Глава 4
— Дорогие товарищи! Братья и сестры! К вам обращаюсь я, русские люди! В этот тяжелый час, когда решаются судьбы нашей многострадальной родины, когда вся эта инородческая и иноверческая нечисть грифами-стервятниками слетелась на нашу страну…
На площади перед бетонно-стеклянным зданием мэрии стоял грузовик с откинутыми бортами. Растяжки с призывом записываться в ряды карташовцев, хоругви с Александром Невским и Дмитрием Донским, стилизованные свастики, а также лозунги с требованием немедленно перевешать всю нерусскую сволочь органично иллюстрировали речь оратора.
Карташов гнал текст в микрофон уже минут десять. Матюгальники по периметру площади горстями швыряли в толпу революционные фразы.
Это был первый официально разрешенный митинг карташовцев за последние годы. Народ, привлеченный сладостью запретного плода, постепенно заполонял центральную площадь небольшого подмосковного райцентра. Толпа валила по мостовым, разбиваясь о сверкающие линии стеклянных щитов ОМОНа. Впрочем, менты не трогали ни слушателей, ни активистов-карташовцев — многие из них даже сочувственно кивали оратору.
Несомненно, Карташов обладал врожденной харизмой: на многих слушателей, не обремененных интеллектуальным багажом, он действовал завораживающе, почти магически. Так бандерлоги из «Маугли» смотрели в рот питону Каа. Присутствуй на митинге Бондарев — он бы не преминул заметить, что и эта харизма от дьявола.
Карташов грамотно заводил собравшихся: тонко льстил, напоминая о великой исторической роли нации, взывал к социальной и национальной справедливости, пересыпая речь статистическими цифрами о количестве инородцев и иноверцев в бизнес-кругах России, даже провоцировал электорат, обзывая их стадом, послушно идущим на бойни.
— Если кто-нибудь из вас считает, что я не прав, — пусть пристрелит меня прямо сейчас, — в голосе оратора послышались дребезжащие истерические нотки. — Да, пусть пристрелит! И я этого не боюсь! На мою жизнь покушались уже сотни раз! В нашей многострадальной стране не привыкать стрелять ни по парламенту, ни по Конституции!
Стрелков не нашлось. Граждане — нищие, домохозяйки и бритоголовые ребята в кожаных куртках — одобрительно зааплодировали. Глаза и лица полнились неподдельным вниманием.
— Знаете, что нас спасет? — закричал Карташов. — Революция! Немедленная! Революция и победа!
Народ зааплодировал.
В толпе появился кинооператор. Окруженный рослыми ребятами в одинаковых серых костюмах, он прошил толпу, как раскаленный нож масло, и, остановившись перед грузовиком, наехал объективом на выступающего.
— Вот он, провокатор, прокравшийся в наши ряды! — кричал Карташов, указывая желтым от никотина пальцем в телевизионщика. — Он прибыл сюда, чтобы клеветать на наш митинг! Эй, кто там поближе? Хватайте его!
Несколько пар рук потянулись к камере, однако упитанная охрана грамотно пресекла агрессию. На импровизированную трибуну выбежал неприметный человек в штатском и что-то прошептал Карташову на ухо.
— Извините, я не знал, что вы представляете независимые средства массовой информации! — снова закричал оратор. — Мы рады приветствовать свободное слово!
Следом за Карташовым выступал отставной охранник ГУЛАГа, представляющий местный Совет ветеранов. Бывший мент, пописывающий рассказы в печатный орган местного МВД «На страже», выступал от имени творческой интеллигенции. Православный священник долго и нудно распинался о духовности, призывая передушить всех мусульман, буддистов, католиков и униатов. При этом он то и дело путался в терминологии, что естественным образом наводило на мысль, что это — обычный самозванец в рясе.
Карташов быстро уловил нерв толпы и, перехватив у лже-попа микрофон, скомандовал:
— А теперь, дорогие соратники, попрошу записываться в наши ряды. Напоминаю, что революция — это почетная профессия, а каждая профессиональная деятельность должна оплачиваться. И она будет оплачиваться по высшему разряду и ежемесячно — даю вам честное слово!.. Революционер — он тоже человек, и потому не может питаться святым духом!
И хотя слова об «оплате» прозвучали некоторым диссонансом с революционной патетикой, предложение было понято и принято. К столам выстроилась очередь. Ожидания оправдались с лихвой: кроме конвертиков с наличными, на площадь подогнали несколько автоцистерн со свежим пивом, которое предлагалось неофитам совершенно бесплатно.
К вечеру небольшой подмосковный городок гудел, как пассажирский лайнер во время круиза. Под каждым кустом валялись нетрезвые революционеры в майках с изображением свастики и призывом бить всех нерусских. Некоторые отливали прямо на улицах, и менты, обычно нетерпимые к подобным безобразиям, не трогали правонарушителей.
А в штабной бункер Карташова уже спешило городское начальство. Уловив веянья времени, чиновники желали выяснить, нет ли здесь какой-то хитроумной проверки лояльности со стороны Кремля и вообще — насколько это революционное мероприятие лояльно к властям вообще и к ним — в частности. Нина Чайка, как заместительница вождя по идеологической работе с населением, грамотно сформировала из чиновников живую очередь и на всякий случай раздала каждому по агитационному буклету, отпечатанному на прекрасной мелованной бумаге.
Впрочем, Карташов не спешил отвлекаться на подобные мелочи — он как раз давал интервью одной из популярных европейских радиостанций.
— Какова ваша экономическая программа? — поинтересовалась немецкая журналистка, подсовывая под нос Карташова микрофон.
— Нефть и газ вам, буржуям, — хрен дадим. Мерзните в своих небоскребах. А русским людям бензин будем наливать бесплатно. По предъявлению справки о чистоте славянской крови, разумеется.
— Что ждет нынешнего президента в случае победы вашей революции?
— То же, что и со всеми врагами моего народа — повесим на фонарном столбе! — Карташов бесновато блеснул глазами. — У нас хватит для всей этой неславянской сволочи и мыла, и табуреток, и веревок!
— Вы хотите сказать, что президент — не русский?
— Это записной ненавистник Великой России — скрытый жидомасон! Вы знаете, как его настоящая фамилия?.. Не-ет, для таких, как он, веревка и мыло — это слишком легко. По нему крематорий плачет! Мы для таких Освенцимы с Бухенвальдами построим! С круглосуточным режимом!
— Mein Gott! — искренне ужаснулась немка и, быстро свернув микрофон, поспешила из бункера…
* * *
Щелкнув телевизионным пультом, Алексей Кечинов обернулся к Подобедову и Чернявскому, стараясь угадать их реакцию по лицам. Кадры оперативной съемки, выполненной «журналистом», вызвали у зрителей различные чувства.
Сам Кечинов был неприятно удивлен магическим воздействием Карташова на электорат. В мозгу его невольно всплыла картинка из виденного в детстве мультфильма «Путешествие Нильса с дикими гусями», где полчище крыс послушно идет за звучащей волшебной дудочкой и немедленно топится в море.
Подобедов же, как и подобает настоящему чекисту, ничем не высказывал своих эмоций.
Чернявский же, наоборот, демонстрировал искреннее восхищение. Очки в золотой оправе, то и дело сползающие с переносицы, блестели по-особому хищно — словно глаза у очковой змеи.
— На этот раз наш маленький фюрер превзошел сам себя, — заметил он. — Нет, ну какой актер! Таким в античных трагедиях выступать надо… в роли эпических героев!
— Глеб, а ты не боишься, что он несколько переигрывает? — осторожно спросил Кечинов. — Особенно насчет крематориев, Освенцимов и Бухенвальдов? Не говоря о сворачивании экспорта энергоносителей…
— Ни в коем случае. Именно такой герой… а точней — антигерой, нам и требуется, — поправив очки, Чернявский заулыбался. — Сейчас главное — максимально раскрутить его через СМИ. Надо дать команду на все федеральные телеканалы — крутить выступления Карташова утром, днем и особенно в прайм-тайме, по несколько раз. Закадровый комментарий — безоценочный, информативный. Карташова надо вбить в мозги населению как данность, как обязательную деталь политического пейзажа. И обязательно — организовать экспортный вариант образа этого революционера-погромщика. Вот там — не жалеть черной краски и жутко напугать Карташовым и всяческими революциями и энергетическими блокадами тихий миролюбивый Запад. Для того и нужны упоминания о разных там бухенвальдах. Эти фраера купятся, я их достаточно изучил. Но при этом делать упор на то, что Россия — страна победившей демократии, где возможны любые проявления свободы слова… даже такие.
— И сколько его будем раскручивать? — Кечинов поймал себя на мысли, что он впервые жалеет, что ввязался в эту историю, и что нынешний глава государства — далеко не самое страшное зло.
— Ситуацию следует довести до критической точки кипения. Как в кастрюле-скороварке, которую забыли выключить. Когда пар будет готов вот-вот сорвать крышку, на авансцене и появится наш главный герой — Николай Михайлович Муравьев. Который и наведет конституционный порядок доступными его пониманию средствами. После погромов и массовых беспорядков с висельниками на фонарных столбах можно будет подумать и о введении на улицы тяжелой бронетехники. А теперь предлагаю выпить за успешное начало.
Кечинов на правах хозяина достал из бара бутыль вискаря и разлил спиртное по рюмкам.
— За победу! — возгласил Чернявский.
— За нашу победу! — цитатой из старого чекистского кинофильма отозвался Подобедов.
Старинные ходики в углу уронили двенадцать бронзовых ударов, и звук этот прозвучал для Кечинова символично; пути назад уже не было.
— Интересно, а как отреагирует президент, когда узнает обо всем этом… безобразии? — осторожно спросил чиновник администрации, пригубив виски.
— Никак. Потому что не узнает, — отмахнулся гебешный генерал. — В его спецпоезде всей связью с внешним миром, а также новостями и оперативными сводками ведают мои люди.
— А если все-таки… ну, какая-нибудь случайности? Утечка информации, а? — прикинул Чернявский.
— Исключено, — допив спиртное, Подобедов довольно причмокнул языком. — Впрочем, у меня в запасе есть один замечательный ход. — Поднявшись, генерал откашлялся и начал с рапортующими интонациями: — Товарищ верховный главнокомандующий, за время вашего отсутствия в Москве органами Федеральной Службы Безопасности раскрыт антиконституционный заговор. Вооруженные боевики во главе с известным экстремистом Карташовым планировали совершить государственный переворот. Бандитское мероприятие пресечено. Подозреваемые находятся в следственном изоляторе ФСБ «Лефортово». Сам Карташов при попытке задержания открыл стрельбу на поражение из автоматического оружия, и потому наш спецназ вынужден был его уничтожить.
— А если он спросит — мол, почему сразу не информировали? — скривился Кечинов.
— Не хотели отрывать от важных государственных дел.
— Логично, логично… — прищурился Чернявский.
— Но такой ход событий маловероятен, — успокоил Подобедов. — Ладно, настало время думать, каким образом мы подкатим к Муравьеву. Кто будет с ним говорить? Мне, как чекисту, нельзя — не поверит. Наверняка заподозрит провокацию.
— А я для него кто? Так — политтехнолог… теоретик, — напомнил Чернявский напряженно.
— Ладно, тогда мне придется, — вздохнул Кечинов. — Но один к нему не пойду. Тебе, Юра, действительно к нему соваться не стоит. А тебе, Глеб, как лицу, приближенному к императору, он наверняка поверит… как интеллигентному человеку!
* * *
Подмосковный коттедж армейского генерала Муравьева невольно воскрешал в памяти иллюстрации из монографии «Оборонные сооружения средневековой Европы». Суровая архитектура безо всяких излишеств, круглые башни по углам, высокие узкие окна, неуловимо напоминающие бойницы, высоченный забор, похожий на крепостную стену… Для полного соответствия не хватало разве что рва, вала и подъемного мостика. Сходство с феодальным замком довершали камуфлированные атлеты, то и дело обозначавшие свое присутствие у ворот. Видимо, это были бойцы какого-то спецназа, привлеченные генералом в качестве личной охраны.
— Богато живет, — оценил Кечинов, ожидая, когда адъютант доложит хозяину о прибытии высоких гостей.
— И рисково, — поддакнул Чернявский. — Попади несколько снимков этого особняка продажным журналистам из какого-нибудь бульварного издания — хлопот не оберешься.
— Что ты хочешь — трехзвездочный генерал, — хмыкнул функционер президентской администрации. — Генерал — это не звание. Это счастье…
— Только достоинство генералов и коньяков измеряется количеством звездочек, — нервно засмеялся политтехнолог.
Генерал Муравьев появился спустя минут десять.
— Извините, из Генштаба звонили, пришлось на телефоне висеть, — молвил он и, застегнув китель, поздоровался с гостями. — Прошу ко мне!
— Может, побеседуем во дворе? — предусмотрительно предложил политтехнолог; опаска прослушивания давно уже превратилась у него в паранойю.
— Давайте… — Муравьев приосанился; он был явно обескуражен неожиданным визитом высоких гостей и теперь лихорадочно прикидывал, что именно привело их в его дом.
Чернявский начал издалека. Сперва отвесил несколько продуманных комплиментов полководческим талантам хозяина. Затем высказал мнение, что эти таланты не всегда оцениваются по достоинству. Плавно перейдя к ситуации в России, акцентировал внимание на традиционно многочисленных врагах — как внешних, так и внутренних. Как бы невзначай обозначил срок президентских выборов, употребив слово «наследник»…
Генерал слушал с каменным лицом. Конечно, он догадывался, куда клонит политтехнолог, однако ничем не выдавал этой догадки. Страх перед вышестоящими вбился в его мозг рефлексом павловских собак. Ведь Кечинов с Чернявским были в его глазах почти что кремлевскими небожителями…
— Николай Михайлович, — чиновник президентской администрации дружески улыбнулся. — Вы телевизор смотрите?
— Ну да… А что?
— Видели фашистов Карташова? — хитрым змеем улыбнулся Чернявский. — А теперь рисую вам чисто гипотетическую ситуацию. В некоем абстрактном российском городе власть захватили так называемые «революционеры». Они выкрикивают антироссийские лозунги, устраивают погромы, вешают сторонников конституционной власти, в открытую используют деньги империалистических разведок и вообще — устраивают антиконституционный переворот. Ваши действия?
Муравьев осторожно откашлялся.
— Все будет зависеть от приказа. Без приказа я выступать не буду.
— Допустим — никаких приказов вы не получаете.
— То есть как это «не получаю»?
— Ну… некому приказы отдавать. Связь с верховным руководством страны отсутствует. Я имею в виду Верховного главнокомандующего.
— А-а-а, понимаю! — прищурился Муравьев. — Наверное, враги России связь с президентом перерезали? Внутренние или внешние?
— Допустим, внутренние… при помощи внешних, — согласился политтехнолог. — Итак, у вас под началом — несколько дивизий, в том числе — части тяжелой бронетехники. В стране царят хаос и анархия. Вся надежда на вас. Ваши действия?
— Передавить всю сволоту гусеницами! — сказал генерал.
От одного только взгляда, брошенного на генерала, Кечинова прошибла нервная искра. Взгляд Муравьева был тяжел, как плита миномета, и безжалостен, как штык. Можно было и не сомневаться: если этот человек дорвется до власти, то одними он-лайновыми трансляциями казней дело не ограничится.
— Ну, прямо по Сурикову: «Утро стрелецкой казни», — невесело резюмировал функционер администрации президента. — На Западе такого не поймут.
— Они нам не указ! Надо будет — хоть сто тысяч повесим!
— Инвестиции, технологии, экономические эмбарго… Репутация страны на международной арене, в конце концов… — заговорил Чернявский. — Наши капиталовложения на так называемом Западе. У вас ведь есть номерные счета в Цюрихе? Мы вот точно знаем, что есть. Могу и назвать. Так вот, их немедленно арестуют. Не говоря уже о том, что станете невыездным. И нас таковыми же сделаете.
Кечинов молчал. Теперь он жалел, что позволил втянуть себя в эту сомнительную историю. Первой мыслью было: надо срочно связаться с президентом и честно обо всем доложить. Но за этой мыслью последовала и вторая: в этом случае и Чернявский, и Подобедов наверняка выставят его в глазах главы государства главным инициатором проекта. Впрочем, третья мысль выглядела весьма здраво: а может, соорудить и Подобедову, и Чернявскому, и Муравьеву заодно какой-нибудь несчастный случай?
— Значит, так, — насладившись реакцией Муравьева на слова о «счетах в Цюрихе», политтехнолог приступил к конкретике: — Николай Михайлович, если вы будете слушать нас и не станете заниматься самодеятельностью, вас ждет головокружительная карьера. Не забывайте — скоро президентские выборы, и в случае ваших правильных действия вы станете самым популярным в России политиком.
— То есть… — насторожился генерал.
— К вашему мнению будут прислушиваться.
— Вверенный мне военный округ всегда прислушивается к моему мнению, — судя по слишком верноподданическому взгляду Муравьева, невозможно было догадаться — всерьез он говорит или шутит.
— Короче, подумайте над нашими словами, — Чернявский дружески похлопал Муравьева по плечу и, уже направляясь к лимузину, как бы невзначай бросил через плечо: — И еще, не забудьте: мы с вами не встречались и ни о чем не беседовали. До свидания.
Уже в салоне «Мерседеса» Кечинов как бы между делом поинтересовался:
— Может, на попятную повернем? Глеб, проект надо срочно сворачивать. Пока не поздно.
— Ты что — всерьез боишься этого идиота? — развеселился Чернявский.
— Боюсь, — честно признался кремлевский функционер.
— Это он нас должен бояться. У Подобедова на него — сорок чемоданов компропата. Он у нас на крючке.
— Неровен час — и мы у него на крючке окажемся, — бросил Кечинов, отворачиваясь к стеклу.
— Не окажемся. Кишка у Муравьева тонка — хавало на нас раскрывать.
— Глеб, неужели ты не понимаешь? Он ведь Россию доведет… до гражданской войны со всеми вытекающими. Мало нам было 1993 года?
Чернявский показательно проигнорировал вопрос.
— Главное теперь — немного обождать, когда вся эта зараза расползется по стране, после чего и скомандовать Муравьеву «фас!».
* * *
В крупном промышленном центре Поволжья президентский поезд сделал первую долговременную остановку. Сценарий встречи главы государства новизной не отличался. Девушка в национальном костюме преподнесла высокому гостю хлеб-соль. Губернатор, кусая от волнения губы, прочитал по бумажке приличествующую случаю речь, написанную московским политтехнологом. Народ, представленный молодыми розовощекими студентами и студентками, похожими на сувенирных матрешек, радостно размахивал триколорами и улыбался. Съемочная группа «Резонанса» фиксировала единение власти и народа с наиболее выгодных ракурсов.
Впрочем, Клима Бондарева весь этот опостылевший официоз не интересовал. Скепсис президента относительно невозможности какого-либо заговора среди самого близкого окружения не давал ему покоя.
Накупив в привокзальном киоске свежих газет, Бондарев задумался… И хотя у него не было никаких фактов, однако странная смерть полковника Сигова и события в райполиклинике подсказывали: что-то тут не так. Да и вся связь с внешним миром, как понял Клим, была теперь в руках ставленников Подобедова. А уж этот человек никогда не вызывал у Бондарева ни симпатий, ни элементарного доверия.
Пробежав глазами газетные статьи и фотоснимки, Бондарев заметно помрачнел. Выступление карташовцев в рейтинге топ-новостей шло под первым номером. Тональность изложения событий в небольшом подмосковном райцентре была сдержанной: никто не высказывал «революционерам» откровенных симпатий, но и не осуждал. Судя по всему, глава государства так и не знал о них. А ведь события эти, произошедшие позавчера, наверняка должны были попасть в оперативку! Это, в свою очередь, означало: информацию от него скрывают.
Решение пришло быстро. Следовало организовать самую примитивную, но забойную провокацию и посмотреть — узнает о ней президент или нет.
Перво-наперво Клим направился в магазин «Лаки-краски» и купил самый большой баллончик аэрозольной краски. Миновав двойной кордон оцепления, он обошел здание вокзала и обрисовал боковые, невидимые для охраны ниши двухметровыми надписями из лексикона карташовцев и огромными свастиками. По его мнению, каждой из надписей во время президентского визита было достаточно, чтобы начальник областного управления ФСБ с треском полетел с должности.
— Тамара, — дождавшись, когда съемочная группа «Резонанса» закончит работу, Бондарев подозвал телеведущую. — Взгляни-ка!
Та, впрочем, не удивилась — за свою останкинскую жизнь она и не такого насмотрелась.
— «Президента — на виселицу!», — равнодушно прочитала она. — «Инородцев — в крематорий!». Ну и что? Мало ли чего на стенах и заборах придурки пишут?
— Попроси своего оператора, чтобы снял, — прищурился Бондарев.
— Я что — сумасшедшая? — хмыкнула Белкина. — Да мне за такие кадры продюсер по пятое число…
— А никто и не просит тебя перегонять их в Останкино, — миролюбиво перебил Клим. — Ты это для меня сними.
— А ты президенту покажешь?
— Не стану скрывать — покажу. Но представлю это… ну, как home video. Съемки неизвестного поволжского видеолюбителя, который передал мне это в приватном порядке. Идет?
— Президент не поверит.
— Поверит или не поверит — это уж моя забота. Тамара, не кривись… Сегодня ты мне помогла, завтра я тебе…
— Смотри: если меня выгонят с телевидения, трудоустраивать меня будешь сам.
— Без куска хлеба ты не останешься. Или без куска рыбы, — улыбнулся Бондарев.
Через несколько минут в кармане Клима лежал чип с цифровой записью.
— Спасибо, — поблагодарил он ведущую «Резонанса». — Если что такое — можешь на меня рассчитывать.
— И чем ты мне можешь помочь? — прикинула та. — Я ведь в президентском спецпоезде, меня охраняют такие люди, как ты, ни один волосок с головы не упадет и так далее…
— Никто никогда не знает — где найдет, где потеряет, — ответствовал Бондарев несколько загадочно и отправился в вагон. — Извини, совершенно забыл: мне срочно надо накормить почтовых голубей.
* * *
— А вот этого президенту передавать не стоит, — сказал начальник Центра спецсвязи, едва взглянув на компьютерный монитор.
Заоконный пейзаж удручал однообразием: перелески, поля, редкие железнодорожные полустанки. Над землей незаметно и неотвратимо сгущались сумерки. Во влажном вечернем небе тревожно полыхали зарницы, и отблески их отражались в пуленепробиваемых стеклах связного вагона.
— А я говорю: не надо, — с напором повторил офицер ФАПСИ.
В промышленном поволжском центре президентский спецпоезд пробыл чуть более суток. За это время глава государства побывал на нескольких заводах, встретился с тружениками села, посетил воинскую часть и даже автоматизированную свиноферму в агрогородке. Ни один из вопросов не остался без ответов. Однако не нашлось ни единого человека, который бы поинтересовался выступлением карташовцев.
Как справедливо предполагал Клим Бондарев, все свежие новости, поступавшие к главному пассажиру спецпоезда, тщательнейшим образом отцеживались и фильтровались. Любая оперативная информация ФСБ, ФСО и других служб, где упоминались слова «Карташов» и название подмосковного городка, в котором и базировались карташовцы, тут же клалась под сукно. Свежая пресса, поступавшая к президенту каждое утро, также была фальшивой — центральные газеты печатались в единственном экземпляре и передавались к поезду фельдъегерской службой. Президент никогда не просиживал сутками в Интернете, однако и на этот случай было найдено противоядие: суперпрофи из Федерального Агентства Правительственной Связи и Информации (ставленники Подобедова) на всякий случай смастерили несколько сотен поддельных сайтов, очень похожих на настоящие. Система прокси-серверов, находящаяся в ведении ФАПСИ, в случае интереса главы государства безошибочно указала бы нужные адреса. Даже новостийные выпуски федеральных каналов — и те производились в двух версиях: «для общего пользования» и «для спецпоезда». Генерал Подобедов был настоящим специалистом фальсификаций и подлогов — его фантастических возможностей с лихвой хватило бы и не на такие подделки…
Таким образом, информационный вакуум, создаваемый вокруг президента, с каждым часом становился все более удушающим.
Мельком просмотрев интернет-версию поволжской газеты с фотографиями крамольных надписей, офицер ФАПСИ заметно помрачнел. Статья, комментирующая неизвестно как появившийся на вокзале призыв «Президента — на виселицу!» и изображение свастик, была типичной провокацией, однако у начальника спецсвязи не было времени думать об ее авторстве.
— Все сетевые ресурсы, касающиеся так называемой «революции», следует немедленно заблокировать. Особенно — вот это, — распорядился он и, заметив на лице оператора сомнение, снизошел до объяснения: — Всем этим занимаются чекисты в Москве. Не надо отвлекать главу государства подобными мелочами. Не его это уровень…
И тут запищал селектор. Комендант поезда срочно требовал фапсишника к Президенту.
— Если вас не затруднит — прихватите с собой не только оперативки за последние двенадцать часов, но и распечатку свежей прессы, — с официальной учтивостью попросил металлический баритон Бондарева.
— Слушаюсь, Клим Владимирович, — бросил офицер и, прихватив папку, отправился в соседний вагон.
По дороге он на всякий случай осмотрел себя в зеркало и, представив лицо Бондарева, не удержался от змеиного шипа:
— Сука поганая… И откуда ты такой на нашу голову взялся?!
