9

Спешнев никогда не ходил по пятам за объектом слежки. Этому его научил суровый урок, полученный в тридцать седьмом году в Барселоне, когда двое анархо-синдикалистов заметили его и устроили засаду, после чего ему пришлось долго ползти по задворкам. Как выяснилось, если у тебя в животе пуля от «люгера», это очень нелегкое дело.

Поэтому он проводил операцию аккуратно, вдумчиво используя классические методы, отрабатывавшиеся добрую сотню лет шпионами царского правительства, а затем ЧК-НКВД. Он до сих пор не разучился использовать различные мелочи. Ни разу не выехал за пределы города. Висеть на хвосте у кого-то на пыльных кубинских дорогах было просто невозможно. Зато в Гаване все получалось прекрасно. Он ездил в такси, не пристраиваясь вплотную к американцам. Порой ехал параллельным курсом, а иногда, если улицы оказывались переполненными, пересекал их путь и проезжал навстречу. У Спешнева был при себе портфель со шляпами, которые он ежечасно менял: белую соломенную шляпу-канотье, какие чаше всего попадались на улицах, на элегантную фетровую «федору», ее — на мятую крестьянскую соломенную шляпу, а ее, в свою очередь, на туго обтягивавшую голову красную бандану. Он не позволял себе даже случайно остаться в том же обличье чуть дольше запланированного срока. Была у него пара галстуков, а вдобавок еще и боло, которые он, в зависимости от обстоятельств, то повязывал, то прятал. Пиджак он тоже то надевал, то снимал, то застегивал, то расстегивал, то поднимал воротник, то опускал. А еще в чисто случайные моменты, определяемые какими-то предвиденными, хотя и непредсказуемыми обстоятельствами — например, появлением голубя со светло-серыми крылышками или женщины, продающей билеты bolita, местной неофициальной лотереи (женщины среди лотерейщиков попадались очень редко), — он покидал машину. В другие моменты он, опираясь на свой профессиональный инстинкт, угадывал, куда направляются объекты наблюдения, и приезжал туда первым — не следил за ними, а как бы прокладывал им дорогу.

Конечно, все это влетало в копеечку, причем такую копеечку, что Пашин должен был прийти в ярость, ибо Пашин ни за что на свете не согласился бы утвердить расходы на такси, не позволил бы нанять машину с шофером и не разрешил бы даже на волосок изменить порядок выполнения своего приказа. Ничего, Пашин, проглотишь. От тебя ждут так много, что придется проглотить.

И потому уже под утро, когда конгрессмен и самые интересные из его спутников сладко спали после утомительных вчерашних приключений, Спешнев шел в какое-нибудь захудалое казино, проигрывал немного в блэк-джек, а потом, когда ставки возрастали и в ход шли мелкие картинки, делал одну-две крупные игры, забирал выигрыш и уходил. Он еще ни разу не играл два раза в одном и том же месте и никогда не выигрывал много, чтобы не вызвать у местных бандитов соблазна избить и ограбить его. Он просто запоминал выходившие наборы, делал в уме расчеты, требовавшие сверхъестественной концентрации, выигрывал и, не задерживаясь, удалялся, пока его не запомнили и пока выигрыш можно было отнести за счет простого везения, а не профессионального навыка. За несколько ночей он успел выиграть десять тысяч долларов. «Просто стыд и позор, — говорил себе Спешнев, — что я до сих пор не дезертировал и не начал пользоваться своей памятью и умением считать ради собственной выгоды, вращаясь в мировых игорных центрах».

Но поскольку он был, конечно же, дураком, то продолжал выполнять свой долг перед людьми, которые его в грош не ставили, перед системой, которая несколько раз пыталась убить его и чуть не преуспела в этом, перед циниками, мерзавцами и человеконенавистниками, заправлявшими в разведывательной службе. В этом мире у него не было ничего, кроме долга.

Он следил за американцами уже почти неделю и смог сделать несколько предварительных выводов. Первый касался американского конгрессмена, видного мужчины, чрезвычайно заботившегося о своей шевелюре и обладавшего несомненными способностями, но и столь же несомненными слабостями. Он был пьяницей и, как подсказывал Спешневу никогда не подводивший инстинкт, бабником. Ему нравилось быть в центре внимания, видеть, как перед ним раболепствуют, с подчеркнутым спокойствием наблюдать за суетящимися людишками, наслаждаясь их страхом как театральным зрелищем. Большую часть его свиты составлял обычный народец, окружающий политиканов всех времен и стран, — жалкие фактотумы, поспешно выполняющие все желания Великого человека и идущие на все, чтобы хоть как-то заслужить его одобрение и избегнуть гнева. Главный помощник был, судя по всему, руководителем всего этого сброда и постоянно терся возле Великого человека, из-за чего на него, естественно, изливалось больше всего начальственной ласки, а также и громов с молниями.

Там было еще несколько человек: водитель-кубинец, сотрудник посольства, бывший при конгрессмене в качестве няньки; несколько раз к компании присоединялась секретарша. И что самое главное, там был телохранитель. Он и являлся истинной жертвой Спешнева, к тому же он был первым американцем, которого Спешневу приходилось оценивать с профессиональной точки зрения. Он был именно тем человеком, которого Спешневу предстояло устранить. Спешнев знал этот тип людей. Он и сам принадлежал к нему (правда, до определенной степени). Такими были некоторые танкисты, некоторые асы-летчики, старые сержанты-пехотинцы и снайперы из лучших, исчислявшие свои жертвы сотнями. Все это были люди именно такого типа. Множество их можно было встретить в Испании — самых отчаянных советников, ходивших во все атаки, не пропуская ни одной, до такой степени их сжигало рвение. Смерть для этих людей ничего не значила. Вокруг можно было встретить примеры доблести и ловкости, но эти люди были вне всякого сравнения.

Спешнев понял это с первого взгляда. В английском языке для такого характера не было особого определения, а вот в русском оно имелось — «цельность». Этим словом обозначалась практически полная неподверженность любому греху. Этого парня невозможно было склонить к чему-либо дурному, на него нельзя было повлиять, его нельзя было совратить, убедить или купить. Он был таким, каким был, вот и все.

Спешнев хорошо понимал язык движений тела. За отделенностью, даже изоляцией телохранителя от остальной свиты он разглядел непреклонную гордость этого человека. Он не входил в их число. Они были политическими делягами и по сути своей паразитами. А этот обладал таким качеством, как спокойствие. Его тело непрерывно находилось под контролем, руки оставались неподвижными. В кобуре под мышкой он носил какой-то большой американский автоматический пистолет. Спешнев разглядывал в театральный бинокль его руки и обнаружил, что кисти у него очень крупные. Это было типично: у мастеров стрельбы из пистолета обычно именно такие руки, благодаря чему они пользуются оружием гораздо увереннее, чем все остальные.

Но больше всего впечатляли глаза телохранителя. Он был не из тех парней, которые постоянно вытягивают шеи, крутят головами во все стороны и то и дело устраивают экстравагантные представления, обнаруживая какие-то признаки опасности. У этого американца находились в непрестанном движении лишь глаза, выдававшие колоссальный боевой опыт. Они перебегали с предмета на предмет, оценивали, взвешивали, проницали. Они мгновенно распознавали увиденное и так же мгновенно выносили решения. Выражение его лица постоянно оставалось неизменным, он никогда не выказывал своих эмоций, но был постоянно на страже и замечал все.

Спешнев понял с первого же взгляда, а дальнейшие наблюдения лишь закрепили его уверенность: этот человек опасен.

Его нужно убить как можно скорее.

Других вариантов просто не оставалось.

Нужно подобраться поближе. К левой голени он прикрепил и спрятал под носком испанский автоматический пистолет двадцать пятого калибра. Подойти как можно ближе, не сделав и трех шагов по прямой, и отступить, как только покажется, что он привлек к себе внимание.

Этот человек обладал таким чутьем на агрессию, страх или беспорядок, что мог дать какую угодно фору любому радару. Нужно приближаться, используя прикрытия. Уверять себя в том, что ты подходишь с самыми добрыми намерениями, излучать эту уверенность каждой клеточкой своего тела, подбираться все ближе, двигаясь все медленнее, все спокойнее все непринужденнее, и лишь затем, в самую последнюю секунду, вспомнить об убийстве. Оружие необходимо достать мгновенно, так как малейшее промедление будет означать собственную смерть. Пистолет спрятан в кулаке, а рука движется с экстравагантной непринужденностью, совершенно непринужденно приближается и приближается, пока невидимое дуло не упрется в основание черепа. В тот же миг крохотный пистолетик выплюнет крохотную пульку, которая пробьет сразу и позвоночник, и головной мозг, сам Спешнев немедленно ускользнет, а телохранитель-американец упадет, даже не успев понять, что его выследили и убили.

«Именно это я и должен сделать, — сказал себе Спешнев. — Я должен это сделать, чтобы застраховаться от всяких осложнений, которые человек такого сорта может устроить мне во время выполнения моего задания. Только таким образом я смогу гарантировать свое освобождение из Гулага. Очень простой расклад: я убиваю его и окончательно освобождаюсь из Гулага. Раз и навсегда».

Он сидел за столиком, выставленным на тротуар улицы Санха около заведения под названием «Бамбу». Было уже поздно, хотя и не очень. Улица бурлила, фонари и лампионы изливали яркий режущий свет на соблазны самого низкопробного из бульваров Гаваны. Спешнев не спеша потягивал кофе, такой черный и крепкий, что непривычный человек мог бы умереть на месте. Он видел их.

«Кадиллак» уже довольно долго стоял на месте. Другим автомобилям приходилось отчаянно маневрировать, огибая огромный лимузин; водители кричали, ругались и непрерывно давили на гудки. Но «кадиллак», как и великая американская империя, которую он олицетворял, отказывался признавать существование окружающего мира.

Спешневу было видно, что в машине произошел какой-то спор между телохранителем и помощником номер один, который явно не желал слушать никаких объяснений. Вероятно, у этого номера один были проблемы с телохранителем, поскольку телохранитель, как было ясно из языка его движений и положения головы, отказывался признавать власть номера один над собой и множеством разнообразных намеков давал это понять.

Спешневу стало смешно. Этот помощник номер один, так же как и он сам, вычислил, какую огромную опасность представляет телохранитель, и теперь пытался прикончить его. У него не было ни смелости, ни решительности, ни безжалостности для того, чтобы убить его по-настоящему, как это предстояло сделать Спешневу, вот он и пытался совершить это в символическом варианте, как и подобает бюрократу. Ну что за дурак!

Спешнев сделал еще глоток черного сладкого кубинского кофе. По части кухни испанцы прямо-таки артисты! Напиток был таким густым и крепким, что можно было не сомневаться: он поможет сохранить бодрость еще как минимум на тридцать часов.

Ну вот, наконец-то хоть какое-то движение. Телохранитель и шофер вылезли из машины, остановились под красным фонарем, прошли ритуал осмотра из дверного глазка (Спешнев по лагерной привычке называл его «кормушкой») и вошли внутрь. Нетрудно было понять, что там пройдут переговоры. Довольно скоро телохранитель вышел на улицу и склонился к дверце автомобиля. Конгрессмен — свет красного фонаря окрашивал его белую шевелюру в розовый цвет — вышел из машины, нервно оглянулся, провел рукой по волосам и скрылся в доме. Телохранитель — глаза безостановочно осматривают окружающее пространство, рука замерла у груди неподалеку от пистолета, походка легкая и уверенная — проследовал за ним.

Прошло еще десять минут.

Спешнев взял еще чашку кофе и кубинский сладкий рулет. Это было изумительно.

Вдруг дверь борделя резко распахнулась, и оттуда по-крабьи, боком выбрался нетвердо державшийся на ногах человек с залитым кровью лицом. Рука, которую он неестественно нес перед собой, по-видимому, была сломана.

«Ого, — подумал Спешнев. — Кто-то попытался нагрубить не тому, кому следовало».

А потом яростно взвыли сирены, и ночь озарилась мигающими красными огнями: примчалась первая полицейская машина. За ней еще и еще. Помощник номер один высунулся было из автомобиля, чтобы вмешаться в происходящее, но его грубо оттолкнули кубинские полицейские, державшие наготове оружие и дубинки.