«Вампир» будет работать, в этом Фольмерхаузен почти не сомневался. В конце концов, он с самого начала был в лаборатории Берлинского университета в 1933 году, когда доктор Эдгар Куцхер, работая в широких пределах крупного контракта с Heereswaffenamt (отделом пехотного оружия), сделал многообещающее открытие, обнаружив, что сульфид свинца обладает фотопроводимостью и от него можно получить полезный сигнал амплитудой примерно в три микрона. Это позволило ему на несколько лет обогнать американцев и англичан, все еще топтавшихся с сульфидом таллия. Начертанное мелом на университетской доске уравнение, описывающее прорыв, который совершил господин доктор, нашло свое практическое применение в том устройстве, над которым сейчас и работал Фольмерхаузен в научном бараке и пункте № 11, испытывая всевозможные трудности и все усиливающееся давление. Чтобы пробраться через чащу технических трудностей, к которым приводило каждое, даже очень незначительное решение, требовалась работа по сортировке не одной дюжины мелочей. Но именно это несостоявшийся физик Фольмерхаузен больше всего и любил в инженерной работе — заставить устройство работать. Главной целью являлась способность функционировать. «Вампир» будет работать.

Но будет ли «Вампир» работать при сорока килограммах?

Это был совершенно другой вопрос, и, хотя положение Фольмерхаузена официально требовало от него оптимизма, в глубине души его терзали глубокие сомнения.

При сорока килограммах?

Безумие. Это невозможно без значительного ухудшения технических характеристик устройства. Но конечно же, никто не спорит с СС. Все улыбаются, делают все возможное и надеются на удачу.

Но сорок килограммов? Зачем? Неужели они планируют сбрасывать его с самолета? Тогда устройство все равно разобьется, а амортизация удара в спецификации заложена не была. Фольмерхаузен по своей инициативе пошел к Реппу.

— Господин оберштурмбанфюрер, не могли бы вы указать мне хотя бы некоторые причины, требующие ограничения веса?

— Извините, господин инженер-доктор, — холодно ответил Репп. — Таковы тактические требования, только и всего. Кто-то же должен таскать эту чертову штуку.

— Но ведь несомненно есть машины, которые…

— Сорок килограммов, господин инженер-доктор. После этого у Ганса-жида начались ночные кошмары.

Пища у него в животе бурлила и бунтовала. Он работал с какой-то одержимостью, командовал своими людьми, как тиран, требовал от них невозможного. Однажды он услышал, как кто-то из подчиненных пошутил: «Это не Ганс-жид, а Аттила-варвар». Несмотря ни на что, начиная с 1933 года он все же дошел до нынешнего положения; этот путь был сложным, полным ложных стартов и упущенных возможностей, предательств и разочарований, несправедливых обвинений и заговоров против него, долгов, заставлявших его унижаться перед другими. Но больше, чем что-либо на свете, его преследовала тень 1933 года. «Последний год, когда я был действительно счастлив, — говорил он сам себе, — после чего все и началось».

Начальный год — для «Вампира», для Куцхера, для Германии. Но в то же время и год завершающий. Это был последний год, когда Фольмерхаузен занимался физикой, а он любил физику, его склад ума прекрасно подходил для этой науки. Но уже в следующем, 1934 году физика была официально объявлена еврейской наукой, такой же полурелигией, как и фрейдизм, полной каббалы, ритуалов и пентаграмм, и молодые блестящие арийские головы, в том числе Фольмерхаузен, были вынуждены обратиться к другим областям деятельности. Многие, причем не только евреи, покинули Германию; они оказалась счастливчиками. Для тех, кто остался, выбор был невеселым. Дицл занялся аэродинамикой, Штосселъ вернулся к химии, Ланге вообще оставил науку и стал партийным интеллектуалом. Фольмерхаузен тоже чувствовал, что его вынуждают к кардинальной перемене рода деятельности, перемене смелой и необычайно резкой, что ему совсем не нравилось. Он вернулся в Технологический институт и стал инженером-баллистиком, а не уважаемым доктором наук. В этой профессии не было загадок, которые задавала физика, не было ощущения, что перед тобой раскрывается вселенная; но все знали, что рано или поздно должна начаться война, а война означала пушки, а пушки означали работу. Он взялся за это со страхом, ведомый единственным чувством, что сможет продолжить работу в области, в которой был действительно талантлив. Сначала, когда его пригласили в конструкторскую группу ЭРМА Бертольда Гипеля, казалось, что он сделал правильный выбор. ЭРМА (сокращенное название «Erfurter Maschinenfabrik В. Giepel GmbH, Erfurt») была в тот момент истории самой плодовитой конструкторской организацией в области оружия, в которой собрались лучшие специалисты со всего мира, молодые инженеры после технических институтов, с конкурирующих предприятий, таких как «Waffenfabrik Mauser» в Оберндорфе или «Walther AG» в Мюнхене, даже из швейцарской лаборатории SIG и американского «Винчестера». Все было пересмотрено. Блестящая команда, которую собрал Гипель, совершила настоящий переворот в области автоматического оружия и создала Maschinenpistole, использовав радикальный принцип открытого затвора и прямой отдачи, что способствовало упрощению производственных процессов, облегчению и повышению надежности; к тому же такая конструкция позволяла обеспечить циркуляцию воздуха между казенной частью и дулом, способствующую охлаждению, что резко повысило скорострельность до 540 выстрелов в минуту. Короче говоря, они изобрели лучший в мире автомат, МР-40, который впоследствии стал известен всему миру под другим названием.

Эти дни должны были стать для Фольмерхаузена необычными, что и случилось на самом деле. Но его прошлое, связанное с физикой, прилипло к нему, как еврейский душок. Он никак не мог от этого отделаться; другие шептались у него за спиной, откалывали разные шуточки, немилосердно его поддразнивали. Они ненавидели его, потому что он когда-то стремился стать ученым; точно так же ученые, с которыми он вступал в контакт, ненавидели его, потому что он стал инженером. Он превратился в какую-то искаженную личность, склонную к замкнутости, угрюмости и жалости к себе. Он стал раздражительным, хмурым, во всем оправдывал себя и винил других. Его голова была забита воображаемыми комплиментами, которые он заслужил, но так никогда и не получил — только из-за того, разумеется, что остальные завидовали его блестящим способностям. Благодаря всему этому родилась кличка Ганс-жид.

И поэтому, когда в 1943 году ему предложили место в испытательном отделе WaPruf 2 в Куммерсдорфе, он ухватился за это предложение. Полным ходом шла работа над новым проектом. В России немецкая армия познала ужасы ночи и подписала контракт на «Vampir-1229 Zeilgerat» — оптический прицел «Вампир», модель 1229, основанный на результатах, полученных еще в 1933 году доктором Куцхером, к этому времени уже умершим. Прошлое Фольмерхаузена вполне подходило для такой работы: он знал как физику проекта, так и баллистику. Это была как будто специально созданная для него работа.

Отдел вооружения в своей мудрости пришел к решению, что лучшим оружием, на которое следует установить прицел «Вампир», будет прототип Sturmgwehr, над которым так вдохновенно работал Гуго Шмайссер и который воплотился и модели МР-43. Таким образом, инженер-доктор Фольмерхаузен и господин Шмайссер (у старика Гуго не было никакого ученого звания) под присмотром военной бюрократии с недовольством принялись за совместную работу над проектом.

С самого начала Гуго начат его притеснять.

— Слишком громоздко, — заявлял старый дурак. — Слишком хрупко. Слишком сложно.

— Господин Шмайссер, — начинал Ганс, испытывая затруднение оттого, что надо говорить вежливо, — несколько конструктивных модификаций, и мы сможем объединить ваш наступательный автомат и мою оптическую систему и получить самое современное военное устройство. Нет, это никогда не будет наступательным оружием или оружием для парашютистов, но через несколько лет наши бои будут иметь и основном оборонительный характер. Великие дни быстрой экспансии прошли. Настало время сосредоточиться на том, чтобы защитить то, чем мы завладели. В любого оборонительной тактической ситуации при применении «Вампира» наши враги окажутся беззащитными.

Но когда он все это говорил, то видел в глазах старика только равнодушие. Это была чрезвычайно сложная ситуация, особенно если учесть, что в прошлом была и другая обида: Ганс-жид пришел из команды компании ЭРМА, которая сконструировала замечательный автомат МР-40, но по непонятным причинам это оружие получило прозвище «шмайссер», хотя старый козел не имел к нему никакого отношения. Однако, будучи падким до славы и известности, он никогда не признавался в отсутствии такой связи.

Не имея Шмайссера на своей стороне, Фольмерхаузен был обречен. Модификация STG так и не получила одобрения, финансирование начало сокращаться, технических работников забирали на осуществление других проектов. У оптиков возникли трудности с линзами (влияние Шмайссера?), а за спиной Ганса-жида слышалось все больше сплетен и злобных шуток. У него не было никаких связей, никаких сильных рычагов, как у ловкого Шмайссера, который вовсе не хотел, чтобы его наступательный автомат был связан с каким-то гипотетическим устройством, которое было изобретено неизвестным ученым и сделано под присмотром пользующегося дурной репутацией ветерана ЭРМА.

Фольмерхаузен начал замечать, что в результате оказываемого давления становится изгоем. Если он и имел какие-то шансы как защитник «Вампира», то они исчезли, когда он перестал бриться и регулярно мыться и начал громко заявлять о тайных интригах, которые плетутся у него за спиной. «Вампир» так и не пошел дальше прототипа, хотя некоторые первоначальные испытания дали обнадеживающие результаты. На полевых испытаниях он не смог продемонстрировать определенные параметры, и Фольмерхаузен стал утверждать, что «интриганы» назло ему подтасовали результаты испытаний. В мае 1944 года контракт с отделом вооружения закончился, и Фольмерхаузену приказали вернуться обратно в Куммерсдорф для бессмысленной работы. Вскоре после этого его уволили.

На какое-то время Фольмерхаузен остался не у дел, все ближе и ближе подходя к отчаянию. Его обеспокоенность достигла своего пика. Карьера была полностью разрушена. По поводу него начали возникать вопросы. Люди стали сторониться его. Все отводили от него взгляд. Его вызвали на медицинскую комиссию и признали годным к строевой службе, и это несмотря на плоскостопие, бронхиальную инфекцию, плохой слух и сильную близорукость. Ему предложили привести в порядок личные дела, так как повестка о призыве может прийти в ближайшие дни. Все говорило о том, что он закончит свои дни на Восточном фронте со «шмайссером» в руках.

В один прекрасный день в дешевом кафе, где он проводил в то время целые дни, он наткнулся на своего друга.

— Ты не слышал, Хенель все еще набирает людей? Я согласен делать все, что угодно. Могу пойти чертежником, подсобным рабочим, заняться моделированием.

— Нет, Ганс, не думаю, что они тебя возьмут. Сам знаешь старика Гуго. Он встанет у тебя на дороге.

— Вот старый дурак!

— Но знаешь, Ганс, я кое-что слышал.

Друг вел себя необычайно нервно. После того как Ганса уволили, они встретились впервые. Вообще-то Ганс был очень удивлен, что встретил его в таком месте.

— И что же ты слышал? — прищурился Фольмерхаузен. Он провел руками по волосам и лицу и только тут впервые заметил, что уже давно не брился.

— Ну, я слышал, что какие-то парни из СС хотят вскоре заключить большой контракт. На «Вампира». Они могут оживить «Вампира».

— Из СС? Какое им до этого дело…

— Ганс, я ни о чем не спрашивал. Я… я просто не задавал вопросов. Но я слышал, что это связано… Он умолк на полуслове.

— С чем? Ну что же ты, Дитер. С чем, ради всего святого? Я никогда не видел тебя таким…

— Ганс, это просто возможность получить работу. Похоже, в войсках СС хотят запустить «Вампир» в производство. Я не…

— Так что же ты слышал?

— Это особый случай. Особое задание. Все держится в большом секрете, этому придают большое значение. Вот и все. Говорят, это исходит из… из очень высоких кругов.

Озадаченный Фольмерхаузен брезгливо поджал губы.

— Мне кажется, они заинтересуются тобой. И даже очень заинтересуются. Ты согласишься? Подумай об этом, Ганс. Пожалуйста.

Одно название СС наполняло его страхом. Об этой организации рассказывали слишком много страшных вещей. Но работа есть работа, особенно когда альтернативой ей является Восточный фронт.

— Да. Да, наверное, я…

Примерно через день он уже беседовал с бледным офицером на Унтер-ден-Айхен, где располагалась секретная штаб-квартира Административно-экономического отдела СС в Берлине.

— Рейхсфюрер очень хочет довести этот контракт до опытной разработки, расположив этот проект в Шварцвальде. Буду с вами откровенен: он считает, что «Вампир», над которым вы работали, может найти применение в сфере деятельности СС, и ему не терпится осуществить это.

— Интересно, — заметил Фольмерхаузен.

Далее офицер начал обсуждать с ним технические вопросы, показав удивительную осведомленность в истории и самой конструкции «Вампира», особенно его стыковки с STG-44. Фольмерхаузена поразило, насколько тщательно был изучен.

Горный массив на юге Германии проект этой, как ее там, WVHA — организацией, о которой до сего дня он ничего и не слышал.

— Вопрос о финансировании не стоит, — пояснил офицер. — Мы знаем, где взять достаточно денег. Наша вспомогательная организация под названием «Ostindustne GmbH» получает очень хорошую прибыль. Дешевые рабочие руки с Востока.

— Ну да, бюджет является важным фактором в таком проекте, — одобрительно кивнул Фольмерхаузен.

— Вы знаете этого парня, Реппа?

— Знаменитого героя войск СС?

— Да, именно его. Он тоже будет участвовать в этом деле. Присоединится к работе над проектом в ближайшее время. Мы дали проекту кодовое название «Нибелунги». Операция «Нибелунги».

— Что за…

— Это идея рейхсфюрера. Он любит привносить такие маленькие штрихи. Конечно, это шутка. Вы ведь понимаете?

Но Фольмерхаузен был в недоумении. Шутка?

— А теперь, господин инженер-доктор, вот что, — продолжил офицер, пододвигая к себе стопку бумаг. — Согласно полевым испытаниям, главный недостаток «Вампира»…

— Неудачный исход испытаний был запланирован С ним обращались как с кухонной утварью. Они извратили…

— Да, да, мы это знаем. Итак, с нашей точки зрения, главная проблема заключается в весе.

— А что еще можно ожидать с его батареями, изоляцией, устройством наведения, оптической системой, с возможностью преобразования энергии?

— Сколько весит «Вампир»?

Фольмерхаузен ничего не ответил. Вопрос был очень скользким.

— Семьдесят килограммов, — ответил на свой вопрос офицер. — На самой границе мобильности.

— Сильный здоровый мужчина… — Мужчина на фронте, под дождем, на холоде, голодный, уставший, не может быть сильным.

Фольмерхаузен снова промолчал. Он отвел взгляд и уставился в пространство. Показывать свой гнев перед офицером СС было небезопасно, и все же он чувствовал, что начинает сердиться.

— Господин доктор, наши требования сводятся к сорока килограммам.

Фольмерхаузен подумал, что ослышался.

— Что? Я не уверен, что…

— Сорок килограммов.

— Это безумие! Вы что, шутите? Какая нелепость!

— Это невозможно сделать?

— Вы ставите под вопрос само существование «Вампира». Ведь это не игрушка. Возможно, в будущем, когда станут доступны новые технологии миниатюризации. Но не сейчас, не…

— У вас будет три месяца. Ну, может быть, даже четыре или пять, сейчас это трудно сказать.

Фольмерхаузен чуть не вскочил со стула, но он видел, что офицер остановил на нем холодный твердый взгляд.

— Я… я не знаю, — заикаясь ответил он.

— У вас будут лучшие производственные возможности, первоклассные специалисты, зеленый свет от всех контрагентов. В вашем распоряжении будут все ресурсы СС, начиная от рейхсфюрера и ниже. Думаю, вы знаете, какая тяжесть легла на всех нас в эти дни.

— Да, но я…

— Мы готовы пройти весь этот путь до конца. Полагаем, что это станет жизненно важным для нашего фюрера, фатерланда и нашей расы. Я не представляю, как вы сможете сказать «нет» рейхсфюреру. Быть выбранным для такой работы — это высокая честь. Кульминационный момент вашей службы рейху.

Фольмерхаузен уловил в последних фразах угрозу, достаточно явную, чтобы остаться незамеченной.

— Конечно, — выдавил он наконец из себя с легкой еврейской улыбочкой. — Это большая честь.

Но в голове у него крутилось: «Что я делаю? Сорок килограммов?»

Сейчас, месяц спустя, до сорока килограммов оставалось еще десять. Все это время они проводили отбор, откидывали лишнее, шли на компромиссы, импровизировали с решениями, мучительно убирая грамм за граммом. Фольмерхаузен мог назвать почти каждый из предыдущих дней по количеству граммов, убранных тут или там, но последние десять килограммов, казалось, убрать было уже невозможно. После постоянного прогресса группа начала топтаться на месте, и к прочим беспокойствам Фольмерхаузена прибавилась еще и тревога по поводу того, заметил ли Репп их заминку или нет.

Он думал о том, что это типичный для него процесс развития карьеры. Он хорошо выполняет большую часть работы, выполняет ее блестяще, но никогда так и не получает от этого никакой реальной выгоды. И вот теперь ему снова мешали какие-то мелочи, которые невозможно контролировать.

На глаза ему навернулись горькие слезы. Казалось, что неудачи, несправедливые гонения, дурные совпадения преследуют его.

Например, какую благодарность, какое уважение он получил за уже произведенную модификацию STG-44? Он взял эффективную, добротно сделанную винтовку, хотя и с затвором и стволом ручной работы, но все же обычный автомат, и сделал из него первоклассное оружие для снайпера. Он одним ударом решил две самые насущные проблемы — шум и точность при дальнем поражении цели, открыв совершенно новую концепцию в баллистике. Поставленная задача заключалась в том, чтобы бесшумно выпустить обойму из тридцати патронов и поразить цель, находящуюся в четырехстах метрах. И это достигнуто: теперь Репп имеет свои тридцать шансов там, где раньше у него не было ничего.

А что в ответ?

Репп просто сидит, уставившись на него своими холодными глазами, и спрашивает: «Но, инженер-доктор, а какой у нас сейчас вес?»

Сегодняшнее собрание прошло не очень-то хорошо: началась резкая перебранка между группой оптиков, большинство из которых были из Мюнхенского технологического института, и группой энергетиков-аккухмуляторщиков, — эти две группы являлись естественными антагонистами в вопросе уменьшения веса. Тем временем люди из группы преобразования энергии хмуро молчали.

Казалось, что все трудности навалились как-то сразу. Фольмерхаузен почувствовал, как у него задрожали руки и ноги, когда глаза всех его сотрудников устремились к нему в ожидании ответов, подсказок, решений. А за этими глазами он, к своему ужасу, видел Реппа. Страдания Фольмерхаузена были неописуемы.

— Господа, послушайте. Я верю…

Он остановился, совершенно не представляя, о чем он хотел сказать, когда начал говорить. С ним часто такое случалось: он начинал уверенно говорить, но где-то на середине терял контроль над своими мыслями и умолкал, а идеи, которые он хотел разъяснить, исчезали. Фольмерхаузен почувствовал, что в нем растет желание убежать; это желание трепыхалось у него в груди, как живое существо.

— Думаю, — продолжил он, и конец фразы поразил его не меньше, чем всех остальных, — мне надо пойти прогуляться.

Все с изумлением уставились на него. Фольмерхаузен всегда был таким напористым, пытался решить проблему одним усилием воли, раздавить ее своей энергией, своей решительностью. В глазах некоторых подчиненных читалось подозрение, что Ганс-жид наконец-то решил посмеяться над ними.

— Это всем нам пойдет на пользу, — убежденно произнес он. — Отвлечься от проблемы на несколько часов и потом взглянуть на нее свежим взглядом. Встретимся снова в час.

Он поспешил к входным дверям и почувствовал порыв чистого весеннего ветра и тепло солнца. Весна, с удивлением подумал Фольмерхаузен. Замкнувшись в своем мире микронов, тепловых кривых и энергетических последовательностей, он потерял всякое ощущение времени и даже времен года. Теперь он заметил, как изменилось их поселение, ставшее похожим на крепость. Он чуть было не упал в траншею, которая определенно появилась здесь уже после того, как он в последний раз проходил этим путем. Фольмерхаузен обогнул укрытую мешками с песком орудийную установку и начал лавировать между заграждениями из колючей проволоки. Неужели американцы совсем близко? Внезапно это его испугало. Надо не забыть спросить у Реппа.

Но ему хотелось зеленой тишины, голубого неба и ласкового прикосновения солнца, а не этой картины войны, которая только подчеркивала его проблемы. Фольмерхаузен направился к воротам и пошел вдоль по дороге, где примерно в полутора километрах отсюда был единственный просвет в окружающем лесу. Путь туда оказался не особенно приятным: темные деревья нависали над ним, скрывали от него голубое небо, дорога извивалась среди густых зарослей, и были места, где Фольмерхаузен чувствовал себя совершенно одиноким. Казалось, что нигде не шевелится ни одно живое существо, и никакой ветерок не трогал плотно раскинувшиеся над головой ветви, которые разрезали солнце под его ногами на мелкие пятнышки. Но вот за очередным поворотом в конце этого коридора показалось желтое пятно. Фольмерхаузен почти пробежал оставшееся расстояние.

Прогалина была пустой — желтое поле, окруженное с четырех сторон деревьями. Фольмерхаузен вышел на середину поляны и снова почувствовал, как солнце припекает ему шею. В конце концов, стоял март, за ним наступит апрель, а потом и май, который, говорят, особенно хорош в этих местах: в ясный день можно разглядеть Альпы, находящиеся примерно в ста километрах к югу. Фольмерхаузен резко повернулся в том направлении и начал искать Альпы, как ищут надежду. Но над деревьями видна была только дымка и какие-то неясные очертания. Он начал оглядываться в поисках каких-нибудь признаков жизни — жуков, птиц, пчел — и вскоре заметил желтенький цветочек.

Фольмерхаузен наклонился к нему. Ранняя пташка, а? Цветок был колючим, болезненным на вид, покрытым легкими коричневыми пятнышками. Фольмерхаузен никогда не испытывал никаких особых чувств к подобным явлениям, у него на это никогда не было времени, но сейчас он подумал, что внутри у него зашевелилось какое-то примитивное удовольствие, что в нем все эти годы пряталось что-то от крестьянина. Он сорвал цветок и, чтобы получше разглядеть, поднес его поближе к глазам: интересная конструкция, лепестки представляют собой небольшие сектора диска, что обеспечивает простоту раскрытия и закрытия цветка; остроумное решение, позволяющее получить максимум солнечного света, и все это нисколько не вредит способности защитить себя от ночного холода. Маленькая солнечная энергетическая машина, сконструированная из концентрических кругов, эффективная, элегантная, без каких-либо излишеств. Вот где инженерное совершенство! Словно подтверждая его вывод, солнце еще сильнее припекло его затылок.

Фольмерхаузен испытывал необычайное удовольствие. Он действительно чувствовал себя так, словно сделал открытие. Надо не забыть найти какую-нибудь книжку о цветах. Он ничего о них не знал, но сейчас чувствовал, что его переполняет внезапно появившееся любопытство.

Однако эти умиротворяющие мысли тут же испарились, когда он понял, что стоит на площадке, где производились убийства. Его охватили воспоминания о той ночи. Когда он понял, что они собираются расстрелять пленных? Он не мог припомнить точно, понимание приходило к нему постепенно в течение первых месяцев. Он не мог даже определить конкретный момент осознания. Было похоже, что все знати это с самого начала, но никто не находил здесь ничего необычного. Никто не расстраивался по этому поводу. Репп, похоже, думал об этом как о чем-то само собой разумеющемся. Он и не пытался смотреть на это как-то по иному, просто это обязательно должно было случиться, когда прототип «Вампира» подойдет к определенной стадии. Но у Фольмерхаузена все это вызывало неприязнь, отвращение.

Он хорошо помнил начало, двойной ряд людей, смирно стоящих в темноте на холоде. Он слышал, как они дышали. Они казались такими живыми. Он был сильно взволнован, нервничал, у него даже схватило живот. Евреи стояли рядами в ожидании смерти. Он не видел их лиц, но в этот предпоследний момент заметил одну странную особенность.

Они были такими маленькими.

Они все были маленькими. Некоторые еще совсем мальчишки, но даже и те, что постарше, были тощими и низенькими.

А потом все произошло чисто механически. Евреи маршем отправились на площадку, и, когда они исчезли из его поля зрения, он больше о них не думал.

Подготовка была краткой и неторопливой. Репп возился с оружием, затем согнулся за ним и притянул его ближе к себе, принимая устойчивую позу: все кости под автоматом, никакой плоти, никаких мускулов, ничего, кроме костной структуры, поддерживающей вес.

«Вы можете начинать, господин оберштурмбанфюрер», — сказал кто-то.

«А, да, — ответил Репп, его голос приглушался прижатым к лицу прикладом. — Отлично, отлично». «Охрана убрана, господин оберштурмбанфюрер, — крикнул кто-то, — До цели четыреста пятьдесят метров».

«Хорошо, хорошо», — ответил Репп, и его голос утонул за глухими ударами выстрелов, разлетевшихся быстрой барабанной дробью, отдельные звуки которой из-за скорости слились в единое целое.

Всего несколькими секундами позже они поняли, что один человек выжил, а еще через несколько секунд разверзся ад: вспыхнули огни, два американских истребителя-штурмовика с ревом ринулись к освещенной зоне, поливая пулями землю, по полю побежали взрывшие почву дорожки, и огни погасли.

«Сволочи, — сказал кто-то, — и откуда они только взялись?»

Фольмерхаузен вздрогнул. Сейчас он стоял в траве как раз на том месте, где лежали скрюченные тела. Пули «Вампира» вырывали огромные куски плоти. В ту ночь кровь пропитала всю землю, но сейчас здесь были только трава, солнце, голубое небо и легкий бриз.

Фольмерхаузен пошел по направлению к деревьям. Он внезапно заметил, что солнце скрылось за облачком. Ничего удивительного в том, что так резко похолодало.

Солнце снова выглянуло из-за облака, и он опять ощутил у себя на шее солнечное тепло.

"Да, согрей меня.

Успокой меня.

Умой меня.

Да, очисти меня.

Прости меня".

И тут он понял, откуда у него возьмутся эти десять килограммов.