Книга: Третья пуля
Назад: Глава 13
Дальше: Глава 15

Глава 14

Во время встречи с Ником в далласском кафе Свэггер подвел итоги первого этапа расследования.
– Он не сидит у тебя на хвосте? – спросил Ник.
– Возможно, он не знает, кто я такой, или я еще не попал в поле его зрения.
– Возможно, он вообще не существует.
– Тогда кто же охотится на меня?
– Боб, ты обзавелся кучей врагов. Это может быть кто угодно, разве нет? В данном случае я выступаю в роли адвоката дьявола.
– Тот же самый человек убил Джеймса Эптэптона.
– Да, действительно. Ты устранил его, я получил поощрение, мы с тобой избавили мир от плохого парня. Все очень хорошо.
– Ты выяснил что-нибудь о Кралове? Олигархе, предположительно связанном с измайловской преступной группировкой?
– И да, и нет. Дело в том, что через посредство своих многочисленных компаний, Кралов имеет множество официальных контактов с американскими корпорациями, такими как «Форд», «Макдоналдс», «3M», «Проктор энд Гэмбл» и так далее. Чтобы иметь возможность изучить эти контакты, нам необходимо получить санкцию Департамента юстиции, сформировать группу, наделенную соответствующими полномочиями и приступить к активным действиям. Как ты считаешь, у нас есть с чем идти в Департамент юстиции?
– Конечно, нет, – сказал Свэггер. – А как насчет этого… никак не могу запомнить эту фамилию… Ексовича?
– Иксовича.
– Да. Этот парень владеет оружейной компанией. Все-таки странная у него фамилия.
– Оказалось, что это всего лишь прозвище. Отца Иксовича звали Александр, и когда тот был ребенком – я имею в виду отца, – его младший брат не выговаривал это имя и называл старшего брата «Икс». Это имя пристало к нему на всю жизнь, и его сын стал носить отчество Иксович, которое со временем превратилось в прозвище. В действительности его полное имя Дмитрий Иксович Спазный. Он служил в КГБ, потом помогал Ельцину хоронить коммунизм и, благодаря этому, получив всевозможные льготы и привилегии, стал миллиардером. Он инвестирует средства по всему миру, и, как и в случае с Краловым, для того, чтобы заняться его изучением, необходима санкция на федеральном уровне.
– Есть шанс получить ее?
– Боюсь, что нет. Я – начальник регионального отделения, не очень ладящий с Вашингтоном, ты – секретный агент, работающий по контракту. Я могу оказать тебе определенную поддержку, оставаясь по возможности в тени. Но я не могу предоставить тебе финансовую помощь и не могу тратить на тебя слишком много времени. Иначе мой заместитель будет косо смотреть на меня. Что ты собираешься предпринять дальше?
– Придется опять вступать в контакт с Ричардом Монком. Так или иначе, он связан с тем, кто дергает за веревочки. Я сыграю с ним в одну игру, и посмотрим, что из этого выйдет.
– Метод расследования Свэггера: трясти дерево до тех пор, пока не появятся киллеры. Надеюсь, ты убьешь их раньше, чем они тебя, а потом выяснишь, что они знали. Этот метод никогда не подводит. Шумный, опасный, но надежный.
– Согласен с тобой, точно так же, как мои жена и дочь. Я слишком стар для всего этого дерьма. Но у меня нет выбора. Разве что оставить старика Хью в покое.
– Ты никогда не сделаешь этого. Даже если он опять попытается убить тебя.

 

Ричард завтракал, сидя за столиком кафе. Перед ним были традиционные яйца «макмаффин», картофельные оладьи и кофе. Неожиданно к нему подсел Джек Брофи с чашкой кофе.
– Привет, Ричард, – сказал он. – Давно не виделись, дружище.
Они обменялись рукопожатием, и Ричард, едва не подавившись, с трудом произнес:
– Рад, что с вами все в порядке, Джек. Вы так неожиданно исчезли…
– А-а, вы об этом. Неожиданно возникли семейные проблемы, требовавшие незамедлительного разрешения.
– Джек, – сказал Ричард, – в ту ночь, когда вы уехали, здесь была перестрелка. Недалеко от того места, где мы с вами встречались. Погиб человек. Говорят, он пытался кого-то убить. Я все беспокоился, не связано ли это каким-либо образом с вами.
– Со мной? – удивился Свэггер. – Я, конечно, люблю оружие, но стреляю только по пушистым зверькам вдали от города или по мишеням на стрельбище.
Он напряг фантазию и поведал Ричарду о том, как, проведя несколько экспериментов у себя в Айдахо, он пришел к твердому убеждению, что человек, стрелявший в Кеннеди, кем бы он ни был, использовал «гибрид» двух пуль разного калибра. Ричард не мог понять, каким образом две пули могли оказаться в одной. Или два патрона в одной гильзе.
Затем Свэггер перешел к зданию «Дал-Текс».
– Опять «Дал-Текс»? – с недоумением спросил Ричард. – Да, углы подходящие, но там было полно людей. Невозможно поверить, чтобы кто-то набрался наглости, вошел туда, выстрелил и спокойно вышел. Кроме того, полицейские опечатали здание спустя три минуты после выстрела. Не представляю, как это можно сделать.
– Вы употребили правильное слово. Наглость. Я полагаю, это профессионалы высшей категории, не допускавшие ошибок и обладавшие стальными нервами.
– Боевики мафии! – воскликнул Ричард. – Это поле уже истоптано вдоль и поперек, и никто ничего не нашел.
– Я не произносил слово «мафия». У меня до сих пор нет версии по поводу того, кто стрелял. Все еще выясняю, как стреляли. Если мне удастся это выяснить, я найду и того, кто стрелял.
Именно в связи с этим Джек попросил Ричарда помочь ему найти людей, которые помнили, каким был «Дал-Текс» в те дни. Он хотел удостовериться в том, что существовала возможность проникнуть в здание и выбраться из него. Свэггер поклялся Ричарду хранить тайну в пределах сообщества. Он объявил себя единственным обладателем ценной интеллектуальной собственности.
Ричард пообещал помочь ему, но предупредил, что будет действовать осмотрительно, ввиду ценности его интеллектуальной собственности. Джек сказал, что боится нападения и поэтому в течение двух ближайших дней сам выйдет на связь с Ричардом.
– Если вас схватят и начнут пытать, вы не сможете выдать меня, поскольку не будете знать, где я остановился.
Они рассмеялись, хотя смешного было мало.

 

– Хорошо, – сказал Ник, – контакт установлен. А теперь мы еще раз проверим Ричарда Монка. У меня есть один парень, Джефф Нил, компьютерный гений. Лучший специалист. Если он ничего не найдет, значит, искать просто нечего. Или эту информацию прятали профессионалы высочайшего класса. Собственно говоря, что мы о нем знаем? Выпускник Брауна, двадцать лет службы в разведке армии США, главным образом в Европе. Хороший послужной список.
– Он вышел в отставку майором, – сказал Боб. – Слишком низкое звание для хорошего послужного списка. Может быть, какая-нибудь ошибка?
– Джефф нашел его документы. Прекрасные отзывы, даже если читать между строк. Дело в том, что после 11 сентября 2001 года во всех структурах военной разведки зашевелились карьеристы, которые увидели в этом быстрый способ подняться по лестнице, и в результате движение вверх застопорилось. Кроме того, Монк служил в Европе, ценился там как специалист, и никто не хотел, чтобы его перевели в Багдад. Он неоднократно подавал рапорты с просьбой о переводе, но начальство не желало отпускать столь ценного специалиста. Так что он пострадал из-за своей компетентности.
Боб хмыкнул:
– Так всегда и бывает.
– Монк прозябал в Германии, в то время как ребята со связями делали карьеру. Рассчитывать на звание подполковника было для него нереально, и, выслужив свои двадцать лет, он вышел в отставку, уехал в Вашингтон и спустя некоторое время связался с левым фондом. Они хорошо платят ему и посылают в Даллас для организации их шоу. Мы не нашли ничего предосудительного в его поведении, кроме коллекции японской порнографии и поездок на отдых в Таиланд.
– Послушай, – сказал Свэггер, – раз дело обстоит таким образом, я тоже мог бы съездить в Таиланд.
Воспоминания секретного агента Хью Мичум
Это очень сложный момент. Я знал, что когда-нибудь мне придется коснуться его. Полагаю, время пришло. Извините, я сделаю еще глоток водки. Мне это хорошо помогает.
…Вот, совсем другое дело. Бедный Лон! Это поистине трагическая фигура произошедших событий. Мне больно наблюдать и еще больнее сознавать, что являешься их автором. Ему было дано так много, и все это отняли столь жестоким образом… Он доблестно воевал и проявил чудеса героизма, а я использовал его и превратил в монстра в глазах общественности. Прошли годы, и он не выдал меня, не нарушил данного им слова. Ему требовалось побыть некоторое время в одиночестве. Он был почтенным человеком, и поэтому я использовал его еще раз. На сей раз устроил так, что он стал убитым. По крайней мере, он умер, не веря, что умрет или может умереть – с винтовкой в руках, в пылу охоты на человека.
Лон Скотт приходился мне кузеном со стороны матери. Его мать – сестра моей жены и принадлежала к семейству Данн; старые деньги, возможно, старше моих. Она вышла замуж за человека, который был гораздо состоятельнее ее, – Джека Скотта, техасского нефтепромышленника, коннектикутского джентльмена-фермера, охотника на крупную дичь, чемпиона по стрельбе из винтовки, выдающегося летчика, героя войны. Пятьдесят вылетов на В-24, включая кошмарный ночной налет на Плоешти.
Лон появился на свет, чтобы стать героем, и он стал им, будучи еще молодым. В четырнадцатилетнем возрасте, в Британской Восточной Африке, он застрелил раненого льва, бросившегося на него, его отца и профессионального охотника. Его реакция оказалась самой быстрой, и когда зверь вышел из высокой травы в пяти метрах от них, Лон всадил в него две пули.470 «нитро экспресс», убив наповал. Лон никогда не рассказывал и не описывал эту историю. Хотя он был прекрасным писателем: почитайте его ставшую классикой «Охоту в Африке в пятидесятых годах», которая, кажется, была недавно переиздана. Она сохранилась лишь благодаря тому, что ее часто рассказывали другие. Это делало последовавшую трагедию еще страшнее.
Лон родился среди богатства и винтовок. Первое он никогда не выставлял напоказ, всегда проявляя щедрость. Второе составляло смысл его жизни. Наверное, он унаследовал эту страсть от отца, но, на мой взгляд, существует ген любви к огнестрельному оружию, который передается из поколения в поколение, независимо от расовой, национальной и классовой принадлежности. Я думаю, им обладали великие снайперы Запада и некоторые головорезы тридцатых годов. Например, Клайд Бэрроу или Претти Бой Флойд. Обладал им, вне всякого сомнения, и Лон.
В начале тридцатых годов это увлечение не считалось зазорным – напротив, в определенных кругах оно прославлялось и поощрялось. Отец подарил Лону первую винтовку калибра.22, когда ему едва минуло пять лет, а к десяти годам его стрелковое искусство достигло таких высот, что он стал настоящей легендой. Каждое лето он проводил на ранчо в Техасе, где превратился в заправского ковбоя. Когда ему исполнилось восемнадцать и он уехал учиться в Йель, его коллекция включала множество рогатых и безрогих трофеев – лев, три носорога, два буйвола и дюжина антилоп разных видов, – добытых во время приключений в Восточной Африке. Я уверен, в этой дикой части света его благородство, привлекательность и смелость снискали ему достойное вознаграждение на шелковых простынях во время вечеринок в Счастливой Долине, где собирались ссыльные британские набобы и их сварливые, но прекрасные женщины, чтобы покурить, выпить и предаться блуду.
Подлинной его страстью была стрельба на дистанции тысячу метров. Он завоевал свой первый кубок Уимблдона в 1951 году, затем год пропустил, а в 1953 и 1954 годах взял два подряд. Это очень серьезная дисциплина, требующая проявления всех имеющихся навыков – не только способность сохранять одно и то же положение в течение длительных промежутков времени, но и умение определять скорость ветра и принимать ее в расчет, а также быстро перезаряжать винтовку. К тому времени Лон с отличием закончил Йель. Многие считали, что он пойдет по стопам другого великого стрелка, довоенного национального чемпиона в стрельбе по тарелочкам Роберта Стэка, и со временем начнет сниматься в кино. Стройная, мужественная фигура с винтовкой в руке – непременный атрибут американской киноиндустрии той эпохи, – печать интеллекта на лице, доброжелательность, придававшая ему невыразимый шарм – все это наглядно свидетельствовало о его высоких шансах добиться успеха на этом поприще. Он смотрелся лучше, чем Рок Хадсон, и при этом мог поразить быстро движущуюся цель на дистанции сто ярдов девяносто девять раз из ста. К 1955 году он был уже знаменит и ждал дальнейших подарков судьбы.
11 октября 1955 года, когда Лону исполнилось тридцать лет, пуля, выпущенная его отцом, попала ему в позвоночник.
Он рухнул на землю и больше уже не смог ходить.
Что весьма характерно, Лон никогда не делал из этого трагедии. Что случилось, то случилось, нужно жить с этим дальше. Разумеется, о стрельбе на дистанции тысяча ярдов уже не могло быть речи, как и об охоте на крупную дичь. Он занялся новым для себя видом спорта, который называется «бенчрест» – стрельба по бумажным мишеням, и его прикладной версией – стрельбой в поле по мелким животным-вредителям. Отныне лето он проводил в своем поместье в Вайоминге, стреляя по живым целям на дистанции до тысячи ярдов со скамейки и проводя эксперименты с целью улучшения результатов. Лон многому научился, и наступил момент, когда можно было сказать, что он знал о стрельбе на дальние дистанции больше, чем кто-либо на свете. С отцом у него сохранились хорошие отношения. Официально считалось, что произошел несчастный случай. Модель 70 под патрон.30-06, первоклассное охотничье ружье, упало на землю и выстрелило, хотя и было на предохранителе. Не оставалось ничего другого, кроме как срочно доставить Лона в травматологический пункт, что и сделали его отец и другие стрелки. Врачи спасли ему жизнь, но нижняя часть тела утратила подвижность. Всю последующую жизнь он провел в инвалидном кресле.
Никто не сказал ни слова. Что тут можно было сказать? Трагическая случайность, жестокий каприз судьбы. Что же получается – боги уничтожают тех, кого сами порождают лучшими? Я прихожу к такому выводу. А может быть, во мне говорит водка. Как бы то ни было, здесь явственно прослеживается антиэдиповское развитие событий. Отец, долгое время считавшийся великим стрелком, видит, что сын начинает превосходить его. Он любит своего мальчика, но змей-искуситель – его эго – нашептывает в подсознании: он займет твой пьедестал. Он затмит память о тебе. Ты дал ему все, он все у тебя заберет. Очень скоро ты станешь лишним. И ружье падает на землю. И – по всей вероятности, случайно – предохранитель оказывается в нейтральном положении. И – возможно, в силу рокового стечения обстоятельств – дуло на десятую долю секунды оказывается направленным в нижнюю часть спины Лона. И происходит выстрел.
Я считаю, ему еще повезло. Кресло S4. Никаких проблем с дыханием. Отсутствие потребности в электрическом приводе. Физически сильный и спортивный, Лон быстро адаптировался к новым условиям жизни. Он сохранял ясность сознания, мог относительно свободно перемещаться в пространстве, готовить еду, одеваться, пить, смеяться, читать, стрелять со скамейки. S4 – это гораздо лучше, чем С2. И все же…
Какие процессы происходили в его подсознании? Вероятно, первое время Лон испытывал глухое негодование или даже ненависть по отношению к отцу. Во всяком случае, он подавлял или скрывал свои чувства. Как уже сказано, он приспособился к новому положению. Никто не знает, о чем он думал, и тем более я. Но, возможно, как раз это и объясняет, почему Лон с честью выдержал чудовищные испытания, на которые я его обрек, и до конца сохранял веру. В самом деле: он погиб из-за веры.
В конце октября еще невозможно было представить, что произойдет в ближайшее время. Я сказал себе, что у меня имеется вопрос к Лону, требующий ответа, вероятно, еще не веря в неизбежность спланированного мною развития событий. Звонить из дома или из офиса нельзя, поскольку никто не мог дать гарантии, что этот хитрый проныра Джеймс Джизес Энглтон не прослушивает мои телефоны. Поэтому субботним вечером, надев костюм и повязав галстук, я отправился в центр города, на Пятнадцатую улицу, и смело вошел в подъезд дома номер 1515, на фасаде которого висела табличка с надписью «Вашингтон пост», сделанной готическим шрифтом. В те дни двери газетных редакций были широко распахнуты для публики, особенно если ее представлял человек, выглядевший как Официальное Лицо – в темном костюме, темном галстуке, белой рубашке, очках в роговой оправе, с аккуратной принстонской стрижкой, как она называлась в ту пору. Я вошел, кивнул сонному охраннику-негру и поднялся на лифте на шестой этаж, где располагался отдел новостей.
В помещении было малолюдно. Небольшие группы сотрудников редакции считывали срочные сообщения с телетайпных лент или записывали их со слов корреспондентов, звонивших по телефону. Я подсел к столу Марти Дэниэлса, отвечавшего за новости Министерства обороны и перебиравшего в этот момент стопку листов розовой бумаги. Будучи старшим корреспондентом, он имел прямой доступ к междугородней связи. Я лениво поднял трубку и быстро набрал номер Лона.
К телефону подошла Моника, которая тут же переключила меня на аппарат в комнате Лона. Я поприветствовал его.
– Хью, как поживает мой любимый секретный агент? Ты еще не поймал Доктора Нет?
– Этот грязный ублюдок опять сменил логово. Он нашел новый вулкан. А как поживает мой любимый калека?
– Знаешь, Хью, – сказал Лон, нисколько не обидевшись, – на днях мне почудилось, будто я почувствовал какой-то сексуальный импульс ниже пояса, а оказалось, это мне на колени упала книга.
Мы оба рассмеялись. Лон на пять лет старше меня, и когда я приехал в Нью-Хэйвен, чтобы закончить там последний класс школы, он уже учился в Йеле и блистал на футбольном поле. Однажды мне доставило несказанное удовольствие наблюдать за тем, как он сокрушал на своем пути игроков из команды Гарварда. Это была поистине праведная ярость!
– Серьезно, как у тебя дела, Лон?
– Хорошо, если не принимать во внимание язвы на ноге. Они не болят, но немного раздражают. Я должен закончить статью для «Американского стрелка» к концу недели и собираюсь в следующем месяце на конференцию, посвященную состязаниям в стрельбе из боевых пистолетов. Она обещает быть интересной. А как ты?
– Шпионю, словно маленький бобер, – сказал я. – Шпионю, шпионю и шпионю, днями напролет!
В скором времени, отставив шутки в сторону, я перешел к делу.
– Послушай, Лон, у меня появилась проблема, и я думаю, ты мог бы помочь мне ее разрешить.
– Боже правый, Хью, мне казалось, в вашем ведомстве полно специалистов в самых различных областях.
– Да, конечно, но никто не шпионит по уик-эндам. Кроме того, три дня уйдет на то, чтобы передать данные, и еще три дня, чтобы получить результаты. И ты наверняка знаешь больше, чем кто бы то ни было.
– Постараюсь быть полезным.
– В одном документе мне на глаза попалось выражение… – Я притворился, будто пытаюсь вспомнить. – «Глаз-галстук «манлихер-каркано» шесть-пять». Насколько мне известно, «глаз-галстук» означает «итальянский, итальяшка, итальяшечка».
– Великолепно, Хью. Похоже, мы можем спать спокойно.
– Да, действительно. Но остальное, за исключением факта, что это относится к сфере огнестрельного оружия, представляется полной тарабарщиной.
– Я не слишком хорошо разбираюсь в этом. Речь может идти о винтовке или патроне, в зависимости от контекста. Или о том и о другом. Во всяком случае, эта винтовка состояла на вооружении итальянской армии с 1891 года до конца пятидесятых. Это худшая винтовка своего поколения, уступающая по всем параметрам немецкой «маузер», британской «ли-энфилд», нашей «спрингфилд» и даже французской «лебель». Но итальянцы продолжали производить ее в различных версиях, включая короткую кавалерийскую и винтовку для лыжных подразделений.
– Понятно, – сказал я. – Каким образом она могла оказаться в распоряжении американца?
– Проще простого. Когда итальянцы вступили в НАТО, они перешли на наше оружие – пулемет «Гаранд» калибра.30, полуавтоматический карабин.45 – и распродали чуть ли не миллиард «манлихеров-каркано», многие из которых попали в Штаты и продавались в качестве дешевых охотничьих ружей по почтовым заказам. Я много раз видел рекламу. Эти ребята устанавливают на них дрянные японские оптические прицелы, и их покупают работяги, которые не могут позволить себе «винчестер» модели 70.
– Так это не снайперская винтовка?
– Это полное барахло. Не очень точный бой, сделана кое-как, затвор болтается. Сразу видно, что итальянцы никогда не относились к войне серьезно. Никакого сравнения, к примеру, с «маузером», настоящим шедевром инженерного искусства. Патроны, которыми она стреляет, представляют больший интерес и заслуживают лучшей винтовки, нежели «манлихер-каркано». Средний калибр, плоская траектория, предназначены для боя на более или менее длинных дистанциях. Пуля довольно тяжелая для ее размеров, с толстым медным покрытием. Вполне подходит для охоты на животных с тонкой кожей.
– А если ею попасть в голову человека?
– Прощай, голова – но только на относительно короткой дистанции, до двух сотен метров.
– Хм, – произнес я, и это означало, что информация принята к сведению, но не переработана.
– Что у тебя на уме, Хью? Ты что, собираешься приобрести по дешевке десять тысяч «манлихер-каркано», чтобы организовать вторжение на Кубу? Настоятельно рекомендую не поддаваться этому соблазну. В продаже имеются намного более качественные винтовки, нежели это убожество, состряпанное людьми, которые едят на ланч спагетти и спят после обеда.
– Спасибо, Лон. Скажи мне, пожалуйста, что с ней можно делать?
– Что можно делать? На дистанции до двухсот метров убивать мелких животных – например, кроликов, если ты сможешь в них попасть, в чем я сомневаюсь, – а также людей. Стрелять по мишеням, все больше раздражаясь по поводу неаккуратности работы ее механизмов, в том числе спускового крючка. Разрубить на щепки для костра. Вот, пожалуй, и все. Но ты меня не слушай, я же сноб.
– Нет-нет, я не это имел в виду. Я хотел спросить, мог бы ты… сфальсифицировать ее?
– Ты имеешь в виду, изготовить фальшивую винтовку? Хью, это же нелепо.
– Я не могу правильно выражать свои мысли, поскольку не владею терминологией. Речь идет о следах, которые оставляют винтовки и которые потом изучают судебные эксперты. Мне известно об этом очень мало – только из книг о Перри Мейсоне. Если бы у тебя был агент и ты поручил бы ему застрелить кого-нибудь из «манлихера-каркано», но сомневался бы, что он поразит цель, можно было бы сделать так, чтобы кто-то другой, гораздо лучший стрелок, застрелил этого человека такой же пулей, из такой же винтовки и в тот же самый момент – но чтобы потом ни один следователь не смог бы обнаружить существование этого второго стрелка?
– Тебе нужно это для твоего следующего романа о Джеймсе Бонде?
– Хотелось бы мне быть таким умным, Лон.
– Так… мне нужно подумать. Во-первых, нужен глушитель, чтобы выстрел настоящего убийцы не был слышен.
– Что, действительно существуют такие приспособления? – спросил я. В те времена я был еще очень наивен.
– Да, и это вовсе не кинотрюк. Хирам Максим сконструировал глушитель больше шестидесяти лет назад. Любой умелый механик способен изготовить его. Это всего лишь трубка с диафрагмами, камерами и отверстиями. Я узнаю, где его можно раздобыть, и перезвоню тебе.
– Нет-нет, давай лучше я перезвоню тебе. Через неделю, в следующую субботу. Ты будешь на месте?
– Хью, я живу в инвалидном кресле и поэтому всегда на месте, – ответил он со смехом.

 

Я сказал Корду, что отправляюсь на поиски талантов, в рамках операции «Павлин», в Бостон, перевел пять тысяч долларов со счета «Павлин» на счет ФОКСКРОФТ Ларри Хаджета, зная, что он никогда не проверяет свои финансы. Выписал чек и обналичил его в маленьком банке в негритянской части Вашингтона, где уже не раз проделывал финансовые операции, поскольку на благоразумие мистера Брауна всегда можно было положиться. На следующий день я прилетел в Бостон, остановился в отеле «Хилтон» в Кембридже, взял такси до аэропорта и купил за наличные билет до Далласа, на рейс авиакомпании TWA. В моем багаже имелся костюм, привезенный из Москвы в 1952 году, а также рубашка, приобретенная в Брно несколько лет назад, и черный галстук, который я купил в магазине «Брукс Бразерс», когда ездил на похороны моего отца в Милт-Голд. Я решил, что такой интеллектуал, как Алик, едва ли заметит контраст между галстуком «Брукс Бразерс» и костюмом из ГУМа, производившим такое впечатление, будто его сшили шимпанзе.
Я остановился в отеле «Адольфус», взял в аренду автомобиль и надел свой русский обезьяний костюм. Наверное, выглядел я нелепо в претенциозном холле отеля, отделанном дубом, – словно кулак, опасающийся, что его вот-вот арестуют. Никто не обратил на меня внимания. В конце концов, это Техас. Здесь никто ни на что не обращает внимания.
Примерно через час я припарковал свой автомобиль неподалеку от угла Зэйн– и Норт-Бекли-стрит, в пригороде Далласа, называемом Оук-Клифф – по другую сторону акведука Тринити-Ривер. В 17.38 подошедший автобус высадил там пассажиров. Это было 5 или 6 ноября 1963 года. Я без труда узнал его. Он не был создан для тайной деятельности, поскольку любой полицейский или агент, разыскивающий шпиона, сразу выделил бы в толпе Ли Харви Освальда. Он оказался крупнее, чем я думал. Я ожидал увидеть злобную маленькую крысу, быструю и суетливую, готовую броситься на кусок сыра. Освальд был довольно плотным, коренастым, мускулистым человеком. Его нельзя не заметить.
Он выглядел несчастным. Его лишенное всякого обаяния, скучное лицо было мрачным. Он угрюмо огляделся, словно ожидая, что его сейчас схватят агенты ФБР. Все его существо как будто кричало на самой высокой ноте: оставьте меня в покое! Из четверых, вышедших из автобуса, трое знали друг друга. Они беседовали и смеялись, как это делают молодые люди во всем мире. Алик прошел мимо них с опущенной головой и направился по Норт-Бекли-стрит. Идти ему было недалеко, поскольку его дом находился по адресу Норт-Бекли-стрит, 1026 – всего в нескольких домах от пересечения с Зэйн-стрит. Он прошел в полутора метрах от меня, полностью погруженный в себя, и я имел возможность хорошо рассмотреть его. Наклоненная вперед голова, опущенные плечи, дешевая рабочая одежда, которую он, по всей видимости, носил, не меняя, неделями – серые хлопчатобумажные брюки, черные туфли «оксфорд» низкого качества и зеленая куртка, в каких обычно играют в гольф, поверх коричневой рубашки. Ничего примечательного. Я видел, как он вошел в свой обветшалый дом, такой же ничем не примечательный, как и он сам.
Проехав вперед до следующего квартала, я остановился и принялся наблюдать за подъездом его дома в зеркало заднего вида. Через сорок пять минут Освальд вышел на улицу, в том же облачении, с мокрыми после душа волосами. На сей раз он шел более энергичным шагом, направляясь к автобусной остановке. Войдя в автобус, оплатил проезд и сел на свободное сиденье сзади. Я следовал за автобусом на некотором расстоянии. Увидев, что Алик вышел на очередной остановке, дождался, когда он войдет в здание, припарковался и последовал за ним. Это был филиал Далласской публичной библиотеки «Дуган Хайтс». Быстро окинув взглядом доску объявлений, я увидел, что с минуты на минуту в комнате номер четыре начинается заседание Общества советско-американской дружбы. Перспектива провести пару часов в обществе американских коммунистов, обличающих пороки капитализма, и скучающих агентов ФБР меня совершенно не вдохновляла, и я отправился в ресторан, где съел бифштекс, после чего вернулся в отель и рано лег спать.
На следующее утро мне нужно было вставать рано, чтобы не опоздать. Но я увидел его, бредущего по улице к автобусной остановке, уже после того, как ушли автобусы в 8.17 и 8.33. На мне опять был костюм из ГУМа, и я намеренно плохо побрился, дабы придать себе тот самый вид, который я наблюдал у мужчин в странах Восточного блока, куда пока еще не проникло парикмахерское искусство. Надеялся ли я, что Алик заметит эти нюансы? Скорее он воспринял бы их на подсознательном уровне, и кто знает, каким образом это повлияло бы на его отношение и степень доверия ко мне? Если бы у меня была возможность явиться на встречу с ним в русском нижнем белье, я непременно воспользовался бы ею.
Он не обратил на меня никакого внимания, когда мы, поравнявшись с ним, перешли на тротуар, но я, едва не коснувшись его плеча своим, обратился к нему по-русски:
– Доброе утро, Алик. Вам привет от Костикова.
Переварив в течение нескольких секунд полученную информацию – то, что я знаю его русское имя и фамилию агента КГБ, который беседовал с ним в Мехико, – он спросил на ломаном русском:
– Кто есть вы?
Я взглянул на него и увидел, как он пожирает меня крысиными глазами, пытаясь понять, что за странный человек заговорил с ним.
– Следует говорить «кто вы?», – поправил я его. – Вы основательно подзабыли русский, а, Алик?
Улыбнувшись, я повернулся и быстро пошел своей дорогой. Мне пришло в голову, что он может догнать меня и ударить по голове, но ничего подобного не случилось. Судя по всему, Освальд сделал несколько шагов в моем направлении, но в этот момент раздался шум подъезжающего автобуса, и, вероятно, поколебавшись несколько секунд, он решил ехать. Я услышал, как он бежит к автобусу, и потом почувствовал спиной его взгляд.
Я устроил ему беспокойный день, бессонную ночь и еще один беспокойный день. Потратил это время на изучение окрестностей дома генерала Уокера и графика его общественной деятельности. Посетил оружейный магазин с типичным для Техаса нелепым названием «Кетчэм энд Киллэм», где купил три коробки патронов «манлихер-каркано» 6,5 и подержал в руках саму винтовку, которую мне пытался продать какой-то ковбой, утверждавший, будто это лучшая винтовка, какую только можно купить за деньги. Мне действительно показалось, что это барахло, хотя, возможно, только потому, что эту мысль внушил Лон. Она совсем не походила на красивые, сверкающие, гладкие винтовки, из которых стрелял Лон, когда мы были мальчишками. Я поблагодарил ковбоя и вежливо отказался.
В тот вечер я сидел в припаркованном автомобиле и наблюдал за тем, как Алик вышел из автобуса, нервно огляделся, словно подозревая, что ему угрожает опасность. Подъехав к нему, когда он собирался повернуть в сторону своего дома, я сказал по-русски:
– Товарищ Алик, поедемте со мной, я угощу вас водкой в память о прежних временах.
Он опять нервно огляделся, бросился к автомобилю и сказал:
– Вас могут увидеть.
Тут я перешел на английский, стараясь создать у него впечатление, будто мне просто больше не хочется вынуждать его говорить на языке, которым он плохо владеет и в котором к тому же давно не практиковался.
– Нет, никто нас не увидит. Агент Хотси сегодня вечером присутствует на матче Детской лиги в Форт-Уорте, в котором принимает участие его сын. Садитесь в машину и покажите мне дорогу к какому-нибудь заведению. Я не знаю Даллас.
Алик что-то пробормотал, и, под его руководством, выражавшемся не столько в словах, сколько в жестах, мы подъехали к жуткой забегаловке. Внутри царил полумрак, за исключением одного ярко освещенного угла, где стоял музыкальный автомат, извергавший звуки музыки «хиллбилли». Посетителей было немного. Мы нашли свободную кабинку подальше от входной двери и сели за столик.
– Вообще-то, я не люблю водку, – сказал Алик уже по-английски.
– Отлично, – сказал я по-русски. – Я не буду заказывать в подобном месте ничего необычного, поскольку кто-нибудь из этих людей может запомнить, что мы говорили на иностранном языке и пили «Столичную». Я тоже буду говорить по-английски. Но я говорю с акцентом Новой Англии, и мой английский будет для них, по всей вероятности, еще более примечательным, нежели русский.
Подошел официант, и мы заказали мексиканское пиво. Вместе с покрытыми инеем банками он принес чипсы и какой-то красный соус. Это было мое первое знакомство с мексиканской кухней, и она мне понравилась.
– Кто вы? – спросил Алик, наклонившись вперед и вонзив в меня свои маленькие, подозрительные глазки.
– Вы никогда не узнаете мое имя. По соображениям безопасности.
– Но вы приехали из…
– Я приехал от ваших друзей.
– Вы знаете…
– Я знаю Хотси, полицейского агента, который отравляет вам жизнь. В посольстве в Мехико я знаю Костикова и Яцкова. Я разговаривал с первой русской женщиной, которую вы любили, Эллой Герман, с бывшим возлюбленным вашей жены, Анатолием Шпанко, с дядей вашей жены, Ильей Прусаковым, полковником МВД. Я говорил о вас с вашими товарищами на Минском радиозаводе. И, должен сказать, все они придерживаются очень низкого мнения о вас, товарищ.
Я с наслаждением сделал большой глоток пива, наблюдая сложную палитру эмоций на лице Алика: гнев, что ему напомнили о его серости, многочисленных неудачах и безуспешных попытках противостоять правде; страх, что его разыскали здесь, в Далласе; удовольствие, что его наконец-то заметили представители того, что он воспринимал как Систему; блаженство, что кто-то считает его особенным.
После некоторой паузы он сказал:
– Да, я совершил ошибки, но только потому, что слишком старался. Я слишком сильно верю в наше дело. За это некоторые ненавидят меня.
– Похоже, вас ненавидят все.
– Я вызываю у них возмущение. Я всегда вызываю у людей возмущение.
– Вам известен термин «проекция» из психологии?
– Нет. Но я изучал Маркса, изучал…
– Вы изучали все, кроме самого себя, и поэтому вас никто не любит, Алик.
Освальд смотрел в пространство с выражением отчаяния на лице. Мне показалось, что из его глаз вот-вот польются слезы. Он начал было говорить, но я перебил его:
– Никто на свете не верит в вас. Для всех вы ничтожество, неудачник, человек без прошлого и будущего. Вы бьете беременную жену и наводите ужас на маленькую дочь, позорите русскоязычную общину Далласа. В Мехико приходите в кубинское консульство, и вас выгоняют прочь; потом вы идете в советское посольство, достаете пистолет и устраиваете истерику, после чего вас силой выводят оттуда. Никто на свете не верит в вас, Алик… Подождите, подождите, я вспомнил! Есть один человек, хотя, возможно, он и дурак, который считает, что вы не так уж безнадежны и кое на что способны.
– Кто? – спросил Алик.
– Я.
И обмакнул несколько ломтиков чипсов в острый соус. Изумительно! Мне нравилось, как чипсы хрустят во рту, нравилось оставляемое ими соленое послевкусие в сочетании с приятным жжением, вызываемым соусом. Хотя соус своим цветом производил впечатление томатного, в нем отсутствовал сладковатый привкус, свойственный всем блюдам на основе томатов, по всей видимости, заглушаемый резким вкусом перца. Холодное пиво тушило вспыхивавший во рту пожар, вызывая чрезвычайно приятное ощущение.
Я взглянул на Алика.
– Послушайте, эти чипсы просто восхитительны. Никогда раньше не пробовал мексиканскую кухню. Почему бы нам не заказать что-нибудь более основательное? Давайте, вы же, наверное, специалист. Позовите официанта и закажите что-нибудь на ваш вкус. И мне, пожалуйста, еще пива.
Посмотрел на пустую банку с надписью «Текате», из отверстия которой торчал ломтик лайма. Почему я никогда не пробовал его прежде? Наверное, его просто еще не довезли до Джорджтауна. Нужно найти в Вашингтоне мексиканский ресторан и сводить туда Пегги и ребят. Это будет здорово.
Алик призывно махнул рукой официанту, заказал что-то по памяти, и пока мы ждали заказ, я продолжил:
– Скажите мне, когда вы начали замечать, что социализм на практике существенно отличается от социализма в теории и что работа на сборочной линии всюду одна и та же?
Несколько секунд он угрюмо молчал.
– Дело не в работе и не в ребятах. Ребята нормальные. Некоторые из них хорошо ко мне относились. Я задумался о реальности и немного сбился с пути.
– Вы просто запутались. Вот и всё.
– Нет. У меня имелись большие замыслы. Но не было возможности осуществить их. Так или иначе…
– «Так или иначе» – ваше излюбленное выражение. Так или иначе то, так или иначе это… Вы никогда ни в чем не виноваты – так или иначе это всегда вина кого-то другого. Может быть, вам следует хоть раз в жизни забыть о «так или иначе», сосредоточиться на одной задаче и успешно выполнить ее? Тогда, возможно, в скором времени все узнают об этом, и в вашей жизни больше не будет никаких «так или иначе».
Освальд явно нашел во мне Дейла Карнеги.
– Я пытался, пытался… – запротестовал он.
В этот момент официант принес заказ. Это были блинчики с острой мясной начинкой, рис и бобы. Поглощая все это и запивая пивом, мы продолжали беседу. В самом деле, мне так понравилась мексиканская кухня, что я и в дальнейшем наслаждался ею при каждой возможности. Этим я обязан Ли Харви Освальду.
Когда все закончилось, я расплатился, мы вышли на улицу и направились к автомобилю. Уже стемнело. Мы молчали. Алик явно испытывал напряжение – видимо, отчасти из-за опасения, что сказал что-то лишнее, отчасти из-за смущения. Он избегал моего взгляда.
Выехав на проезжую часть, я сказал:
– Алик, вы ведь знаете, как это происходит, не так ли?
– Что? – с удивлением спросил он.
– Как действует организация, которую я представляю.
– Мне кажется, да. Вы находите людей, которые…
– Нет-нет, это все пропаганда. Я имею в виду, как это происходит. Реальность такова, что это крупная организация, имеющая множество подразделений, отделов, ячеек. Всеми их членами движут эгоизм, страх и невежество. Среди них масса посредственностей, стремящихся угодить начальству и самим выбиться в начальники, хотя для этого у них нет ничего, кроме совершенно необоснованных амбиций. Они действуют разобщенно, иногда в противоположных направлениях, поскольку связь между ними осуществляется неэффективно.
– Понятно, – сказал он.
– Например, Костиков и Яцков служат в подразделении, обслуживающем и контролирующем зарубежные посольства. Они следят за шпионами, вербуют противников и занимаются перебежчиками. Их главная задача – продержаться тридцать пять лет, не совершив серьезных ошибок и не вызвав неудовольствия начальства. Если это им удастся, они получат ордена, хорошую, по их понятиям, пенсию, возможно, небольшую дачу неподалеку от Москвы и будут считать себя героями и успешными людьми. Понимаете?
– Да.
– Для них вы представляете не более чем лишнюю проблему, которая им абсолютно не нужна. У них совершенно отсутствует воображение, и думают они исключительно о карьере. В вашем случае самый лучший вариант для них заключается в том, чтобы вы исчезли и никогда больше не появлялись.
– Понятно.
– Но я служу в другом отделе. Когда до меня дошло известие о сумасшедшем американце, утверждающем, будто он стрелял в генерала Уокера, я заинтересовался и решил узнать подробности. Мы занимаемся более серьезными делами, нежели простое обеспечение безопасности.
Алик кивнул.
– Иногда мы осуществляем то, что называется «мокрым делом». Вы знаете смысл этого выражения?
– Наверное, подводные работы, – ответил этот идиот.
Я вздохнул.
– Еще одна попытка, Алик.
– А-а, кровь. Вы убиваете людей.
– Изредка. Это всегда очень непростое решение. Мы отнюдь не стреляем в людей направо и налево. Но иногда – в случае крайней необходимости – да, мы можем убить. К примеру, предателя, человека, убившего кого-нибудь из наших людей, особо отвратительного политического противника…
Я остановился, не доехав метров сто до дома Освальда, чтобы никто из его знакомых не мог увидеть, что он приехал в автомобиле, которым управлял незнакомец.
– Алик, – сказал я, – у меня есть подарок для вас. Вот здесь, в бардачке. Пожалуйста, откройте его и возьмите то, что там лежит.
Он открыл бардачок и достал из него коробку патронов «манлихер-каркано» 6,5 производства «Вестерн Картридж Ко.». Он подержал ее в руках, пощупал, взвесил на ладони. В его глазах загорелись огоньки.
– Патроны, – произнес он, – для моей винтовки.
– Знаете, Костиков и Яцков считают, что вы придумали историю с покушением на генерала Уокера. И так считают все в нашей организации. Все, кроме меня. Я подумал: может быть, этот человек, который так много лгал и не довел ни одного дела до конца, на сей раз не лжет? Вот почему я и решил познакомиться с вами, Алик, выяснить, что вы собой представляете. И теперь вижу, что вы редкий человек, который настолько предан нашим идеалам, что готов ради него на мокрое дело. Нет ничего сложного в том, чтобы распространять листовки и ходить на встречи с гомосексуалистами, неграми и федеральными агентами. Нет ничего сложного в том, чтобы бежать из Америки и потом жениться на красивой русской девушке. Нет ничего сложного в том, чтобы рассказывать всем, что вы красный, что вы верите в рабочий класс и что необходимы перемены – только потому, что вам нравится привлекать к себе внимание. Кампусы и кафе битников изобилуют подобными людьми. Но редко, крайне редко встречаются люди действия, которые готовы пожертвовать жизнью или совершить убийство во имя революции. Я пришел к выводу, что вы принадлежите к этой категории. Теперь идите домой, ложитесь спать и готовьтесь к славным свершениям. Я свяжусь с вами после того, как все эти идеи упорядочатся в вашем сознании.
– Но я…
– Идите! – крикнул я, и он словно ошпаренный выскочил из автомобиля.
Назад: Глава 13
Дальше: Глава 15