16

Слиток лежал в открытой коробке из-под импортной обуви. Тяжелый, массивный, он продавливал дно коробки и глубоко утопал в мягком сиденье. Стенки его были почти гладкими, зеркальными, слегка конусными книзу, а верх напоминал корку неудавшегося хлеба – проваленная, плоская, в бугристых натеках. В металле не было дрожжей, чтобы поднять его, сделать пышным, румяным и привлекательным.

И все-таки было очарование в металле, подобное тому, которым обладала сидящая рядом женщина – Дара. Оно исходило от света, роняемого поверхностью, желтого, как восходящее солнце. Массивный, непрозрачный металл как бы лучился изнутри, подсвечивая стенки коробки, и если приблизить к нему руку, то и кожа начинала золотиться в этом излучении. Наверное, поэтому чудилось, что слиток должен быть теплым, однако холод металла ощущался на расстоянии.

Мамонт молча наблюдал за полковником, пока тот рассматривал слиток. И не заметил никаких чувств, обычно вызываемых у человека золотом. Арчеладзе казался задумчивым и печальным – где-то на грани глубокого разочарования. Он не спрашивал, откуда это золото, каким образом попало в руки и в каком количестве. Наверное, он догадывался о многом, но подробности и детали его уже не интересовали. Полковник выглядел охотником, потерявшим азарт, уставшим от своего ремесла, и добытая кем-то дичь не вызывала в нем восторга или зависти.

– Сообщите своему патрону: Кристофер Фрич нашелся, – сказал Мамонт. – Кажется, загулял с какой-то барышней, а сейчас вернулся на улицу Рокотова. Жив, здоров, полон энергии, и все документы фирмы «Валькирия» оказались при нем. Это весьма дальновидный молодой человек. Секретчица Галина Васильевна Жуго, его любовница, принесла ему самые важные материалы еще до налета, о котором он был заранее извещен. А погром учинили бывшие сотрудники фирмы, люди генерала Тарасова. Поэтому и действовали без всяких ошибок, знали, где что лежит.

Полковник лишь покивал головой – принял к сведению. Он закрыл коробку и попытался отодвинуть ее подальше от себя – ничего не вышло.

– Подозревал его, – проговорил он глухо. – Не было ни улик, ни фактов… Можно сказать, одни домыслы. И ощущение.

– Вы говорите о своем патроне? – спросил Мамонт. Полковник не ответил и продолжал:

– А увидел их втроем, все стало ясно. Банный день как Судный день.

– Патрон не причастен к этому золоту и к пропаже золотого запаса.

Арчеладзе молча поднял голову, ждал доказательств, не верил.

– Он бы вряд ли простил вам погром в фирме «Валькирия». – Мамонт развернулся к нему: – Думаю, ваш патрон догадывается, кто его устроил. В какой-то степени ваши молодцы даже помогли ему. Теперь Кристофер Фрич будет сговорчивее, теперь они его обработают.

– Мне казалось, им нужен Фрич, а не его фирма.

– Да, ваш патрон и этот, хромой, – реалисты, – согласился Мамонт. – Они не верят в легенды об уральских сокровищах и потому так легко отдают Кристоферу на откуп поисковые экспедиции. Мол, чем бы дитя ни тешилось… Им больше нужна фирма, точнее, технология и производство нового продукта с названием «Валькирия». Полагаю, что на это дело будет пущена изъятая из казны часть золотого запаса. Они, как всякие революционеры, хотят не богатства, а воплощения своих новых идеологий. Но у Кристофера есть свои взгляды и своя идеология, ориентированная не только на российскую почву.

– И все равно, – не согласился полковник. – Патрон и Колченогий – единственные, кто мог провернуть операцию с золотым запасом. Я сужу по их плавучести, по силе характеров… Это определенный психотип. Они не похожи ни на кого, но очень – друг на друга. И – оказались вместе в банный день… Других не вижу!

– Да и я пока никого не вижу в России, – признался Мамонт. – А что касается психотипа и схожести… Они, Эдуард Никанорович, все друг на друга похожи, все, кто желает править миром. Не нужно быть физиономистом. Посмотрите на портреты, на физиологические качества фигур. От Наполеона и далее… Все метр с кепкой, у всех какой-нибудь физический недостаток, и все на одно лицо. Уверен, Аристотель и Македонский на кого-нибудь из них обязательно будут похожими. Бог шельму метит.

– Когда-нибудь попробую, – пообещал полковник. – Скоро у меня будет много времени для таких опытов. Чем еще заниматься пенсионеру?

– А не рано ли вам на пенсию?

– Теперь в самый раз! – оживился он. – Осталось выяснить еще, кто затеял со мной игру, и больше не останусь ни на минуту.

– Игру затеял Интернационал…

– Это для меня слишком расплывчато. Я тоже реалист, хочу увидеть их в лицо!

– У меня есть просьба к вам, – сказал Мамонт. – Доложите своему патрону о способе перекачки золота по нефтепроводу. Тем самым проверите его реакцию и окажете услугу мне. Если он не причастен к изъятию золотого запаса – отправит вас за рубеж. И сам начнет очень часто ездить на Запад. Это было бы очень полезно сейчас.

– Золото в России? – вдруг спросил полковник.

– В России, Эдуард Никанорович.

– Ну хоть так, и то ладно. – Полковник собрался уходить. – Где могу найти вас в случае чего?

Мамонт не имел права выводить полковника на Стратига и потому заколебался, но выручила Дара, протянула Арчеладзе визитную карточку.

– Вам ответит дама, – сказала она. – Передайте, что звоните по просьбе Надежды Петровны. И больше ничего.

Арчеладзе вышел из машины и отяжелевшей походкой направился к своему дому. Мамонт смотрел ему в спину через зеркало заднего обзора. У калитки полковник не выдержал и быстро оглянулся…

У Мамонта промелькнула мысль, что он видит этого человека в последний раз и что надо было остановить его, сказать еще что-то или попрощаться, однако полковник уже был за железным решетчатым забором…

Другая, в этот момент более значительная, мысль в тот же час овладела сознанием. Каждое мгновение этого вечера было уже расписано: наконец пришло время встретиться с сыном Алешей, поскольку рано утром Мамонт должен был уехать в музей забытых вещей, где его ждал Стратиг.

Прошло уже полгода с тех пор, как он видел сына. В принципе это была норма. И в прошлые времена командировки продолжались не меньше, но тогда они могли писать друг другу письма. Сейчас же, появившись в Москве, Мамонт опасался даже подойди к дому, где жили Алеша и бывшая жена Татьяна. Там его хорошо знали в лицо. А после случайной встречи с экстрасенсом Гиперборейцем Мамонт вообще избегал мест, где жили друзья и давние знакомые.

Он остановил машину на противоположной стороне улицы, чтобы иметь обзор, и попросил Дару сходить за Алешей. Мамонт часто вспоминал Андрея Петухова – члена экспедиции Пилицина, который однажды вот так же приехал и увез с собой дочь. Кем она была, какой урок исполняла, Мамонт не знал и мог лишь предполагать, как сложилась ее судьба. В любом случае назад она не вернулась, как не возвращались все, кто прикоснулся к сокровищам варваров. И это обстоятельство удерживало Мамонта, когда он думал взять сына с собой, оторвать его от мира, который он не успел еще изведать и насытиться им. Возможно, рано или поздно это бы случилось, но мыслилось, чтобы Алеша прошел путь сквозь мир изгоев, который помог бы ему определить отношение к будущему.

Он увидел сына, когда Дара вышла с ним из-за угла дома. И лишь потому узнал его. Полгода назад он оставался здесь подростком, длинным, нескладным, голенастым, в пышных, по-детски белесых кудрях. Сейчас же рядом с Дарой шагал крупный, возмужавший и от этого какой-то чужой парень. Изменилось все – лицо, стать, походка, и кудри расплелись, обратившись в густой, жесткий на вид ежик.

– Здорово, отец, – сказал он просто, усаживаясь рядом на сиденье. – А ты изменился… Где борода?

– Ты тоже стал не мальчик. – Мамонт положил ему руку на шею, однако Алексей, как-то недовольно и будто бы меняя положение, стряхнул ее.

– А ты подольше не приезжай, – отпарировал сын. – Увидишь дедушку… Ну, какими судьбами? Это твоя жена, отец?

– Жена, – сказал Мамонт. – Ее зовут Надежда Петровна.

– Очень приятно, – из вежливости проронил Алексей. – Наконец-то мой родитель взялся за ум и женился… А где вы живете? Я иногда звоню на старую квартиру – тишина.

– Мы на Урале, а в Москве проездом…

– Как всегда! Папа на колесах…

– Школу-то закончил?

– Кое-кое-кое-как! Мать хлопотала и получила аттестат зрелости.

В его тоне сквозили и легкая насмешка, и легкое презрение, хотя в глазах были взрослая усталость и печаль, как недавно у полковника Арчеладзе.

– Конечно, ты никуда не поступал? – принял его тон Мамонт.

– Конечно, папа! А ты, конечно, золота не нашел?

– Конечно, нашел. Вон, посмотри в коробке.

Он даже не посмотрел на эту коробку, не поверил и усмехнулся:

– Ну-ну… Пап, а отчего твоя жена так на меня смотрит?

– Как – так?

– Будто ждет чего-то, будто я должен ей что-то сказать. – Сын откинулся спиной на дверцу. – Надежда Петровна, вы ждете комплимента?

Ему не понравился зарождающийся в нем цинизм, однако Мамонт попытался это объяснить простой ребячьей ревностью: душа его сопротивлялась присутствию чужого человека… Это мог быть простой подростковый и потому проходящий цинизм, инстинкт собственности к родителям. Всякий посягнувший на нее мог стать врагом…

– Ты умеешь уже говорить комплименты? – спросила Дара.

– Нет, как все недоросли, только грубости и глупости, – почти мгновенно ответил Алексей со скрытым вызовом.

На него действовало очарование Дары…

– Маме сказал, куда пошел? – чтобы перевести тему разговора, спросил Мамонт.

– Она давно не спрашивает…

– Значит, ты стал самостоятельным?

– Еще бы! – усмехнулся он и вдруг добавил: – Пап, твоя жена ждет комплимента, я вижу. Она что, привыкла быть центром внимания? Она у тебя ничего, красивая, похожа на испанку. Только такой тип мне абсолютно не нравится.

– А какой тебе нравится? – скрывая раздражение, поинтересовался Мамонт.

– Чтобы волосы как медицинская вата и ноги из коренных зубов росли.

– У тебя есть такая?

– Нет, хотя их много…

– Глаза разбегаются?

– Неинтересно, – легкомысленно бросил сын. – Знаю, что будет дальше.

– Что же тебе интересно? Мышцы накачивать?

– И это тоже, – отмахнулся он. – Не вижу перспективы. Накачался, а дальше?.. Ты бы вот нашел сокровища и сразу бы заскучал.

– Я нашел, да все равно скучать некогда. – Мамонт пытался избежать конфликта.

Алексей глянул на Дару:

– Если Надежда Петровна сокровище… Молодая, скучать не даст.

– Алеша, мне это не нравится, – мягко сказал Мамонт.

– Да мне тоже… Мне вообще все не нравится, – охотно подхватил сын. – Я тут, пап, даже сочинять пробовал, рассказ написал. Помнишь, как мы в Вятку ездили? Ты еще какие-то «пути» там искал… Я все это описал. Мама пришла в восторг, отнесла в журнал – напечатали. Редактор прислал гонорар и письмо, просил еще…

– Это уже любопытно.

– Тебе! А мне стало скучно, – заключил он. – Не бойтесь, Надежда Петровна, вам с моим отцом никогда не станет скучно.

– А нам и некогда скучать, – серьезно сказала Дара. – Очень много важных дел.

– Тоже золото ищете? – уже откровенно съязвил Алексей.

– Нет, исполняю свой урок.

– Как в школе…

– Алеша, поехали с нами? – предложил Мамонт. – Мы покажем тебе мир, в котором станет интересно жить.

Он рассмеялся, неожиданно, наигранно и дерзко.

– С вами? С тобой?.. Да знаю я твой мир! Насмотрелся!.. Папа, ты же романтик, фантазер. Ты придумал все и теперь доволен. А я не могу так, не хочу всю жизнь гоняться за твоими сокровищами. Ты, пап, настоящий ископаемый мамонт!

– Жаль. – Мамонт ощутил тянущую пустоту в солнечном сплетении. – Но ты все равно когда-нибудь попросишься за сокровищами.

Алеша сообразил, что хватил через край, выразился очень круто, и решил поправить положение:

– Конечно, жаль, папа… И тебя мне жаль. Ты не обращай внимания на меня, живи как жил. Если тебе хорошо в твоем мире. И вы, Надежда Петровна, не обижайтесь.

Мамонту хотелось заплакать, в глазах резало, словно от песка. Он стиснул кулаки. Дара нагнулась, протянула руку и коснулась кисти, положив на нее ладонь. Наступило молчание, и сын, поняв, что виновник он, попробовал наладить мир и разрядить обстановку.

– Папа, а ты привез мне подарок? – ребячьим тоном спросил он. – Ты всегда привозил с Урала камни-самоцветы…

– В коробке тебе подарок, – не глядя на сына, проронил Мамонт.

Алексей потянул коробку – она не поддалась, вросла в сиденье.

– Интересно, – сказал он и сбросил крышку.

На слиток он смотрел молча и долго, точно так же, как полковник Арчеладзе. Потом коснулся рукой, поиграл со светом, исходящим от стенок, погладил верхнюю корку.

– Как булка хлеба…

Ловко, одной рукой поднял слиток и положил себе на колени. Поскреб ногтем, пожал плечами:

– Ничего особенного… Металл, конечно, красивый, а след за ним кровавый. – Он вскинул глаза. – Пап, а ты проездом… куда?

– На реку Волхов, – неопределенно сказал Мамонт.

– А когда ты еще приедешь?

– Не знаю… Возможно, мне придется жить на Азорских островах.

Алексей положил слиток в коробку, набросил крышку:

– Неужели тебе повезло в жизни, папа?

– Твой отец избран Валькирией, – сказала Дара. – Его рок – добывать соль в пещерах. Но Стратиг может изменить судьбу, если этого захочет. Теперь рассуди сам: повезло ему или нет.

– Стратиг не изменит моей судьбы, – возразил Мамонт. – Какая бы она ни стала – все равно я счастлив. И повинуюсь року!

Сын послушал их, еще раз глянул на слиток.

– Не этот бы кусок золота, – проговорил он, – посчитал бы вас за… Вы же несете какую-то дурь! Если бы кто послушал со стороны!..

– Нас никто не услышит со стороны, – успокоил Мамонт. – Мы говорим это только при тебе, Алеша.

– Думаете, я что-нибудь понимаю?.. У вас что, в самом деле есть какой-то свой мир?

– Есть…

– Параллельный, что ли?

– Можно сказать, и параллельный, – подтвердила Дара. – Только движется в противоположную сторону, к Гармонии духа и знаний. Этот мир гоев.

– Но где он? Где?! – чуть не закричал Алеша. – Почему я его не вижу?

– Потому что ты – изгой, – по-матерински ласково сказала Дара. – Ты бредешь во тьме. Помнишь легенду о Данко? Ее рассказала Горькому цыганская женщина Дара. Но пролетарский писатель не услышал истины и сделал из гоя юношу-революционера. Слепым бессмысленно освещать дорогу. Они не увидят даже света сердца, пока не прозреют. Они различают лишь блеск золота.

– Интересно бы посмотреть на этот мир…

– Но ты потом никогда не вернешься назад, – предупредил Мамонт. – В мир изгоев не возвращается никто.

– Ты когда уезжаешь из Москвы, папа? – спросил он.

– Через несколько часов.

– Где тебя можно найти потом? Река Волхов большая…

– В музее забытых вещей.

– А, понятно, значит, не найти, – заключил Алексей. – Тогда подожди меня десять минут. Я скажу маме.

– Что ты скажешь? Она поймет тебя?

– Конечно, нет. Поэтому я ничего о вас не скажу.

Он вернулся ровно через десять минут, без вещей, в той же курточке, с теннисным мячиком в руке. Молча сел на заднее сиденье, бесцеремонно отодвинул золотую чушку.

– Поехали!

Утром следующего дня во дворе дома № 7 по улице Рокотова в мусорном контейнере был обнаружен труп Кристофера Фрича с гитарной струной на шее. Официальная милицейская версия гласила, что убийство иностранного гражданина совершено подростками с целью ограбления – в карманах одежды не оказалось ни цента. Исчезли также документы, и поэтому труп хотели уже отправить в морг как неопознанный, но у места происшествия оказалась гражданка Жуго Галина Васильевна, сотрудница фирмы «Валькирия», которая признала в мертвеце своего любовника. Она пояснила, что около шести часов вечера Кристофер Фрич приехал к ней на всю ночь, был чем-то сильно взволнован, много звонил и подолгу разговаривал с кем-то по-английски (этого языка она почти не знала), затем в первом часу ночи вышел во двор прогуляться перед сном и больше не возвращался. Жуго после его ухода слышала на детской площадке голоса подростков и игру на гитаре, но не обратила на это внимания, поскольку ватага шпаны бродит по дворам каждый вечер и все эти звуки были привычными.

Техническая экспертиза установила, что струна, которой был умерщвлен Кристофер Фрич, от гавайской гитары и скорее всего снята незадолго до употребления: на одном конце сохранились «барашки» от колков. Судебно-медицинская экспертиза определила, что смерть наступила от удушья и никаких других повреждений на теле пострадавшего не обнаружено. Из желудка откачано около ста граммов жидкости бурого цвета, химический состав которой будет установлен после специальных химико-биологических исследований.

Получив это известие, полковник тут же связался с Кутасовым и узнал, что майор Индукаев сейчас находится в своем номере под бдительным присмотром и со вчерашнего дня к нему никто не приходил и даже не приближался. Арчеладзе посоветовал через часок вывести его на прогулку в районе гостиницы, чтобы тем самым спровоцировать нападение. Возможно, исполнитель предупрежден, что убрать майора следует без шума и лучше всего это сделать на улице. По крайней мере старика Молодцова убили вне собственной квартиры, и Кристофера тоже наверняка поймали у подъезда. Полковник ни секунды не сомневался, что оба эти убийства – дело одних рук и в считанные часы может совершиться третье. Несмотря на заверения «человека из будущего», Арчеладзе сразу же заподозрил, а вернее, продолжал подозревать своего патрона. Вчера после доклада полковника о том, что Кристофер нашелся, «папа» вдруг выразил свои эмоции по этому поводу, что делал весьма редко.

– Стервец, – бросил он. – Приехал спать с нашими проститутками…

Можно было вполне допустить, что сразу же после этого «папа» со своими подручными поехал к нему, предварительно договорившись по телефону, устроил допрос и, узнав, что материалы «Валькирии» побывали в чужих руках, приказал убрать богатенького и распутного мальчика. Потому он и не сопротивлялся – убивали не грабители, а партнеры.

Только почему на сей раз таким неожиданным способом – струной от гавайской гитары? Застрелить, перерезать горло, задавить машиной и даже дать яд – куда ни шло. Тут ведь надо было заранее приготовить струну, носить ее в кармане как орудие убийства…

Он вызвал начальника архивной группы и приказал подготовить информацию о всех убийствах, совершенных таким способом за последние двадцать лет. Сделал это из чисто профессионального любопытства: эшелон был остановлен, но в котлах паровоза еще горел огонь и вырабатывал пар высокого давления. Он не надеялся таким образом выйти хотя бы на исполнителей, да в общем-то даже и не хотел искать убийцу Кристофера – интересовала обыкновенная статистика столь редкого приема.

Полковник позвонил по спецсвязи своему патрону, однако телефон не отвечал. Вчера они условились, что Арчеладзе приедет к нему с докладом к двенадцати часам, но предварительно позвонит: «папа» был загружен какими-то делами. Полковник не сообщил тему доклада, однако предупредил, что он касается основного направления деятельности отдела. Заранее написанный рапорт об отставке лежал уже во внутреннем кармане. Ожидая, когда на телефоне появится «папа», Арчеладзе начал было собирать вещи – освобождать служебный сейф от всего, что не подлежало передаче. Все «крамольные» материалы он не хранил в кабинете, а увозил домой и прятал в тайник, устроенный в тамбуре двойной входной двери. Оставались черновики версий и планов оперативных разработок, не получившие реального воплощения. Все это можно было сжечь или запихать в специальную машинку для уничтожения секретных документов, однако ему было жаль собственного труда. Следовало разобрать, рассортировать и взять то, что имело ценность: в каждом несостоявшемся замысле все равно было какое-то зерно. Полковник лишь переложил толстую папку пластиковых пакетов с места на место и закрыл сейф. Все равно придется торчать здесь еще месяц, а то и больше, будет время порыться в прошлом. Для этого требовалось особое настроение, схожее чем-то с состоянием выпускника школы, когда радость и грусть прощания сливаются в одно чувство.

Он вернулся за стол и принялся читать подборку статей о проблемах золота и алмазов, подготовленную помощником и несколько дней пролежавшую невостребованной. И вдруг глаз зацепился за знакомое имя, будто бы промелькнувшее на обратной стороне вырезки. Полковник медленно перелистал их и нашел небольшую, очерченную рамкой рекламу. «Только один вечер в Москве! Известный гитарист, лауреат многих международных конкурсов Кристофер Фрич дает благотворительный концерт в зале Дома культуры завода „Рембыттехника“. В программе – неповторимое звучание гавайской гитары».

Газета была еще вчерашняя…

У него возникло чувство, будто снова перешагивает предупредительную линию и входит в «грязную» зону – четвертый энергоблок Чернобыльской АЭС, где властвует незримая стихия радиации.

Кристофера приговорили к смерти и опубликовали приговор в печати. Струна гавайской гитары прозвучала коротко и неповторимо.

Он долго сидел, обхватив руками голову с подрастающим мягким ежиком густых волос. Вот чем необходимо было заниматься все два года! И пришел бы к золоту естественным путем. «Человек из будущего» оказался прав: Россия вынянчила в колыбели революции вездесущую тайную организацию – Интернационал. Никакая коррупция, никакая мафия не могли сравниться либо конкурировать с ним, поскольку Интернационал имел столетний опыт нелегальной работы.

Как-то однажды Арчеладзе оказался в Томске и случайно увидел на невзрачном стареньком каменном особняке мемориальную доску, надпись на которой гласила, что здесь располагалась аптека, куда приходила из-за рубежа газета «Искра». Потом он замечал аналогичные доски во многих городах, причем оторванных от центров, затерянных на российских просторах. Для обывателя в этом ничего бы не было удивительного, но профессиональный контрразведчик представлял, что значит организовать и запустить в действие такую мощную, разветвленную сеть почтовых адресов для получения информации, явочных квартир, подпольных типографий и отыскать, обучить приемам нелегальной работы, снабдить необходимыми инструкциями на все случаи жизни целую армию людей. За несколько лет своего существования большевики ни политически, ни физически проделать этого не могли. Такие организации создаются десятилетиями, причем неустанно управляются и контролируются неким центром, бесконечно рассылающим циркуляры, порой дежурные, чтобы только не отмерла какая-либо ветвь. Часто нелегальную деятельность отца потом берет на себя сын, после него – внук.

Революционеры-большевики не могли ни создать подобной сети, ни управлять ею. Они воспользовались готовой международной структурой, а вернее, эта структура выбрала их из многих существующих тогда партий и медленно повела к власти. Победа большевиков не означала конца нелегальной деятельности Интернационала. Напротив, он укоренился еще глубже, проник во все сферы общества, пронизал государственные структуры и, захватывая жизненное пространство, как бы разбросал семена в будущем. Он напоминал варроатоз – пчелиного клеща-паразита, который рассеивал яйца в пустые ячейки сот еще до того, как матка отложит туда яйцо пчелиной детки. Пчела рождалась на свет уже зараженной…

Кристофер безусловно принадлежал к Интернационалу, но был лишь нерадивым исполнителем и жестоко поплатился за это. Гитарная струна на шее очень уж напоминает ритуальное убийство, а «приговор» в газете не что иное, как информация для других. Полковник свернул вырезку вчетверо и положил в карман рядом с рапортом.

«Папа» позвонил сам уже в первом часу дня.

– До семнадцати я буду очень занят, – сообщил он. – Сегодня у меня банный день, поэтому приглашаю вас на дачу. Там все и доложите.

– Вам известно, что убит Кристофер Фрич? – только спросил полковник.

– Известно, – проронил «папа». – Вечером поговорим и об этом.

В тот миг он подумал о непричастности патрона к убийству. Банный день означал какой-то совет на даче, экстренное совещание, возможно, посвященное последним событиям. И если его приглашали на такие мероприятия, по всей видимости, намеревались задействовать в своих делах. Раньше «папа» не подпускал Арчеладзе к себе так близко. Короткое расстояние с ним можно было расценить как знак особого доверия.

После короткого разговора с «папой» почти сразу же звякнул прямой телефон из дежурной части: вероятно, помощник хотел спросить, подавать ли обед. Есть полковнику не хотелось, поэтому не было нужды снимать трубку. Телефон умолк, однако тут же включился селектор.

– Товарищ генерал! Вернулся Кутасов, – сообщил помощник возбужденным голосом. – В его группе двое раненых. Нападавший задержан.

Арчеладзе сорвался с кресла, будто выброшенный катапультой.

– Сейчас буду!

Задержанный сидел на полу, корчился, прижав скованные наручниками руки к животу. На вид лет сорока, длинное, бледное лицо, короткие русые волосы, кожаная куртка и брюки в грязи – похоже, скручивали на земле. Мрачный, непривычно злой Кутасов, блистая глазами, метался по комнате дежурного помощника. При появлении полковника он молча сел верхом на стул и облокотился на спинку.

– Что с ранеными? – спросил Арчеладзе.

– Один ничего, выкарабкается, – сказал Кутасов. – А Пономаренко тяжелый. Кажется, ему сонную артерию расхватили…

– Майор?

– А что майор? – Он отвернулся. – В номере сидит…

– С этим что? – Полковник кивнул на задержанного.

– Ребра считали… – Кутасов вынул из кейса завернутый в полиэтилен узбекский нож, положил на стол. – Двигались вдоль стоянки машин у гостиницы, этот появился внезапно…

– Сними с него наручники, оставь нас вдвоем, – приказал полковник.

– У него протез, как кувалда, – предупредил полковника Кутасов.

– Протез? Левой руки?

– Левой…

– Сними с протезом, – распорядился Арчеладзе и сел.

Повозившись, Кутасов, отстегнул протез и унес его вместе с наручниками. Дверь оставил приоткрытую и, похоже, затаился за ней. Задержанный остался сидеть на полу, безучастный и равнодушный ко всему. Поломанные ребра затрудняли дыхание, однако он скрывал боль и смотрел в пол.

– Тебя, кажется, зовут Николаем? – спросил полковник.

– Не задавайте вопросов, отвечать не буду, – не поднимая головы, сказал задержанный.

– Я не собираюсь допрашивать. – Арчеладзе осмотрел лезвие ножа, отточенного острее опасной бритвы. – Вижу, что ты профессионал, а не наемный убийца. К тому же о тебе кое-что известно. У меня сейчас… обывательский интерес. Почему ты их режешь? Старика этого, майора хотел… Проще и безопасней было застрелить.

– Баранов не стреляют, – проронил однорукий.

– Да, правильно, – согласился полковник. – Баранов режут. Я видел на Востоке, как это делается… Надо сказать, Коля, ты это ремесло освоил. У моджахедов учился?

– На вопросы не отвечаю, – сдерживая дыхание, проговорил он.

– Ладно, я и не прошу, – согласился Арчеладзе. – Это я так, в виде размышлений. Струной от гавайской гитары давить тебе неловко, все-таки протез. А таким ножом и одной руки хватит.

– Вы напрасно затеяли эту игру, генерал, – вдруг сказал однорукий. – Ну раскрутили майора и отдали бы его нам. И забыли бы о нем, в целях вашей личной безопасности. И мы бы не волновались.

– Ты что же, Коля, угрожаешь мне? – нехотя спросил полковник.

– Нет, генерал, призываю к разуму, хотя уже поздно…

– Видишь ли, парень, я не люблю быть игрушкой, – признался Арчеладзе. – Сам понимаешь, неприятно, когда тебя катают по полю, как футбольный мяч.

– Вы же умный человек, думаю, соображаете, кто с вами играет. – Однорукий с трудом, медленно перевел дух и вытер кровь с уголка губ: видимо, обломком ребра повредило легкое. – Зачем ввязываться в большие игры? Да, я смертник, но вы-то нет.

– Пожалуй, нет, – согласился полковник. – Но я очень самолюбивый и тщеславный. Можно сказать, по своей природе дуэлянт. Всегда с удовольствием принимаю вызов.

– На сей раз промахнетесь, генерал… Вернее, уже промахнулись.

– Коля, ну что же делать? – Он развел руками. – Не отпускать же тебя? Если уж встал к барьеру – надо драться.

– Но не со мной же вам драться, генерал. – Однорукий стал сглатывать кровь, накапливающуюся во рту от дыхания, – не хотел показывать ее. – Я вам не по достоинству.

– С тобой я и не дерусь, – спокойно ответил Арчеладзе. – Мне любопытно посмотреть на живого смертника. Даже хочется руками пощупать… Кстати, а что же ты себя-то? – Он провел ребром ладони по горлу. – Не успел, что ли? Мои перехватили?

Однорукий на миг поднял глаза – чувствовалось: задел за живое, но промолчал. Он был стреляный воробей и на рану крепкий, как матерый кабан. Взорвать его было не так-то просто…

– Да, Коля, понимаю, – продолжал Арчеладзе. – Те, кто стоит за тобой, – люди-тени. А драться с тенью – занятие бессмысленное, заведомо проигрышное. Поэтому я не стану махать впустую. У вас все равно есть еще ловкачи, ножом по горлу достанут… Я буду рыбку ловить, Коля. На майора-пескарика тебя, окунька, поймал, а на тебя покрупнее рыба пойдет. Глядишь, и завалится какой-нибудь лещ.

– Я для наживки не гожусь, – вымолвил он. – На меня никого не поймаете.

– Ничего, – усмехнулся полковник. – Не годишься, так сделаю наживку. Пока ты у меня, друзья твои бестелесные все равно будут чувствовать себя неуютно. Сам себя убрать ты не успел, значит, постараются тебе помочь.

– Зря, генерал, меня уже списали и сняли с довольствия.

– А я им стану напоминать, что ты жив и здоров, – возразил Арчеладзе. – И сидишь на моем довольствии. Знаешь, Коля, говорят, на всякого мудреца довольно простоты. Поэтому я твоими портретами сначала обклею все фонарные столбы в Москве с такой примерно надписью: «Я смертник! Помогите мне! Иначе не выдержу пыток!» Я твоих друзей буду раздражать днем и ночью! И тебя тоже. Мои ребята достали японский приборчик, занятная штука. Всего несколько присосок к голове и такой черный ящик, а результаты дает потрясающие. Ты мне, Коля, такого нарасскажешь в бреду-то, что твоим друзьям-невидимкам придется поснимать свои шапки.

– Сожалею, генерал, – с достоинством проронил однорукий. – На меня не действуют приборы.

– Понимаю, ты профессионал и подготовка у тебя соответствующая, – оценил полковник. – К тому же ты убийца и терять тебе нечего. Но будь ты трижды смертник, все равно состоишь из мяса, крови и мозгов! И нервы крепкие, да не железные. Если у тебя мозги не бараньи, а человеческие, то у них есть одно интересное свойство – в необычной среде делать переоценку ценностей. Понимаешь, Коля, зомби и герой – это разные психологии. Не может быть ни героического зомби, ни зомбированного героя. И ты это мне сам доказал! По инструкции-то ты должен был в критической ситуации себя по горлу. Ты же начал отбиваться и резать моих сотрудников. Значит, и смертнику жить хочется!

– Это получилось машинально, естественная защита…

– Правильно. – Арчеладзе приоткрыл дверь и знаком позвал дежурного. – В человеке естество всегда выше любой приобретенной психологии.

– Слушаю, товарищ генерал, – козырнул дежурный.

– Вызови к нему нашего врача, – распорядился полковник. – Пусть приведет его в порядок и дежурит в камере.

– Мне не нужен врач! – воспротивился однорукий. – Я совершенно здоров.

– Станет сопротивляться – пусть дадут ему наркоз, – посоветовал Арчеладзе. – Этот человек нужен живым и здоровым.

Однорукий по-прежнему сидел на полу, скорчившись, но теперь уже смотрел на полковника исподлобья, словно загнанный в угол и затравленный зверь. Арчеладзе вышел из комнаты и чуть не столкнулся с Кутасовым. Улыбчивый капитан в горе не походил сам на себя, и авантюрный блеск в его глазах сейчас напоминал слезы.

– Пономаренко умер, не приходя в сознание, – сообщил он. – По дороге к «Склифосовскому»…

Полковник молча прошел по коридору, затем стремительно вернулся назад.

– Вот что такое профессионалы, Сережа…

– В «Валькирии» тоже были профессионалы, – возразил Кутасов. – Но мы их взяли!

– Там была охрана, нормальные люди… А это – камикадзе… Товарищ генерал, – зашептал он, – скажите, кого мы взяли? Кто он? Что все это значит?

– Это значит, капитан, кончилось искусство кино и все поставленные трюки, – жестко проговорил Арчеладзе. – Началась настоящая работа. Ты же мечтал нервы пощекотать?

Он развернулся и зашагал по коридору.

В приемной, возле стола Капитолины, сидел Воробьев. Полковник вошел неожиданно и не слышал, разговаривали они или нет, но почувствовал, что прервал какой-то диалог: казалось, сказанные слова еще витают в воздухе…

– Из архивной группы, – сказала Капитолина и подала ему тонкую папку. – И еще звонил Зямщиц из МИДа, просил ему перезвонить.

– Хорошо, – обронил Арчеладзе, направляясь к двери. Воробьев пошел за ним следом, но остановился сразу за порогом.

– Сегодня утром Жабин переоделся в какое-то рванье и уехал на городском транспорте в Лианозово, – доложил он. – Вероятно, к своему знакомому, работнику милиции Козыреву Борису, и сейчас находится в его квартире. Ночью у Жабина с женой состоялся разговор. Записали на пленку…

Он положил кассету на стол. Полковник хотел было вставить ее в магнитофон, однако передумал – некогда.

– О чем разговор?

– Жабин признался, что он является членом тайной масонской ложи, – сообщил Воробьев. – Принадлежит к Мальтийскому ордену и был посвящен на Мальте. Всю ночь рассказывал, что такое масоны…

– У него крыша поехала, – отмахнулся Арчеладзе. – С чего бы тогда он стал прятаться?

– Я установил: на острове Мальте он никогда не был, – невозмутимо продолжал Воробьев. – Дальше Болгарии в восьмидесятом году никуда из страны не выезжал.

– Шизофрения у твоего Жабэна.

– Нет, он вполне здоров. Таким образом интригует жену, создает у нее интерес к себе. Она молодая и романтичная особа…

– И плевать на него! – отмахнулся Арчеладзе. – Ты в баню хочешь?

– Не хочу, товарищ генерал.

– Все равно поедешь. – Полковник бросил ему ключи от машины. – Садись и жди меня там. Где Нигрей?

– Звонил вчера мне домой, – сказал Воробьев. – Меня не было, а запись автоответчика я прослушал только сегодня…

– Где он?

– Не могу знать, товарищ генерал. В свободном поиске!

– Что за глупости! – возмутился полковник. – Он мне нужен сейчас позарез!..

– А я-то при чем, товарищ генерал? – Воробьев пожал плечами. – Это ваш… свидетель, дружка на свадьбе. Разберетесь по-свойски.

– Что он там говорил-то?

– «Володь, передай шефу, я снова был в музее одного художника, – процитировал, как автоответчик, Воробьев. – Клиент прежний. Едем в аэропорт Шереметьево, все повторяется». Точка, конец записи.

– Он что, катается за Зямщицем? – спросил Арчеладзе.

– Не знаю, товарищ генерал.

– Ладно, иди в машину, – распорядился он. – Через пять минут спущусь.

Полковник открыл папку, переданную начальником архивной группы, и сразу же будто врос в текст. Статистика оказалась потрясающей: за двадцать последних лет гитарными струнами было задушено пять человек. Он пробежал глазами список – тела трех пострадавших не были опознаны и после определенного срока переданы для кремации. Но двое имели конкретные имена, фамилии, даты рождения и профессии…

Из пяти лишь одно преступление было раскрыто – бытовое, тривиальное: во время обоюдной драки жена задушила мужа струнами разбитой гитары. Набросила их на шею своего супруга и тянула за оторванный от деки гриф до тех пор, пока он не умер…

Но один, известный, опознанный, когда-то реально существовавший на свете человек, был удавлен точно так же, как Кристофер Фрич…