– Драгун? – прокричал капитан, когда Александр отрапортовал о прибытии в его распоряжение: винты, даже работающие вхолостую, не давали говорить обычным тоном.

– Улан! – ответил Саша, придерживая головной убор, сносимый ветром.

– Молодцом! Грузитесь в третью машину – там как раз осталось место на семерых. Ничего, в тесноте, да не в обиде!

– Кто седьмой?

– Ждем еще одного! Запаздывает, стервец! Пять минут, – офицер постучал ногтем по наручным часам. – И все – ждать я больше не могу. Семеро одного не ждут!

Группа Бежецкого уже привычно разместилась на дырчатых дюралевых скамейках по бортам вертолета, беззлобно переругиваясь и перешучиваясь с сидевшими там солдатами, среди которых было немало знакомых по «конопляным рейдам» и вообще, а он сам все стоял у проема люка. Он знал, что бойцы, конечно же, оставят командиру самое удобное место.

– Прапорщик Ламберт, – представился чернявый крепыш, весь квадратный от навешанной на него амуниции, спрыгивая на бетон рядом с Александром. – Вы с нами?

– Поручик Бежецкий, – ответил молодой человек, с неудовольствием отметив промелькнувшую на подвижном лице офицера улыбку: видимо, у худой славы, как говорят, в самом деле – длинные ноги. – Мои солдаты уже внутри.

– Закурите? – предложил прапорщик, несколько смущенный холодным тоном поручика, протягивая мятую пачку.

– Не курю, – отвернулся Саша.

– Как знаете… – вздохнул пехотинец, вынимая сигарету. – А я покурю. В воздухе не удастся… А кого ждем? – поинтересовался он, деликатно дымя в сторону: мог бы и не стараться – дым все равно тут же развеивало ветром от лениво вращающихся лопастей.

– Да вот, еще кто-то должен подойти, – пожал плечами поручик, уже жалея, что был чересчур резок с общительным офицером. – Мне капитан Михайлов говорил…

На краю поля затормозил автомобиль, и от него, спотыкаясь, гремя чем-то на ходу, к вертолетам кинулась несуразная фигура.

– Эт-то что еще за чудо? – Ламберт быстро, в две затяжки, докурил сигарету и растер каблуком окурок. – Неужели к нам?

Незнакомец действительно выглядел чудно: в сползающей на глаза каске, плохо подогнанном по фигуре, подпрыгивающем при каждом шаге бронежилете, автомат волочится прикладом по бетону…

– Кто таков? – окинул взглядом «пришельца» Михайлов, силясь распознать его чин.

– Поручик фон Минден! – фальцетом выкрикнул опоздавший, одновременно силясь принять строевую стойку и вытереть пот, струящийся по лицу из-под шлема. – Прибыл в ваше распоряжение!

– Ну-ну… – капитан смерил его с головы до ног взглядом и смилостивился: – Занимайте место в третьем борте.

«Только этого не хватало, – подумал Саша, ловко взбираясь в темное чрево машины и игнорируя при этом сразу несколько протянутых рук. – Все интересьше и интересьше, как я погляжу…»

А вот поручику пришлось потрудиться: его не только втаскивали внутрь за обе руки солдаты, но еще и подталкивал сзади, матерясь при этом сквозь зубы, прапорщик. А поторопиться стоило – винты вращались все быстрее и быстрее, заставляя разболтанный в сочленениях корпус «Фоккера» содрогаться и скрипеть.

– Вы бы еще что на себя нацепили, поручик! – попенял Ламберт, отдуваясь, когда неповоротливого от напяленного снаряжения фон Миндена общими усилиями удалось втиснуть между жесткими плечами пехотинцев. – Кирасу, например, прадедушкину или скафандр водолазный… Вот скажите мне на милость: зачем вам сейчас каска? Разве по нам уже стреляют? Только упрели весь…

Весь «салон» – те, кто расслышал, конечно, – вздрогнул от хохота: взопревший поручик воздух отнюдь не озонировал.

– Да и бронежилет… вещь замечательная, не спорю, но лучше бы, если нет необходимости, его таскать не на себе, а хотя бы в заплечном мешке. Поверьте мне на слово – так значительно легче.

– Я не виноват! – проблеял поручик, наконец стащивший с мокрых рыжих волос проклятую каску. – Только-только со склада, а тамошний прапорщик затянул с выдачей…

– Так это все новое? – повел носом весельчак Ламберт. – А я-то думаю: откуда нафталином несет!

Вертолет, оторвавшийся от полосы, вздрогнул от хохота еще раз.

– Прекратите издеваться над поручиком, – буркнул Саша. – Помните о субординации, в конце концов.

– Виноват! – взял под козырек прапорщик и исподтишка продемонстрировал своим подчиненным внушительный кулак, тут же погасивший последние смешки. – Больше не повторится.

– А вы, поручик, – обратился Бежецкий к фон Миндену, досадливо морщась, – сняли бы к чертовой матери свои доспехи. В воздухе они вам все равно не помогут… Да сложите вон туда, к ящикам. Или сядьте на них. В конце концов – хоть за свою пятую точку будете спокойны.

Под хохот уже Сашиных солдат – ламбертовы сидели с каменными лицами – поручик кое-как стащил бронежилет и устроился сверху. Судя по бледному лицу, он явно боялся, но старался не подавать виду, наоборот, принялся изучать свой автоматический карабин, будто видел его впервые.

«А ведь он его действительно первый раз в руках держит, – обожгла Александра мысль. – Не автомат в целом, а конкретно этот – вон весь в смазке… И что же этого кабинетного «служаку» занесло на наши галеры, если я не прав в отношении его? Нет, с этого фрукта глаз спускать нельзя…»

– Отдайте оружие, поручик, – протянул он руку.

– Зачем? – вцепился тот в автомат клещом, бегая голубыми глазками по Сашиному лицу.

– Затем, чтобы вы не перестреляли тут нас всех, – не без труда отнял «игрушку» поручик и передал сидящему рядом с ним вахмистру Ярцеву. – Да и привести надо оружие в божеский вид. Вахмистр этим на земле и займется, если выдастся свободная минутка. А то у вас на втором же патроне затвор заклинит.

– Так точно! – гаркнул вахмистр, присланный вместо погибшего Селейко. – Сиять будет, как у кота… под хвостом, извиняюсь.

– А как же я? – пробормотал фон Минден, глядя на отнятый автомат, будто младенец на погремушку. – Мне-то с чем оставаться?

– В бою добудете, – улыбнулся Бежецкий. – У туземцев. Шучу, шучу! – добавил он, заметив, как вытянулось лицо у поручика (солдаты по-прежнему сохраняли непроницаемое выражение, и только по глазам было видно, чего им это стоило). – Вон же у вас кобура на боку. Надеюсь, не пустая?

– Капитан Ховринский, – подал голос Ламберт, – носил в кобуре стакан и огурец. Чтобы не нарушать формы одежды. А пистолет, по его словам, ему было удобнее носить за пазухой. У вас там случаем не огурец? С обеда ничего не ел.

– Нет, – покраснел поручик. – Пистолет. Мой табельный «федоров». И я, говорят, неплохо из него стреляю. Желаете убедиться лично, прапорщик?

– Вопросов не имею! – Насмешник захлопнул рот и сделал такое движение рукой, будто застегивал «молнию».

– Может быть, вы? – повернулся фон Минден к Саше. – Охотно предоставлю вам такой случай по возвращении!

– Что вы, – вполне серьезно ответил Бежецкий. – Я нисколько не сомневаюсь.

– То-то, – отвернулся поручик.

«Кто бы сомневался, что вы отлично стреляете… сэр, – подумал молодой человек, изучая профиль человека, виденного так близко впервые. – Или как там? Мистер? Как минимум, двое могли в этом убедиться на собственном опыте… Но мы еще посмотрим, кто кому предоставит случай…»

– Нет тут никого. – Ламберт закинул на плечо свой трофейный «томпсон» и картинно облокотился на дувал: хоть на обложку «Русского инвалида» снимай или для «Нивы». – Ни пленников, ни зинданов. Ребята дело знают – не впервой искать.

– А что местные говорят?

Поручик Ямщиков, держа автомат под мышкой, подошел к офицерам и прикурил от сигареты, протянутой ему прапорщиком. Слой рыжей пыли, лежащей на загорелом лице ровно, словно грим стареющей красотки, сглаживая черты лица, в нескольких местах пересекали струйки пота. Косметика войны… Саша знал, что выглядит точно так же. Здесь все так выглядели.

– Как всегда, – плавно повел рукой в перчатке с обрезанными пальцами «пластун». – Клянутся-божатся, что знать ничего не знают и ведать не ведают.

Только здесь, от знакомого штаб-ротмистра, летевшего в первом вертолете, вместе с командиром отряда, капитаном Михайловым, Бежецкий узнал, что на счету прапорщика Ламберта десятки боевых выходов, множество спасенных пленных и еще больше – уничтоженных инсургентов. И ему стало стыдно за то, что он осаживал в вертолете бывалого вояку, как старший по чину младшего. Да и по возрасту, как оказалось при свете дня, прапорщик оказался старше Александра лет на семь… «Что-то там у него не то, – пожал плечами штаб-ротмистр Зангеури, отряд которого «зачищал» вместе с Михайловым соседний кишлак. – То ли по прошлой службе, то ли уже здесь… Дело темное. Год назад он был поручиком, через год, смотришь, снова им станет… К орденам представляют регулярно, только все наградные листы под сукно кладут…»

– Мой Рахимов с ними общаться умеет, – улыбнулся прапорщик, продемонстрировав стальную коронку на переднем зубе. – Ничего не скрывают.

– Он что, иголки им под ногти загоняет? – хмуро поинтересовался Ямщиков.

– Да вы что? – вылупил цыганские глаза Ламберт. – Ничего подобного. Просто текинец он, по-местному лопочет – заслушаешься. Даже акцент какой-то, говорит, местный у него есть. Дед его еще при Алексее Николаевиче отсюда в Туркестан сбежал, женился, все такое… Как сядет с местными бородачами и давай болтать… Они дичатся, дичатся, а потом, смотришь, чаи уже гоняют, друзья – не разлей вода.

– Все равно, не верю я этим зверькам, – сплюнул под ноги Ямщиков. – В глаза они все такие, в дружбе клянутся… А чуть спиной повернулся – ножик под ребро. Сволочная нация.

Он махнул рукой и пошел к вертолету.

– Заставу у него месяц назад вырезали, – посмотрел вслед поручику Ламберт. – Всех как есть, шесть человек.

– Я не слышал…

– Так не афишировали это. К чему панику сеять? Покойникам не поможешь, а у людей кошки на душе скрести будут… Вот он и ходит как оплеванный – мальчишек не уберег. И в поиск этот напросился сам. Смерти ищет поручик.

Саша посмотрел вслед поручику, распекающему какого-то солдатика за неряшливый вид, другими глазами. Он ведь тоже, в свое время…

– Ну, Ямщиков-то ладно, – продолжал прапорщик. – Бывает такое. Пока душа не оттает, бесится человек, сам не свой. Бывает, отпускает, бывает – нет… А немчура-то этот чего с нами поперся?

– Кто? – не понял Саша.

– Да фон Минден этот. По морде ведь видно – чистоплюй, белоручка. Такому только в штабе сидеть, бумажки с места на место двигать, пока жопа к стулу не прирастет. Пардон, конечно… А он, вишь ты – за подвигами наладился. Будет ему подвиг – девять граммов под сердце…

– Да нет, почему немчура? Вы ведь тоже…

– Я? Да вы что! – расхохотался «пластун». – Я ведь из Одессы-мамы. Папа мой любил говаривать, что родился на корабле, а вот откуда этот корабль шел и куда – никто не знает. Приютский он. А попечителем состоял барон Ламберт. Добрейший, говорят, был старикан – давал свою аристократическую фамилию всем воспитанникам без разбору. Вот и наплодил Ламбертов липовых пол-Молдованки. Фамилию дал, а баронство, понимаешь, зажилил!

Прапорщик заразительно захохотал, подмигнул Бежецкому и тоже зашагал к вертолету: оттуда уже маячил, размахивая руками, один из его «мальчишек». Пора было вылетать к другой точке на карте…

Везение закончилось на вторые сутки поиска…

– Черт бы побрал этих дикарей! – подполз к Саше прапорщик. – Кишлак-то с гулькин… Сомневаюсь, чтобы тут могла крупная банда базироваться. И чего они так всполошились?

– Может, как раз тут нашего чиновника и держат?

– Ага, свежо предание… Этим самым чую, что тут нет ничего. Переполошились бачи, думали, наверное, что по сусекам у них прибыли шарить. Видите вон там?

– Что там?

– В бинокль, в бинокль гляньте, – протянул «пластун» плоскую коробочку.

В окулярах, прямо за кишлаком, маячило какое-то буро-зеленое пространство.

– Ну и что это? – вернул бинокль Александр, пожимая плечами.

– Как что? – опешил Ламберт. – Поле маковое! Пожухло, правда, все уже, урожай давно собран. Но продать скупщикам, похоже, еще не успели.

– Наркота, что ли?

– Она самая! Опий-сырец. Высший сорт. При Ахмад-Шахе развешали бы огородников на солнышке сушиться. Да вы и сами знаете: про «конопляные патрули» весь Афганистан жужжал.

– Так, может, объяснить им, что к чему?

– Ну да, ну да… Сами пойдете? Только учтите: таких европейских тонкостей, как белый флаг, здесь не понимают. Сперва стреляют, а потом разбираются, что это за идиот с белой тряпкой к ним приперся.

– Я думал, ваш текинец…

– Рахимов тоже не дурак под пули лезть.

По камням, за которыми укрылись офицеры, хлестнула очередь, и оба пригнулись, пережидая, пока на спины не перестанет сыпаться выбитая пулями каменная крошка.

– Пора отсюда убираться, – озабоченно пробормотал Ламберт, проворно пятясь по-рачьи. – И вам советую, поручик. Засекли, похоже, бинокль орлы наши горные. Близорукостью тут у них никто не страдает… Ползите за мной, пока они пулемет на эту сторону не перетащили или что покруче…

Бежецкий не заставил себя упрашивать.

Солнце уже клонилось за ближайший хребет, когда из-за скал, на полной скорости, вынеслись два знакомых вертолета, поливая упрямый кишлак свинцовым дождем. Туземцы сразу потеряли интерес к засевшим за камнями отрядам Бежецкого и Ламберта.

– Вовремя, – с удовлетворением произнес прапорщик, проверяя, хорошо ли застегнута под небритым подбородком каска. – Покропим песочек красненьким?

И первым полез через каменный бруствер…

– Все целы? – суховато спросил Михайлов, когда с сопротивлением в кишлаке было покончено. – Потерь нет?

– Никак нет! – хором ответили поручик с прапорщиком и переглянулись.

– Добро. – Капитан черкнул что-то на карте и приказал: – Обыскать халупы, оружие привести в негодность. Наркотики, если найдутся, – в вертолет.

– А влезут в вертолет-то? – улыбнулся Ламберт. – У них тут, похоже, все погреба под завязку дурью набиты. Ишь, дрались, как черти!

Он кивнул на разбитый пулями дувал, под который, отгоняя воющих женщин в развевающихся паранджах, солдаты стаскивали защитников кишлака. Их оказалось на удивление немного – всего дюжина. Да и откуда взяться больше в крохотном селении? Раненых не было – последние из оставшихся в живых заперлись в уцелевшем доме, и Саша скрепя сердце приказал применить гранатометы… Как раз их обугленные дымящиеся тела и выковыривали сейчас из развалин.

– Ну что, Саша, прочешем деревеньку? – предложил прапорщик, чтобы отвлечь молодого человека от созерцания печальной сцены. – Ваши орлы – вон ту улочку, я со своими – эту. Вперед?

Кишлак был пуст: женщины рыдали над убитыми мужьями, сыновьями, отцами и братьями, поэтому никто не мешал солдатам проверять один дом за другим. Убогая утварь, грязное тряпье вместо постелей, истертые соломенные циновки на полу… Избенка последнего бедняка на матушке-Руси, показалась бы настоящим дворцом по сравнению с этими халупами. Оружия практически не было – разве можно назвать оружием какие-то дедовские сабли и совсем уж древние, еще дульнозарядные, кремневые пищали? Рядовой Одинцов попытался, для смеха, прихватить один из этих музейных экспонатов, богато украшенный серебряной насечкой, – наверняка еще прадед его хозяина стрелял из этого раритета по англичанам, но Бежецкий велел бросить. Весила штуковина килограммов десять, а старенькие вертолетные движки и без того были на пределе.

– Зря, ваше благородие, – горячо доказывал свою правоту боец, постоянно оборачиваясь к идущему позади поручику. – Для вас ведь стараюсь… Подарили бы его превосходительству – ребята болтают, что у него дома богатая коллекция такого барахла по ковру развешана…

– Прекрати молоть ерунду, братец, – лениво отвечал Саша, вполглаза следя за поручиком фон Минденом, снова напялившим свой дурацкий бронежилет и каску. – Не потащу я эту рухлядь в Кабул. А его превосходительство и поближе найдет экспонаты для своего музея.

Он намеренно поставил поручика между своими солдатами, приказав беречь интенданта как зеницу ока. И чем дальше, тем больше жалел, что вообще не оставил у вертолета под присмотром пилота Зеленчука. Спокойнее было бы.

Фон Минден как раз в этот момент с любопытством заглядывал в только что мельком осмотренное вольноопределяющимся Голотько «бунгало», на редкость неряшливое и обшарпанное даже на фоне остальных, чистотой и красотой вовсе не блещущих. Что-то там привлекло его внимание, и он, вытянув из «броника» тонкую шею, словно черепаха из панциря, разглядывал невидимый Александру предмет то так, то этак.

– Послушайте, – повернулся он к поручику. – А мне кажется, что там…

И в этот момент Бежецкий даже не услышал, а каким-то шестым чувством, вырабатывающимся у людей, ходящих под смертью, ощутил знакомый звук. Щелчок спущенного предохранителя. Размышлять было некогда…

– Одинцов!!! – отчаянно крикнул он, и здоровяк, тоже настороженный знакомым звуком, без церемоний, одним ударом великанского своего сапога, вышиб щуплого поручика за пределы дверного проема. Сам в нем оказавшись – инерция, мать ее…

Автоматная очередь вырвала клочья одежды из левого бока солдата, и он рухнул ничком, не издав ни звука.

Бежецкий рванул с пояса гранату, сорвал кольцо, освободив запертого в рубчатом куске металла кровожадного джинна. Гранату подкатом в дверь, спиной к сухой глине стены, содрогнувшейся от взрыва через пару ударов сердца, автоматная очередь веером внутрь, прямо в кипящее облако пыли, пронизанное шпагами света, бьющего сквозь обвалившуюся местами крышу…

– Старик это, – доложил Голотько, вытирая о стену трясущиеся руки, оставляющие на бурой глине широкие темные следы. – Лет сто… В чем только душа держалась. Заховался в тряпки, думал – не заметим.

– Старик не старик… – оторвался поручик от безжизненного, еще теплого тела Одинцова. – А бил-то не мимо…

Он протянул руку и прикрыл глаза простого русского парня, удивленно глядящие в темнеющее южное небо. Небо, под которым встретил свою смерть.

Древний аксакал, раскинув коричневые от времени, переплетенные узловатыми венами руки, лежал у дальней стены, частично обвалившейся наружу. Засаленный халат у него на груди топорщился клочьями серого пуха, рядом с лежанкой валялся новенький автомат, точно такой же, как и тот, что сжимал в руках Александр. Можно было уходить, но поручик не торопился. Носком ботинка он поддел груду тряпок и увидел под ними присыпанные пылью доски. Чтобы здесь, в безлесном краю, голодранец мог позволить себе такое царское ложе?

– Голотько, Цыпляев! Ну-ка потревожьте этого дедушку!

Под досками виднелась узкая – едва-едва человеку пролезть – уходящая глубоко вниз нора, похожая на собачий лаз…

– Молодцом, поручик…

Капитан Михайлов, сидя на корточках, внимательно разглядывал в свете фонаря найденные в «схроне» предметы: два больших – килограммов по семь – комка красно-бурой, лоснящейся массы с резким запахом, тщательно упакованных в несколько слоев полиэтиленовой пленки, пару пачек афганских денег, стянутых резинками, четыре невскрытых ящика патронов к «федорову», пластиковые мины-«британки»… Даже неискушенному человеку было ясно, что все эти вещи оказались в одном месте далеко не случайно.

– Вы были не правы, Ламберт, – поднялся капитан на ноги, отряхивая ладони. – Это не просто опийная плантация. Полагаю, что тут была одна из баз бунтовщиков. Вы оба, – он поглядел на прапорщика и Бежецкого, нарочно обойдя взглядом фон Миндена, – достойны награды. Я доложу его превосходительству.

– Что будем делать с Одинцовым, господин капитан? – спросил Саша.

– Тело отправим на ближайшую заставу. Вместе с моими ранеными – отряду Михайлова тоже пришлось сегодня несладко – и этими «сокровищами». Заодно пилот прихватит с заставы запас горючего – у нас в обрез. Трех солдат разместите у себя?

– Наверное, получится, – подумав, ответил Александр. – Один вместо Одинцова, два других… Канистры из-под бензина выбросим…

– Добро. – Давая понять, что разговор закончен, Михайлов направился к разбитой у вертолетов палатки – одной из предназначенных для ночевки – решено было остаться у кишлака до утра.

Но поручик догнал его на полпути.

– Разрешите, господин капитан? Пару слов.

– Что вам, Бежецкий?

– Предлагаю вместе с «двухсотым» и «трехсотыми» отправить поручика фон Миндена, – заявил он, глядя в сторону. – Как боевая единица он практически бесполезен…

– Предложение отклонено, – отрезал капитан, не дослушав. – Что еще?

– Но почему?

– Разрешите мне вам этого не объяснять, поручик. Ступайте спать – завтра предстоит тяжелый день. И выставьте двойной дозор. Ваш человек и человек Ламберта. Смена через два часа.

– Слушаюсь! – прищелкнул каблуками в пыли молодой человек: его душила обида за сухое, даже пренебрежительное обращение командира. – Разрешите выполнять?

– Выполняйте…