Глава 31
С Данцигом остались только Чарди и Акли, охранник. Они безмолвно стояли в углу гостиной в своих мешковатых костюмах. Ланахан ходил где-то, изображал из себя Наполеона, а частные детективы, нанятые ЦРУ, не сопровождали Данцига из телестудии.
Вокруг мельтешили эффектные люди, оживленные и блестящие, а в центре всего восседал Джо Данциг. На самом деле, ни разу еще за все время их краткого сотрудничества Чарди не видел его таким: на лбу и над верхней губой блестела испарина, а полупустой стакан с виски он держал почти как скипетр. Здесь он знал всех и каждого – ну или почти всех – и позволил себе снять пиджак и распустить галстук и воротничок – картина забавная, если учесть, что политик так и оставался в жилете.
К нему подходили, кто помладше – с почтением, кто постарше – запросто. Чарди с удивлением отметил, сколько вокруг молодежи. Ему казалось, молодежь ненавидит Данцига, вдохновителя бомбежек Вьетнама; но нет, все оказалось отнюдь не так, во всяком случае в отношении этой молодежи. Данциг с интересом слушал и вознаграждал наиболее отличившихся улыбкой или кивком, что чрезвычайно им льстило.
И женщины – женщин тянуло к этому нелепому, взъерошенному толстяку точно магнитом. Они роились вокруг него, теснясь и толкаясь. Даже в этом искушенном обществе? Чарди и не представлял себе, что значит попасть на телевидение, стать знаменитостью.
– А его любят, верно? – сказал он Акли.
– Это точно, сэр, – отозвался тот.
В зале было людно, пестро и жарко. Он был не столько обставлен, сколько оборудован – звуковой аппаратурой космического вида, цветами и книгами. Кто-то здесь явно любил книги: они занимали три стены от пола до потолка, а четвертая была из неоштукатуренного кирпича. На потолке крепились маленькие прожекторы в стальной оправе, отбрасывающие яркие круги света на японские гравюры и прихотливые полотна в стиле модерн. Все здесь было как в музее; кто-то потратил немало денег, чтобы превратить эту гостиную в музей.
У Чарди начинала побаливать голова, а шум и табачный дым только усиливали боль. Похоже, Данциг собрался просидеть здесь всю ночь – до самого рассвета, с этой толпой интеллектуалов.
Не все, но большинство, большинство здесь выглядели одинаково: высокий бледный лоб, очки, прикрывающие потухшие глаза, тонкие запястья. Здесь у всех были слабые руки и больной вид. Забавно: после службы в морской пехоте Чарди всегда узнавал униформу с первого взгляда, и здесь перед ним была униформа – замшевые туфли, мешковатые брюки из твида и клетчатые рубахи, кое на ком чуть кричащего цвета галстук. Все пили вино и говорили взахлеб, размахивая сигаретами без фильтра. Мимо проплыла какая-то женщина в трико и колготках, с сигарой во рту. На лице у нее застыло слегка безумное выражение; накрашена она была как древнеегипетская богиня.
Чарди взглянул на часы. Было двадцать минут двенадцатого.
– Сержант, ты не видел Ланахана?
– Нет, сэр, – отчеканил Акли.
Чарди принялся вглядываться в толпу и наконец заметил Майлза – тот в одиночестве сидел в углу. Он снова обратился к напарнику.
– Послушай, как думаешь, ты в одиночку со всем управишься?
– Тут не с чем управляться, сэр.
– Если скажешь, я никуда не пойду.
– Не надо, сэр.
– Я могу вернуться не сразу.
– Не спешите, сэр.
Чарди отделился от стены и стал пробираться сквозь толпу. Ланахан с несчастным видом сидел в одиночестве.
– Это общество не в твоем вкусе, Майлз?
Ланахан поднял глаза, но не улыбнулся.
– Общество вообще не в моем вкусе, – буркнул он.
– Послушай, ничего, если я улизну пораньше?
– Еще как «чего».
– Ну, я все равно ухожу. Почему бы тебе не поговорить с кем-нибудь, не развеяться? Познакомься с кем-нибудь. У тебя вид, как у деревенского священника, который впервые в жизни попал в особняк какого-нибудь вельможи.
Ланахан впился в него темными щелочками глаз на прыщавом лице. Его щуплые плечи усеивали хлопья перхоти.
– Не надо шутить над священниками, Пол.
– Майлз, я ухожу. Хорошо?
Ланахан ничего не ответил.
– Давай, Майлз, взбодрись немножко.
– Идите, Пол. На вас не лежит никакой ответственности, вы можете улизнуть. Я останусь. Все равно ждать звонка от Йоста.
– Я скоро вернусь, – пообещал Чарди.
Он выбрался в коридор, протиснулся по нему к двери, у которой разговаривали пожилые женщины.
– Уже уходите? Вы не забыли свой пиджак?
– Нет, все мое при мне.
– Спасибо, что пришли.
– Я прекрасно провел время, – сказал он.
Он переступил порог, спустился на три ступеньки вниз и по короткой дорожке вышел на Готорн-стрит.
* * *
– Вот он, – сказала женщина.
Они смотрели, как Чарди спускался по ступеням, на секунду замешкался на тротуаре, а потом зашагал по улице. Они молча наблюдали за ним, пока он не исчез из виду.
– Только Данцига. Никого больше. Пожалуйста. Ты поклялся.
Он обернулся и взглянул на нее холодными глазами.
– Пожалуйста, – повторила Джоанна. – Ты обещал. Ты дал слово.
– Я пойду.
– Я иду с тобой.
– Нет, – отрезал он. – Я справлюсь один. Много народу, никакой охраны. Люди приходят и уходят. Америка открыта для всех, так мне сказали.
– Пожалуйста. Я…
– Нет.
– Тогда я буду ждать здесь. Чтобы увезти тебя.
– Нет, – сказал он. – Неважно, удастся мне потом скрыться или нет. Уезжай сама, сейчас. Переступи эту границу сейчас, дада Джоанна.
Он вышел из машины и перешел улицу, высокий и решительный.
Она проводила его взглядом. В черепе, между глаз, заныло. Она откинулась на спинку сиденья. Невыносимо было думать о будущем, об объяснениях, оправданиях, внимании. Все это казалось непосильным бременем. Она думала об этом как о бремени, о тяжести, о каком-то веществе, о чем-то физическом, давящем на нее. Ей не хватало воздуха. Она представила, как утром будет смотреть в глаза Чарди. Подумала о боли, которую испытают ее родители. Она не могла этого вообразить.
Она наблюдала. Улу Бег постучал в дверь. Его пистолета не было видно; наверное, он спрятал свой «скорпион» под твидовым спортивным пиджаком.
Дверь открылась. Курд заговорил с кем-то. Что он говорит? Ей хотелось плакать. Она была так напугана.
* * *
Чарди постучал в дверь квартиры Джоанны.
Никто не открыл.
– Джоанна? – крикнул он в деревянное полотно. – Джоанна?
Что за чертовщина?
