Книга: Сезон охоты на людей
Назад: Глава 25
Дальше: Глава 27

Глава 26

Они проехали через луг, нашли тропинку среди сосен и двинулись по ней, с каждым шагом поднимаясь все выше и выше. Воздух был прохладным, хотя настоящего холода не ощущалось, а солнце, скрывавшееся на востоке, за горами и все никак не решавшееся вылезти из-за них, обещало теплый день.
Джулия плотнее запахнула куртку, пытаясь изгнать из головы неприятные мысли и отбросить в прошлое гнев на мужа и тревоги обо всем, что происходило в их жизни. Ее дочь, которая гораздо лучше ездила верхом, весело скакала галопом впереди; отвратительная сцена в конюшне, по-видимому, уже была забыта. Как же хорошо ездила Ники! У нее был к этому талант, врожденное взаимопонимание с лошадьми, и девочка никогда не испытывала большего счастья, чем в то время, когда она находилась в конюшне и ухаживала за ними, кормила их, мыла и расчесывала.
Впрочем, скоро выяснилось, что счастье Ники также было в некоторой степени иллюзорным. Когда они уже почти пересекли высокогорный луг и приблизились к лесной опушке, за которой начиналась Вдовья тропа, выводившая к любимой ими долине, Ники подскакала к матери.
– Мама, – сказала она, – папа, наверное, нездоров, да?
– Да, он нездоров, – согласилась Джулия.
– Но ведь с ним все будет хорошо, правда?
– Твой отец силен, как десять коней; за его долгую и тяжелую жизнь ему пришлось встретиться со множеством врагов, и над всеми он взял верх. И с этим он тоже обязательно справится.
– Мама, а что это такое? – спросила Ники.
– Это ужасная болезнь, которая называется посттравматический стресс. Она связана с войной, в которой ему пришлось участвовать. Он побывал в бесчисленном количестве тяжелых боев, и многие из его очень близких друзей были убиты. Он оказался достаточно силен для того, чтобы отбросить все это и создать для нас прекрасную и счастливую жизнь. Но иногда происходят такие вещи, с которыми ему не удается быстро справиться. Представь себе маленькую злую черную собаку, которая вырвалась из тайной клетки, спрятанной у него в голове. Она лает, она набрасывается, она кусает. У него болят старые раны, но, помимо этого, еще и память то и дело вытаскивает какие-то вещи, о которых, как ему казалось, он уже начисто позабыл. Он очень беспокойно спит. Он все время сердится, сам не знает почему. И все равно он тебя очень, очень любит. Что бы ни происходило и как бы он себя иной раз ни вел, он тебя очень любит.
– Я надеюсь, что он поправится.
– Он поправится. Но ему не обойтись без нашей помощи и без помощи докторов. Рано или поздно он это поймет, примет какую-то помощь, и после этого ему снова станет лучше. Но ведь ты же сама знаешь, какой он упрямый.
Некоторое время мать и дочь ехали молча.
– Я не люблю, когда он кричит на тебя. Мне тогда бывает страшно.
– На самом деле он кричит не на меня, любимая. Он кричит на тех людей, которые убивали его друзей, и на тех людей, которые послали его туда, на эту войну, а потом сделали вид, будто они тут вовсе ни при чем. Он кричит за всех тех несчастных юных мальчиков, которые погибли и никогда не вернутся к той жизни, которую они заслужили, и о которых все позабыли.
– Мама, он любит тебя.
– Да, я знаю, моя дорогая. Но иногда этого бывает недостаточно.
– Он поправится.
– Я тоже в это верю. Ему нужна наша помощь, но больше всего ему нужно найти способ, как помочь самому себе, попринимать какие-то лекарства, придумать, как с пользой использовать в жизни его очень специфические навыки и знания.
– Я могу ездить по-западному. Мне все равно.
– Я знаю. Но на самом деле это неважно. Беда в том, что его порой сводят с ума такие вещи, с которыми он не может справиться. Нам остается только любить его и надеяться, что он поймет, насколько важно для него принять необходимую помощь.
Они выехали из-под деревьев. Небольшое плато, заросшее высокими кустами чапарели, было пустынным, тут и там торчали крупные острые валуны, из-под которых пробивались чахлые деревца. Впереди, в тени снежных вершин, виднелся тот самый проход между горами, который назывался Вдовьей тропой, а за ним, после того как проедешь по глинистому скальному карнизу и крутому склону, находилась пропасть, с края которой открывался самый прекрасный вид на земле. Джулия и Ники очень любили это место. Боб тоже любил его. Они ездили туда почти каждое утро; это служило прекрасным началом для хорошего дня.
– Ну, едем дальше, детка. Будь осторожна.
Тропа была крутая и извилистая, и Джулия говорила это скорее для себя, чем для своей ловкой дочери или ее коня, куда более сильного и выносливого, чем ее собственная лошадь.
Она почувствовала, что на нее нахлынуло напряжение; проехать здесь было непросто, и ей очень хотелось, чтобы муж оказался рядом. Неужели всему, что было, суждено вот так закончиться?
Ники засмеялась.
* * *
Донесшийся звук не встревожил и не удивил снайпера. Ему уже не раз приходилось поджидать свои цели на рассвете. Он знал, что они рано или поздно должны появиться, и они появлялись. Это не вызывало у него сомнений, сожалений или каких-то иных подобных чувств. Это означало только одно: наступило время работать.
Этот звук был перезвоном смеха, радостного детского смеха. Он отдавался эхом от каменных стен каньона, от неясного пейзажа, отстоявшего от этой высокогорной долины на добрую тысячу метров, заставлял звенеть разреженный воздух.
Снайпер пошевелил пальцами, чтобы согреть их. Его сосредоточенность сразу же подскочила на порядок, а то и выше. Плавным движением, отработанным вместе с сотнями тысяч выстрелов, которые он выполнял на тренировках или во время операций, он подтянул к себе винтовку.
Приклад совершенно естественно прижался к щеке, одна рука изогнулась в запястье, подпирая ложу; предплечье другой руки приняло на себя тяжесть немного приподнявшегося торса, так что тело образовало нечто наподобие моста над камнями. Глаз нашел окуляр прицела, голова приняла то единственное положение, при котором изображение будет четким и ярким, как на экране кинотеатра. Снайпер немного подтянул вверх колено, чтобы все его тело немного напряглось – совсем немного, как его учили.
Ребенок. Женщина. Мужчина.
* * *
– Э-ге-гей!
Сердце у нее в груди подпрыгнуло, и она поспешно обернулась, ожидая увидеть догоняющего их мужа.
Но возбуждение тотчас улеглось: это был не Боб Ли Суэггер, а владелец соседнего ранчо, пожилой вдовец Дэйд Феллоуз, тоже загорелый, высокий, жилистый, правда, в отличие от Боба, лысоватый человек, красиво сидевший на светло-каштановой чалой лошади.
– Мистер Феллоуз!
– Привет, миссис Суэггер. Как вам это утро?
– Прекрасное.
– Эй, привет, малышка!
– Привет, Дэйд! – ответила Ники.
Дэйд был частым гостем на их ранчо; его уважали за хорошее знание окрестностей и умение обращаться как с животными, так и с оружием.
– Эй, вы не встречали по пути пару телят? У меня повалился забор, а я сразу и не заметил. Они еще такие глупые, что могли забрести в эти места.
– Нет, нам никто не попадался. Мы едем по Вдовьей тропе, чтобы посмотреть, как солнце освещает долину.
– Отличное зрелище, правда?
– Не хотите к нам присоединиться?
– Вообще-то, мэм, мне, наверное, предстоит нелегкий день, и я хотел бы поскорее найти моих телят... Но, черт возьми, почему бы и нет? Я уже очень давно не видел восход солнца. Слишком рано встаю.
– Вы слишком много работаете, мистер Феллоуз. Вам нужно сделать передышку.
– Если я начну давать себе поблажки, то, чего доброго, стану замечать, сколько мне лет, – рассмеялся сосед, – и каким же для меня это окажется потрясением! Ладно, Ники, показывай дорогу. А я поеду за твоей матерью.
Ловкая Ники направила своего крупного гнедого по круто взбиравшейся вверх дорожке, уходившей в ущелье, сходившиеся стены которого, казалось, пытались проглотить коня и всадницу. Ущелье с каждым шагом становилось все глубже, и Ники скрылась в царившей там тени. Джулия ехала невдалеке, и не успели ее глаза привыкнуть к темноте, как она увидела, что ее дочь выскочила на свет. От дальнего конца ущелья полого вверх по склону горы уходил широкий уступ длиной около полумили, заканчивавшийся возле их излюбленного наблюдательного пункта, откуда открывался вид на долину.
Ники рассмеялась, почувствовав свободу в тот самый миг, когда выехала на простор. В ту же секунду она отпустила поводья коня, позволив ему идти, как он хочет, и животное, всегда предпочитавшее галоп любому другому аллюру, устремилось вперед. Сердце Джулии сжалось от страха: ей никогда не удавалось поймать дочку или удержаться рядом с нею, если та решала удрать. Ей захотелось крикнуть, но она подавила порыв: окрик был бы совершенно бессмысленным, так как ничто не могло остановить Ники, которая была прирожденным героем, как и ее отец. Восьмилетняя девочка мчалась галопом вверх по склону; ее конь легко вскидывал копыта, и расстояние до их наблюдательного пункта стремительно сокращалось.
Джулия тоже выехала на свет и увидела, что все обстоит благополучно: Ники, приблизившись к пропасти, перевела лошадь на шаг. Обернувшись, она крикнула в глубь каньона:
– Эй, мистер Феллоуз! Догоняйте, а то опоздаете.
– Иду-иду, мэм, – донесся ответный крик.
Джулия неторопливым кентером ехала вверх по склону, ощущая, как по обе стороны от нее возносятся к небу гигантские горы, но чувствуя также и свободу, которой манило к себе открывающееся перед нею пространство. На фоне всей этой красоты ее бремя казалось не таким тяжким, а горы торжественно, гордо и безжалостно смотрели на нее сверху вниз. Она подъехала к Ники, слыша, как ее нагоняет Феллоуз, пустивший свою лошадь немного быстрее.
– Мама, смотри! – крикнула Ники. Стиснув конскую спину сильными бедрами, она наклонилась вперед и указывала пальцем вдаль.
Там, где они находились, под ногами не было никакого склона, а лишь почти отвесный обрыв, и поэтому там открывалась совершенно изумительная перспектива раскинувшейся внизу долины и тянувшегося с противоположной стороны горного кряжа, на который как раз в этот момент упали первые лучи солнца. Долина была зеленой и слегка холмистой, в ней рос сосновый лес, но все же было достаточно и открытого места, где под свежим утренним солнцем сверкали, искрясь, порожистые ручьи. Посередине долины виднелся водопад, полоса белой вспененной воды, падавшей с далекого утеса. Под безоблачным небом в бледном свете еще не набравшего силу солнца все это вызывало в памяти сборник сказок, от которых захватывает дух, даже когда перечитываешь их в сотый раз.
– Да, в этом что-то есть, – сказал Феллоуз. – Вот он, настоящий Запад, тот самый, о котором написано столько книг. Да-да, джентльмены.
* * *
Суэггер заметно постарел, как это бывает со всеми (снайпер и сам уже ощущал свой возраст). Но он все еще оставался стройным, казался настороженным, и к его седлу была приторочена винтовка в чехле. Он производил впечатление опасного субъекта, прошедшего специальную подготовку, человека, неподвластного панике, способного реагировать без промедления и стрелять без промаха, каким являлся на самом деле. Он держался в седле как опытный спортсмен, почти сливаясь воедино со своим конем, и не задумываясь управлял им одними движениями бедер, а его глаза зыркали вокруг в поисках угрозы.
Он не мог увидеть снайпера. Снайпер находился слишком далеко, его позиция была слишком тщательно закамуфлирована, он выбрал такое положение, чтобы в этот час лучи восходящего солнца светили прямо в лицо его жертве и та была не в состоянии увидеть что-либо, кроме радужных разводов в ослепленных глазах.
Перекрестье прицела надвинулось на фигуру мужчины и больше не отрывалось от него, хотя тот галопом мчался вперед; прицел плавно покачивался, подчиняясь тому же ритму, в котором перемещались, покачиваясь вверх и вниз, животное и всадник. Палец стрелка ласково прикоснулся к спусковому крючку, ощутил его послушную податливость, но так и не нажал на него до конца. Стрелку было точно известно расстояние до его цели: 742 метра.
Подвижная цель, перемещающаяся поперек линии огня слева направо, но при этом еще и раскачивающаяся в вертикальном плане. Это, бесспорно, невозможный выстрел, хотя многие в подобных обстоятельствах решились бы на него. Но опыт рекомендует снайперу выждать: впереди ждет лучший, более надежный выстрел. А когда имеешь дело с таким человеком, как Суэггер, выстрел может быть только единственным.
Суэггер догнал свою жену, они о чем-то заговорили, и что-то из сказанного Суэггером заставило женщину улыбнуться. Сверкнули белые зубы. Крохотная часть, еще сохранившаяся в снайпере от человека, испытала мгновенный приступ боли при виде красоты и свободной непринужденности женщины. Ему приходилось иметь дело со множеством проституток во всем мире, среди них были и очень красивые, и очень дорогие, но такой вот краткий момент близости относился к той сфере жизни, которая была совершенно ему незнакома. Ну и отлично. Он сам выбрал себе работу, которая вынуждает его жить, не соприкасаясь с остальным человечеством. Семьсот тридцать один метр.
Он обругал себя последними словами. Именно так и срываются выстрелы: хоть чуть-чуть отвлекся – поставил под угрозу исход всей операции. Он на мгновение закрыл глаза, погрузился в темноту, освободил сознание от ненужных мыслей, снова открыл веки и вгляделся в лежащую перед ним местность.
Мужчина и женщина подъехали к краю: 722 метра. Перед ними должна была раскинуться долина, которую поднимавшееся все выше солнце заливало своим светом. Но для снайпера все это означало лишь то, что его цель наконец-то остановилась. В прицеле он видел групповой портрет семьи: мужчина, женщина и ребенок. Их головы находились практически на одном уровне, так как лошадь ребенка была заметно крупнее, чем лошади родителей. Они о чем-то болтали, девочка, смеясь, указывала пальцем куда-то, может быть, на птицу; ее переполняла жажда движения. Женщина посмотрела вдаль. Отец, оставаясь настороженным, тоже расслабился на какое-то мгновение.
Перекрестье прицела разделило широкую грудь на четыре части.
Снайпер нежно нажал на спусковой крючок, винтовка коротко дернулась, и, когда через бесконечно малую долю секунды она возвратилась в прежнее положение, он увидел, как грудная клетка высокого мужчины взорвалась от удара семимиллиметровой пули «ремингтон-магнум».
* * *
Все это было исполнено безмятежного спокойствия вплоть до того мгновения, когда Джулия услышала странный звук, похожий на тот, с каким кусок сырого мяса падает на линолеумный пол, – глухой, плотный и одновременно гулкий, – и в тот же миг она почувствовала, что ее обрызгало каким-то теплым желе. Она быстро повернулась и увидела серое лицо Дэйда, который с устремленным в неведомые дали остановившимся взглядом падал спиной вперед с лошади.
Его грудную клетку как будто разрубили топором, раскрыв все внутренние органы; кровь хлестала ручьем, сердце, сокращения которого прямо на глазах слабели, извергало лишенную кислорода почти черную кровь, и струя лилась прямо в пропасть. Он ударился о землю, взметнув облако пыли, с той тяжелой солидностью, с какой падает мешок картофеля, сброшенный с грузовика. Перепуганная лошадь заржала, вскинулась на дыбы, забила копытами в воздухе. Как опытная медсестра, которой пришлось провести множество ночей в приемном покое, Джулия была привычна к виду крови и сокровенного содержимого человеческого тела, но все произошло настолько молниеносно, что она застыла, потрясенная, и пребывала в этом состоянии до тех пор, пока до нее наконец не донесся звук винтовочного выстрела.
Этот звук, казалось, освободил ее мозг от мгновенного паралича. Уже в следующую долю секунды она точно знала, что в них стреляют, а еще долей секунды позже поняла, что ее дочь в опасности, и нашла в себе силы повернуться и завизжать:
– Гони!
Она выкрикнула это слово изо всей силы, одновременно дернув лошадь за узду, чтобы та, повернувшись, толкнула крупом коня Ники.
«Моя дочь, – думала она. – Не убивайте мою дочь!»
Но рефлексы Ники оказались столь же быстрыми и уверенными, как и у нее самой. Девочка одновременно с нею пришла к тому же самому выводу, рванула коня влево, и спустя секунду обе лошади уже отскочили от мечущегося в панике коня Дэйда.
– Гони! – вопила Джулия, пиная свою лошадь пятками и хлеща ее по шее поводьями.
Животное ринулось вперед, его длинные ноги отчаянно молотили по глинистой почве; оно во весь опор неслось к узкому длинному проходу. Джулия находилась левее и немного позади Ники, то есть между Ники и стрелком, вернее, ей хотелось верить, что она находится между ними.
Копыта лошадей выбивали быструю дробь, животные изо всех сил стремились к безопасному месту. Джулия пригнулась к лошадиной шее, как настоящий жокей, но она не могла не отставать от Ники – более сильное животное с почти невесомым седоком вырывалось все дальше и дальше вперед, и ребенок должен был вот-вот лишиться прикрытия.
– Ники! – выкрикнула она.
А затем мир вокруг нее исчез. Он разлетелся на куски небо почему-то оказалось под нею, взметнулась пыль, словно облако густого и ослепляющего газа, и Джулия почувствовала, что летит. Ее сердце пронзил страх, так как она поняла, что сейчас произойдет. Лошадь жалобно завизжала, и Джулия грохнулась на землю; из глаз посыпались искры, и она на мгновение лишилась чувств. Но еще скользя в пыли, ощущая первую боль, чувствуя, как каменистая земля обдирает ее кожу и что-то в ее теле с хрустом ломается, слыша удаляющийся топот коня, она все же заметила, что Ники остановилась и начала поворачивать лошадь к ней.
Она поднялась, изумленная тем, что сохранила способность двигаться, несмотря на то что всю ее кожу жгло, словно огнем, и даже успела заметить быстро проступавшее на рубашке пятно крови. Ее качнуло, она упала на колено, но тут же снова вскочила, замахала руками и отчаянно крикнула Ники:
– Нет! Нет! Беги! Беги!
Испуганная и растерянная девочка застыла на месте.
– Беги за отцом! – крикнула Джулия и, не дожидаясь ответа, повернулась и принялась карабкаться направо, на крутой склон, поросший кустами и чахлыми низкорослыми деревцами, надеясь, что убийца предпочтет стрелять в нее, а не в девочку.
Ники взглянула на свою мать, бегущую к краю уступа полки, повернулась, хлестнула коня и почувствовала, как он с места взял в галоп. В воздухе облаком висела пыль, выбитая копытами, она мешала дышать, липла к залитому слезами лицу, но Ники пригнулась к лошадиной гриве и хлестнула коня, хлестнула еще раз и, хотя он заржал от боли, хлестнула в третий раз. Она колотила его по бокам своими английскими сапожками, и через несколько секунд ее охватили темные тени каньона и она поняла, что оказалась в безопасности.
И тогда она услышала выстрел.
Назад: Глава 25
Дальше: Глава 27