Глава 11

Ханой проснулся, но глаза открывать боялся. Вот уже пошла вторая неделя, как ему снился один и тот же сон. Будто он снова на зоне. Сон был настолько реальным и достоверным, что, даже проснувшись, Ханой все еще продолжал сомневаться, где видение, а где реальность. Он прислушался, совсем неподалеку был еще кто-то, чье тяжелое сопение слышалось очень явственно. Точно так же сопел сосед по шконке – домушник Хуйгуров. За глаза все зэки, конечно же, называли осетина по первым трем буквам фамилии, но считалось, что носит он другое погоняло – Гуров.

Ханой боялся открыть глаза и увидеть над собой доски верхнего яруса нар. Принюхался. Воздух был спертым, густо пахло грязным мужским телом, потом. И только потом Ханой сообразил, что голова может так раскалываться только с похмелья, а на зоне нечасто выпадало такое счастье. Если и удавалось выпить, то немного, чтобы наутро дубаки не унюхали.

Вспомнил, что вчера надрался, как скотина. И не дома, до квартиры не добрел после встречи с Петровичем. Вспомнил, как его замели менты, но потом по дороге отпустили. По рации им передали, что человек, обокравший квартиру, задержан с поличным. Вот тут он уж и оторвался. Пил с какими-то мужиками у Павелецкого вокзала. Потом добавлял с молодежью в скверике, поил студентов пивом за свой счет, а дальше ни хрена вспомнить не удавалось.

Ханой смело открыл глаза, самое страшное, что ему предстояло увидеть, это белый казенный потолок, но нет, над ним висела его собственная люстра. После освобождения Ханой отправил старуху-мать к сестре в Самару, а сам устроился жить в ее однокомнатной квартире. Он лежал голый, но в носках, это от них и исходил запах, а рядом, прикрывшись до пояса простыней, сопела женщина неопределенного возраста. Ей вполне могло быть и тридцать, и пятьдесят. Под глазом – почти сошедший синяк, густо намазанные тушью ресницы слиплись. Немытые волосы сбились в сальные пряди. Ханоя передернуло, когда он перевел взгляд на обвисшие вялые груди женщины, казалось, что из них только что выпустили воздух.

– Эй, – толкнул он под бок соседку.

Женщина недовольно пробурчала «пару ласковых», натянула на голову простыню и повернулась на бок, выставив на обозрение худосочный зад. По нему Ханой и врезал двумя пальцами – с оттяжкой.

– Что? – женщина подхватилась и села, уставилась на Ханоя.

Судя по всему, она помнила о вчерашнем вечере еще меньше, чем ее кавалер.

– Ты кто?

– Люда, – неуверенно ответила женщина. – Мы где?

– У меня дома, – язык ворочался с трудом.

– Один живешь, – обвела запущенную, грязную комнату взглядом. – Это хорошо, – женщина пригладила волосы и улыбнулась.

Алкогольный отек с ее лица сходил быстро, прямо на глазах. Следы былой красоты проступали из-под маски алкоголички. Придержав рукой обвисшую грудь, женщина поднялась с дивана.

– Мы с тобой трахались? – она отбросила простыню и осмотрела постель.

– Не помню.

– Если трахались, то платить мне не надо. Я не проститутка какая-нибудь.

Ханой хотел сказать, что за секс с ней еще стоило бы и приплатить ей самой, из собственного кошелька, но тут голова взорвалась новым приступом боли. Он сжал виски ладонями.

– Глянь, как тебя там, пиво в холодильнике есть?

– Люда меня зовут.

Холодильник стоял тут же, в комнате, и утробно урчал.

– Ни хрена там нет, кроме банок с консервами.

– Может, за пивом сбегаешь?

– Сил нет. У самой все трещит. Поднимаюсь, плывет все. Лучшее средство от головной боли – трахнуться, – посоветовала алкоголичка тоном медика, – рекомендую.

На похмелье у Ханоя член всегда стоял, как сухостойное дерево, – не согнуть, но и ощущений никаких, хоть иголкой коли. Гостья деловито залезла на кровать и раздвинула ноги.

Ханой старался изо всех сил. Наконец он отвалился на диван и довольно заурчал. Он весь был мокрым. То ли с потом, то ли еще с чем, но головная боль ушла. Он даже боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть внезапно обретенное блаженство.

Одежда отыскалась почему-то в прихожей на полу, там лежали и платье, и брюки, переплетенные с колготками, поверх всего этого мятого безобразия общей кучей возвышалось белье. Одевались молча.

Пока Люда мылась в ванной, Ханой проверил ее сумочку – не сперла ли чего.

На кухне их ждал приятный сюрприз – недопитая на треть бутылка водки со штампом вокзального буфета и бутерброд с красной рыбой, завернутый в тонкий полиэтилен.

Водку Ханой разлил во вчерашние стаканы, они так и стояли на столе, все в следах от жирных пальцев. Зажмурившись, выпил залпом.

– Жить у тебя есть где? – поинтересовался он в порыве благодушия.

– Предлагаешь остаться?

– Нет. Я привык один жить.

– Не волнуйся. Я всегда найду, где перекантоваться, – гордо заявила женщина.

– Ну все, – подытожил Ханой, – делу время, потехе час. Пошли.

У метро расстались, не обменявшись ни телефонами, ни адресами.

На поверхность он выбрался на Тверской. Ярко светило солнце, даже его узкие глаза не переносили такого яркого света. Прикрываясь ладонью, он добрел до перехода, сбежал по лестнице.

Он купил бутылку пива в киоске и, прислоняясь к прохладной мраморной стене, наслаждался наступившим спокойствием. Занятий после выхода на волю у него было не много. Из доверия он не вышел, но после освобождения смотрели на него косо. «С чего это хозяин расстарался?» Пацаны определили присматривать за лотками и киосками в двух кварталах. Всего и дел-то – раз в день наведаться, напомнить о себе, в конце недели собрать дань. Бунина снова не оказалось, без его музыки было как-то даже тоскливо.

«И спросить не у кого».

Наконец-то показалось знакомое лицо.

Фантомас – блатной, смотревший за переходом и окрестностями, не спеша приблизился к Ханою.

– Здоровье поправляешь?

– Загудел я вчера. Лечусь. Скучно у вас. Тихо. Я музыканта послушать хотел. Душевно играет парнишка. С похмелья вставляет.

– Не приходит пока. И вчера его не было. Раньше ты музыку не любил, – напомнил Фантомас.

– Это под настроение. Когда с похмелья, хочется чего-нибудь душевного.

– Ты про Карла в прошлый раз спрашивал, – сказал Фантомас и замолчал.

Ханой насторожился, не зная, что и сказать. С одной стороны, надо было продолжить тему – вдруг Фантомас скажет что толковое. А если это обычный треп, то лучше промолчать.

– Спрашивал, – зевнув, все же подтвердил он.

– На хрена тебе надо? Дело есть?

– Конечно, дело, – оживился Ханой, – в моем квартале какие-то чечены объявились. При лаве. Три раза их уже видел. На крутой тачке ездят. Телок в кабак возят, странные разговоры ведут, вынюхивают… – безбожно врал он, оправдывая свой интерес, потом в случае чего можно будет все списать на ошибку. Мол, были, чечены, а потом испарились.

– Засветились в чем?

– Пока – нет. Но ждать не хочу. Зачем мне за них отвечать. По мне – гастролеры они. Приехали дело провернуть и свалить. Мне-то что, но Карла предупредить надо.

Фантомас почесал лысый череп.

– Карл сегодня в «Лотосе» обещал быть, я с ним встречаюсь в четыре. Если надо – подгреби. Только не брякни, что я тебе сказал. У смотрящего проблемы, не с каждым встречаться станет.

– Я – могила, – пообещал Ханой.

– Пошли, выпьем по чуть-чуть, – предложил Фантомас.

Зашли в ближайший бар, заказали по сто. Фантомас цедил водку маленькими глотками. Ханой так не умел, если уж брался пить, то сразу рюмкой. Он исподволь посматривал на часы.

«Если Карл появится в „Лотосе“ в четыре, то Петровича надо предупредить заранее».

А время уходило.

– Пойду, – сказал Ханой.

– Куда спешишь? До четырех ни хрена толкового сделать не успеешь. Еще по пятьдесят вставим, потом кофе выпьем. К встрече с Карлом будем как огурцы с грядки, – Фантомас явно не хотел упускать Ханоя из виду.

– Отлить надо. Ты пока водку принеси и кофе, а я – мигом.

Ханой зашел в туалет. Включив воду, сунул под струю руки и ждал, пока освободится кабинка.

Оставшись один, Ханой зашел в кабинку, достал мобильник. Стукач уже успел набрать номер Петровича, когда послышался скрип открываемой двери. Ханой вздрогнул, но тут же успокоил себя тем, что если бы его пасли, то зашли бы в сортир тихо. Затаился. Зашедший в соседнюю кабинку возился недолго, спустил воду. Открылась и закрылась дверца.

Ханой уже готов был нажать кнопку, когда сверху на его шею упала тонкая петля из шелковой тесемки. Ханой, выронив мобильник, ухватился за петлю руками, но было поздно, его буквально втянули на перегородку. Бывший зэк несколько раз дернул ногами и захрипел, а затем затих.

Ханой очнулся, вокруг него все гремело, тьма стояла кромешная. Когда он попытался распрямиться, то почувствовал, что лежит в туго завязанном мешке, а ноги и руки стягивают веревки. От страха крик вырвался из его рта. Раздался визг тормозов, Ханоя тут же качнуло, ударило обо что-то железное.

«Багажник машины. Я в багажнике…»

Хлопнула крышка, сквозь крепкую мешковину пробился свет.

– Кричать вздумал? – прикрикнули на него.

И тут же Ханой получил удар по голове, мгновенно погрузивший его в темноту.

Вновь он очнулся оттого, что его облили ледяной водой. С трудом открыл глаза. Сколько времени прошло – понятия не имел. Перед ним была тускло освещенная кирпичная стена какого-то подвала. Ханой сидел привязанным к стулу. Голова не ворочалась, распухла. Мокрые волосы мешали смотреть.

– Где я?

– Очухался? – услышал он за спиной знакомый голос и не нашел в себе сил, чтобы ответить.

Самым большим желанием было теперь вернуться назад в темноту, в небытие, где не чувствуешь ни боли, ни страданий, где никто уже не властен над тобой. Он не сомневался, что вскоре вновь окажется там без надежды вернуться, но путь предстоял ему долгий и мучительный.

Карл сел в машину Сыча на переднее сиденье. За окошком мелькнули навороченная дача Жакана, Бунин со вскинутой рукой. Понеслись маленькие домики, кусты, сады. На шоссе Карл вздохнул свободнее.

– И давно Монгол меня ищет?

– Откуда мне знать? – честно признался Сыч. – Раньше ничего не говорил. Сегодня с утра сказал, куда ехать, кого найти.

– Ясно.

Законный порылся в карманах и затем попросил Сыча:

– «Беломора» не найдется? – при этом он положил на приборную панель пачку дорогих сигарет.

Сыч возил разных людей и, как всякий шофер, приспособился к их капризам. Он откинул крышку перчаточного ящика и продемонстрировал Карлу целую коллекцию табачных изделий. Был среди них и пакет табака для самодельных сигарет вместе с машинкой для изготовления самокруток. Карл выбрал пачку питерского «Беломора». Салон наполнил сладковатый запах крепкого табака.

– Я тоже не понимаю тех, кто курит сигареты с фильтром, – произнес Сыч, – сами себе кайф ограничивают. Лучше курить меньше, но крепче, – он из солидарности выбил папиросу из пачки и тоже закурил «Беломор», – у меня отец его любит. Больше ничего не признает. Он у меня в Беларуси живет. Под Витебском. Даже не знаю, как теперь быть, там выпуск «Беломорканала» прекратили. В прошлом месяце я ему двадцать пачек привез. Наверное, кончились. Что старик теперь курит?

Карл сидел ровно, спина – словно палку проглотил, не каждый молодой так сидеть может. Дым он выпускал ровными колечками и тут же поддевал их папиросой.

– Я сколько ни пробовал, у меня кольцами дым выпускать не получается, – признался Сыч, с завистью глядя на Карла, – наверное, к этому особый талант иметь нужно?

– Талант ко всему пригодится. Ты лучше за дорогой смотри, – новый шофер Монгола Карлу не пришелся по душе.

Он привык к Цыгану, и временами думал о нем, как о живом, постоянно забывая, что тот погиб, подорванный гранатой, предназначавшейся ему – Карлу.

С автострады свернули на боковую дорогу, асфальт перешел в гравийку. Трясло так, что Карлу даже пришлось ухватиться за поручень. Казалось, что вот-вот, и дорога оборвется, нырнув на какую-нибудь лесную поляну. Но после бездорожья вновь возник асфальт, и автомобиль подкатил к высоким железным воротам. Карл никогда не одобрял образ жизни Монгола, но понимал, что старый больной человек не может позволить себе жить так, как жил он сам. Если каждый день тебе нужен врач, то невозможно разместить его и медсестру в городской квартире.

Ворота тут же распахнулись. Машина въехала во двор и замерла у крыльца. Охрана казначея общака умела, если надо, оставаться невидимой. Карл поднимался по ступенькам казавшегося пустым дома и чувствовал, что за ним следят. Но ни одной тени не увидел, ни одного звука не услышал. На втором этаже Сыч указал ему на приоткрытую дверь и тут же отошел в сторону.

Казначей сидел в инвалидной коляске. Со времени последней встречи Монгол сильно сдал – один глаз стал совсем неподвижным, его словно затянула матовая пленка. Монгол приподнял руку и хрипло произнес:

– Рад видеть тебя, Карл.

– Я тоже.

Законный пожал холодную, как мертвая рыба, ладонь и присел в кресло. Комнату наполняли запахи цветов, они вливались сквозь приоткрытую на балкон дверь.

– Ты хотел меня видеть, Монгол.

– Я бы хотел просто так с тобой встретиться. Не по делу, – казначей говорил, однако губы его при этом оставались неподвижными, – но ты и я люди занятые.

– Я все понимаю, Монгол, не надо лишнего базара. Если ты выдернул меня с самого дна, куда я залег, то были на то причины.

Монгол попытался улыбнуться, его мертвенно-синие губы скривились в гримасе.

– Не держи зла на Жакана. Я наехал на него два года назад. Только в крайнем случае я мог воспользоваться тем, что знал о твоей даче.

– Жакан… – с легкой иронией в голосе произнес Карл, – даже на самых надежных корешей нельзя рассчитывать. Как на зоне: «Не верь, не бойся, не проси».

– Ты никогда не просил и не боялся, но иногда веришь. В этом твоя слабость. Ты не знаешь, что ему пришлось пережить, прежде чем он признался, что купил для тебя дачу. Даже мне он не сразу сказал об этом.

– Я недооценил тебя.

– Я тоже. Ты затеял сейчас плохую игру, Карл.

Законный не спешил признаваться во всем. Знал, что Монголу может быть известно многое, но узнать правду до конца ему не под силу, иначе бы и не было этой встречи.

– Монгол, ты выдернул меня на ночь глядя… Я устал, я зол, не отнимай мое время попусту. Или скажи сразу: «О делах ни слова. Просто вспомним прошлое. Тогда я просижу у тебя всю ночь», – Карл вертел в руках незажженную сигарету.

– Я не стал думать о тебе хуже. Твое право – сооружать схроны, подготавливать пути отхода. Но, кажется мне, ты решил обустроить свои дела в обход пацанов? – Монгол с усилием провернул колеса инвалидной коляски и подъехал к Карлу вплотную.

– Ты считаешь, что я веду двойную игру?

Монгол хрипло засмеялся:

– Не о том речь, Карл. Я никогда в тебе не сомневался, но ты вдруг ни с того ни с сего залегаешь на дно. Тебя ищут повсюду. Что я должен думать? Между прочим, сходняк пройдет до Нового года, и я собираюсь передать дела тебе. Больше некому.

Карл пожал плечами:

– Я никогда не думал о тебе плохо. Черт с ним, что ты следил за мной. Прятать от тебя мне нечего.

– Карл, зачем ты прячешься, от кого? – один глаз Монгола был абсолютно безжизненный, второй пытливо смотрел на Карла.

– Я не могу про это тебе сказать. Разве что потом.

– «Потом» может и не быть. Каждый день для меня последний. Одно желание – до сходняка дотянуть. Потом хоть трава не расти.

– У меня свои счеты.

– Сомневаюсь, что только твои. Я сказал тебе не обо всем, что знаю.

Карл щелкнул зажигалкой, бросил взгляд на Монгола. Тот кивнул:

– Прикури и мне.

– Тебе нельзя.

– Мне врач разрешил. Две сигареты в день и пятьдесят граммов коньяка.

Карл прикурил папиросу и протянул Монголу, тот жадно втянул дым и блаженно прикрыл глаза.

– Долго лепилу уговаривал?

– Долго, – не открывая глаз, проговорил Монгол.

– Если бы ты ему еще полштуки баксов предложил, он бы тебе по пачке в день разрешил и бутылку водки перед сном.

– Не подкалывай. Сам не молодой. Доживешь и до моего состояния. От кого прячешься?

Карл задумчиво потер лоб.

«Жакан все знает, но, может, не все сказал Монголу. А больше ему узнать неоткуда».

– Я не скажу. Мои дела.

– Менты тобой не интересуются, я пробивал. Контора – тоже.

– Значит, все в порядке.

– Карл, тебя ничто не изменит. – Монгол подкатил на инвалидной коляске к камину и протянул к огню озябшие руки. – Не скажешь?

– Потом.

– Ох уж это мне потом. Ты не на тех людей наехал. Остановись, – Монгол сложил перед лицом желто-восковые ладони, а затем неожиданно звонко хлопнул.

Дверь в комнату отворилась, и двое пацанов из бригады казначея затащили на ковер Ханоя, бросили его лицом вниз. Монгол приподнял руку, показывая, чтобы те вышли. Ханой с усилием сел, его руки стягивала за спиной толстая веревка. Ноги до колен были замотаны липкой лентой. Возле губ сочилась кровь. На лице не было видно живого места – под глазами синяки, набрякшие веки, сломанный нос посинел, передние зубы выбиты.

– Ты искал его, – вкрадчиво произнес Монгол, – а теперь скажи зачем?

– Я уже все сказал, – проговорил Ханой, и из его рта побежала тонкая струйка крови.

– Не хочешь сам говорить, за тебя скажут, – и вновь казначей хлопнул.

В комнату зашел Фантомас, наклонился к уху Карла и зашептал:

– Я его вчера заприметил. Вижу, из крутого джипа вылезает, а мужик, который его привез, в переход спустился и про Бунина выспрашивать стал…

Карл сидел с каменным лицом.

– …ну я его и решил прихватить… Он завтра с конторщиком встречается… – закончил Фантомас.

Ханой смотрел на всех как затравленный и загнанный в угол зверь.

– Врет он все! – закричал, булькая кровавой пеной, Ханой.

– Ты даже не слышал, что он говорил.

Карл поднялся, в его руках сверкнула заточенная монета.

– Значит, не ошиблись пацаны, когда подумали, что ты своих сдал?

– Врут, – пролепетал Ханой, монета оказалась возле заплывшего, но все же поблескивающего глаза.

Карл брезгливо схватил Ханоя за шею и поставил его на ноги.

– Стой, сука, – он провел заточенным краем монеты по щеке, и на воротник упали крупные капли крови.

– Лучше сразу убей, – взмолился Ханой, – меня конторщики доконали. Я не хотел. Безвыходка…

– И ты, чтобы протянуть подольше, своих сдавать стал? – монета описала дугу, и рассеченное веко упало на глаз, густая кровь потекла по лицу. – Сука ты, стукач.

Несколько капель крови упало на ковер.

– Даже тут напакостил, – Карл полоснул монетой по ленте, стягивающей ноги Ханоя и, сжав ему шею сильными пальцами, произнес: – На балкон!

Бывший зэк попятился, наткнулся на вазон с пальмой и оказался на балконе, прижатый спиной к низким перилам. Монета с остро отточенным краем выписывала перед его глазами восьмерки, готовая располосовать глазное яблоко.

– Кому стучишь?

– Конторе. Мужик приезжает на встречу. Петровичем зовут, о месте я Фантомасу все сказал.

– Я уже от него услышал.

– Больше ничего не знаю.

Карл отстранился, заглянул в глаза Ханою.

– Ты же раньше человеком был. Блатным. И охота же тебе стало сдохнуть как последняя сука.

Ханой навалился спиной на перила балкона, прогибался, а монета не отдалилась ни на сантиметр. Острый край коснулся глазного яблока, и Ханой рванулся. Он почувствовал, как бетон балкона уходит из-под ног, но прут балконного ограждения выскользнул из пальцев связанных рук.

Карл отступил в сторону. Мелькнули подошвы кроссовок, и Ханой исчез за перилами. Когда законный посмотрел вниз, то увидел тело, проткнутое частыми прутьями кованого заборчика.

К упавшему подбежали два охранника.

Законный обернулся, в косяк балконной двери уперлось колесо инвалидной коляски. Монгол сидел, подавшись вперед, пытаясь рассмотреть, что творится внизу.

Мягко заскрипели колеса коляски. Карл присел на кожаный диван и посмотрел казначею в глаза.

– Под столиком на полке коньяк, налей мне и себе.

Карл нащупал пузатую бутылку и плеснул в широкие стаканы янтарную жидкость, подал стакан Монголу. Тот, зажмурившись, понюхал коньяк, и щеки его порозовели.

– Жакан не сказал тебе всей правды. Сказал только то, что мог.

– Я понял это и не стал наезжать.

Монгол по привычке говорил так, словно сам беседовал с Жаканом. На самом деле все делали за него другие, он только руководил ими. За последние два года казначей лишь однажды покидал свой дом.

– Я охочусь на человека, убившего моего отца.

– Мне казалось, что твой отец умер сам.

– Он помог ему умереть.

– Не стану спрашивать, кто он. Но догадываюсь. Хотел бы – сам сказал, – проговорил Монгол и припал к стакану с коньяком, по его глазам Карл понял, что Монгол знает и эту его тайну. – В том, что знаешь – смерть близка, есть своя прелесть, – улыбнулся одеревеневшими губами Монгол, – не строишь далеких планов. Живешь сегодняшним днем.

– Я сегодня ближе к смерти, чем ты, – без тени иронии сказал законный.

– Качан, Кальмар – они люди пропащие, дурью торговали, – но я не хочу потерять тебя, – в голосе казначея слышались нотки сочувствия.

– Я тоже, но у меня есть свои счеты.

– Возьми бригаду.

Карл улыбнулся, давая понять, что все для себя давно решил.

– Свои рамсы я развожу сам.

– Пацаны не понимают, что случилось. Почему ты вдруг исчез.

– Перебьются. Скоро появлюсь.

– Тогда тебе пригодится Сыч. Пока не разведешь рамсы, можешь рассчитывать на него.

– Отказываться не стану. Но все сделаю сам.

Монгол покачал головой.

– Карл, не ставь себя выше других. Помнишь, как ты мне сказал однажды: «Я такой же, как все, только лучше».

– Я и теперь так думаю. Но ты не в счет.

– Удачи.

Карл приблизился к Монголу, взял его за плечи.

– Не дергай Жакана, он мне нужен. Если хочешь что-нибудь узнать, спроси у меня самого.

– Спрошу… и у него, и у тебя, думаю, мы с тобой еще увидимся. Только зря ты от бригады отказываешься.

– Я не отказываюсь. Помощь мне нужна… – Карл наклонился к уху казначея и зашептал…

Монгол кивнул:

– Надеюсь, ты прав. Фантомас из него все вытянул. Я только приберег для тебя Ханоя, чтобы ты мог ему в глаза посмотреть.

– До встречи, Монгол, – попрощался Карл и сбежал на первый этаж.

Тело Ханоя, завернутое в черный полиэтилен, уже лежало на траве. Ограду палисада под балконом старательно протирал ветошью мрачный пацан. У его ног уже валялись три испачканные в крови тряпки. Другой из шланга поливал розы, пока кровь не запеклась на лепестках.

Сыч дожидался Карла за рулем машины. Шофер держал в одной руке короткий карандаш, в другой газету с кроссвордом. Завидев законного, он тут же спрятал газету под сиденье.

– В город?

– Назад, на дачу.

– Только я знаю, где вы сейчас живете. Мне Монгол сказал узнать. Я к Жакану и приехал…

Карл откинулся на спинку сиденья, отодвинул его. На душе после встречи с Монголом остался неприятный осадок. Оказывается, Монгол наперед знал о всех его уловках. А Жакан даже словом не обмолвился, что до сих пор контачит с казначеем.

«В конце концов, и я никому не говорю до конца правды, – подумал законный. – А Монгол прав, что никому не доверяет. Он не имеет на это права. Общак – святое».

За воротами стоял густой туман. Фары машины не в силах были его рассеять, но Сыч нашел бы дорогу и в темноте. Вскоре автомобиль выбрался на шоссе, взревел двигатель.

– Если бы тебе вновь предложили родиться, стал бы блатным? – неожиданно спросил Карл.

Подобные мысли никогда не посещали Сыча. Он был доволен своей сегодняшней жизнью, менять ее не собирался.

– Я на судьбу не в обиде.

– Но все же?

Сыч потер макушку, хлопнул рукой по рулю.

– Если бы и в другом месте жизнь свела меня с вами и с Монголом, я на любую работу согласился бы. Но только не с другими.

– А я… даже не знаю, – Карл вспомнил, что в его квартире осталась без присмотра отцовская виолончель.

Никому из домушников и в голову не могло прийти рискнуть обокрасть квартиру вора в законе, но от отморозков Мальтинского всего можно было ожидать.

– Кем бы вы стали?

– Музыкантом. Ездил бы с гастролями. Я неплохой виолончелист. Мне бы три месяца практики – и восстановил бы руки. Играл бы на уровне выпускного курса консерватории.

– Мне кажется, что у щипача руки проворнее, чем у музыканта.

Карл подхватил бензиновую зажигалку, лежавшую на приборной панели, и, поднеся руку к лобовому стеклу, поставил ее на кончик мизинца. Машину потряхивало, но зажигалка оставалась почти неподвижной, балансируя на пальце. Казалось, она существует совсем в другом измерении, чем шофер и пассажир.

– Раз, – сказал Карл, и зажигалка ожила – нырнула, крутнулась, блеснула.

Сыч не успел заметить – куда, но она исчезла. Карл продемонстрировал пустую ладонь.

– Однако…

– Еще не все.

Зажигалка вновь появилась в пальцах законного. Колпачок был открыт, на фитиле весело подрагивал живой огонек.

– Ловкость рук, но она ничто по сравнению с тем, что требуется для игры на виолончели. Каждый виолончелист может стать карманником, но не каждому карманнику дано играть на инструменте.

– Я про вас много слышал, – признался Сыч, – пацаны говорят, что вы могли бы стать известным музыкантом.

– Мог бы, – абсолютно серьезно сказал Карл, – но у меня другая судьба.