там директором мужик знакомый работает, Эдиком зовут. Ты его, наверное, знаешь. Бывший мент. Заходил ко мне вчера в гости. Послушай… ты же с ним пару недель назад… того, махался. Точно!.. Помнишь, когда мы с Танькой в ресторане сидели, а он к нашему столику подвалил? Ты в него еще бутылкой запустил!

– Постой, постой… – Гена наморщил лоб, припоминая. – Так это что – в натуре Голенков был?

– Ага.

– А я и не узнал… Неужели тот самый?

– Ага.

– А за какие заслуги этот мусор тебя так зафаловал? Так это Танькин отец, говоришь? Вернулся? Так он же когда-то…

– Ну да, Танькин папик, – перебила барышня. – Когда-то в горотделе служил, а потом его один пацан посадил. Сазонов.

– А откуда ты Жулика знаешь? – подозрительно спросил Зацаренный, но, вспомнив, зачем приехал, решил пока не развивать эту тему. – Так как насчет того, чтобы к тебе на вексель упасть?

Мандавошка замешкалась, не говоря ни «да», ни «нет», и Цаца понял, что теперь следует взять тайм-аут. После двухсот граммов водки Ермошина всегда становилась намного сговорчивей. А водку, особенно халявную, эта отвязанная девица могла пить в любое время и в любых количествах…

Попросив обождать, Зацаренный побежал в гастроном. К счастью, в карманах еще оставалась небольшая сумма в рублях, достаточная для посещения винно-водочного отдела. Затарившись, он быстро вернулся и, шуганув из коридора сумасшедшего дедушку, выставил покупки на стол.

– А давай за твоего будущего бэби выпьем! – предложил гость, скручивая с бутылки латунную пробку.

– Да ну его в жопу! – отмахнулась малолетняя проститутка; материнские инстинкты явно были ей чужды. – Как подумаю про эти долбаные роды, так тошно становится… Вылезет из меня такое красное, маленькое и орущее… Бр-р-р…

– Тогда давай выпьем просто за тебя, – улыбнулся Цаца, внимательно следя, чтобы барышня не прикасалась к его стакану губами; ведь по всем «понятиям», посуда после минетчицы считается запомоенной.

– Давай…

Расчет Зацаренного оказался верным: спиртное быстро склонило Мандавошку к нужному для него решению.

– Только давай под расписку, через нотариуса, – предложила Ермошина и, присев у стены, принялась отдирать плинтус.

Гена попытался встать в позу.

– Че – типа нормальному пацану не веришь? Неужели я тебя из-за какой-то голимой штуки разводить буду?!

– Ты сам эту тему предложил, – на удивление здраво напомнила Лида, извлекая из тайника сверток. – Смотри. Дам тебе пятьсот гринов и… вот это.

С этими словами Мандавошка протянула собеседнику небольшой диск желтого металла. Диск оказался царским червонцем.

– Им-пе-ри-ал. Де-сять руб-лей зо-ло-том, 1915 год, – прочитал Зацаренный надпись на реверсе и, взвесив монету в руке, оценил: – А тяжелый…

– Мне его самой в двести баксов задвинули, – объявила Лида. – В меньшую сумму и одалживать не буду. Короче, или соглашайся, или не соглашайся.

Прикинув, Цаца решил, что лучше все-таки согласиться. Долг надлежало отдать через семнадцать часов. За это время следовало не только перевести золото в доллары, но и отыскать недостающую до тысячи сумму.

– Точно «рыжье»? – недоверчиво спросил Зацаренный, повертев монету в руках.

– А то!

– Откуда? За «микрофон» ставку подняла?

– Мужик один дал.

– Голенков? – уточнил Гена; он и сам не знал, почему у него вырвалась эта фамилия.

– А откуда ты знаешь? – удивилась Лида.

– Ну, на то мы и охранная фирма, чтобы все про всех знать. Ты че – с ментами корешишься? – с преувеличенной суровостью спросил Цаца.

– Так он давно уже никакой не мент… И Танькин папик к тому же. – Поднявшись, хозяйка двинулась в прихожую. – Слышь, давай по быструхе к нотариусу, пока я не нажравшись! А потом сядем и конкретно бухнем.

Зацаренный задумался – стоит ли ему кинуть эту шмару прямо сейчас, когда деньги уже были в его руках. Прикинув все плюсы и минусы, он решил, что ни к чему не обязывающую расписку все-таки лучше оформить. На горизонте замаячила весьма перспективная тема.

Гена не сомневался, что разговорит малолетку насчет червонца: ведь Лида действительно испытывала к нему искреннюю симпатию.

Оформив расписку, мелкий бандит и малолетняя проститутка уселись в лимузин.

– Давай прокачу с ветерком! – предложил Цаца.

– Так ты же того… выпимши, – напомнила Мандавошка.

– А-а-а… Не ссы, мусора меня ни за что не тронут! – заверил директор «Находки» и, нагло подрезав скромную «копейку», на глазах у гаишника проскочил перекресток на красный свет.

Правоохранитель сделал вид, будто бы ничего не произошло.

– Вау, круто! – уважительно оценила Лида. – Но все же давай потише…

Белый «Кадиллак» ехал по городу медленно и вальяжно. Мандавошка, держа руку с сигаретой на отлете, внимательно скользила взглядом по тротуарам: ей очень хотелось, чтобы подруги заметили ее в дивном лимузине.

Солнце катилось по троллейбусным проводам. Разогретая алкоголем кровь бурлила в жилах Ермошиной. Цаца то и дело сыпал комплиментами, беседуя с дешевой проституткой как с равной. Мандавошка сияла, явно польщенная.

– Так ты точно с ментами не корешишься? – вновь спросил Зацаренный, но уже почти ласково.

– Да че ты! Я же тебе говорю – нет!

– А как же этот… Голенков? Да ладно, че ты как целка – «нет» да «нет»… Расскажи мне, за что он тебе дал этот червонец. А?

Ермошина призадумалась…

Простой арифметический подсчет давно уже подсказывал ей, что Эдик замутил динамо: сам со старухи Сазоновой десять штук гринов за заяву получит, а ей, лжесвидетельнице, – всего лишь два раза по пятьсот.

И этот подсчет, помноженный на море спиртного и показную расположенность Зацаренного, спровоцировал глупую малолетку на неосмотрительную откровенность…