26
Бар «Чикаго»
Возвращение в Барселону отняло у Левицкого целый день, и еще пять часов – вечером пятнадцатого – он разыскивал нужного человека.
Свои поиски он начал в Баррьо Чино, квартале крашеных крикливых проституток и дешевых ночных заведений, которые продолжали свою деятельность, несмотря на облик революционной суровости, принятый городом. Отношения с женщинами Левицкого не интересовали. Болодин уже знает, что в Кабрилльо-дель-Мар свою добычу он упустил и, конечно, догадался, что беглец будет надеяться обрести безопасность в городе, который ему известен лучше. По прикидкам Левицкого, времени у него оставалось очень мало.
«Волк у дверей», – усмехнулся он.
К столику, за которым он сидел в баре «Чикаго», подошла молодая женщина и уселась рядом.
– Салют, комрад, – кинула она и спросила его о чем-то по-испански.
– Inglés, por favor, – попросил Левицкий.
– Хорошо. Inglés. Хочешь девочку на ночь, а, старичок? Можно, например, меня. Я знаю кое-какие штуки, которые тебе наверняка понравятся.
– Нет. Но могу помочь тебе заработать денежки.
– Мне?
– Да. Слушай меня внимательно. Сейчас, во время революции, таких, как ты, освободили. Ты же работаешь теперь на себя, да?
– Да, я свободная женщина.
– Я об этом и говорю. Но ведь так было не всегда. До июля, например, было не так. Ты работала на кого-то. И ты, и все твои подружки работали на одного мужчину.
– До июля.
– Да. До июля.
– Предположим. И что дальше?
– Предположим, что его имя было…
– Его звали просто Эгеец.
– Этот Эгеец умер?
– Кто его знает.
– Или этот человек бросил все, что нажил? Бросил свое дело?
– Бросил, умер – кто его знает. С такими, как он, в июле не церемонились. Ставили к стенке и расстреливали.
– Ты говоришь, он умер. А в январе один корабль привез груз контрабандных сигарет в Барселону. Правда, итальянцы этот корабль потопили. Но ясно, что хозяин судна собирался сделать хорошие деньги на этой контрабанде. И что-то оно смахивает на то, что твой Эгеец был сильно заинтересован в этом деле. Так что, возможно, этот парень совсем не так далеко, как ты говоришь.
– Я такими вещами не интересуюсь.
– Может, ты интересуешься хозяином того судна? Говорят, что он и этим баром владеет. Как и другими подобными в Баррьо Чино.
– Кто задает мне вопросы?
– Возьми эти пятьдесят песет, тогда ты, наверное, поверишь в мою дружбу.
Она взяла деньги и быстро сунула их в бюстгальтер.
– Уже поверила, друг.
– Я могу кое-что продать твоему хозяину. Но сделаю это только сегодня. Завтра разговоров не будет. С этой покупкой он может стать важным сеньором, когда придет время. А та милашка, что поможет ему, тоже станет важной сеньоритой, когда придет время.
– Подожди, я сейчас вернусь. Нужно потолковать кое с кем.
Он достал купюру в пять сотен, медленно разорвал ее пополам и протянул женщине одну половинку.
– Покажи ему это. А тебе я дам вторую, когда увижу твоего комрада Эгейца.
Левицкий остался один. Подошли еще две шлюхи, он шуганул их и заказал шнапсу с перечной мятой.
Наконец она вернулась.
– Иди наверх, – сказала она. – И мой тебе совет: лучше тебе не иметь с собой ни ножа, ни пистолета, а то живым оттуда не выйдешь.
– Салют, – сказал он и поднялся.
– Мои деньги, комрад.
Он разорвал оставшуюся половинку еще раз пополам и снова протянул одну часть ей.
– Последнюю получишь, когда я буду там.
Они прошли в конец бара и по лестнице поднялись в замызганный коридор, упиравшийся в маленькую комнатку.
– Этот человек ждет тебя за этой дверью. Деньги.
Он протянул ей клочок купюры, и женщина быстро исчезла.
Левицкий отворил дверь, переступил порог и оказался в кромешной темноте. Внезапно луч света ударил ему в глаза, и до слуха донесся щелчок взводимого курка.
– Обыщите. Бумажник забрать, – отдал команду чей-то голос.
Неясная тень приблизилась к Левицкому, наскоро обшарила его и освободила от денег.
– Ты, однако, богатенький для наших революционных времен, – рассмеялись в темноте. – Разве не знаешь, что народ не любит капиталов?
– Умный человек чувствует себя неплохо при любой погоде, – ответил Левицкий.
– Это так. Но я о другом. На днях слыхал, что несколько недель назад один храбрец обзавелся целой кучей документов, которые незаконно отобрал у наших иностранных друзей. Некоторые из этих бумажек потом вынырнули на черном рынке и немало там стоили. Ты, случаем, про такое не знаешь?
– Откуда, интересно, такому бедняку, как я, знать про ваши опасные дела?
– Видишь ли, тот, кто купил те документы, догадался пометить свои купюры, которыми расплатился с неизвестным продавцом. И знаешь что? Та бумага, что ты дал девке, имела как раз такую отметку.
– Что за странное совпадение, – пожал плечами Левицкий.
– Очень странное. Был слух, что документы те выкрадены из штаба русских, которые разыгрывают из себя тут хозяев. Хотел бы я встретиться с тем человеком, кто их вынул оттуда.
– Да, прелюбопытная, должно быть, личность, – сказал Левицкий. – Вы только представьте, выйти из главного полицейского управления с двадцатью восьмью конфискованными паспортами на имя Кривицкого, Читерина, Вер Стига, Маловны, Шрамфельта, Штейнберга, Уласовича…
– Ну и память.
– Благодарю, комрад.
– Может, есть еще документы? Имею выгодный рынок. Холмы Барселоны кишат разными недобитыми аристократами, которые скрылись там и отчаянно нуждаются в новых бумагах.
– Увы, сегодня я что-то без них. Не успел нанести визит в полицейское управление и не планирую его на ближайшее время. Но для вас есть кое-что другое.
– Продаешь?
– Ну вы же не поверите, если я предложу вам подарок.
– Что и говорить.
– До меня дошел слушок, что в Барселоне существует зловещий подпольный антиреволюционный комитет «Белый крест», который имеет выходы в штаб разведки генерала Франко. Кажется, эта связь ведется с помощью радиопередатчика.
– До чего удивительно. Я тоже слышал о таком комитете. Наверное, они готовы немало заплатить тому умнику, который соберет для них конкретную военную информацию.
– Я к этому и клоню. Хочу кое-что шепнуть вам и получить за это десять тысяч. Причем ручаюсь, что всего через какой-нибудь час вы получите за это сто тысяч песет от «Белого креста». Если вы, конечно, знаете входы-выходы к нему.
– Ну, входы-выходы всегда могут найтись, señor. Но с чего я должен верить вам?
– А ты сыграй со мной. Платишь мне половину. В буквальном смысле половину. Если «Белый крест» у тебя ничего не покупает, ты идешь ко мне и забираешь ее у меня. Можешь даже убить меня, я буду ждать тут, внизу. Но если тебе удастся продать мою информацию, то добавляешь вторую половину.
– А что мне помешает убить тебя сразу, не платя никаких денег?
– Потому что тебе придется вырвать то, что я знаю, у меня из сердца. А на это у тебя сегодня не хватит времени.
Долгое молчание.
– Педро, – наконец снова заговорил тот же голос. – Деньги. Сделай, как он сказал.
В темноте послышался знакомый шелест бумажных денег, затем хруст, с которым их стали рвать. Процесс занял несколько минут, после чего половина пачки со стуком упала на пол у его ног. Левицкий наклонился, поднял ее, сделал вид, что пересчитывает. Затем улыбнулся.
– Уверен, что ваши друзья из «Белого креста» будут счастливы сообщить генералу Франко о том, что завтра, шестнадцатого июня, в одиннадцать сорок пять утра два английских диверсанта объявятся рядом с новым мостом на сто тридцать втором километре шоссе Памплона–Уэска. Их цель – взрыв пункта автоматчиков для обеспечения безопасности атаки партизан на мост. Часом позже солдаты ПОУМ, УКТ и народной милиции ФАИ пойдут в новое наступление на Уэску.
Все это сообщил ему Джулиан. Теперь Джулиан должен умереть.
Левицкий сидел внизу, в баре, наслаждаясь своим неизменным шнапсом. Неимоверная усталость навалилась на него. Цель, которая в тот московский вечер, когда его странный собеседник рассказал о предательстве Лемонтова, блеснула у него мозгу, теперь была достигнута.
«Что ГРУ хочет, того оно добивается. То, что произойдет теперь – с кем бы то ни было, – уже не имеет значения».
Странно, но Левицкий не испытывал никакого удовлетворения. Ничего, кроме огромной внутренней пустоты. В конце концов, он всего лишь очень старый человек.
«Это дело стоило тебе жизни, старик».
Уже много лет назад Левицкий забыл, что такое слезы. Но сейчас его сухие глаза отыскали слезу, готовую пролиться за тех, кто мертв: за Джулиана и бедного Флорри, за Игенко. За тех анархистов в Триесте. За глупого старого Витте. Читерина. И самую горькую из всех – за его бедного старого отца, погибшего много лет назад от острой казацкой шашки.
«Тятя. Бай-бай. Ты был мужчиной».
Левицкий сделал еще глоток.
«Превращаюсь в старого shikker, скучного, тупого и сентиментального старого дурака», – подумал он.
Словно его самообладание, одержимость и абсолютная ярость жизни наконец покинули его, ничего не оставив взамен.
С внезапным страхом он вдруг вспомнил, что завтра, шестнадцатого июня, день его рождения. Шестьдесят лет.
– Старик.
Левицкий поднял глаза, увидел перед собой смуглое, лоснящееся, смазливое лицо левантинца.
– Ты был прав. Наши друзья сильно удивились. Вот твои деньги.
– Плевать мне на твои деньги, – процедил Левицкий.
– Но с тобой пришел повидаться один из твоих приятелей, – смеясь, договорил Эгеец.
– Хелло, старый putz. Ну наконец-то ты мне попался.
Он поднял глаза и увидел перед собой комрада Болодина. Двое мужчин выступили из-за его спины и схватили Левицкого.
