Глава 41

Сняв гибкие наручники, ирландцы нацепили вместо них кандалы, предоставившие Бобу большую свободу движений. Ему позволили сходить в ванную. Затем последовала тщательно подобранная еда: богатые белками батончики, замороженное блюдо, разогретое в микроволновке, банка диетической кока-колы. Боб съел все, поражаясь тому, как же он голоден, несмотря на отчаянный недосып. Он начал было чувствовать себя вернувшимся к цивилизации, но тут ему завязали глаза.

После чего Джимми и Реймонд провели Боба, шаркающего маленькими шажками связанного человека, по коридору, направляя его своими массивными тушами, втолкнули в какую-то дверь и усадили на складной стул. Минут пять Боб слушал за спиной возню явно с механическим устройством, насколько он смог понять, небольшим аппаратом, гадая, завершилась ли фаза с водой и не начнется ли теперь фаза с электрическим генератором и подачей разрядов к интимным местам. Но тогда зачем его накормили?

— Ну хорошо, снайпер. — Энто бесшумно опустился рядом с Бобом. — Наверное, так угодно Богу, но ты мне нравишься. Я полюбил тебя, как мужчина мужчину. Какой же ты герой! Господи, мне бы хотелось быть таким же.

— Эй, ты что, записался в гомики? — спросил Имбирь.

— Похоже на то, мальчики, но на самом деле это совсем другое. Нет, я не собираюсь трахать этого парня, просто выплачу ему то, что он заслужил. Все мы бьемся над проблемой, как его сломать. Задача не из приятных, но ее нужно выполнить, ведь так?

— Точно, — подтвердил Реймонд.

— Но посмотрите, что сделал наш Бобби. Он показал всему миру, какие мы, снайперы, хорошие, храбрые, сильные, лучшие из лучших. Он представил нас благородными рыцарями, а не теми подлыми кровожадными собаками-убийцами, какими мы были на протяжении многих лет. Он выдерживал испытание водой весь остаток ночи, все утро и даже половину дня. Он крепкий парень, никто не сможет это отрицать. Да уж, он такой.

— Энто, ты думаешь, его нельзя сломать? — уточнил Реймонд.

— Возможно, еще не все потеряно. — Энто повернулся к Бобу. — Мы с ребятами установили, что небольшой перерыв, отдых, какая-то новая информация и даже надежда могут произвести огромный эффект. Человек осознает комфорт нормальной жизни, и еще одна сессия с ведрами перестанет казаться ему такой уж привлекательной. Он вдруг поймет, что не сможет набраться твердости, и решит сдаться, так что надобность в водных процедурах отпадет сама собой. Все мы устали, всех нас клонит в сон, поэтому так будет лучше для всех. Ты не слишком крепкий для новой пытки. Поэтому я придумал вот что. Сейчас я покажу тебе ту маленькую фиговину, из-за которой все случилось. Ты увидишь ее, поймешь, в чем дело, и для такого человека, как ты, отправившего на тот свет почти три сотни бедных невинных душ, станет очевидно, что, по нашим с тобой меркам, это пустяки. И ты начнешь гадать, за каким хреном тебе терпеть муки с утоплениями и блевотиной ради такой никчемности? Ну а когда эта мысль пустит корни у тебя в сознании, мы снова поговорим и посмотрим, нельзя ли уладить нашу маленькую проблему полюбовно, так, чтобы все были счастливы. Ты готов?

Повязку сняли. Боб заморгал, щурясь от света, привыкая к вернувшейся способности видеть. Наконец он смог разглядеть небольшую комнату, застеленную линолеумом, безликую и пустую. Перед ним был настоящий киноэкран, не плоский плазменный монитор чудовищных размеров, а старый белый экран со специальным блестящим покрытием для лучшего светоотражения, настоящая реликвия пятидесятых. Экран был установлен на шаткой треноге: на таком Оззи показывал Гарриет и ребятам домашнее видео.

— Пришлось здорово побегать, разыскивая это антикварное чудо, — сообщил Гроган. — Однако именно старые вещи — вот подлинные сокровища. Итак, снайпер, ты, наверное, думал, что наша маленькая тайна имеет какое-то отношение к некой давно забытой жестокой трагедии? Гм, давайте-ка пофантазируем. Жители деревни отказываются оставить свои дома и освободить место для прокладки трубопровода, и подрядчики безжалостно расправляются с их черными языческими задницами. Что-нибудь в таком духе? Или это какая-то масштабная деловая сделка, которую его светлость Констебл провернул с русской мафией, «Аль-Каедой» и национальной гвардией. Краденые боеголовки для жителей Молуккских островов, тяжелая вода для албанцев, отравленное птичье дерьмо для индейцев дакота, мечтающих о своем независимом государстве. Но нет, ничего такого, всего лишь один человек пытается скрыть свою давнюю ошибку и отмазаться от того, что ты, я, ребята и все, кто сражался за родину и короля, делали так хорошо. Случилось нечто, чего не должно было быть, трагическая смерть, однако так устроен наш порочный мир, так было прежде, так происходит сейчас и так будет всегда. Такова цена действия: трагедия, преступление и позор. Но верно ли только из-за чистой справедливости разрушать создаваемое годами, тогда как более подобающей линией поведения было бы прощение, за которым последует забвение? Я говорил об этом с его светлостью, поскольку должен был знать правду, перед тем как вместе со своими ребятами взяться за работу. Я хотел понять, праведно ли то дело, за которое я принимаюсь с риском для себя и своих ребят. Его светлость продавал свой товар, и я был придирчивым покупателем. Так вот, сейчас я постараюсь убедить тебя так, как он убедил меня, и, когда я закончу, ты поймешь, что следует делать, — я в этом уверен. Имбирь, начинай сеанс.

Свет погас. У Боба за спиной раздался стрекот старого маленького кинопроектора, тоже допотопного; яркий луч света выплеснулся на экран, затем сменился полупрозрачностью заправочного конца, который проезжал в щель между лампой и линзой, мелькая царапинами, пятнами и волосками. Таинственные звуки, знакомые каждому, кто учился в школе в период где-нибудь с 1945-го по 1985 год, — особое щелканье со скоростью двадцать четыре кадра в секунду, спрятанное в скрежете смазанных шестеренок, — наполнили темноту комнаты, заворожив горстку зрителей.

Свэггер увидел на экране черно-белое, зернистое, плохо освещенное, дергающееся мертвое изображение какого-то помещения, заполненного людьми в одежде давно минувшей эпохи под названием начало семидесятых. Он смотрел на лохматые прически, закрывающие уши, расклешенные джинсы, обилие вещей с армейских складов, никаких бейсболок. По двум очередям, выстроившимся к двум окошкам, за которыми сидели кассирши, Боб понял, что съемка сделана в банке камерой видеонаблюдения, подобной той, что обессмертила Патти Херст. У окошка стоял высокий хиппи, без бороды, но с усами. Точно банк? Тогда это ограбление, тот самый знаменитый день в истории левого движения, 10 февраля 1971 года, когда Джек Стронг и Митци Рейли, по крайней мере как утверждали их недоброжелатели, провернули ограбление филиала Федерального банка в Ньякетте, тем самым покинув ряды радикальных преступников-дилетантов и навсегда превратившись в профессиональных убийц. Каким-то образом эту ленту похитили из полицейского хранилища, после чего, благодаря сложным политическим хитросплетениям радикального подполья тех дней, она попала к Оззи Харрису, известному своей честностью, своей неподкупностью, своей преданностью делу. Лучшего защитника Стронгов невозможно было представить.

Но когда началось действие и двое незнакомцев, появившись в зале, внезапно выхватили оружие и застыли в нерешительных позах, проникнутых влиянием кино, Боб понял, что это не Джек и Митци. Только не они. Конечно, это были радикальные хиппи, в одежде с армейских складов, в кепи, парень с отвислыми усами, девчонка с всклокоченными, словно наэлектризованными волосами, выбивающимися из-под кепи, оба в темных очках, но это определенно были не Джек и Митци, по телосложению, по цвету кожи, по резкости движений, по стиснувшему их страху, когда они заорали на бедную девушку за окошком, в то время как остальные посетители пятились назад, подчиняясь уже своему страху, а кинокамера безучастно наблюдала за этим со своей высоты.

Значит, вот почему Оззи Харрис на смертном одре решил передать эту пленку Джеку и Митци: кадры бесспорно доказывали, что не они преступники, совершившие то дерзкое ограбление; это была какая-то другая радикальная пара. Старая запись рассеяла бы туман неоправданного насилия, лежащий на Джеке и Митци, сняла бы с них обвинение в убийстве ради денег. Возможно, как это бывает иногда с общественным мнением, она положила бы конец их ненавистной ссылке и позволила бы вернуться в нормальную жизнь. То есть старик Оззи был уверен, что делает замечательный подарок своим друзьям, единственным людям, остававшимся с ним в последние дни его жизни.

Однако Оззи не предполагал, что по какой-то причине, до сих пор неясной, эта лента приобретет для Джека и Митци еще большую важность, откроет новую возможность, от которой они не смогут отказаться, какой-то соблазн, перед которым они не устоят. И именно этим путем пошли Стронги: не к спасению, а к обогащению, как многие и многие лишившиеся блеска странники. Последней целью бывших борцов за светлое будущее были не «революция сейчас», не «подарим миру шанс», а «дайте денег». Они затеяли игру по-крупному, и, как это уже случалось со многими честолюбивыми крысами, все закончилось мозгами, размазанными по ветровому стеклу, и полицейскими, равнодушно жующими сэндвичи у мешков для транспортировки трупов.

Что же касается настоящих грабителей на экране, Боб не сомневался, что, если провести несколько минут в Интернете, копаясь в портретных галереях героев радикального движения, собранных на некоторых страничках Всемирной паутины, можно выяснить их имена. Но Энто избавил его от лишних хлопот.

— Его светлость сказал мне, что парочка с пугачами — это Майлз Гольдфарб и его подружка Аманда Хиггинс, их вскоре убили в перестрелке в Сан-Франциско с участием ФБР и полиции. Они бежали с Восточного побережья на Западное, их объявили в розыск по совершенно другому делу, на них донесли, им предложили сдаться, а когда они отказались, их буквально изрешетили пулями. Так что правосудие иногда все-таки торжествует.

Боб наблюдал, как в зловещем немом фильме почти сорокалетней давности раскручивается драма. Девушка-кассирша пришла в себя и начала просовывать в окошко пачки денег, а подскочившая к стойке Аманда бросала их в мешок, настолько напоминающий кинореквизит, что на нем недоставало лишь значка «$». Тем временем стоявший сзади Майлз возбужденно размахивал длинноствольным револьвером 38-го калибра, выкрикивал противоречивые приказания, топал ногой, пытаясь совладать с проблемами мочевого пузыря, прямой кишки и нехватки воздуха, и дожидался, когда мешок станет достаточно тяжелым, чтобы можно было говорить об успехе.

Это были совсем другие времена. Стойка с пистолетом в обеих руках, изобретенная на далеком Западе в конце шестидесятых — начале семидесятых и принесенная в массы Старски и Хатчем, еще не получила распространения, поэтому все держали оружие в одной руке, что на экране смотрелось по-детски, особенно здоровенная штуковина в правой руке бандита Майлза, который, казалось, был перепуган не меньше всех остальных. Он размахивал револьвером из стороны в сторону, подпрыгивал на месте, словно клоун, которому облили задницу холодным рассолом, и находился на грани срыва. Тем временем Аманда, сохранившая чуть больше самообладания, сгребала деньги. Один раз она даже наклонилась и подобрала с пола упавшую пачку.

Правило этого мира: когда неприятности происходят, они происходят быстро. Так и случилось 10 февраля 1971 года в Ньякетте, в филиале Федерального банка. За спиной чрезмерно возбужденного Майлза вдруг появилось расплывчатое пятно, поскольку действующие лица двигались быстрее, чем возможно запечатлеть при скорости двадцать четыре кадра в секунду. Пятно остановилось и оказалось двумя вооруженными охранниками инкассаторской машины, которых предупредили прохожие. Охранники в форменных двубортных кителях с аксельбантами также держали револьверы одной рукой; они также были перепуганы и возбуждены, также глупо размахивали оружием, однако победа осталась за ними, по крайней мере так казалось.

Словно предвидя провал, Майлз сразу же сломался. Его руки взметнулись вверх еще до того, как он оглянулся выяснить, вооружены ли противники, и это, скорее всего, спасло ему жизнь, потому что, если бы он обернулся, инкассаторы, чьи нервы были на пределе, наверняка открыли бы огонь и завалили его, Аманду, кассиршу, а также всех, кому не посчастливилось оказаться на линии прицеливания панической двенадцатизарядной канонады. Затем Аманда бросила мешок и подняла руки. И на какое-то мгновение расплывчатое мельтешение превратилось в застывшую картину, кинокамера, направленная вниз под углом сорок пять градусов, запечатлела пять человек, совершенно неподвижных: кассиршу, двух грабителей и двух охранников, а тем временем продолжался отсчет времени, казалось оставляющий несвершившееся насилие в прошлом. Бедная кассирша даже не догадалась пригнуться, теперь, когда ее присутствие на линии огня больше не требовалось.

И тут все переменилось.

Новое мельтешение, новое безумие, опять кошмар в духе семидесятых. От стада перепуганных клиентов, отхлынувших назад и сгрудившихся у дальней стены, отделился человек, он неестественно выставил вперед руку, обычно клиенты в банке так не делают. Это объяснялось тем, что в руке он держал оружие, еще один револьвер, несомненно кольт или «смит-вессон», произведенный где-то здесь, в Новой Англии. Это был тот самый высокий парень-хиппи, впервые замеченный у окошка кассы, теперь в образе неприкрытой яростной контркультуры: копна ниспадающих на уши волос в духе Благородного принца, совершенно неуместные на его лице усы а-ля Сапата, одежда той эпохи: джинсы в обтяжку, куртка армейского образца, надвинутое на лоб черное матросское кепи. Парень ничем не выделялся среди остальных клиентов, только теперь у него в руке был револьвер. Он держал его низко, по-ковбойски; судя по всему, у него не было никакого опыта, но он находился так близко, меньше чем в шести шагах от ближайшего охранника в форме, что просто не мог промахнуться. Парень сделал шесть выстрелов, за одну секунду использовав все патроны, и стрелял он быстрее, чем сменялись кадры кинопленки, поэтому третий, четвертый и пятый выстрелы оказались между кадрами, а запечатлелись только первый, второй и последний. Несомненно, порох был бездымный, однако по современным меркам туманное облачко все равно было большим, а вспышки показались лезвиями ослепительного сияния на фоне зернистой фактуры реальности, заснятой на пленку, на мгновение сверкнувшими и исчезнувшими. Охранники, застигнутые врасплох, не успели даже оглянуться. Боб определил, что пять или даже все шесть пуль 38-го калибра поразили их, проходя справа налево, через бицепсы и дальше через грудную клетку и жизненно важные органы. Один просто уступил смерти, словно мешок, сброшенный из кузова грузовика, и рухнул на пол, некрасиво, так и не поняв, что случилось. Второй пытался среагировать и даже начал оборачиваться, чтобы открыть ответный огонь, но тут у него подогнулись колени, сообщая о приближении смерти, он сел на пол в вертикальном положении, после чего сжался в позу зародыша и умер.

Еще одно неподвижное мгновение, хотя можно было разглядеть, как на заднем плане объятые ужасом клиенты пятятся все дальше; кассирша зажала уши руками, потому что выстрелы прогремели слишком громко. Майлза колотило в безудержной панике, Аманда застыла, завороженная кровавой драмой. Затем, чересчур поспешно, Майлз и Аманда перескочили через упавших охранников и устремились к двери, предположительно к ждавшей машине. Однако у третьего стрелка хватило ума метнуться к стойке и подобрать упавший мешок с деньгами, после чего он приказал клиентам оставаться на месте, подкрепив свои слова угрожающими движениями револьвера, уже полностью разряженного, однако никто, судя по всему, не обратил на это внимание. Затем стрелок нагнулся, подобрал брошенный револьвер Майлза, но не убежал в панике, а хладнокровно спиной пошел к выходу, держа толпу под прицелом. В дверях он развернулся и скрылся.

— Ты его узнал? — спросил Энто, когда фильм оборвался, сменившись царапинами и пятнами свободного конца. — Да, это он. Тогда ему был двадцать один год, его только что выгнали из престижного университета. Он понимал, что придется с позором возвращаться на Юг, где ждет разочарованный папаша, который заставит его вкалывать в каком-нибудь самом нудном отделении своей строительной фирмы. Малыш Томми не был готов к такой жизни, поэтому окунулся в бостонское подполье, отпустил длинные волосы и гвардейские усы. Плохо, что у него не хватило гормонов отрастить бороду. Он курил травку, трахался с кем ни попадя, ходил на демонстрации, пил дешевое вино и встречался с разными людьми. Каким-то образом он стал прикрытием при ограблении банка, затеянном тогдашними радикальными героями. Его все знали только как Томми, и он сам лишь потом выяснил, кто были эти мальчишки и девчонки, в духе ИРА любившие всякие штучки вроде боевых прозвищ. Для него Майлз и Аманда были Ником и Норой — такие революционные псевдонимы они себе выбрали. Томми выдали деньги на проезд, и в тот же вечер он отправился на автобусе в Атланту, где, можно поспорить, сразу же сбрил усы, постригся и стал аккуратным и ухоженным, каковым остается по сей день, а в Бостоне он с тех пор не был ни разу. Кинопленку каким-то образом выкрал из полицейской фотолаборатории сотрудник, симпатизирующий радикалам, а поскольку потерю искали, он доверил ее тому, кого любили все тогдашние мальчишки и девчонки, — святому журналисту-коммуняке О. З. Харрису. У него эта улика пролежала тридцать с лишним лет, а тем временем Том Констебл строил свою жизнь, радуясь тому счастливому обстоятельству, что отец его умер в расцвете сил, оставив ему все свое состояние. Приняв этот подарок судьбы, Том многократно его увеличил, превратив в нечто гигантское, знаменитое на весь мир. Итак, снайпер, теперь ты полностью в курсе. Неужели собираешься растоптать человека за минутную глупость, совершенную столько лет назад? Хочешь опозорить его имя? А как же милосердие? Как же тысячи сотрудников, которые зависят от успешного бизнеса его светлости, чему, разумеется, сразу придет конец, как только станет известно о его падении? Как же двести с лишним миллионов на благотворительность, выделенные за все эти годы, возможно, из-за чувства вины перед двумя пристреленными охранниками? В нашем плохом мире это большое добро, и оно перевесит мгновение безумия. И кто ты такой, чтобы судить Тома? Ты убивал, убивал и убивал, в основном бедолаг, делавших то, что они считали долгом перед родиной. И за это могущественный Боб Ли подстреливал их с расстояния в милю. Некоторые из них наверняка никого не убили и, скорее всего, так никого и не убили бы, поскольку тебе прекрасно известно, что большинство рядовых лишь отбывает срок до возвращения домой. Ты наверняка угробил кучу крестьян, которые ни сном ни духом в политике и патриотизме, простых работяг, помимо воли отправившихся в дозор, где их скосил всемогущий снайпер одним нажатием на спусковой крючок. И ты собираешься судить другого человека за то, что он тоже нажал на спусковой крючок, причем разгоряченный, а не хладнокровно исполняющий смертный приговор, как это принято у снайперов?

Боб молчал. Он не промолвил ни слова после фразы «Ты слишком много болтаешь», которая, казалось, была произнесена еще в юрский период, но на самом деле лишь в триасовый — ДНП: «до начала пыток».

— Энто, ты до него не достучался, — заметил Джимми.

— Сам вижу, — отозвался Энто. — Наш Бобби не желает говорить. Он просто таращится своими глазами, превратившимися в маленькие твердые ядрышки ненависти, в черные зерна кукурузы. Дайте ему пистолет, и через секунду мы будем трупами. Бобби твердый человек. Он ничего не прощает, словно боевик из ИРА, черт побери.

— Сейчас я с ним немного поработаю, — заявил Имбирь. — Выбью несколько зубов, может, это выбьет из него несколько слов.

— Я этого не допущу, Имбирь. Мы мучители-джентльмены, а не сумасшедшие изверги, готовые размозжить себе в кровь кулаки. Хорошо, Свэггер, проявляй свой несгибаемый характер. Но сейчас я выложу кое-что, что, возможно, лишит тебя покоя, даже если мы оставим тебя на несколько часов одного в темноте. Лучшего предложения ты не получишь никогда, никогдашеньки, можешь даже не мечтать, за весь черный парад жизни, полной бессмысленных убийств. Хочешь — называй это профессиональной любезностью, снайперской честью, хочешь — считай проклятой сентиментальной слабостью, но выслушай меня и отправляйся спать, а потом посмотрим, удалось ли нам обеспечить твое молчание.

Набрав побольше воздуха, Гроган откинулся назад и уставился на Боба.

— Дело вот в чем. Есть предложение, на которое ты даже не надеялся. Ты получаешь свою жизнь.

— Как же так? — вмешался Имбирь. — Ты согласовал это с его светлостью?

— Помолчи, Имбирь. Его светлость отправился играть в ковбоев. Так что все решаю я, но если тебя это беспокоит, то напомню: его светлость не Клара Бартон. Так что, ребята, мы просто отпустим снайпера. Нам потребуется только его содействие, а затем честное слово. Он получит свободу, вернется к своим дочерям и той красивой женщине, к своей ферме или какой там еще земле обетованной. Только представь себе, подумай хорошенько: дом, очаг, любовь. Ты уже мысленно попрощался со всем этим, но, возможно, преждевременно.

Наступившая тишина быстро стала неуютной. Боб молчал, глядя в пустоту, будто слова Энто не имели для него никакого значения.

— Сейчас ты посулишь ему бабки, — предположил Джимми.

— На деньги он плюет, правда, снайпер? Он идеал, а мы четверо лишь плохенькие третьи копии. Доллары только запятнают его благородство. Нет, мы купим его другим. Мы должны заплатить ему честью.

— О чем это ты, Энто? Честь не монета, которую можно передать из рук в руки.

— Тут ты ошибаешься. Вот мое предложение, снайпер. Ты соглашаешься все это забыть. Поскольку ты держишь обещания, я уверен, что как ты скажешь, так и сделаешь. Мы, наемники, выполнили заказ его светлости. Но должна быть изюминка, и вот она: я уберусь отсюда, но не в Испанию, а в какое-нибудь другое место, похуже, и уже там взорву бомбу. Я выдам тебе его светлость на блюдечке, во всем признаюсь федералам, с копиями во все газеты и в Сеть. Я выложу все в долбаный Интернет. Представлю кое-какие специфические доказательства, отпереться от которых невозможно. Тем самым брат Хичкок будет очищен от обвинений и снова поднимется на пьедестал. А его светлость будет низвергнут. Я оскверню кодекс чести наемников, причем трусливо, в какой-нибудь стране, не имеющей соглашения с Америкой о выдаче преступников. Я буду жить в позоре и стыде, подсяду на наркотики и через пять лет убью себя сверхсильной дозой удовольствия. Вряд ли его светлость попадет под суд и отправится в тюрьму, но уверен, что его репутация будет разрушена и травля на протяжении оставшихся лет обеспечена, что, вероятно, ускорит конец. Итак, снайпер, подводим итог: в мире восстановлена справедливость, а ты жив и имеешь возможность все это видеть. Лучшего предложения не получал ни один человек.

Свэггер молчал.

— Однако в его глазах я увидел тень мысли, — сообщил Имбирь. — Зрачки расширились, затем сузились и обратились к небу, то есть он задумался. Мысль пустила ростки у него в сознании. Ты делаешь этому человеку чертовски замечательный подарок, Энто, и он это понимает. Лично я ни за что бы так не поступил, снайпер. Я бы всадил тебе пулю в голову, и точка. Тебе повезло, что здесь заправляет Энто, который гораздо умнее всех нас. — Имбирь повернулся к Грогану. — Он еще не готов говорить, но пусть он проспится, а затем окажется перед выбором: или вода, разъедающая легкие, или правосудие в мире, о котором он даже не мечтал. Надеюсь, он примет правильное решение.

— Возможно, он просто устал, Имбирь, — заметил Реймонд. — В конце концов, ему выпало гораздо больше, чем нам, а я определенно с ног валюсь.

— Ну хорошо, мальчики, — заключил Гроган, — упакуйте снова его запястья и щиколотки в гибкие наручники; в этих кандалах у него слишком большая свобода движений. Потом отведите в камеру; мы дадим ему немного покемарить и сами отдохнем. А потом так или иначе завершим дело.