Глава 24

В операционной мемориального госпиталя графства Команчи молодой хирург и две медсестры, склонившись над Бадом, в течение почти двух часов извлекали из его лица осколки стекла. Кроме того, из раны на голове они вынули застрявшую под кожей деформированную пулю, а из мягких тканей голени — дробь восьмого калибра. Это была настоящая экзекуция. Операция оказалась чертовски болезненной. Хотя ему ввели обезболивающие лекарства, этого оказалось мало. Да и какое лекарство может снять боль, когда стальными инструментами копаются в твоем живом мясе.

К моменту когда первая бригада закончила свои манипуляции, из Талсы на вертолете прибыл хирург-офтальмолог, чтобы осмотреть пораженный глаз. Этот джентльмен несколько минут орудовал в ране металлическим зондом, а потом удалил из-под самой глазницы осколок попавшего туда стекла.

Врач извлек осколок на свет божий и показал его Баду: кусок стекла имел продолговатую форму и был похож на лезвие остро отточенного ножа.

— Вам крупно повезло, сержант. Еще миллиметр вправо — и вы навеки потеряли бы зрение на этот глаз. Я назначу вам антибиотики и наложу на глаз повязку, через несколько дней зрение придет в норму.

— Спасибо, доктор.

— Да нет, это вамспасибо. Для меня огромная честь оказать помощь такому храбрецу, как вы. — Врач еще несколько минут распространялся о том, какой герой Бад.

Но сам Бад вовсе не чувствовал себя героем. Какой уж там герой; героизмом в этом деле даже не пахло. Это все штучки для кинематографа. Вот там действительно все ясно и понятно: там все действия бывают осмысленны и обдуманны, виден ум и проницательность действующих лиц. А в данном случае получилась просто свалка, похожая на драку котов, удача могла быть переменчивой и зависела от траектории полета пуль. Не потребовалось ни сил, ни умения — все, все зависело от слепого случая. Понимая это, Бад неотступно думал: можно было все сделать гораздо лучше и обдуманнее. И это было правдой.

Он мог бы внимательно посмотреть в окно, чтобы узнать, что, собственно, происходит в лачуге, увидеть, кого именно обрабатывает Джимми Ки, пойти к телефону и вызвать подкрепление. Тогда все они были бы арестованы или очутились в морге. Все те, а не этот недоразвитый бедолага Оделл. Никто не предъявлял Баду никаких претензий по поводу его авантюры, если не считать намеков, которые он слышал от патрульных полицейских на месте происшествия. Правильно ли он поступил? Где-то он слышал фразу о том, что ты выиграл огневую схватку, если остался жив. Но Бад не мог этого принять. Ведь он чуть было не взял Лэймара. Чуть было!

Когда врачи закончили свои манипуляции, Бада вымыли, вытерли и отвезли в отдельную палату. Там его уже ждали Джен и Джефф. Она подошла к нему и робко дотронулась до его руки. Он смотрел на нее одним глазом, второй был залеплен повязкой, это лишало его стереоскопичного зрения, и Джен выглядела какой-то нереальной. Она походила на свою фотографию. Вид у нее был измученный, лицо осунулось. Ее разбудили в пять часов утра и сообщили краткую новость, что ее муж опять ранен в перестрелке. К счастью, из телевизионных новостей она скоро узнала, что раны не опасны.

— О, Бад, — произнесла она.

Он слабо улыбнулся в ответ, почувствовав, как при этом потрескались его пересохшие губы.

— О, Бад, — повторила она. В углу комнаты с отчужденным видом стоял Джефф.

— Где Расс?

— Он не приехал, — ответила она. — Поехал с друзьями на озеро и не возвращался еще. Я не стала тревожить его звонком. Мне сказали, что с тобой все в порядке.

— Ну и отлично. Пусть порадуется своему поступлению в Принстон. Ничего страшного, что он не приехал.

— Когда все это кончится?

— Все, это в последний раз, я клянусь тебе, — ответил он.

Пришла медсестра и выгнала Джен и Джеффа из палаты. Им пришлось выйти в коридор. Больному был необходим покой и отдых, так как угроза шока еще не миновала. Правда, у медиков не было сомнений, что завтра он совершенно оправится.

Но, оказавшись в одиночестве и полной темноте, Бад не мог расслабиться и отдохнуть; он тихо лежал на спине, но покой не приходил, и сна не было. Перед ним мелькали сцены прошедшей перестрелки. Эти сцены появлялись перед его внутренним взором неожиданными вспышками, и, когда он думал, что кошмар прекратился, все начиналось сначала. Эпизоды схватки то вспыхивали, как крупицы пороха, то развертывались, как в замедленной съемке. Перекошенное лицо Оделла в самом начале. Вот оно. Черт возьми, Оделл мог уложить его в считанные доли секунды, так близко друг к другу они находились. Эта мысль вызвала у Бада приступ тошноты. Он вспомнил, как выхватил свой «кольт», снял его с предохранителя и начал стрелять с неимоверной скоростью. Но ведь все могло получиться и иначе. Предположим, он выронил бы револьвер, или не успел бы снять его с предохранителя, или не успел бы выстрелить. Однако он выстрелил и схватка продолжилась. Малейшее изменение в этой сложной последовательности обоюдных действий — и он труп.

Как много выстрелов он сделал! А если бы он стрелял расчетливее? Может быть, больше пуль попало в цель, если бы он аккуратнее прицеливался. Он отчетливо вспомнил, как целился в большие руки Лэймара, державшие «кольт». Как брызнула из них кровь, как оружие упало на пол. Забавно, но все говорят, что во время огневого контакта больше внимания уделяют оружию противника, чем ему самому. Это правило, а не исключение. Это оказалось истинной правдой.

Надо еще добавить, что дистанция была очень близкой. В перестрелке на близком расстоянии есть что-то фантастическое и невероятное. Каждый выстрел похож на повтор фильма об убийстве Кеннеди. Каждое действующее лицо выступало независимо от других, все вместе было похоже на какую-то бессмысленную мешанину, танец сумасшедших, в движениях которых нет никакого объединяющего их смысла. Очень забавно было то, что Бад, сделав столько выстрелов и получив примерно столько же в ответ, совершенно не помнил, чтобы он слышал хоть один выстрел! В ушах, правда, звенело, словно по ним били здоровенной дубиной. Он не помнил, сколько времени продолжалась перестрелка. Час? Скорее всего, две-три минуты. Ох, уж эти огневые скоротечные контакты! Как мало пуль попало в цель. Даже великий Лэймар стрелял не слишком хорошо. Вот вам и миф о выдающемся стрелке.

Бада преследовал свет вспышек выстрелов. После каждого выстрела из стволов вырывался поток раскаленного газа, который освещал все вокруг ослепительным блеском взорвавшейся звезды. Эти вспышки сбивали с толку и дезориентировали стрелявших. Может быть, из-за них при столь интенсивной пальбе так мало зарядов нашли свою цель? Что можно разглядеть посреди подобного фейерверка, перед которым меркнет иллюминация по случаю дня Четвертого Июля? В каждой из ослепительных вспышек тем не менее таился возможный смертный приговор. Бад понимал, что вид этих вспышек будет преследовать его до конца дней.

Но больше всего Бада поразил Оделл. Это же сцена из фильма ужасов. Оделл шел к нему, несмотря на весь тот свинец, что Бад в него всадил. Он ведь видел, как била кровь из разорванного пулей сердца, как открылось пробитое горло, как пуля снесла кусок черепа. Но Оделл все равно шел, шел, несмотря ни на что, нечувствительный к боли, возвысившись над смертью. Что заставляло его идти, каков был запас этой чистой животной ярости? А может, это вовсе и не ярость? Может быть, ярость не способна придать человеку силы, чтобы преодолеть то, что преодолел Оделл? Может, это была любовь? Единственный человек на свете, которого любил Оделл, был Лэймар. По тем сообщениям, которые читал Бад, Лэймар тоже искренне любил своего несчастного брата. Именно эта любовь заставила Оделла продолжить борьбу, невзирая на смерть. Ведь Бад убил его из третьего пистолета. А если бы он, как хотел, оставил этот пистолетик тридцать восьмого калибра дома? Ясно, что у умирающего Оделла хватило бы сил убить Бада. Черт возьми, этот маленький пистолет стоил тех денег, которые пришлось за него выложить!

На следующее утро к Баду пришел еще один врач, бегло осмотрел и сказал, что Бад будет жить, по крайней мере, в течение ближайших тридцати лет. После его ухода в палату один за другим вошли мальчики, одетые в строгие костюмы. Среди них был один не мальчик — полковник Супенский, представлявший здесь полицию штата, были там два следователя дорожной полиции, следователь из департамента шерифа графства Джексон. Лейтенант Гендерсон из OSBI почему-то отсутствовал.

Старшим в группе следователей являлся строгий молодой человек — прокурор штата.

— Как он себя чувствует?

— Он прекрасно себя чувствует.

— Готов ли он?

— Да, он готов.

— Не хочет ли он, чтобы при допросе присутствовал его адвокат?

— Ну достаточно этих вопросов, — начал было полковник.

— Это стандартные, рутинные вопросы, которые мы задаем всем в случае допроса по поводу насильственной смерти, — заметил прокурор.

Рутинные вопросы кончились, они перешли непосредственно к делу.

Бад медленно, стараясь не упустить деталей, рассказал всю историю, ни словом, правда, не обмолвившись о своем посещении лейтенанта Джека Бегущей Антилопы. О перестрелке он рассказал самым подробным образом, не упустив ни одной подробности.

— Предупредили ли вы их, прежде чем начали стрелять?

— Предупредил ли я их? Я старался убитьих!

— Вычеркните это из протокола, черт возьми, — велел полковник Супенский. — Он не то хотел сказать.

— Вы имели в виду именно то, что вы сказали, сержант?

— Нет, сэр. Я просто старался выжить. У меня не было времени на предупреждения. Я увидел оружие в рунах преступника, из которого он пытался выстрелить в меня, поэтому открыл огонь без предупреждения.

Это продолжалось несколько часов: где он был, что он запомнил, где находились Оделл и Лэймар, и так далее и тому подобное.

Когда Бад понял, чего от него хотят, произошла любопытная сцена.

— Знаете, — сказал он, — я в течение трех недель готовил себе три пистолета, припас к ним пятьдесят восемь патронов. Я цацкался с этим оружием и амуницией, как старая дева с любимой шкатулкой. Но, черт возьми, если бы у меня было пятьдесят девять патронов, то Лэймар сегодня был бы покойником.

Следователи ушли в шесть вечера. Командир, поговорив с ними, вернулся в палату и передал Баду хорошую новость.

— Мне кажется, что ты на славу потрудился, сержант. Мистер Акли полностью со мной согласен. Против тебя не будет возбуждено уголовное дело. Ты чист перед законом.

— Спасибо вам.

Он вышел, оставив Бада наедине с полковником. — Отлично, Бад, — произнес полковник, молчавший на протяжении всего допроса. — Вот что я хочу тебе сказать. В тебе есть великолепный боевой дух, и то, что ты сделал, образец прекрасной полицейской работы. Мы гордимся тобой. Но, Бад, я должен сказать тебе, и это меня раздражает, — это не личная война. Ты не ковбой. Ты понимаешь меня? Сейчас наступили новые времена, мы работаем командой. Бад, я не имею права держать под своим началом одинокого волка, который действует на свой страх и риск из чувства личной мести. Я накажу тебя, клянусь Богом, если еще раз ты в одиночку повиснешь на хвосте у Лэймара. Я могу привлечь тебя за незаконное ношение оружия, так как по всем правилам ты не имеешь права его носить, пока находишься в отпуске по болезни. Такая вот формальность.

— Я понял вас, сэр. Но хочу повторить еще раз: это не личная месть. Мне совершенно не хочется больше встречаться с сукиным сыном. Я бы хотел встретиться с ним только в суде, где мне придется свидетельствовать против него.

— Значит, ты понимаешь, что находишься в административном отпуске и не имеешь права посещать те места, где можешь столкнуться, заведомо столкнуться с Лэймаром. Ты официально и формально освобожден от несения полицейской службы. Это рутина в принципе ничего не значит, но я хочу знать, что ты понял, какой линии поведения надлежит придерживаться.

— Да, сэр. Я прекрасно все понял. Как только меня выпишут, я сразу поеду домой. Это единственное мое желание.

— Отлично, я тебе верю. И вот еще что. Я получил предварительные данные по Оделлу, хочешь послушать?

— Да.

— Ты поразил его тридцать три раза. Патронами сорок пятого калибра — четыре раза, тридцать восьмого калибра — тринадцать и девятимиллиметровыми пулями — шестнадцать раз. Все выстрелы попали в цель, поражения в большинстве своем пришлись в корпус. Три пули попали в голову. Патологоанатом утверждает, что пули произвели страшные раны. От него мало что осталось.

— Мне пришлось очень долго его убивать, это верно. Бад непроизвольно вздрогнул.

— Хочу сообщить тебе еще одно известие, которое вряд ли тебя порадует. Наш офицер по связям с прессой видел телевизионную передачу и просмотрел оклахомские газеты. Репортеры и вся общественность очень разволновались по поводу того факта, что ты отстрелил Лэймару пальцы, они расценивают это как зловещую шутку и считают тебя изощренным садистом.

— Кто-нибудь объяснил им, что это обычное явление в перестрелках такого рода?

— Ты можешь объяснять им все, что тебе угодно. Но они прислушиваются только к тому, что совпадает с их представлениями о схватках, полученных при просмотрах боевиков по телевизору. Вот так-то. Эти сообщения могут взбесить Лэймара. Поэтому мы хотим на время вывезти твою семью в безопасное место.

— О Господи, этого еще не хватало!

— Поверь мне, Бад, таи будет лучше.

— Один из моих парней получил при выпуске четыреста баллов, а второй заканчивает школу с похвальным листом. Я не могу сейчас забрать их из школы. Это неповторимое время в их жизни. Оно не вернется.

Полковник внимательно посмотрел на него.

— Ну ладно, — наконец сказал он, — я организую круглосуточное наблюдение за твоим домом. Это тебя устроит?

— Так было бы лучше всего.

— Полагаю, что такой старый вояка, как ты, сумеет постоять за себя.

— Полковник, я хотел бы спросить вас кое о чем. Можно?

— Конечно, Бад, спрашивай.

— Что со стариком Гендерсоном? Где он?

— Знаешь, его уволили. Он растратил кучу казенных денег на это мероприятие с машинами и ничего не получил. Из рисунка льва ты вытянул больше полезной информации, чем он из полумиллиона долларов, которые предоставили власти штата в его распоряжение. К тому же он здорово пьет, ну, ты же знаешь. Сколько же можно было еще терпеть? Надеюсь, со мной такого не случится. Жалко, конечно, старика, как-то некрасиво все получилось.

Бада продержали в госпитале еще три дня, скормив ему за это время целую упаковку его старого приятеля перкодана. На четвертый день, в десять часов утра его сдали на попечение Джен. Они поехали домой в ее машине. Стреляющая боль в ноге все еще сильно донимала его, и, хотя на глазу уже не было повязки, перед глазом Бад все еще видел густой туман. Да и все тело болело, как один огромный синяк или порез.

— Ну вот, теперь тебе будет легче.

— А что мне, собственно говоря, остается теперь делать? Буду много спать, ходить к Джеффу на игры и все в таком роде.

— Бад, сезон уже почти кончился. Последняя игра завтра.

— Да, это еще одно, что меня беспокоит, я плохо относился к Джеффу, невнимательно. Наверное, поэтому он в последнее время такой раздражительный.

— Бад, что происходит?

— Что ты имеешь в виду?

— Что-то происходит. Я имею в виду, что происходит что-то неладное. Такое впечатление, что ты постоянно где-то витаешь — очень далеко от дома. Ты перестал с нами общаться. Мне кажется, что ты приберегаешь все лучшее, что у тебя есть, для кого-то другого.

В душе Бада алым цветом распустился цветок ярости. Он терпеть не мог, когда Джен начинала выпытывать его секреты. Однако на этот раз он сдержался.

— Все дело в Лэймаре. Я участвовал в двух перестрелках, мотался по госпиталям, у меня убили напарника, несколько дней назад я сам убил человека. А ты спрашиваешь меня, где я витаю.

— Нет, Бад, это что-то другое. Я же знаю тебя уже двадцать пять лет. Я вижу, что с тобой что-то неладно. Ты должен мне все рассказать.

Бад почувствовал себя очень неловко. Вот прекрасный шанс, подумалось ему. Скажи ей. Сделай это теперь же, культурно, цивилизованно, дружелюбно. Не должно быть дикой сцены с криками, слезами, обвинениями в предательстве. Скажи ей, что ты встретил другую женщину, что ты не оставишь Джен своими заботами, но что пора сделать выбор. Все ведь будет хорошо. Это будет лучше для всех.

Но Бад даже не стал подыскивать подходящие слова. Он все равно не смог бы их выговорить. Для него это неприемлемо и невозможно.

— Нет, — настаивал он на своем, — в остальном у меня все прекрасно. Я просто хочу отдохнуть и узнать из газет, как они возьмут Лэймара. Клянусь тебе, что это так.

В ответ она промолчала. Это молчание тяжким грузом повисло в воздухе. Бад понял, что больше ничего не сможет сказать.

Когда они подъехали к дому, Бад заметил у подъезда машину с официальным номером властей штата.

— Давно они здесь? — спросил он.

— Да. Там двое из OSBI. Неподалеку стоит еще одна машина. Я пригласила их в дом, но они сказали, что будут сидеть в машине и наблюдать. Ты думаешь, что он замыслил что-нибудь против нас?

— Кто? Лэймар? Не знаю. Сомневаюсь.

— Ну если ты так считаешь...

— Конечно, ничего нельзя сказать наверняка. Но ребята пресекут любую попытку нападения.

Бад помахал рукой двоим в машине. Лица их были исполнены сознания собственной значимости, на головах красовались ковбойские шляпы. Они кивнули ему в ответ и продолжили наблюдение окрестностей.

Бад вошел в дом — какое же это было неизъяснимое блаженство подниматься по ступенькам родного дома, несмотря на то, что каждый шаг отдавался болью во всем теле. Он почувствовал прилив сил. Он пережил кошмарную перестрелку и вернулся к себе, где все было так же, как тогда, когда он уходил. Чистюля Джен содержала дом в идеальном порядке, и в комнатах стоял только запах мальчиков — неповторимый и родной. Было такое чувство, что с плеч упал тяжкий груз.

Он подошел к сейфу, где хранилось оружие, достал оттуда охотничье короткоствольное ружье, пять патронов, заряженных крупной дробью. Он не стал заряжать ружье, а запер дверцу сейфа, бросил патроны в шкаф, а ружье прислонил к стене.

— Джен, девочка моя, я тут выставил ружье из сейфа. Оно не заряжено, патроны лежат в шкафчике, чтобы были под рукой в случае чего. Ладно?

— Ладно, Бад.

— Где у нас газеты?

— В гостиной.

— Я возьму их в спальню.

Она не ответила.

Бад взял газеты и направился в спальню. Он разулся, принял очередную дозу перкодана и лег в постель. Он прочитал все, что было написано в газете о его приключениях, причем в статьях его называли по имени и писали, что он действовал как переодетый полицейский и инкогнито — вот, оказывается, в чем вся штука! — и отзывы полковника и полудюжины других офицеров о том, какую титаническую работу он проделал. В газетах помещалась его смазанная и нечеткая официальная фотография.

В целом отзывы в прессе были достаточно доброжелательные. О нем писали почти как о герое, и никто не обмолвился словом о том, что именно он был тем патрульным полицейским, которого Лэймар и Оделл обвели вокруг пальца три месяца назад. Это было хорошо. Во всяком случае, никто не смог бы упрекнуть его в том, что он действовал из соображений личной мести. Может быть, репортеры оказались слишком тупыми, чтобы собрать воедино все факты, но это вряд ли. Скорее всего, кто-то сказал им, что надо обойти этот острый угол, и они согласились.

Ему очень не понравилось, как газетчики раздули историю о пальцах Лэймара. Они вообразили, что все было очень забавно. Репортеры преподнесли это, кан шутку меткого стрелка. Эх, если бы он был метким стрелком, то уложил бы Оделла первым же выстрелом, а не тридцать третьим, а Лэймара убил бы со второго выстрела.

Около часа он уснул. В три проснулся и обнаружил на письменном столе записку Джен: она ушла по делам. Расс и Джефф должны вернуться поздно, они собирались пойти вечером в магазин Меера. Интересно, они ушли? Может, остались?

Бад перевернулся с боку на бок и набрал номер Холли.

— Привет, — сказал он. — Как дела?

— О, Бад, все говорят, что ты великий герой! Бад, ты стал знаменитым.

— Какая ерунда. Эти болтуны забудут обо мне таи же быстро, как они все это написали.

— Ты в порядке?

— В полном, клянусь тебе. Повязку с глаза я уже снял, но на физиономии у меня полно царапин, а на левой ноге — повязка. Нога еще отечная и немного болит, но, кажется, я оказался крепок, как бык. Лэймар не смог меня убить. Правда, ради справедливости надо сказать, что и я не смог убить его.

— Бад, когда мы увидимся? Я так хочу быть с тобой. Я ужасно по тебе соскучилась. Я хочу ухаживать за тобой.

— Да что ты? Не надо за мной ухаживать. Радость моя, со мной все в полном порядке. Я же тебе сказал, я скоро поправлюсь — это вопрос нескольких дней, вот только царапины затянутся. Ты подождешь, правда? Мы же с тобой так близки.

— Бад, значит, ты все-таки решился? Мы только пока не вместе, а потом ты собираешься быть со мной навсегда? Я не могу вынести саму мысль о том, что нам придется расстаться. Я так боюсь, что ты переменишь свое решение и вернешься к жене. Ведь тебе легче так поступить.

Бад знал, что он никогда не обещал ей оставить свою семью. Он не смог бы заставить себя это сделать. Разница была, может быть, не очень велика, но граница между двумя решениями очень четко пролегала в его сознании: между банальной супружеской неверностью и нарушением обетов.

В то же время в голосе Холли звучала такая покорность, такое желание и такое отчаяние. Как она может так сильно любить его? Она что, сошла с ума? Что произойдет, когда она увидит его таким, каким его видит Джен? Увидит, что он малоподвижный и инертный, нелюдимый чурбан, который дает слишком мало, но не забывает многого требовать, который в свободное время обожает копаться в своем оружии. Это его несколько напугало. Но он ничего не сказал Холли, чтобы не обидеть ее и не причинить ей боль.

— Нет, я как раз занят тем, что работаю над этим. Ты знаешь, когда эти ребята стреляли в меня, я думал о тебе.

— Здорово, Бад. Я очень рада это слышать.

— Скоро, Холли, скоро, я клянусь тебе. Он повесил трубку и встал. Прошелся по пустому дому, чувствуя, как при каждом шаге в теле отдается боль. Он выглянул в окно, посмотрел на машину OSBI с двумя антеннами и двумя увальнями внутри. Опять в его жизни не сходятся концы с концами, снова он слишком возбужден, чтобы спать, и слишком слаб, чтобы куда-то ехать и что-нибудь предпринимать. Он спустился вниз и включил телевизор. Передавали шестичасовые известия. Бад посмотрел, не покажут ли чего-нибудь новенького о Лэймаре.

О Лэймаре не показали ничего. Самой главной новостью сегодня стал культ Лэймара. Опять испоганили стены школы.

Кто-то огромными буквами написал на белой кирпичной стене спортивного зала: «ОДЕЛЛ ЗЛОДЕЙСКИ УБИТ». Рядом с этой надписью была другая: «ЛЭЙМАР ЕЩЕ ВЕРНЕТСЯ».