— Нет, — заявил Бен, — нету здесь никаких брызг. Нет брызг, и все тут. Никаких брызг.

— Но что же тогда здесь есть, любимый? Ты должен мне помочь, мой милый маленький пупсик, — откликнулась графиня.

— Слушайте, голубочки, — вмешалась Вирджиния, — вам, наверно, все это дерьмо кажется чертовски забавным! А я уже ног не чую. Мы шляемся здесь целых десять лет.

— Вирджиния, я же говорил тебе, чтобы ты не надевала туфли на очень высоких каблуках.

— Зато выглядит она великолепно, дорогой, — сказала графиня. — Она куда привлекательнее, чем любая из этих картин, и мне очень нравится тон лака, которым покрыты ноготки на пальцах ее ног.

— Дороти, оказывается, это тебя нужно называть Багси. Ты достаточно чокнутая, чтобы честно заслужить такое прозвище.

Две женщины и мужчина стояли в отведенном под современную живопись крыле лос-анджелесского музея, где была выставлена изумительная коллекция новейших произведений декадентского искусства. Картина, на которую они смотрели, могла бы изображать взрыв хиросимской бомбы на фабрике краски: пигмент остервенело бросали на холст, пока каждый квадратный дюйм не оказался покрыт хаотично расположенными пятнами.

— У этого парня, похоже, серьезные проблемы, — предположил Багси.

— Он подонок. Испанский мерзавец, который сотрудничал с нацистами и избивал всех своих женщин. Но он самый знаменитый художник в мире. Цыпочки так и толпятся вокруг него.

Бен немного наклонился, чтобы прочитать имя.

— Никогда не слышал о нем, — сказал он. — Ему нужно брать уроки рисования.

— Он никогда не слышал! Да ты никогда не слышал ни о чем, кроме дамы да пиковой десятки! — раздраженно фыркнула Вирджиния.

Будь оно все проклято! Тонкий ремешок ее правой босоножки никак не хотел держаться на месте, все время сползал в ямку у основания мизинца и уже натер там болезненное красное пятно. Ей приходилось то и дело наклоняться и поправлять ремешок. Вот и сейчас она наклонилась, стоя спиной к своим спутникам, и услышала, как ее любовник Бен сказал своей дорогой приятельнице Дороти, графине:

— А вот это настоящее искусство!

— Ты испорченный еврейский мальчишка, — откликнулась Вирджиния. — Бен, у тебя ужасно низменные мысли. Ты пришел, чтобы смотреть картины, а все время пялишься на мою задницу!

— Он просто мальчишка, — отозвалась графиня. — Вирджиния, а чего еще ты от него ожидала? Именно за это мы его так любим.

— Да, Дороти, но тебе больше не приходится с ним трахаться. А мне все еще приходится.

Графиня рассмеялась. Общение с беспутными друзьями вызывало у нее подлинное веселье. Они были, конечно, куда забавнее, чем надутые олухи из округа Датчесс, вместе с которыми она росла.

— И все же, дорогой, есть брызги или нет?

— Нет. Никаких. Я вот что скажу: это похоже на Ньюарк с деревом.

— Ньюарк?

— Я была в этом городе, — сказала Вирджиния. — Это как Нью-Йорк без Бродвея. Это Бронкс навсегда. Итальяшки и стрельба. Я ни за что не вернулась бы туда.

— Ньюарк? И что же здесь ньюаркского?

— Плоское, темное, грязное, тесное, бурое. Не знаю, почему мне в голову пришел именно Ньюарк.

— О, это же совершенно очевидно. В твоем маленьком крысином мозгу, дорогой, Нью-Йорк все еще привлекателен и полон очарования. Но если убрать неон и прочую мишуру, то у тебя останется только масса грязных зданий. Voila Ньюарк.

— Жаль, что я не могу вспомнить это гребаное имя. Он же называл мне его, но оно сразу же вылетело у меня из головы. Вирджиния, может быть, ты помнишь? О нет, конечно же, ты в это время терлась титьками об Алана Лэдда.

— Не думаю, что он это заметил. Он никогда не пригласит меня в картину. Его женка ему не позволит.

— Мы снова отвлеклись, вам не кажется? — деликатно заметила Дороти. — Давайте вернемся к первоначальной теме.

— Это может вообще не иметь теперь значения, — сказал Багси. — Он по уши завяз в какой-то дурацкой войне. Одиннадцать его парней откинули копыта в грязном негритянском притоне. Все считают, что ему скоро конец.

— Ковбой может по-настоящему достать его, — согласилась Вирджиния. — Дороти, наш герой когда-нибудь рассказывал тебе, как он познакомился с этим ковбоем на вокзале в Хот-Спрингсе? Парень дал мне огня прикурить, а Бенни решил поиграть в крутого и полез на него. Но ковбой на это не купился. Тогда Бен решил заехать ему в зубы. Только это тоже не прошло, и ковбой сам врезал Бену, да так, что его еле-еле отскребли от асфальта. Бен потом полтора месяца плакал, как маленькая деточка, и я заметила, что он что-то не торопится вернуться в Хот-Спрингс. Он не хочет возвращаться туда, пока кто-нибудь не разделается с ковбоем.

— Вирджиния, каждый раз, когда ты рассказываешь об этом, он бьет меня все сильнее и сильнее, — умиротворяющим тоном произнес Бен. — Это ее любимая история. Она рассказывает ее по всему городу. Уже дошло до того, что мне звонят парни из Нью-Йорка и спрашивают, когда же я наконец рассчитаюсь с ковбоем.

— Но ты пока не рассчитался. Дороти, знаешь, а ведь он действительно его боится.

— Бить он и на самом деле умеет, тут я спорить не буду, — согласился Багси, хорошо помнивший сокрушительный удар по ребрам. — Но я скажу тебе еще кое-что. Когда я в конце концов доберусь до его задницы... Эй, эй! Вот оно! Точно такое же! — возбужденно воскликнул он. — Вирджиния, это не оно?

Он указал на темноватую, плотно записанную и покрытую лаком загадочную картину.

Дороти не нужно было читать подпись. Живопись Брака она все-таки могла узнать с первого взгляда.