67
Джун перенесла так много боли, что почти перестала сознавать, что с ней происходит. Ее глаза потеряли осмысленное выражение, ощущение реальности смазалось, чувство времени исчезло. Боль лишь нарастала, и нарастала, и нарастала, и, кроме нее, не существовало ничего, хотя время от времени все же наступали моменты ясности и она получала возможность сосредоточиться на том, что происходило здесь и сейчас, а потом все снова исчезало за завесой боли. Она слышала, как кто-то сказал:
— Уже пятнадцать. Надо начинать.
— Да, доктор.
Перед ее глазами возникло лицо молодого доктора.
— Миссис Суэггер, я обзвонил весь штат, пытаясь вызвать сюда акушера-гинеколога, или терапевта, или даже ветеринара. Должен с сожалением сообщить, что никто не сможет приехать сюда раньше чем через час. Так что я вынужден принять меры прямо сейчас, или же мы потеряем и вас, и ребенка.
— Не повредите моему ребенку!
— Вы очень скоро погибнете от внутреннего кровотечения. Мне очень жаль, но я вынужден сделать то, что в данном положении является единственно правильным. Медсестра, приготовьте ее. Я пойду мыться.
Она боролась изо всех сил. И теперь, в самом конце, осталась ни с чем.
— Ничего страшного, — услышала она шепот Мэри. — Ты должна пройти через это. У тебя будут другие дети. Дорогая моя, он прав. Ты сделала все, что могла, но теперь пришло время идти дальше. Ты должна выжить. Я не смогу жить без тебя, вот какая я эгоистка. Пожалуйста, ради твоей мамы, твоего папы, они все молятся за тебя.
— Мэри, где Эрл?
— Мне очень жаль, моя дорогая. Он так и не появился.
Затем Джун почувствовала, что куда-то движется. Медсестра вывезла ее в тускло освещенный коридор. Каталка покачивалась, и каждая встряска причиняла ей сильную боль. Очередная схватка чуть не убила ее. Она оказалась в ярко освещенной комнате. Лицо доктора прикрывала белая маска. Затем он отвернулся от нее. На лицо Джун легла маска, она уловила ее резиновый запах и ощутила мягкую эластичность. Она немного повернула голову, ожидая, что сейчас дадут газ, и увидела доктора, стоявшего к ней спиной. Он что-то делал с длинным зондом, но она разглядела, что у блестящей железки был острый конец, словно у вязальной спицы.
«Мой ребенок, — подумала она. — Они собираются воткнуть это в моего ребенка».
— Она готова, доктор.
— Хорошо, дайте ей...
Послышался какой-то шум.
В родильную вбежала женщина. Она что-то говорила сердитым голосом. Потом Джун услышала, как доктор сказал:
— Мне наплевать на все это. Скорее давайте его сюда. Доктор повернулся к роженице.
— Что ж, миссис Суэггер, только что появился ваш супруг.
— Эрл!
— Да, мэм. И он привез с собой доктора.
Но в его лице читалось какое-то сомнение.
— Что-то не так?
— Это ваша часть страны, не моя. Вы должны понять это лучше, чем я. Я сам этого не понимаю, но медсестра говорит, что, если мы впустим сюда этого доктора, могут быть какие-то неприятности.
— Пожалуйста. Пожалуйста, помогите моему ребенку.
— Хорошо, мэм. Я знал, что вы так и скажете.
— Доктор?..
— Доктор, которого привез ваш муж, цветной.
* * *
Эрл повторил еще раз:
— Мэм, мне нет никакого дела до того, что говорится в ваших правилах. Там моя жена и мой ребенок, вам нужен еще один доктор, и этот доктор любезно согласился оказать помощь. Он практикует много лет и уже принял более тысячи младенцев, так что отойдите с дороги.
— В эту больницу не допускаются никакие негры. Это правило.
Эрл разговаривал со старшей медсестрой больницы, крупной женщиной в очках, лицо которой было напряжено, словно сжатый кулак. Она защищала границы своей империи.
— Это было вчера. А теперь у вас новые правила.
— И кто их установил?
— Полагаю, что это сделал я.
— Сэр, вы не имеете никакого права.
— Моя жена и ребенок не должны умереть только из-за того, что у вас есть какое-то дурацкое правило, которое не имело смысла с самого начала и которое со дня на день какой-нибудь умный человек должен отменить. Так вот, сегодня этот день настал, и я отменяю это правило.
— Я что, должна буду позвонить шерифу?
— Мне плевать на то, кому вы там будете звонить, но этот доктор вызвался помочь моей жене, и больше не о чем говорить. Я буду благодарен вам, если вы отойдете с дороги, или же, да простит меня Бог, я сам уберу вас, и вам это не слишком понравится. В последний раз говорю, мэм, убирайтесь ко всем чертям.
Женщина сдалась.
Двое мужчин быстро шли по коридору, где стояла еще одна дама.
— Вы не тот человек, с которым можно спорить, так ведь, мистер Суэггер? — сказал доктор Джеймс.
— Да, сэр. По крайней мере, сегодня.
Женщина вдруг затрусила к ним навстречу. У нее был настолько утомленный вид, что можно было подумать, будто она прошла через такое же сражение, как и Эрл.
— Слава богу, вы наконец-то приехали.
— Вы ведь Мэри Блантон? О, Мэри, вы лучше всех на свете. Я позвонил домой, и ваш муж рассказал мне, что здесь происходит. Доктор Джеймс оказался настолько любезен, что согласился оказать помощь.
— Какое счастье, что вы здесь, доктор.
— Да, мэм.
В коридор вышел молодой врач.
— Доктор?..
— Джулиус Джеймс. Акушерство-гинекология, Медицинская школа Нью-Йоркского университета, практика с тридцать второго года.
— А я Марк Харрис, Северо-Западный университет, закончил в сорок четвертом. Слава богу, что вы приехали, доктор. Положение такое: матка раскрылась уже на пятнадцать сантиметров, женщина непрерывно тужится уже двенадцать часов. А этот маленький поганец никак не хочет выходить.
— Хорошо, доктор, я сейчас вымоюсь. Я полагаю, что смогу извлечь ребенка. Мне уже приходилось несколько раз принимать подобные роды. Нам придется выполнить эпизиотомию. Затем, как только я войду внутрь, вы должны будете перерезать пуповину, чтобы не задушить младенца в матке. После этого вам нужно будет зашить женщину, а я тем временем приведу младенца в сознание. Проверьте, чтобы у нас было...
Эрл проводил взглядом двоих мужчин, скрывшихся за дверью родильной палаты.
После этого он вернулся в вестибюль, который был пуст. Женщина, так долго скандалившая с ним, ушла.
Он не мог заставить себя сидеть на месте. Он пытался не думать ни о том, что происходит за белой дверью в родильной палате, ни о часах, прошедших после того, как он свалил трупы в кучу, позвонил домой, поговорил с Филом Блантоном, приехал в Гринвуд, уговорил доктора Джулиуса Джеймса поехать вместе с ним и примчался сюда.
— Я беспокоюсь о докторе, — сказал он Мэри. — Это может быть опасно для него. Он не заслуживает всех этих неприятностей.
— Мистер Суэггер, если они попытаются что-то предпринять против него, это будет то же самое, что выступить против вас. Вряд ли они решатся на это. Они хулиганы и трусы, а ни в коем случае не мужчины.
— Очень надеюсь, что вы правы, Мэри.
Через некоторое время, в течение которого Эрл вышагивал по помещению, а Мэри сидела неподвижно, в дверь как-то излишне осторожно заглянул офицер. Он носил значок помощника шерифа и больше всего походил на старого копа, из тех, которые целыми днями сидят в участках, перебирая бумаги.
— Это вы тот самый человек, который привез сюда негритянского доктора?
— Да, это я, — согласился Эрл.
— Вы ведь не из наших мест, не так ли?
— Я вырос в округе Полк.
— В таком случае вы должны знать, что у нас так дела не делаются. Мы не позволяем черномазым соваться к белым. У нас есть законы на этот счет. Я должен арестовать вас и доктора-негра.
— Я думаю, что вам лучше всего было бы поехать домой, старина, — сказал Эрл. — У меня нет времени на все эти глупости.
— Мистер?..
— Суэггер. Эрл Суэггер.
— Мистер Суэггер, мы защищаем очень важный принцип. Это важнее, чем ваша жена и ваш ребенок. Вы ставите под угрозу будущее нации.
— Офицер, вы, возможно, слышали о моем отце, Чарльзе Суэггере? Он был из тех людей, которые если скажут, что что-то сделают, значит, можно считать, что оно уже сделано. Все знали, что он такой. Так вот, сэр, я из той же породы, только еще упертее. И если я говорю вам, что лучше вам уйти, катиться куда подальше, проваливать отсюда, то лучше бы вам это сделать, иначе здесь будет ад на завтрак.
Шериф поспешно попятился, но приостановился в двери.
— Ваша наглость, Суэггер, может сойти со стариком вроде меня, когда все остальные заместители в отъезде, охотятся на Оуни Мэддокса. Но тут в конце улицы выпивают несколько парней, и их мнение на этот счет тоже не совпадает с вашим.
— Я разберусь с ними, когда они придут. Если, конечно, у них хватит смелости. И вот что: не тревожьтесь насчет Оуни Мэддокса. Этот счет уже оплачен.
Прошло еще полчаса. Мэри сидела, зябко обхватив себя за плечи, хотя в вестибюле было совсем не холодно. Эрл расхаживал взад-вперед и все время курил, словно персонаж комикса из «Сэтердей ивнинг пост». Он то и дело глядел то на часы, то на дверь и пытался заставить себя успокоиться. Он был так невероятно измучен, что с трудом мог додумывать мысли до конца, но при этом пребывал в таком возбуждении, что не смог бы заснуть, даже если бы лег. Все его нервы дрожали.
Наконец дверь открылась, но появился вовсе не доктор. Появился пожилой черный швейцар.
— Сэр, — сказал он.
— В чем дело, папаша? — спросил Эрл.
— Идут. Толпа. Уже видал такое прежде. Подобное случается время от времени. Они хотят, чтобы все было так, как было раньше, и когда они за это берутся, то какому-нибудь черному парню приходится висеть или гореть.
— Сегодня ничего такого не будет, папаша. Можете на это смело держать пари.
Он повернулся к Мэри.
— Я разберусь с этим.
— Мистер Суэггер, я...
— Только, ради бога, не волнуйтесь. Мне приходилось иметь дело с японцами. Эти парни никакие не японцы. Но на всякий случай я хочу, чтобы вы прилегли на пол, а то, если стекло вдруг разобьет свинцом, можно случайно простудиться.
Эрл вышел на крыльцо.
Оттуда он наблюдал за их приближением. Старик был прав. Их было человек пятьдесят, и, судя по их нетвердой походке и возбужденной мимике, все они успели немало выпить. Толпу заносило то вправо, то влево, и из нее доносились крики и ругань. Эрл видел, как люди, которых, вероятно, следовало считать приличными, отходили в стороны или вовсе разбегались в ужасе, и отметил, что ни один человек не попытался преградить путь этим парням, ни один.
Было четыре часа дня. Он почти полностью утратил чувство времени и плохо представлял себе, как долго он здесь находится, как долго они могли пить и насколько успели обезуметь. На западе низко висело солнце цвета пламени. Горы рисовались силуэтами. Дул ветерок, заставлявший трепетать листья на всех деревьях.
Толпа приближалась. Эрл заметил дробовики, несколько винтовок, несколько мелкашек, мотыги, совки, колья. Они захватили с собой все, чем можно было драться. Их охватило безумие убийства.
Предводителем был крупный мужчина в комбинезоне и помятой шляпе, с грубым лицом человека, который ни разу в жизни не одарил никого приветливым взглядом. Его соотечественники были не менее грубыми: мужчины, утратившие жалость под влиянием жизненных неудач, трений с законом, трепок, постоянно получаемых от более сильных, и от осознания потерянных возможностей. Они походили на тот сброд, который представляли из себя пехотные полки конфедератов, карабкавшиеся, топча луга диких гиацинтов, через какой-нибудь горный хребет, скажем, Пи-Ридж. Эрл знал таких всю свою жизнь.
Он наблюдал за их приближением, стоя очень прямо. Его шляпа была надвинута низко, почти на темные и мрачные глаза. Серый костюм был весь измят, покрыт пылью и пятнами, но все равно хозяин носил его не без определенного достоинства. Галстук лежал идеально ровно, и узел был затянут. Он спокойно курил «честерфилд», держа сигарету большим и указательным пальцем, так что огонек, по военной привычке, скрывался в его большой ладони.
Наконец люди подошли совсем близко, и лишь его невозмутимость стояла преградой между толпой громил и докторами с его женой.
— Это ты, парень, притащил сюда черномазого?
— Я привез сюда доктора. И не приглядывался, какого он цвета.
— Мы не допускаем никаких черномазых в этот конец города. Ты затеял дрянное дело.
— Сегодня все изменилось. Я и пришел сюда, чтобы это изменить.
Стоявшие в толпе повернулись друг к другу, по сборищу людей, словно электрический ток, пробежал низкий гортанный ропот. Казалось, толпа, словно огромное животное, подобралась и изготовилась к броску.
В конце концов заводила сделал несколько шагов вперед.
— Мистер, если хочешь, мы повесим тебя рядом с тем черножопым енотом. Но лучше отойди в сторонку, пока мы тут займемся своими делами, или, Богом клянусь, это будет последний день твоей жизни.
— Знаете, парни, у меня уже было много возможностей умереть. Если сегодня подходящий день, то валяйте, беритесь за дело.
Он щелчком отбросил в сторону недокуренную сигарету и быстрым движением скинул пиджак на ступени.
В наплечной кобуре у него лежал взведенный и поставленный на предохранитель пистолет сорок пятого калибра, который он забрал у Германа Крейцера. Второй такой же пистолет, принадлежавший некоторое время Джонни Испанцу, лежал в поясной кобуре, а третий был просто засунут за ремень немного левее пряжки. Кармашек сорочки оттопыривали три или четыре магазина.
— Я могу вынуть пистолет и убить семерых из вас в первые две секунды. В следующие две секунды я убью еще семерых. За третью пару секунд я убью еще семерых. Если кто-нибудь из вас, парни — я о тех, которые прячутся сзади, — захочет в меня стрелять, то цельтесь получше, а то, если вы меня только раните, я смогу перезарядить свои пушки, а каждая перезаряженная пушка означает еще семь покойников. Так что я вас уверяю: двадцать один человек из вас наверняка ляжет здесь навсегда, но скорей всего, их будет двадцать восемь или даже тридцать пять.
Он сделал паузу. Улыбнулся. Его рука опустилась к самой кобуре, и в нем не было ни капельки страха.
— Ну, парни, что вы скажете? Как, будем сегодня заниматься каким-нибудь мужским делом? Ваши имена все узнают и надолго запомнят, это я вам гарантирую. Вы войдете в историю, можете держать пари на это. Эй, ты, жирный, ты, который стоит впереди. Валяй! Ты выбрал этот день, чтобы прославиться?
Толстяк молча сглотнул.
— Что, не очень весело, когда оружие оказывается у кого-то другого, а, жирный?
Толстяк снова сглотнул, оглянулся на пришедшую за ним толпу и увидел, что люди из ее тыла начали поспешно отступать. Толпа таяла на глазах.
И вдруг перед больницей остался он да еще четверо или пятеро самых решительных, но вероятнее, самых нерасторопных из его сподвижников.
— Послушай, жирный, я устал здесь стоять. Начинай свою игру, чтобы я мог пристрелить тебя и наконец-то посидеть спокойно.
Последние буяны скрылись из виду, и толстяк остался один. В шагу у него расплылось по штанам большое темноватое пятно, свидетельствовавшее, что его мочевой пузырь не выдержал нервного напряжения. Но он теперь уже не сглатывал и даже не мигал. Он лишь пристально глядел вперед — в никуда.
Эрл спустился к нему со ступенек и засунул руку в его задний карман. Буян стоял неподвижно, но его начало непроизвольно трясти.
Эрл вынул бумажник, открыл его.
— Я вижу, что тебя зовут Уиллис Бодайн. Ладно, Уиллис, я тебе скажу одну вещь, а ты постарайся ее запомнить. Если со славным доктором, который сейчас работает там, что-нибудь когда-нибудь случится, это будет значить, что именно тебя я навещу среди ночи. И ты, Уиллис Бодайн, не думай, что сможешь убежать и скрыться. Много народу так думаю, и все они сейчас грызут корни горькой травы, лежа под землей.
Он опустил бумажник за ворот комбинезона Уиллиса.
— А теперь вали отсюда, Уиллис.
Уиллис повернулся и исчез из виду за считанные секунды. Эрлу даже показалось странным, что такой грузный толстяк может так быстро двигаться.
Эрл подобрал свой пиджак, перебросил его через плечо и вернулся в вестибюль больницы.
Там его уже ждали доктор Джеймс и Мэри.
— Как моя жена? — резко спросил Эрл.
— С вашей женой все в полном порядке, мистер Суэггер, — ответил доктор. — Кровотечение прекратилось, и теперь она быстро пойдет на поправку.
— А...
— Да, — сказал акушер, — примите мои поздравления. У вас родился сын.
