Дома никого не было. Родик позвонил на работу и сказал, что попал в небольшое ДТП и вынужден ехать в автосервис менять лобовое стекло. Автосервис, в котором у него имелось знакомство, позволяющее сделать ремонт без очереди и качественно, находился в нескольких минутах езды от дома. В обмен на щедрые двести рублей волшебным образом появилось сверхдефицитное стекло, а вставить его обещали за час, и Родик решил подождать. Несмотря ни на что, прошлое продолжало теребить его душу. Откуда взялась эта ностальгия, он не понимал, но бороться с ней не хотел и опять погрузился в воспоминания…

От отпуска оставалось еще два дня, и Родик посвятил их домашним. Поехали на дачу. За время путешествий он соскучился по семейному уюту. Раньше, когда он пропадал в командировках иногда по девять-десять месяцев в году, подобные ощущения его не посещали. Обычно на даче он занимался различными хозяйственными делами, парился в бане, рыбачил, ходил за грибами, воспринимая окружающих как данность, и мало интересовался их бытом. Сейчас же ему было приятно сидеть на террасе и наблюдать, как дочка Наташа готовит школьное летнее задание, обедать в кругу семьи, слушать, как жена гремит посудой на кухне.

Днем он с удовольствием покатал на лодке по Пестовскому водохранилищу дочку и ее подругу, а потом до синих мурашек нырял, брызгался и резвился с ними, не обращая внимания на отсутствие солнца и холодный ветер. Он даже не стал, как обычно, приглашать соседей, с которыми дружил со школьных времен, на вечерние посиделки с шашлыком и гитарой, а уютно устроился с семьей на диване перед телевизором.

С рассветом Родик не пошел один на рыбалку, а, подождав, пока солнце прогреет воздух, разбудил жену и дочь и предложил им отправиться вместе. Клевало уже плохо, но спокойное совместное созерцание поплавков доставило ему несравненное удовольствие.

День выдался солнечным, и Родик с дочерью вволю назагорались, валяясь на старом спальном мешке в саду. Потом опять купались, а на закате, пока жена готовила ужин, отправились гулять в лес в надежде найти первые грибы. Грибов не было, зато они нашли несколько березовых капов. Вернулись на дачу, взяли ножовку и потом долго лазили по деревьям, спиливая наросты. Их набралось много — еле дотащили до дома. Потом долго перебирали, складывали под кровать для сушки, планируя, что они будут зимой из них вырезать.

От этого занятия их отвлекла жена, позвав ужинать. Родик посмотрел на часы и понял, что традиционно париться в бане уже некогда. Странно, но переживать по этому поводу он не стал и опять устроился с Наташей смотреть телевизор. Засыпая, он обнял жену и испытал одновременно два чувства: радости и вины…

На следующее утро Жмакин уехал в Москву. По дороге его снова начала мучить мысль о сложностях двойной жизни. Надо было делать выбор, что очень не просто. С одной стороны, устойчивое положение и любимая работа в институте, которые страшно терять, с другой — кооперативная деятельность, уже не укладывающаяся в чисто бумажную деятельность. Ежемесячно наращивались объемы закупок материалов, число сотрудников и смежных организаций быстро росло. Все это с трудом совмещалось с руководством большой отраслевой лабораторией, необходимостью постоянного присутствия в институте и частыми командировками. Кроме того, перед отпуском ему предложили выставить свою кандидатуру на выборах директора института. Шанс победить был велик. Но в таком случае точно надо бросать кооперативные дела, лишившись доходов, в разы превышающих любую, даже фантастическую заработную плату государственного служащего. Однако уход из института может погубить и кооператив. Сейчас основные деньги поступают через институт благодаря тому, что Родик этим управляет. Получается замкнутая цепь, порви одно из звеньев — и пропадет все… Стараясь удержать эту цепь, Родик практически не имел возможности полноценно общаться с семьей. Это отдаляло его от дочери и жены, а их от него. Пока существовал некий паритет, основанный на осознании необходимости создания нового жизненного базиса. Однако временность и опасность такого положения Родик явственно ощущал.

В круговерти таких мыслей оставшееся время пролетело незаметно. И вот опять знакомая проходная, спешащие сослуживцы, родной корпус его лаборатории. События прошедшего месяца отсюда казались сном наяву.

В институте на Родика сразу навалилась масса дел. «От чего уедешь, к тому и приедешь, — с горечью думал он, разбирая груду почты. — Нормального зама не найти. Уперлись в эти дурацкие штатные расписания. Вакансии… КЗОТ. (…) Ни уволить, ни принять на работу невозможно. Дурдом. В кооперативе лучше. Сам себе хозяин! Хотя с кадрами тоже проблема — боятся, что временно это все».

Вызвали к директору. Там собрались все начальники подразделений института. Оказалось, что на следующей неделе в Харькове состоится координационный научно-технический совет с присутствием самого Горбачева. Каждый должен подготовить сообщение по своему направлению. «Все отложить и заниматься только этим», — приказал директор.

Доклад Родик подготовил уже к вечеру. Благо, плакаты делать не требовалось. Сообщение должно было быть кратким. Речь шла о принципиальных вопросах, связанных с идеей правительства по сокращению выпуска военной техники и с линией партии на конверсию оборонной промышленности. Позиция была ясна — никакого сокращения, никакой конверсии. И то и другое нецелесообразно, хотя и по различным причинам.

Ответы на письма заняли еще два дня, а текущие вопросы в лаборатории могли потерпеть. Лишь к концу недели удалось выкроить время, чтобы привести в порядок запущенные дела по кооперативу. Их накопилось немало. Перед отъездом Родик оплатил приобретение материалов, заключил договоры на их переработку. Полным ходом шло производство одновременно нескольких групп товаров. Требовалось все больше наличных денег. Впервые Родик серьезно задумался об очевидном: поскольку источник финансирования — он сам, то средства у него, в отличие от государства, не бесконечны. Это в институте он мог запланировать любую работу и получить на ее выполнение достаточно средств. Перенос такой привычной для социализма практики в кооператив вызвал проблемы, и в первую очередь с наличностью. Надо было учиться считать деньги и стараться вкладывать их только в очень рентабельные проекты. Умом это Родик понимал, но реализовывать не получалось, и запас купюр, хранящихся в старом портфеле на балконе, таял на глазах, а возможностей пополнения становилось все меньше. Эти раздумья неприятно будоражили. Хотя, если взглянуть на ситуацию шире, приятное в ней тоже находилось — появился повод вызвать Оксу в Москву для доставки наличных денег. Он уже соскучился.

Остаток недели, включая субботу и воскресенье, Родик провел в разъездах, решая технические проблемы и согласовывая сроки окончания работ. Утром в понедельник он уже был в Харькове — во вторник должен был состояться Совет. По обыкновению устроились в заводскую гостиницу, сходили в конструкторское бюро, пообщались со знакомыми. Родик привез с собой спирт, купили закуску и всей компанией засели в гостиничном номере — выпивать и трепаться о будущем, перемежая интеллигентское нытье анекдотами и рассказами о мужских приключениях.

Совет прошел, как говорится, на высоком научно-техническом уровне. Горбачев оказался внимательным, вдумчивым слушателем. В заключительном выступлении правильно и грамотно расставил все акценты, заверил, что понял причины, по которым снижать объемы выпуска продукции и темпы научных разработок никак нельзя. Обрисовал перспективы дальнейшего развития страны, хода перестройки и места в этой работе оборонной промышленности. Долго убеждал слушателей, что конверсия — огромное благо для страны, но все присутствующие восприняли это как партийную говорильню, судьба которой — утонуть в потоках перестройки.

Вечером был банкет. Все в приподнятом настроении произносили оптимистические тосты, обсуждали перспективы. После банкета вечерним поездом Родик уехал в Москву. На работу он попал только в четверг. Первым, что он прочитал, было полученное по специальной связи постановление Центрального комитета и Совета Министров о сокращении почти на порядок выпуска основных объектов военной техники и перепрофилировании специальных конструкторских бюро на конверсионную тематику. Суть постановления, датированного вчерашним числом, полностью противоречила выступлению Горбачева. Очевидно, что, когда Горбачев выступал, постановление уже было готово и, вероятно, подписано… Сначала Родик поразился и перечитал основные пункты. Появилось чувство омерзения.

— Ни хрена себе, — громко выругался Родик. — Это полный п… Этот товарищ нас всех поимел!

Инженер по режиму, не привыкший слышать от Родика подобные слова, удивленно поднял голову от бумаг и нарочито серьезно сказал: «Родион Иванович… За дверью женщины. Не забудьте расписаться, что ознакомились».

Именно в этот момент, глядя в правильное, с мутными голубыми глазами лицо инженера по режиму, Родик понял, что страны уже нет, что каждый должен рассчитывать только на себя и нечего мучиться выбором. Надо не уходить, а, пока не поздно, бежать из института. Он сделал выбор. Выбор, который сводил на нет все усилия последних пятнадцати лет жизни, перечеркивал его карьеру, почти лишал его не только любимой работы, но и возможности продолжать кооперативную деятельность и вынуждал начать все сначала. Он понимал, что, уходя, полностью подрывает основы своего материального благополучия, оставаясь без гарантированной заработной платы и, возможно, прибыли от кооператива. Однако интуиция подсказывала, что выбор сделан правильно. Будет трудно, но если промедлить, то окажется поздно.

Здраво рассудив, Родик решил осуществить свое увольнение быстро, но постепенно, с минимальными потерями. Очевидно, что начинать надо с партийного учета — ведь при увольнении могли осуществить нажим вплоть до исключения из партии. Еще свежи были в памяти воспоминания о том, как полгода назад директор института пытался это сделать формально за организацию круглосуточного выпуска опытных материалов, а на самом деле из-за того, что ему не перепадают деньги от центра НТТМ. Он обвинил Жмакина в незаконном обогащении и злоупотреблении служебным положением. Тогда Родика не исключили случайно. Директора во время заседания партбюро вызвали к телефону правительственной связи. Пока его не было, Родик объяснил присутствующим суть вопроса и пообещал, что, если его исключат, все лишатся дополнительных доходов. Среди членов партийного бюро многие получали через Родика заработную плату в центре НТТМ. К тому же все понимали: Родик делает полезное дело, он перспективен, а директор доживает последние месяцы перед выборами.

— Все обсудили? — входя, спросил директор.

— Да, — скромно ответил секретарь партийного бюро.

— Будем голосовать, — предложил директор. — Кто за исключение Жмакина, прошу поднять руку.

Проголосовал «за» он один. Воцарилась гробовая тишина…

Чтобы понять дальнейшие события, надо учесть, что директор сделал свою карьеру через партию. До того как возглавить институт, он был секретарем партийной организации крупного машиностроительного завода. Поэтому методы его руководства основывались на системе жесткого партийного подчинения, при котором исключалось наличие двух мнений. Произошедшее не укладывалось не только в привычные рамки, но и было — с его позиции — просто абсурдом. Родик впервые видел директора в таком бешенстве. Он обвел присутствующих страшным взглядом налитых кровью глаз и, чуть не выломав дверь, выбежал из комнаты партбюро. То, что происходило потом в его кабинете, обсуждал несколько месяцев весь коллектив института… Примечательно, что устраивать любимые им разносы директор стал реже. Он отказался от участия в выборах нового директора и, по общему мнению, потерял кураж и сник.

На Родика он явно затаил обиду. На оперативках не мучил Жмакина разносами и вопросами, при встрече не здоровался — в общем, пытался не замечать и вел себя, как обиженная девушка или ребенок.

Поэтому Родик и не хотел раньше времени афишировать свое решение. Директор мог сильно испортить ему жизнь, например снова попытаться исключить его из партии — это в его представлении стало бы лучшей местью. Кроме того, часть коллектива уже не будет стоять за Родика стеной, ведь его увольнение «ударит по карману» многих сотрудников. Да и уход из научно-исследовательского института в кооператив чрезвычайно непопулярен в интеллигентской среде. Сослуживцы будут его презирать, и, как следствие, он лишится и поддержки.

Решение лежало на поверхности. Исключить может только первичная ячейка, значит, ее и надо сменить. Причем так, чтобы об этом узнали после его увольнения. Пусть директор развивает бурную деятельность по исключению, не предполагая, что они уже в разных организациях. Заодно на других направлениях станет спокойнее, на все сил не хватит. Будучи человеком с аналитическим складом мышления, Родик любил применять апробированные методы. Поэтому придумал перевести себя в партийную организацию кооператива в Душанбе, став в ней первым и единственным коммунистом.

Разработанный Родиком план был аналогичен тому, что он осуществил для получения загранпаспорта. Он не сомневался: при постановке на партийный учет райком в Душанбе, при наличии таджикского паспорта и прописки, не будет запрашивать Москву, а если и запросит, то друзья помогут. Оставалось добыть в райкоме учетные документы. Здесь сама судьба подсказала Родику решение.

Совсем недавно первым секретарем райкома выбрали Сашу Титова. Они в один год пришли работать в институт, Саша стал освобожденным от основной работы секретарем комсомольской организации, а Родик— его заместителем и председателем Совета молодых ученых и специалистов. Многочисленные комсомольские учебы, посещение пивных вместо университета марксизма-ленинизма, поездки с агитбригадами и другие комсомольско-молодежные мероприятия очень сблизили их. Несмотря на то, что Родик избрал для себя научную карьеру, а Саша — партийную, они продолжали часто встречаться, пить водку и совершать другие, присущие молодым мужчинам шалости.

Партийная карьера Саши благодаря перестройке резко пошла в гору. С должности начальника отдела райкома его выбрали первым секретарем, что соответствовало должности секретаря обкома. Причем произошло это за счет перестроечной кадровой неразберихи, а не из-за чрезвычайной Сашиной одаренности. Должности этой он абсолютно не соответствовал и не был к ней готов. Поэтому Родик открыто не одобрял такого взлета, а Саша, будучи человеком реалистичным, умным и порядочным, соглашался и оправдывался тем, что уйдет сам, как только перестанет справляться…

Как бы то ни было, но помочь Родику с учетными документами мог только Саша. Созвонившись, приятели договорились о встрече в райкоме.

— Привет, начальник, — входя в просторный кабинет, приветствовал Родик. — Скоро коммунистов на фонарях будут вешать. С тебя начнут.

— Ну ты скажешь, ренегат хренов! — делано возмутился Саша. — Партия живее всех живых.

— А ты видел, чтобы мертвых вешали? — пошутил Родик.

— Коньяка выпьешь? — спросил Саша.

— Чего спрашиваешь, жмот, наливай, — улыбнулся Родик. — Вообще-то я по делу. Отдай мне мои учетные документы. Только никуда не сообщай.

— Зачем тебе? — насторожился Саша.

— Надо, потом расскажу. Не волнуйся, тебя не подставлю. Ты меня знаешь, — поднимая рюмку с коньяком, заверил Родик.

— Черт с тобой, бери. Сейчас распоряжусь, чтобы принесли. Чего вечером делаешь? Давай пивка попьем?

— Заметано, в шесть жду тебя дома. Будут креветки и чешское пиво. Не забудь мои документы. Не прощаюсь! — С этими словами Родик покинул кабинет первого секретаря райкома, чувствуя себя в очередной раз победителем…

Дочка очень обрадовалась, что Родик появился так рано. В этом году она месяц провела на юге в пионерском лагере, а теперь то болталась в Москве, то отдыхала на даче с сестрой Родика.

— Папчик! Хорошо, что ты приехал. Давай сгоняем в Парк культуры на аттракционы?

— Малыш, я бы сам с удовольствием отдохнул, но вечером в гости придет дядя Саша, а я обещал ему креветок и хорошее пиво. Надо ехать доставать.

— Можно с тобой?

— Конечно, собирайся. Только сделай мне пару бутербродов, а я пока позвоню.

По телефону он попросил Оксу получить в банке деньги и прилететь послезавтра в Москву на три-четыре дня. В ее голосе он услышал радостные нотки, и его без того хорошее настроение улучшилось…

У каждого здравомыслящего советского гражданина в зависимости от его благосостояния были свои источники получения дефицита. А дефицитом тогда являлось все, что могло понравиться нормальному человеку. Наилучший источник— это различные продуктовые склады, снабжающие пайками чиновников, начиная с ранга члена коллегии министерства. Паек, как это называли, стоивший половину зарплаты молодого специалиста, содержал столько продуктов, что ими в течение месяца можно было сытно кормить несколько многодетных семей, и включал такие кулинарные изыски, о которых большинство наших соотечественников могли только догадываться или читать в поваренной книге, доставшейся в наследство от прабабушки.

На таком вот складе около Киевского вокзала Родик и завел, как тогда говорили, «блат». Продукты, правда, обходились ему баснословно дорого, но купить можно было почти все, что мог представить себе советский человек, еще не посетивший капиталистический супермаркет. Покупку окружала атмосфера строгой конспирации. Родик заранее написал список необходимых продуктов, передал его и вскоре получил свертки из плотной коричневатой бумаги. Не проверяя, заплатил указанную на его же листке сумму.

Наташа ждала в машине.

— Купил тебе кока-колу, — обрадовал ее Родик.

— В баночках? — поинтересовалась она.

Родик, все еще не вышедший из конспиративного образа, молча кивнул.

— Пап, а давай купим мороженое?

— Нет проблем, — отозвался Родик, заводя машину. — Этого добра всюду полно. Хочешь, заедем на Арбат и купим целый торт-мороженое?

— Здорово! Поехали…

Перед внутренним взором Родика предстало радостное лицо дочери, когда он вручил ей коробку с тортом…

— Родион Иванович, все готово. Можете забирать машину, — прервал воспоминания Родика мастер автосервиса.

— Спасибо, — вздрогнув от неожиданности, поблагодарил Родик мужчину в замасленном черном халате. — Это я о своем. Стекло, конечно, жалко. Что поделаешь? Имея машину, надо быть готовым к любым неожиданностям. Если не ты на кого-нибудь наедешь, то на тебя. Се ля ви, как говорят французы. День, жалко, потерял.