В абсолютном мраке появилась трещинка, расширившаяся до потока ослепительного света. Кто-то открыл крышку «гроба». Эрл, находившийся в полубессознательном состоянии, никак на это не отреагировал.

— Ого, ну от него и вонь! Ни один нормальный человек так не воняет, это точно.

— Обдай его.

Не успел Эрл опомниться, как его ударила струя воды под большим давлением, отбрасывая его в сторону. Он съежился под ее напором, ибо струя била, истязала его, швыряла на грубый бетон. Вода обливала его с ног до головы, затем сосредоточилась на ягодицах, где было больше всего грязи, и долго врывалась в самые нежные и мягкие места, причиняя непрерывную мучительную боль.

Вода была такая холодная, что вскоре все тело Эрла забилось в неудержимых судорогах. Какое-то мгновение он никак не мог взять в толк, что происходит. Наверное, то же самое испытывает лунатик, когда, очнувшись от сна, обнаруживает, что споткнулся на верхней ступени и начал долгое и жуткое кувыркание вниз по лестнице.

Наконец струя иссякла. Грубые руки схватили Эрла и, вытащив из бетонной ямы, швырнули на землю. Эрл расправил затекшие члены, которые провели без движения бог знает сколько времени, и мышцы, распрямляясь, послали мозгу новые сигналы боли. Однако он, оглушенный, нисколько этому не обрадовался.

— Ты не находишь, что выглядит он препогано?

— Точно. Ни один белый человек до такого не опустится. Наверное, он не белый.

— Он не белый. Он грязный ниггер, вот и все.

— Ребята, обдайте его снова водой. И хорошенько. В первую очередь отмойте задницу от дерьма, а то мухи сойдут с ума от радости. Великан хочет, чтобы перед доктором он предстал чистый и вымытый. Доктор вколет ему, что надо.

Струя воды снова сбила Эрла с ног, но на этот раз охранники распяли его на земле животом вниз, и тот, что со шлангом, действительно прошелся по самым грязным местам. Затем Эрла подняли на ноги. Не в силах стоять, он опустился на одно колено, но его снова рывком поставили на ноги.

— Парень, нести тебя точно никто не будет, можешь не сомневаться. Так что иди сам туда, куда мы скажем, или я прямо здесь пущу тебе пулю в затылок, и пусть твой труп дожирают свиньи.

Эрл не мог сосредоточить взгляд, не мог говорить. Пересохшие губы растрескались, мышцы дрожали. Он даже не подумал о том, что стоит совершенно обнаженный перед одетыми охранниками; он не испытал никакого стыда, потому что еще не чувствовал себя в достаточной степени человеком. Эрл лишь ощутил что-то странное — сознание того, что он жив. Однако в этом не было ни радости, ни душевного подъема, простая констатация факта. Охранники подтолкнули его в спину, и Эрл, шаркая ногами, побрел к «дому порки».

Там, в кабинете Великана, его укутали в одеяло.

Он стал ждать.

Наконец в кабинет вошли Великан и какие-то другие люди. Великан, наклонившись к Эрлу, взял его за подбородок, поднимая лицо. В глазах Эрла запрыгали зайчики; заморгав, он дернул головой, но Верзила крепко держал его своими лапищами.

Что-то холодное и круглое прикоснулось к его груди, и Эрл, с трудом порывшись в спутанных воспоминаниях, наконец отыскал этому название: стетоскоп. Понятие «стетоскоп» было связано с понятием «врач», а отсюда следовало понятие «медицинское обследование».

— Что ж, сердце у него на удивление хорошее. Зрачки расширенные, такими они останутся еще день-два. Ему нужно хорошее питание, отдых, постепенное занятие физическими упражнениями. Вижу, он весь искусан; надо ввести пенициллин на случай заражения. Немного времени, и он придет в себя. У него нет ничего такого, что нельзя было бы вылечить несколькими уколами.

— Но времени у нас нет, даже немного, — сказал Великан. — У нас есть только сейчас.

Однако врач, если это действительно был врач, продолжал разглядывать Эрла с неприкрытым любопытством. Эрл сделал над собой усилие, чтобы не смотреть ему в глаза, ибо за подобное дерзкое нарушение порядков его ударили бы дубинкой по затылку. Впрочем, глаза его все еще не обрели в полной мере способность видеть, и каждый раз, когда он моргал, комнату разрывала ослепительная молния. Наконец ему удалось разглядеть человека поразительно мирной внешности, опрятного, скромно одетого, аккуратно причесанного. В глазах врача горело пытливое любопытство. Он оглядел Эрла с ног до головы.

— А он силен, — заметил врач. — Вы ведь сильны, не так ли, друг мой?

Эрл угрюмо молчал.

— В нем до сих пор сохранился боевой задор. Среди негров таких сильных людей встретишь нечасто. Они быстро ломаются. А у этого экземпляра завидная сила воли.

— Сэр, мы можем перейти прямо к делу?

— Разумеется. Обеспечьте его неподвижность.

Сильные руки прижали Эрла к столу, на котором он сидел. Движения охранников были жесткими и грубыми.

Врач открыл чемоданчик. Эрл успел мельком увидеть внутри трубки, много трубок. Но затем врач достал одну трубку, сорвал бумажную обертку, и Эрл увидел большой шприц с иглой.

— Вы любите уколы, друг мой?

Эрл ничего не ответил. Врач набрал в шприц жидкость из маленькой ампулы и подошел к нему. Эрл ощутил прикосновение к своей руке, почувствовал жжение сильного дезинфицирующего средства, укол стальной иглы. Ему показалось, что в диаметре она не меньше дюйма. Игла проникла глубоко в вену, вливая находившуюся в шприце жидкость в кровеносную систему, и по всей руке Эрла быстро распространилось онемение.

Затем врач сделал второй укол в другую руку. После этого Эрла нагнули вперед, и врач сделал два укола в ягодицы.

— Некоторое время вам будет больно. Я ввел вам пенициллин, обычное стимулирующее, препарат для улучшения свертывания крови и витамины, чтобы вы быстрее пришли в себя.

— Сэр, вы закончили? — спросил Великан.

— Закончил. Жить он будет.

Врач посмотрел на Эрла.

— Друг мой, не знаю, во что вы ввязались, но мне бы не хотелось оказаться на вашем месте.

С этими словами он встал, закрыл чемоданчик и вышел.

Эрл остался наедине с Великаном. Его сознание наполняли странные звуки, и он с огромным трудом мог сосредоточиться на том, что его окружало. Уколы оказались болезненными; вокруг них уже начинали наливаться кровоподтеки.

Эрл ощутил на себе пристальный, пытливый взгляд Великана. Наконец Великан сказал:

— Знаешь, сколько времени ты провел там?

Эрл молча покачал головой.

— Семь дней, — продолжал Великан. — Семь дней, черт побери. Никому еще не удавалось продержаться больше четырех. Но для тебя в этом есть свой минус. Ты разыгрываешь из себя некоего Джека Богаша, безработного водителя грузовика, но я тебе скажу вот что: никто не поверит, что какой-то безработный водитель грузовика из Арканзаса смог выдержать то, через что прошел ты. Через все это смог бы пройти только тщательно подготовленный человек, полицейский, морской пехотинец, специальный агент, сотрудник какого-нибудь федерального ведомства. Ты рассчитываешь, что выдержка пойдет тебе на пользу, но на самом деле ты лишь обеспечил себе еще более жестокое обращение. Поэтому я снова тебя спрашиваю: кто ты? Отвечай.

— Джек... Богаш... — только и смог выдавить Эрл, когда к нему частично вернулась способность говорить.

— Ну да, а меня зовут Иисус Христос.

Великан сел за стол, достал сигару, раскурил ее, вобрал в легкие облако табачного дыма и медленно выпустил его через щелку между губами.

— Я так и сказал начальнику тюрьмы, — произнес он. — Понимаешь, я хорошо знаю ход мыслей таких, как ты. Ты возомнил себя героем. Тебя можно бить, топить, пугать смертью, но это лишь будет делать тебя еще сильнее. Ты знаешь, чем наполнено сердце героя?

— Нет, сэр, — ответил Эрл.

— Ты снова лжешь. Даже доведенный до края, ты все равно лжешь, разыгрывая из себя безмозглого тупицу, который ничего не знает. Ты надеешься, что мы тебя ни в коем случае не убьем, по крайней мере до тех пор, пока не выясним, кто ты такой, и это поддерживает твои силы.

Эрлу показалось, что эта фраза не требует ответа.

— Итак, я сам расскажу тебе, чем наполнено сердце героя, хотя тебе самому это прекрасно известно, — продолжал Великан. — Я просто хочу, чтобы ты понял, насколько далеко я просчитываю все твои ходы. Сердце героя наполнено не любовью к родине, мужеством, готовностью к самопожертвованию и прочей подобной дребеденью. Это все оставим для глупых газетчиков. Нет, мне многое довелось повидать за время своих похождений. И вот что я понял: героем движет презрение к окружающим. Тщеславие. Любовь к самому себе. Ты считаешь себя необычным, особенным человеком. Да-да, не спорь, считаешь. И когда мы поступаем с тобой, как с особенным человеком, возможно, это причиняет тебе чертовскую боль, но такой крепкий орешек, как ты, прошедший войну, взрывы и пули, способен вытерпеть и не это. Боль тебе не страшна. А теперь я скажу, чего ты не сможешь выдержать. Ты меня слушаешь?

Эрл не произнес ни слова. Все мысли его были сосредоточены только на том, чтобы не потерять сознание.

— Да, сэр.

— А не сможешь ты выдержать вот что: превратиться в ничто. Стать еще одним безликим осужденным и до конца дней своих оставаться здесь, в окружении самых подлых, самых грубых, самых жестоких негров. Именно такие собраны здесь. Итак, никакой надежды на побег, никакой надежды на то, что о твоем подвиге станет известно. Здесь с тобой не будет происходить ничего необычного. Ты станешь таким же, как все, одним из толпы, никем. И останешься им навсегда, на веки вечные. Ну, как тебе это нравится?

Эрл ничего не ответил.

— Подумай-ка над этим. Мы дадим тебе отдохнуть день-два в отдельной комнате с туалетом. Хорошая кормежка, два раза в день душ. Ты сможешь слушать радио. Мы достанем тебе газеты. Я даже не буду пытаться скрыть от тебя то, что я делаю, потому что ты все равно видишь меня насквозь. Все это лишь для того, чтобы ты в последний раз взглянул на светлые стороны жизни. А затем для тебя все закончится, осужденный. И ты отправишься в «обезьяний дом».

Это была даже не песня. Это было причитание, вырывающееся из самых глубин сердца в ритм мотыгам, которые монотонно поднимались и опускались, вгрызаясь в землю.

Эрл видел вдали работающих заключенных. Они трудились на просторных полях, расчищая заросшие сорняками оросительные каналы. Казалось, они окружены волшебной дымкой, но на самом деле это была густая пыль, душившая негров. Они взмахивали мотыгами в такт унылому пению, а за ними присматривали вооруженные до зубов охранники, восседающие на упитанных лошадях.

— Ты туда не смотри, осужденный, — заметил один из конвоиров, которые вели Эрла. — Ты попадешь не туда. Тем, кто там, повезло. Там легко. А вот там, куда попадешь ты, тебе придется несладко.

Эрл брел по пыльной дороге, скованный цепями по рукам и ногам, так что шаги у него получались мелкие, жалкие. Руки его все еще ныли от уколов. Двое охранников шли по обе стороны от Эрла, подстраиваясь под его семенящую походку, один держался впереди, и еще один замыкал шествие. Солнце палило нещадно. Казалось, только для этого оно и висит в небе над Миссисипи: чтобы печь заживо тех, кому выпало несчастье оказаться под его безжалостными лучами.

Эрл чувствовал себя чуть лучше, по крайней мере в физическом плане. Его накормили досыта, тщательно отмыли, вкололи витамины. На нем была чистая роба из грубой хлопчатобумажной ткани, полосатая, как у всех осужденных, и ботинки впору.

Но в остальном ему было отвратительно. Великан оказался прав. Умный и проницательный, он нашел слабое место у своего упрямого противника.

Двое суток относительной передышки причинили Эрлу больше мучений, чем все побои и издевательства, которые обрушили на него Великан и тюрьма. Он слушал радио, по утрам завтракал овсянкой с маслом, обедал бутербродами с ветчиной, ужинал жареными цыплятами под соусом и сдобными булочками. Ему показали, что его жизнь не обязательно должна оставаться наполненной жестокостью и лишениями. Мучители действовали так же умело, как тогда когда избивали Эрла дубинками: от мыслей о простом выживании он перешел к раздумью о своем будущем. Таким образом, он сам стал своим худшим врагом: Эрл вспоминал сына, пугливого, наблюдательного мальчишку, обладающего странной способностью сохранять полную неподвижность, готового часами сидеть и наблюдать, не произнося ни слова, а затем, отвечая на вопрос, выложить все то, что произошло у него перед глазами, каким бы несущественным это ни было.

Эрл думал о своей жене, самой прекрасной женщине на свете, вспоминал, как безумно влюбился в нее, впервые увидев ее на базе на мысе Жирардо в 1944 году, когда он только вернулся с Таравы и щеголял новенькой формой, увешанной наградами, — настоящий американский герой.

Вот какие мысли приходили Эрлу чаще всего; вот что причиняло ему самую сильную боль. Легко быть героем, когда впереди тебя ничего не ждет и ты веришь только в морскую пехоту Соединенных Штатов. Но затем, уже полюбив, Эрл вынужден был снова отправиться в пекло сражений, и он хорошо запомнил, какая свинцовая горечь давила его, потому что впервые в жизни мир вдруг раскрыл перед ним множество манящих возможностей.

Но Эрл вернулся. Он не мог не вернуться. Таким он был и иначе не мог поступить.

Размеренно поднимая и опуская мотыги, негры пели, чтобы подавить дьявола, чтобы подавить чувство безысходности, переполняющее их души.

У Эрла мелькнула мысль, что они поют для него.

Внутреннее устройство лагеря было на удивление сложным и многоступенчатым: ряды бараков за оградой из колючей проволоки, в середине еще один периметр ограждения, а внутри него один барак.

В каждом из четырех углов внутреннего квадрата стояла двухуровневая вышка, и Эрл разглядел на верхней площадке пулеметы. Он сразу же понял, что пулеметы обеспечивают полное господство над всем лагерем: стволы 30-го калибра с водяным охлаждением способны вести огонь в течение очень длительного времени, а поскольку бараки представляли собой жалкие дощатые сооружения, от свинцового ливня нигде нельзя было укрыться, принимая в расчет законы баллистики. При необходимости пулеметы могли залить всю территорию лагеря смертоносным дождем, и через считанные секунды, ну, может, минуты в бараках не осталось бы никого в живых. Спасения от пулеметов не было, они контролировали все пространство.

Маленький конвой вошел за внешнее ограждение. Здесь было что-то вроде общины. Не все заключенные работали на полях: кто-то остался в лагере и мыл бараки, скоблил полы, развешивал постиранное белье, занимался прочими хозяйственными мелочами, необходимыми для деятельности такого сложного учреждения. Под отдельным навесом женщины готовили еду в больших котлах, также под присмотром охранников, которые прохаживались по территории, низко надвинув на глаза кепки с козырьком, и бдительно присматривали за порядком. У самой проволочной ограды находилось что-то вроде свободной зоны для заслуживающих доверия, где отдыхали несколько пожилых мужчин, которые со смехом рассказывали что-то друг другу. Однако при приближении странной процессии все разговоры смолкли: негры изумленно уставились на белого, облаченного в полосатую арестантскую робу. Несомненно, до них доходили слухи о том, что в «гробу» держат белого, но они не могли в это поверить. И вот наконец они своими глазами увидели его, живого, во плоти, — белого мужчину, скованного по рукам и ногам, которого вели под конвоем охранники в кепках.

Процессия приблизилась к внутреннему двору. Эрл увидел там Великана в окружении его лизоблюдов, следившего за ним если не со злорадством, то определенно с самодовольством. После сложного ритуала с запорами ворота отворились — поочередно, так, чтобы ни в какой момент одновременно не были открыты все створки. Когда конвой проходил за одни ворота, они запирались за ним, и лишь после этого отпирались следующие ворота.

— Добро пожаловать в «обезьяний дом», — приветствовал Эрла Великан. — Джек, тебе здесь понравится.

Эрл увидел еще один барак с зарешеченными окнами и ряд грубых нужников на улице. Прогнившие деревянные строения скособочились и просели словно под непосильной тяжкой ношей, давившей на них в течение многих лет. Деревянная крыша была выкрашена бледно-зеленой краской, обычной для всех учреждений подобного рода.

— Позволь рассказать тебе, Джек, о твоих новых соседях. Это худшие из худших. Они не просто убийцы — это обезумевшие, дикие негры, самые буйные, самые жестокие. Твоими соседями будут рецидивисты, на чьей совести множество человеческих жизней. Тебе придется столкнуться с самыми отвратительными отбросами нашего штата, которых все с радостью повесили бы, но почему-то не сделали этого, вероятно потому, что эти черномазые убивали лишь других ниггеров, а не белых. И здесь, Джек Богаш, у тебя не будет ни будущего, ни надежды на будущее.

Охранники, окружавшие Великана, злорадно расхохотались.

— Ты не продержишься здесь ни одной ночи. Ты очутишься в таком страшном аду, из которого еще не доводилось возвращаться живым ни одному белому. Впрочем, возможно, побывав там, ты больше не захочешь жить.

Великан склонился к Эрлу, и тот увидел в его черных очках отражение своего исхудалого, изможденного лица.

— Ты станешь для этих черномазых ответом на самые горячие мольбы, Джек Богаш. Там есть один ниггер по прозвищу Полумесяц, самый жестокий чернокожий ублюдок из всех, каких только носит земля, и, говорят, в похотливости он не уступает молодому жеребцу. Сегодня у Полумесяца знаменательный день. Сегодня ночью Полумесяц засияет во всей своей красе, Джек. Итак, Джек, слово за тобой. Что ты выбираешь? Ты называешь нам свое настоящее имя и возвращаешься назад? Или отправляешься в «обезьяний дом»?

— Меня зовут Джек Богаш, — ответил Эрл.