28
Да-а, приятно все-таки, уже готовясь взойти на эшафот, получить в последний момент известие об отсрочке исполнения приговора на неопределенное время, да к тому же с намеком на пересмотр дела в оправдательном ключе.
Похожие чувства переживали все до единого повстанцы, в один миг превратившиеся из загнанных в западню, ощетинившихся волков, готовящихся дорого продать свою жизнь, в хозяев положения, получивших возможность диктовать загонщикам уже свою волю.
На внутреннем дворике вовсю кипела работа: под руководством деятельного Вяземского давешние осажденные рука об руку с бывшими осаждавшими, прицепив к танку тросами, выкатывали уже третье крупнокалиберное орудие, не покидавшее стен Арсенала лет сорок. Порой «давай-давай-давай» и извечные веселые матерки заглушали даже рев танковых двигателей…
Превращенный в штаб второй этаж, где не осталось ни одной стены, не поклеванной пулями, теперь кишел народом. Откуда-то появились канцелярские столы с персоналками, за каждой из которых вместо изящной барышни восседал здоровенный мужик в камуфляже, а вместо чернильного прибора громоздился пистолет-пулемет или автоматический карабин. Связисты, толкаясь и переругиваясь, тянули кабели, в углу весело стрекотал и помигивал всевозможными лампочками оперативно развернутый полевой коммутационный центр, а одну из стен украшал огромный, несколько криво закрепленный и кое-где пузырящийся план Санкт-Петербурга, к которому двое шустрых ребят в пятнистых мундирах и наушниках поминутно прикалывали красные (ей-богу, Александр к выбору цвета «своих» никакого касательства не имел!) флажки на булавках, обозначающие расположение поддержавших восстание частей и захваченных объектов, голубые – «челкинские», зеленые – «думские» и белые – колеблющиеся. Еще час назад пестрая, как перемешанная головоломка, карта сейчас напоминала красно-белую с редкими голубыми пятнышками и зелеными крапинами мишень, в центре которой синело яблочко, обозначающее Зимний дворец, Генеральный штаб и Петропавловскую крепость, а на Рождественской стороне – рыхлая зеленая клякса с центром в районе Таврического дворца, постепенно белевшая. Беспокоили почти сплошь бело-зеленые Острова, Охта и Выборгская сторона, в противовес красному югу, явно выжидавшие чего-то более определенного, чем бродящие по городу фантастические слухи. Это «болото» следовало склонить к решению как можно быстрее…
«А вы стратег, оказывается, товарищ майор! – раздался где-то в мозгу язвительный голос, очень похожий на голос Пашки Драгунова, дружка-корешка училищного, сложившего свою вихрастую голову где-то в Таджикистане еще в начале роковых девяностых. – Что же в академию-то не рванул, а?»
«Эх, Пашка-Пашка… Вот кто у нас был лучший стратег и тактик в одном лице – что у доски, что в лихих набегах на общежития пед– и мединститута… – Бежецкий поскреб в затылке. – Его бы сейчас сюда… А еще лучше – на мое место…»
– Господин полковник! – окликнул Александр барона Штелля, деликатно курившего в разбитое окно, поставив ногу в надраенном до солнечного блеска ботинке на низкий подоконник, несмотря на то что все помещение было заполнено слоистым дымом, исторгаемым десятками папирос, сигарет, сигар и даже трубок. Аккуратист и умница, тевтонская светлая голова, непонятно из каких резонов примкнувший с самого начала к «бунтовщикам», хотя склонностью к авантюрам, если судить по краткой характеристике, данной ему Маргаритой и еще более краткой и емкой – Ладыженским, не отличался. – Вы не уделите мне одну-две минуты своего драгоценного времени?
– Всегда в вашем распоряжении, Александр Павлович. – Барон аккуратно затушил сигарету, чрезвычайно метко кинул ее в чью-то бесхозную каску (к тому же с аккуратной дырочкой сбоку), стоявшую на полу метрах в пяти от него, хотя весь пол вокруг был густо усыпан окурками и прочим мусором, одернул безукоризненно сидевший на его поджарой фигуре по определению мешковатый камуфляж и подошел к Бежецкому. – Я весь внимание.
«Когда же он, немчура, марафет-то успел навести? – Александр завистливо сравнил безукоризненный вид барона со своим, оставляющим желать много лучшего. – Неужели денщика с собой притащил? Или припахал какого-нибудь раззяву из пехтуры?..»
Вместо этих вопросов он ткнул пальцем в Выборгскую сторону на карте, в душе проклиная себя за неотесанность – князю, конечно же, полагалось проделать это как-то изящно, например, отсутствующим сейчас стеком или тростью – здесь, как он знал, проживали в основном «товарищи пролетарии», если не взять их под контроль, способные на многое… В том числе и на удар в спину расслабившихся не вовремя инсургентов. Тем более что на карте их «ареал» располагался прямо в тылу спешно оборудуемых сейчас под руководством князя Вяземского артиллерийских позиций.
– Вам нравится, Николай Генрихович, сия цветовая гамма на данном участке? Особенно в привязке к нашей артиллерии здесь и здесь…
* * *
Ну вот, остзейский барон теперь в лепешку расшибется, но взрывоопасный пролетариат постарается от безответственных шагов удержать. Тем более сил и средств у него будет предостаточно… Заодно займет несколько полицейских участков и, возможно, сумеет перетянуть на свою сторону фрондерствующих лейб-гренадер, еще накануне во всеуслышание объявивших, что им начхать как на возомнивших себя вершителями судеб России мужланов, разночинцев и юродствующих дворян в лице членов Государственной думы, так и на «рыжего». В худшем случае Штеллю, родной брат которого служит в этом гвардейском полку, удастся их убедить хотя бы продолжать и далее держаться нейтральных позиций.
Что с флотом? Тут хочешь не хочешь, а придется вернуться к чудесно воскресшему князю Бекбулатову, мысли о котором удавалось успешно гнать последний с небольшим час…
Подвернулся он, конечно, вовремя со своими «бронированными» гусарами, да и Маргарита подтвердила по внезапно ожившему поминальнику, что с Владимиром Довлатовичем все чисто, он самый что ни на есть подлинный, правда, уклонилась при этом от объяснений, но… Не шло никак из головы мертвое лицо с аккуратной дырочкой во лбу, точь-в-точь соответствующей по диаметру пуле пистолетного калибра, «просверленной» вот этой самой рукой… Да к тому же как объясняться с Александровым другом, как внятно сказать ему, что «Федот-то не тот»? Нет, сначала нужно вытащить близнеца из крепости, а там… А там, может быть, все рассосется… Эх, Саша, Саша, не подумал ты тогда, согласившись на посулы проклятого Полковника, чтоб ему гореть в аду!.. Хотя…
Стыдно, до скрипа зубовного стыдно было вспоминать, как кинулся перемазанный «танкист» на шею вышедшему во двор Арсенала Бежецкому, как засыпал вопросами, тормошил, хохотал неизвестно по какому поводу, а Александр стоял столбом, криво улыбаясь и все разглядывая, разглядывая, разглядывая такое неприятно знакомое скуластое лицо, похудевшее, правда, и украшенное довольно свежим шрамом, но все равно именно ТО лицо… Нужно было хотя бы сыграть радость, тоже трясти руку, обнимать, сыпать вопросами… О чем, скажите на милость? Где вы, например, прохлаждались, господин Бекбулатов, почти год и почему не гниете сейчас благополучно в компании могильных червей в своем фамильном склепе Касимовского имения? Нет, что бы ни утверждала там баронесса фон Штайнберг, а без Полковника или его людей здесь никак не обошлось…
Ладно, как бы то ни было, а князя, слегка обиженного (наверное, списал не слишком горячую встречу на трясучку напряженной ситуации) удалось сплавить на помощь «агитаторам», основной целью которых было не дать ввязаться в драчку флоту, который мог наворотить дел своей огневой мощью и шустрыми, как и везде в мире, ребятишками-морпехами, именуемыми здесь витиевато флотскими экипажами. Кстати, Гвардейский Флотский экипаж неожиданно, возможно, в пику своим сухопутным собратьям, а может, просто не разобравшись, твердо держал сторону Зимнего дворца (или Челкина, что одно и то же), выдвинувшись во всей своей боевой мощи к Дворцовой площади. Гвардейских морпехов, похоже, нейтрализовать без стрельбы (да какой там стрельбы – их танками не вышибешь с занятых позиций!) не удастся и, заливая брусчатку русской кровью, Челкину, возможно, удастся продержаться до подхода еще какого-нибудь провинциального Мерецкова с его полком, дивизией или корпусом… Опять же авиация. Авиаторы, мать их так и разэдак, в массе своей происходят из разночинцев, ни в грош не ставят ни гвардию, ни дворянство вообще, технократы чертовы… Может, уже сейчас, где-нибудь над Александровской слободой, разворачивается, ложась на боевой курс, звено реактивных «Горынычей», один ракетный залп с борта которых сровняет с землей и Арсенал, и лежащие вокруг кварталы, жители которых сейчас либо крестятся на свои домашние иконостасы, лежа на полу квартир, либо бегут куда глаза глядят, прихватив с собой только самое ценное и проклиная на чем свет стоит и Челкина, и Думу, и сумасшедших гвардейцев, затеявших свои разборки, ни капли при этом не думая о мирных обывателях…
Как бы теперь пригодились средства массовой информации, но, к сожалению, взятый под контроль резервный телецентр на Васильевском острове оказался неработающим, вернее, выведенным из строя, и специалисты теперь кропотливо пытались вдохнуть в него жизнь. Официальный же, столичный, наплевав на всю сетку вещания, каждые пятнадцать минут выдает в эфир заявления Челкина, перемежающиеся снятыми еще утром сценами пленения повстанцев.
Окровавленных жалких гвардейцев в минутном ролике выносят и выводят с поднятыми руками под бодрый голос репортера из дымящегося здания вокзала (не разобрать, какого именно, – слишком уж покорежен взрывом фасад, да и угол съемки неподходящий). Качество записи было мерзейшим, да и телевизор с треснувшим корпусом безбожно барахлил, но узнать кое-кого из пленников и снятых крупным планом убитых удалось, хотя и не без труда.
Особенно умиляла статичная картинка, то и дело вставляемая в эфир: полковник Бежецкий в расстегнутом мундире, сидящий, вернее вскакивающий с тюремной койки. Скорее всего, если принять во внимание искаженное гневом лицо близнеца, оператору снимающему его, не поздоровилось, и этот кадр так и остался тем единственно подходящим для показа, который удалось извлечь из разбитой камеры. Фальшиво-бодрый голос комментатора, неизменно вызывая оживление в штабе, объявлял, что настоящий полковник Бежецкий по подозрению в подготовке переворота арестован еще задолго до оного и содержится в Петропавловской крепости, а инсургентами (поначалу они назывались бунтовщиками, но затем градус осуждения заметно снизился) руководит наглый самозванец, лишь отдаленно похожий на оригинал. Принимал на веру заявление телевизионного деятеля, похоже, один лишь Александр, у которого кошки скребли на душе…
Задумавшись, Бежецкий только сейчас обратил внимание на застывшего перед ним худенького «камуфляжного» паренька лет девятнадцати-двадцати с соломенным ежиком на лопоухой голове, протягивающего плоскую черную трубку с антенной.
– Чего тебе, сынок? – спросил Александр, выплывая из своих дум.
– Вас к телефону, ваше высокопревосходительство!
– Давайте, подпоручик. – Бежецкий протянул руку, смущенно думая про себя: «Как же я звездочки-то не разглядел на рукаве? За солдатика офицера принял, профан! Еще на дуэль нарвешься тут…» – Как ваше имя?
– Подпоручик Симонов, господин полковник! – польщенно вытянулся парнишка с темно-синим с серебром шевроном гродненских гусар на рукаве, заливаясь прямо-таки девичьим румянцем.
– Вольно, гусар! Благодарю за службу! Бежецкий у аппарата, – последнее уже в трубку.
– Сашка, гад! – раздался в мембране возмущенный бекбулатовский голос, слегка искаженный помехами. – Пока ты там политесы разводишь, меня тут мариманы на куски рвут! «Благодарю за службу!..» – передразнил он, довольно похоже подражая голосу Александра. – Наполеон хренов!.. Буонопартий Новгородской губернии!..
– Ладно ты, – прервал поток язвительностей Бежецкий. – Как там в Кронштадте? Обстановка, настроения…
– А на фига мне Кронштадт твой сдался?! – весело завопил в трубку экс-гусар. – Я и поближе нашел то самое, что нам требуется! Ведь ты же, Сципион наш Новгородский, на весь Балтийский флот не претендуешь? Он ведь в большинстве своем и в Неве-то не поместится… Конечно, если…
– Погоди! – перебил его Александр. – Так ты не в Кронштадте? Почему?
– Я ему про Фому, а он мне про Ерему! – обиделся Бекбулатов. – Я же тебе битый час твержу: нашел я уже то самое, что нам нужно, и прямо под боком! Лечу я, значит, над Крестовским островом, а тут меня мысль посещает: «Дай, думаю, на Судостроительный завод гляну…» Глянул, и что ты думаешь? Стоит она, красавица, у причала…
– Да говори ты толком! – рассердился Бежецкий. Неужели этот повеса умудрился разглядеть какую-то даму с вертолета? – Кто стоит?..
– Крейсер! – выпалил Владимир. – Легкий рейдер класса «океан». Такие наши разлюбезные друзья с Туманного Альбиона фрегатами еще кличут…
– Какой еще фрегат? Парусник, что ли?
Чересчур шустрая фантазия тут же нарисовала романтический образ трехмачтового судна, ощетинившегося по бортам жерлами бронзовых пушек, с черным Веселым Роджером на мачте…
– Сам ты парусник! Говорю же тебе: крейсер. Четыре башни главного калибра, не мерено более мелких орудий, ракеты, торпедные аппараты и прочие зенитки… Хотя они наверняка не понадобятся… Я морячков уже почти уговорил нам пособить. Правда, командует этим чудом судостроения один наш с тобой старый знакомый, поэтому без тебя, то есть без твоего самоличного присутствия, моншер ами, никак не обойтись. Я за тобой уже геликоптер отправил, жди с минуты на минуту…
– Хорошо, хорошо… А как хоть этот крейсер-то называется, Владимир?
– А я разве не сказал? «Аврора»! Крейсер «Аврора»…
Бежецкий потрясенно опустил трубку, не слушая больше того, что пищала, восторженно захлебываясь, мембрана.
Ничего себе символ!..
* * *
С высоты птичьего полета «Аврора» ничем не напоминала свою знаменитую тезку, ставшую символом Великой Октябрьской революции, но производила впечатление более чем солидное. Да, Бекбулатов был прав: с такой огневой мощью несговорчивых кронштадтцев можно оставить на десерт…
– Что тебе снится, крейсер «Аврора»?..– промурлыкал себе под нос Бежецкий, когда вертолет резво пошел на посадку. – В час, когда солнце встает над Невой…
Солнце, правда, наоборот начинало свое неспешное снижение, но песня есть песня – слова из нее не выкинешь…
– Где ты болтаешься, Сашка! – завопил с борта крейсера Бекбулатов, едва Александр показался на пристани в сопровождении нескольких гусар, вооруженных до зубов. – Я тебе даже адмиральский трап выторговал, а ты…
На борту делегацию встречала небольшая группа военных моряков, облаченных в парадные мундиры.
– Капитан второго ранга Колчак, – представил сияющий, как новенький империал, Володька высокого морского офицера в белой форме с хищным костистым лицом под широкой фуражкой с золотой кокардой. – Хозяин здешних мест. Да вы, кажется, знакомы…
В голове Бежецкого привычно (хотя в последнее время это случалось все реже и реже) щелкнуло, и словно по экрану компьютера побежали воображаемые строки: «Колчак Николай Александрович, капитан второго ранга, командир крейсера ВМС Российской империи „Аврора“…» Что-то там такое неприятное было у него с Бежецким… То ли ссора, то ли просто какая-то размолвка… А потомок-то похож на своего знаменитого предка, очень похож… Конечно, печально знаменитого в мире майора Бежецкого, ибо здесь, в этом мире прадед командира «Авроры» не прославился ничем, кроме полярных экспедиций и нескольких, известных в узком кругу гидрографов и гляциологов, открытий. Равно как и прототип его корабля, отличившийся лишь в паре второстепенных морских боев Британской кампании и благополучно разрезанный в свое время за полным моральным устареванием «на иголки».
– Граф… Простите, князь, – поправился капитан второго ранга. – Позвольте на пару слов…
Два офицера, морской и сухопутный, чуть ли не под ручку, как старые приятели, отошли к борту.
– Знаете, князь, – после некоторого молчания произнес Колчак, не глядя в лицо Александра. – Я давно уже понял, что тогда был не прав… Хотел приехать к вам, извиниться, да все никак не получалось… А потом эти события прошлого года… Вам стало не до таких мелочей…
– Какая ерунда, капитан, – заявил Бежецкий, мучительно вспоминая причину «его» ссоры с Колчаком и никак не в состоянии вспомнить. – Я давно забыл об этом.
– Да? – Капитан заглянул ему в глаза. – Это правда?
– Вашу руку, – вместо ответа протянул ему ладонь Александр…
